скачать книгу бесплатно
Говоривший оборачивается. В отсветах полицейских огней вижу его бледное вытянутое лицо, и ловлю ощущение дежа вю. Словно все это уже однажды было, в темноте, в свете луны… Впрочем, нет, толстощекого не было. Да и луны тоже… Никакое это не дежа вю, просто знакомое лицо. Знакомое, но не могу вспомнить откуда, даром что хвалю свою память на лица.
Фигуристый средиземноморский нос, выраженные скулы. Большие темные глаза, похожие в ночи на два бездонных колодца. Лицо довольно типичное, вот что. То ли какого-то артиста напоминает, то ли агитплакат о мужественности наших солдат в Пакистане.
Человек отворачивается с таким видом, мол, что тут рассказывать. Однако толстощекий охотно отзывается и, размахивая пухлыми руками, рассказывает, что случилось. А случилось, что ехал себе «магнус» в сторону города, а за ним – один из тех, что сгорел: «континенталь». На этом самом повороте навстречу им летели по своей полосе грузовик и седан «корреа». «Корреа» пошла на обгон грузовика прямо на повороте и, увидев встречный «магнус», решила его перепрыгнуть. «Стандартный одиночный прыжок», – с видом знатока говорит толстощекий и показывает рукой резко вверх и вниз. Впрочем, по тому, как он после каждой фразы взглядывает на человека с лицом артиста, я начинаю подозревать, что и сам он только что услышал подробности и теперь лишь пересказывает. На внедорожниках действительно одной кнопкой можно перепрыгнуть непротяженное препятствие типа забора. Ни разу не слышал, чтобы одиночный прыжок использовали при обгоне по встречке… На излете прыжка он влетел аккурат в «континенталь», что шел позади «магнуса». Оба взорвались, вылетели с дороги, а «магнусу» поддало под зад взрывной волной, а может, и водитель дернулся от неожиданности – в результате его повело, покрутило, и он вошел мордой в столбик.
Из «скорой» выходит санитар в синем комбинезоне, а за ним кто-то в сером одеяле, с длинными каштановыми волосами… Не дослушав толстяка, я срываюсь с места, под ленту, мимо стоящих в задумчивости полицейских, под их крики «Стоять!» и «Сюда нельзя!», бегу напрямик к Дженнифер. Окликаю ее, она оборачивается, и мы обнимаемся. На лице у нее ссадины рядом с глазом и на подбородке, волосы пахнут гарью, но в остальном она в порядке. Даже не забинтовали ей ничего. Я долго не выпускаю ее из объятий, пока меня за плечо не оттаскивает санитар. Рядом уже стоят двое полицейских со злыми минами, Дженнифер им тараторит, что я ее муж, и они, не солоно хлебавши, отваливают по своим делам.
Я спрашиваю санитара, можно ли забрать ее домой. Именно это, говорит он, и следует сделать после пары формальностей. Он провожает Дженнифер к полицейской машине и усаживает ее на заднее сиденье. Через стекло вижу, как полицейский вручает ей свой планшет, на котором, по-видимому, составленный протокол на подпись.
– Легко отделалась. Была пристегнута, плюс подушка безопасности, – говорит санитар. – Пара ссадин на лице, легкий шок. Дали ей успокоительное, так что везите ее домой спать. И впредь старайтесь по ночам не ездить, тем более по серпантину.
– А с этими что? – спрашиваю я, указывая рукой в сторону сгоревших оверкаров.
Санитар без слов машет рукой и уходит к себе в «скорую». Один из злых полицейских все же выпроваживает меня за ограждение («Здесь нельзя, ждите свою жену снаружи!»), приходится подчиниться.
Толстозадый регулировщик по-прежнему дирижирует рокочущими грузовиками. Рядом с ним на пятачке остался только человек с лицом артиста, а фермер ушел к своей машине.
Мы становимся рядом. Человек некоторое время молчит, смотрит неподвижно вдаль, а потом заговаривает:
– Это ваша жена?
– Да… то есть, подруга… – зачем-то оправдываюсь я. – Считайте, что жена, так проще.
– С ней все в порядке?
– Да, спасибо. Пара царапин, ерунда.
– Ну и слава богу.
Мы молчим. Дует ветер, в лицо прилетела первая капля. К накрытому мертвому телу неспешно подходит девушка-коп и что-то говорит в рацию. Вообще, за ограждением царит безмятежность: словно все полицейские чего-то ждут, а все зависящее от них уже предпринято.
– Сколько погибших? – спрашиваю я соседа.
Он пожимает плечами:
– Не сообщают. Один вон лежит…
– Второго еще не вытащили, что ли?
Снова пожимает плечами, и мы молчим. Внезапно он спрашивает:
– Ну а чего так? Чего она вам не жена?
Я всматриваюсь в его знакомое лицо. Но на нем лишь сомневающаяся улыбка и искреннее любопытство.
– Дык… Мы не так давно вместе… – бормочу я обескураженно. – Да и вообще, мы коллеги.
Не знаю, зачем я ему это рассказываю. Он оборачивается и глядит вдаль. Лицо его мерцает сине-желтыми отсветами полицейских огней.
– Крутой поворот… Как бы символизм, да? – вдруг усмехается он в пустоту и расплывается в улыбке, полной странного, неуместного восторга.
Машинально я что-то поддакиваю и лишь спустя несколько секунд осознаю всю нелепость, если не сказать – дерзость, его замечания. Какой к чертовой матери символизм? Двое погибло, один чудом выжил… Поворачиваюсь, чтобы хорошенько ему возразить, но в ответ опять добрая улыбка:
– Да шучу я, не напрягайтесь… Я к тому, что девушка из-за вас ездит ночью одна и попадает в аварии, а вы на ней не женитесь.
Видя, что я не отвечаю на его извращенное сочувствие и только пуще закипаю, он резко идет на попятную:
– Да ну ладно, глупость сморозил. Бывает. К тому же, не мое дело. Извините… Спокойной ночи.
Быстрым шагом он уходит к своему оверкару. У самой двери оборачивается, его нахмуренный лоб мигает в отсветах полицейских огней, но смотрит он не на меня, а куда-то вверх. Потом он исчезает внутри, стрелой взмывает и облетает пробку по большому радиусу.
Странный и весьма неприятный тип. Полез с нравоучениями обсуждать чужую личную жизнь, как какой-нибудь футбольный матч. Вовремя смотался, а то, не ровен час, засадил бы ему по фигуристому носу…
Оборачиваюсь – навстречу уже идет Дженнифер с сумкой на плече. Я дожидаюсь ее у ленты и сразу заключаю в объятия. Чувствую, как ее остренькие пальцы сжимаются у меня на спине. Страх потерять как будто делает ее роднее. Час назад я и всерьез ее не воспринимал, а теперь хочется заботиться о ней, быть ей каменной стеной, сильным плечом…
– Все в порядке? Мы можем уехать отсюда?
– Да.
– Больше ты от меня сегодня не сбежишь!
Пока я сдаю задним ходом по обочине, к месту аварии с неба подлетают еще три оверкара необычной формы. Под их прожекторами полотно асфальта становится как белый лист. «Паки», – констатирует Дженнифер. Не иначе. Оверкары двухэтажные, с пулеметами и пушками, торчащими с боков, страшные и стремительные, как ракеты. «Летим отсюда», – шепчет она. Я без лишней спешки разворачиваю оверкар, перелетая грузовики, и беру обратный курс.
Мы едем до неприличия аккуратно и медленно. Как будто поставарийный стресс у меня, а не у Дженнифер. Сама она сидит в оцепенении и болезненно улыбается в пространство.
Я не начинаю разговоров про ее внезапный отъезд, хотя и распирает устроить новый допрос и заодно прочитать пару нотаций о том, как ездить по ночам по серпантину после бутылки вина. Почему мне хочется это сделать? Если бы на ее месте была, скажем, та Дарси… или Дарби, с которой год назад мы пару раз повстречались, стал бы я читать нотации? Да, похоже, что стал бы. Похоже, дело во мне.
– Завтра позвоню знакомому жестянщику, – говорю я, как могу непринужденно. – Поглядит, что как; может, и выправят твоего красавца, чтоб новый не покупать.
Дженнифер поворачивается и долго смотрит.
– Ты хороший… Хочешь устроить расспросы, но молчишь… Ну, разве тебе совсем не интересно?
– Сказать честно, небезынтересно.
– Будем считать, что у меня пунктик, – передумывает она, отвернувшись.
– А в трубочку ты дышала?
– Тысяча долларов штраф, – вздыхает она. – Хоть вел автопилот, и промилле всего ноль пять… Раз авария, пусть не я виновата, – не больше ноль двух. Поделом мне.
Мы молчим. Внезапно ее передергивает.
– Не могу, это кошмар! Я спать не буду. Люди погибли… Если бы я, дура, не уехала, то они сейчас были бы живы.
– Ты же не виновата.
– Все равно, как себе это простить?
– Перестань. Ты вообще ни при чем. Ты там случайно оказалась. Радуйся, что сама осталась жива.
Дженнифер всхлипывает. На пути очередная шпилька, которую я прохожу с подчеркнутой осторожностью, как будто сдаю на права.
– А все-таки как все произошло? – не выдерживаю я.
Она всхлипывает снова.
– Этот черный ехал за мной… от самого твоего поселка гнал за мной и подбирался все ближе. В конце он уже дышал мне в затылок, я готовилась после следующего поворота притормозить, чтобы он обогнал. Он меня напрягал… Но из-за поворота вылетели две пары огней, и я помню, как подумала только: «Всё». Даже не пыталась ничего сделать, даже не промелькнула мысль, куда я могла бы уйти. Да я, кажется, и не тормозила… Потом я зажмурилась, сзади оглушительный грохот, взрыв, меня со страшной силой толкает вперед, вдавливает в сиденье, кренит и начинает колотить о столбики. Тут я, умница, нажимаю на тормоз, а вот штурвал отвернуть от столбов – нет, на это ума не хватило. Удар за ударом, меня вертит на триста шестьдесят градусов, бьет разными бортами, крутит, потом – бац, в лоб выстреливает подушка, и вот я уже стою…
Она рассказывает взахлеб, почти не делая пауз. Всхлипывает все сильнее, и, наконец, начинается истерика. Я останавливаю оверкар на обочине на длинном перегоне, обнимаю ее, встряхиваю ее голову, целую, бью по щекам. Понемногу она успокаивается и трет руками мокрое лицо. Я пускаю в ход стародавние бумажные салфетки, найденные в бардачке. Мы продолжаем путь.
Минут через пять молчания меня вдруг осеняет:
– А почему прилетели паки?..
Дженнифер пожимает плечами и роется в сумке. Извлекает оттуда файлик с распечатками бумаг, которые заполняла для полиции. Кроме бумаг, в этом файлике оказывается флешка. Дженнифер достает ее и протягивает мне.
– Это из моего видеорегистратора. Можешь посмотреть, как все было. Я не могу, мне страшно.
Я прячу флешку в карман и смотрю на Дженнифер. Измученная, она заталкивает все обратно в сумку и со стуком облокачивает голову на дверную стойку. Остаток пути мы проводим в полном молчании.
Дома я без лишних сантиментов даю ей коньяку и укладываю спать туда же, откуда она сбежала. Мы почти не разговариваем, только уже лежа в постели Дженнифер берет меня за руку и шепчет:
– Спасибо тебе, что не бросаешь меня. Я очень тебе благодарна.
– Обещай мне, что будешь сдерживать свой пунктик, – говорю я строго.
– Обещаю… Поцелуй меня.
Я исполняю ее волю и желаю спокойной ночи. Уходить не хочется. Хочется лечь рядом и заснуть с ней в обнимку, придавив тяжелой рукой. Впрочем, вдвоем на узкой кровати не поспишь, затолкаем друг друга… Я с минуту стою в дверях и любуюсь, как Дженнифер засыпает. Потом осторожно выхожу, спускаюсь к компьютеру и вставляю флешку.
На изображении с задней камеры в течение минут семи болтается какой-то оверкар. С каждый поворотом он все ближе. Темный «континенталь» старого образца. Водителя за ореолом от света фар рассмотреть невозможно, но он в салоне один. Когда оверкар подъезжает совсем близко, различается его номерной знак – серия PHQ. И здесь паки?.. Однако теперь хоть ясно, зачем прилетели те – чтобы забрать тело своего сотрудника и расследовать его гибель.
В конце видеозаписи буквально ниоткуда берется нечто огромное, и в следующем кадре – взрыв. Все дергается, горящий клубок оверкаров, как сцепившиеся в схватке коты, стремительно катится прочь с дороги и разваливается в кювете. Я переключаюсь на запись с фронтальной камеры.
Все так, как рассказала Дженнифер: откуда ни возьмись, из-за поворота выскакивает малогабаритная «корреа» и летит по встречке прямо в лоб Дженнифер. Перед самым ее бампером резко взмывает вверх, и далее на видео – отсветы от взрыва и борьба со столбиками.
Я отмотал немного назад. Номерная серия у «корреа» – обыкновенная. Не полиция, не паки. Номер читается отлично, поскольку Дженнифер не успела погасить дальний свет перед поворотом. Четче видится и водитель: он также в салоне один, лицо хмурое, губы крепко сжаты.
По спине холодок. Судорожно ищу кадр, где водитель получился лучше всего, и увеличиваю… Мужественное лицо, напоминающее какого-то артиста или солдата с агитплаката в приемке ПАК.
Чертовщина… Катапультировался он, что ли? А после, такой спокойный, без единой царапины, спрашивал меня про женитьбу… Или то был его хладнокровный брат-близнец, который даже не изображал страданий по погибшему брату…
Да нет, глупости, просто похожее лицо. Очень типичное, каноническое лицо для здешнего края, мало ли таких гуляет вечером по Стратосу… В первые дни в Египте нам все арабы казались одинаковыми. Однажды чуть не пристрелили своего араба, приняв его за исламиста. Наверняка и им наши хмурые обгорелые лица казались неразличимыми, словно на одной фабрике штампованными.
Поглядев на каноническое лицо еще минуту и не родив новых идей, решительно захлопываю ноутбук. Глаза слипаются. Довольно загадок на ночь. С далекого спутника скачиваю на планшет свои записи сна, чтобы сверить разговор с Розой и добавить деталь про старуху, пока свежо в памяти. Железно необходимо это зафиксировать, тормошу я себя по привычке, начиная клевать носом…
Глава вторая
У моего сна нет начала. Есть отчетливая картинка, которую я счел хронологически наиболее ранней и поставил в начало своих записей. Были и более ранние, но слишком обрывочные.
Каждый раз сон начинался с разных мест без всякого предисловия. Он приходил когда-то чаще, когда-то реже, то с суточными перерывами, то с годичными. Яркие картинки, вначале принятые мною за осознанное сновидение из-за непередаваемой реалистичности, вторгались в воображение безапелляционно, фотографически, не допуская разночтений.
Однажды картинки стали повторяться, и с тех пор год за годом, как прилежный реставратор, осколок к осколку, буква к букве, я складываю их в единую мозаику. С каждой новой деталью она обретает все больше смысла сама по себе, однако смысл этот имеет все меньше отношения ко мне.
*
Снаружи, за стеной старого панельного дома – мой родной и любимый город. Ранняя майская жара. В воздухе запах солнца, пыли и нагретого паркетного лака. На полу – солнечные дорожки от балконной двери. Шторы на окне распахнуты. Я разлипаю глаза ото сна – разбудил меня колючий солнечный зайчик от окон дома напротив.
Кажется, заснул я с рассветом. Первую половину ночи потратил на попытки взять приступом свои ряды Фурье, а вторую – на чтение всякой мотивирующей ерунды. Если же по-честному, без попыток оправдать себя – то была не мотивирующая, а самая обычная ерунда. Начнется с пары обзоров каких-нибудь новых звуковых анализаторов; потом – статья от Новикова к его диссеру; потом форум нашего НИИ, где пускают шпильки в адрес Новикова и его лаборатории; чей-то блог с самокопаниями и фотками горных видов; статья о том, как кто-то с нуля создал IT-компанию; волнение говн в комментариях, и вот уже оказывается, что это волнение в совсем других комментариях, а статья – про сетевой маркетинг и заработок без капитала… Где-то тут я поднимаю голову и вижу предрассветные сумерки, сокрушаюсь, что ночь безвозвратно прошла и ковыляю в постель… Так проходит моя обычная ночь, и вряд ли сегодня было иначе.
С краю стола один на другой навалены листы бумаги, исписанные аккуратным почерком – моим. Сплошь полиномы безумной степени и мои жалкие попытки их упростить; почему-то над этим унылым занятием я могу провести вечер напролет.
Ногой задеваю пивные бутылки, стоящие у кровати еще с субботы. Когда звенят бутылки – значит, приближается праздник, так считает мой мозг. Надо бы прибраться, раз сегодня вечером надеюсь кое-кого к себе привести. Солнце светит в глаза, я щурюсь и улыбаюсь. Мы с ним знаем, что сегодня тот самый день, когда я приведу к себе Майю. Не сглазить бы…
Я стал в семидесятый раз представлять, как она придет, куда сядет и как будет на меня смотреть. Конечно, у нее будут горящие глаза и она страстно закусит губу. Как-нибудь уж я этого добьюсь. Буду неотразим и обаятелен. Она будет сидеть в летнем платье, красиво положив ногу на ногу, и смеяться всем без исключения моим искрометным шуткам и заигрываниям. Чем дальше буду ее развлекать? Поставлю музыку, попсу какую-нибудь, скажем, Мадонну. Притащу бутылочку вина… Вина не забыть купить! Какое она любит? А, все равно не угадать, возьму крымского сладкого, что попадется под руку… Ну а потом…
Я раскрыл шкаф и увидел себя в зеркале, которое висит с задней стороны дверцы. Поникшие веки, угрюмый взгляд, на голове черт те что, сам бледный как унитаз. На торсе куцые волосишки, руки тонкие, пресс еле просматривается. В качалку бы сегодня днем сходить, чтобы мышцы раздуло, хоть так…
*
На остановке пыльно, жарко, взревывают автобусы, обдавая вонью солярки. В павильончике сидят, сгрудившись, толстые тетушки с авоськами и обмахиваются сканвордами. Стоящий рядом старик в засаленном пиджаке, накинутом на плечи, ораторствует что-то про пенсию и злодеев-американцев. Тетушки смотрят в сторону и изредка ему возражают, отчего он только пуще заводится. Поодаль под солнцем стоят две студентки-младшекурсницы, грациозно сгорбившись под большими сумками через плечо, и смотрят куда-то вдаль. Обе в огромных темных очках.
Поднимается ветерок. Подъезжает мой автобус, номер 19, изрядно набитый разномастным народом. Я шагаю на ступеньку, упираюсь в чью-то широкую спину с пятнами пота и оборачиваюсь. На вход в автобус выстроилась небольшая очередь, в хвосте которой переминаются эти две студентки и о чем-то болтают; до меня долетает лишь мат через слово. Это у них в ходу: в их нежном возрасте хочется быть похожей на всех одновременно – и на роскошных девиц с плакатов Джейсона Брукса, и на Линдси Лохан, да к тому же необходимо слыть «своей» в компании друзей-гопников.
Вдалеке за безмозглыми головами девушек – гастроном, дрожащий в нагретом воздухе. Я же забыл купить вино…
*
На кафедре все по-старому. Пахнет клееной мебелью, день за днем выгорающей на солнце. Кто-то стучит по доске мелом. У входа, конечно, натыкаюсь на испуганного студентика, который спрашивает меня про Виталия Витальевича. Понятия не имею, когда он будет сегодня и будет ли. Понятия не имею, можно ли с ним связаться. В глубине кабинетов слышен протяжный скрипучий голос Николая Дмитриевича; он говорит по телефону на своем уморительном ломаном английском.
– …ай вилл би эт май офис эт… э-э… хаф паст фо… плиз кам[27 - От англ., искаж.: «Я буду у себя в кабинете в половину пятого. Приходите».].
За изгородью нагроможденных друг на друга книжных полок и коробок из-под оргтехники вижу у доски Колю Винокурова. Останавливаюсь послушать, чем наше комнатное светило пичкает аспирантов. В нелетней болотного цвета рубахе и пепельно-серых от мела штанах (с начесом, надо думать) он, высунув язык, строчит формулы. Перед ним на едва живых стульях времен холодной войны сидят Миха Алексеев, Андрей Проценко, пара аспирантов – прилично одетый и ухоженный парень и миловидная девушка, имен которых я не знаю, и сам Пал-Василич Новиков. Аспиранты лихорадочно переписывают все, что появляется на доске, себе в блочные тетради. Миха и Андрей сидят, откинувшись, и просто смотрят. Перед ними стоят полупустые чайные чашки со столетним налетом и вскрытая пачка миниатюрных круассанов с повидлом. Новиков уткнулся в ноутбук, на экране открыта почта. Сидит он на «троне» – причудливом кресле дореволюционных лет, которое перекочевало к нам из Дома культуры, а туда попало, по-видимому, с дачи разоренного дворянина средней руки. Новиков сидит на нем не величия ради, а оттого, что больше сидеть не на чем.
Стук мела и скрип стульев, наконец, прерывается шепелявой речью Винокурова:
– А это уравнение имеет единственное решение в общих предположениях. Таким образом, нам осталось рассмотреть всего два случая…
– В общих предположениях – это когда несущий сигнал описывается гладкой функцией? – перебивает Проценко и усмехается. – Как-то слишком сильно.
Винокуров откладывает мел:
– Нет, не сам несущий сигнал, а функция, которой он аппроксимируется. На практике зачастую он хорошо аппроксимируется полиномом.
– Например, азбука Морзе, – поддевает Миха, – она отлично аппроксимируется полиномом!
Проценко смеется. Аспиранты замерли и озираются в непонятках. Зря, что ли, все записывали?
