скачать книгу бесплатно
Я зачинаю еще одну историю, и вдруг у Дженнифер по телу проходит дрожь и она трет ладошки.
– Так тебе, оказывается, холодно? – спрашиваю. – Иди сюда, прислонись ко мне спиной.
Она послушно подползает и облокачивается мне на грудь. В сочетание запахов костра и вина, как струя родниковой воды, вторгается аромат ее духов и мокрых волос. Инстинктивно мне хочется ее обнять, хочется прислониться носом к ее щеке. Я борюсь с нарастающим порывом это сделать. Я беру ее руки в свои ладони и начинаю их растирать. Они холодные, бледные и тонкие, как фарфор. Кажется, неосторожным движением их можно сломать. Я бережно согреваю своими пригоршнями ее гладкую, как глазурь, кожу.
Она ежится и сильнее льнет ко мне:
– Так правда гораздо теплее, – почти шепчет она и обращает лицо ко мне. Наши лица совсем рядом, мы едва не касаемся носами. Она смотрит мне в глаза, на губы, снова в глаза, пристально…
Откуда-то вылезает мысль о Ярославе Бойко, мелькает его угрюмый взгляд и исполинский лоб, но я гоню их…
Не в силах больше бороться с собой, я обнимаю ее, и – поцелуй. Он случается сам собой, даже подумать о нем не успеваю… Не ожидал, что все случится так скоро и бесповоротно. Впрочем, чего иного я ожидал?
Губы у Дженнифер нежные, но упругие. Как давно я не целовался, и как же это приятно!.. Мы целуемся еще и еще, моя рука путается в ее волосах, она обнимает меня за шею.
Наконец, оторвавшись от нее, я внезапно иду на попятную. Потому что вспомнилась мне и Мари, как она бегала по этой полянке, визжа понарошку от страха, что ей не хочется прыгать, потом визжала в воде от холода, и, конечно, мы с ней тоже тут целовались, да и не только. Вспомнилось мне, что я и Дженнифер – это руководитель ключевого проекта и руководитель службы безопасности. Ей бы надеть свой костюм, который остался в доме, и причесаться, а не сидеть на траве и пить вино из кружки. А мне – вернуться к ноутбуку, дописать программу и подготовить к завтрашнему дню наличные для псионки. Я освободился от объятий, поднялся и пошагал к берегу.
От речки веет холодом. Шум воды едва перекрикивает цикад. От них остро звенит в ушах, даже когда они замолкают. Луна слепит глаза. В голове пусто. Шаркая ногами по редкой траве, пробивающейся меж камней, я возвращаюсь к костру.
– Слушай, прости меня, – говорю я. – Давай, что этого не было. Это неправильно, и плохо кончится. К тому же…
– Да, разумеется, – произносит она с готовностью; голос ее неожиданно деловой, нежности и след простыл. – Ты прав. Я прекрасно знаю, чем это заканчивается, так что… Ничего не было. Отличное место, спасибо, что привез, и за вино.
Меня передергивает. Как одной фразой можно разрушить всю атмосферу и красоту моей секретной речки. «Отличное место, спасибо за вино» и домино. Я молча собираю кружки, закупориваю бутылку, ногой ломаю и затаптываю остатки костра. Пока убираю посуду и пледы в оверкар, Дженнифер сидит перед потухшими углями. Потом приходит, садится на пассажирское сидение, пристегивается. Мы отправляемся в обратный путь.
Зря я все это затеял, думаю. Тряпка. Какого черта мы тут устроили? Вечер воспоминаний о молодости. Бес в ребро. Держать себя в руках надо, Артур, ты же агент, а не юнец пубертатный. Мне стало стыдно, я даже зажмурился. Мелькнула мысль, не отвезти ли Дженнифер быстро в какой-нибудь мотель. Не стоит, думаю, пока найдем его, пока приедем, будет уже ночь, мало ли что заподозрят, позвонят в полицию уточнить личность…
«Деловой ужин», пропади он пропадом… И почему я в это поверил? Какое удобное оправдание: пока грань не перейдена, все это «деловой ужин». Деловое купание и деловой глинтвейн. Да даже сидение у камина, разговоры о жизни откровенные. Все для дела, во имя корпорации.
Одного не понимаю, зачем ей это нужно? Зачем она готова платить такую цену за невинные подробности о левом литии? Почему не держит дистанцию? Я далек от мысли, что виной всему я сам, такой неотразимый, невозможно устоять. Что же такое ей нужно, ради чего она готова дать доступ к телу?
Дорога пролетает на автомате, поворот за поворотом. Съехали с горы, начались холмы, домики и сараи, людей уже нет вовсе и встречных машин тоже. Сзади луна мягко подсвечивает крыши домов, а впереди выше горизонта – кромешная тьма.
– Мне правда очень понравилось, – внезапно произносит Дженнифер грудным голосом, прерывая мои самокопания.
Я лишь киваю головой. Она продолжает свою дешевую игру. Мне это надоедает окончательно.
– Слушай, давай начистоту, – завожусь я. – Меня сегодня все пытаются обмануть. Хватит. Что ты там говорила про деловой ужин? Плавно перетекающий в глинтвейн и прочее…
– Ты же сам меня повез, – отвечает она с искренним удивлением.
– Я?! Так теперь значит, я и виноват?
– В чем ты виноват?
– Ну… В том, что было там у костра.
– Что мы поцеловались? Ну, это был сиюминутный порыв, помешательство. Мы это забыли. Ничего плохого не случилось. Мы приятно провели время.
Она невозмутима. Актриса чертова! Голос пластмассовый, как у девочек на совещаниях в отделе маркетинга. Меня охватывает злость, но я душу ее в зародыше. Нечего тут злиться, любители перепиха на одну ночь так обычно и отвечают, делая невозмутимое лицо…
Лицо Дженнифер не выражает ровным счетом ничего. Я все еще абсолютно не представляю, кто она такая.
– Слушай… Ты, конечно, можешь считать меня старомодным моралистом, но коллеги так себя не ведут, – говорю я, переведя дух. – Я не понимаю, зачем ты делаешь вид, что ничего не произошло.
– Мы же договорились забыть. Ты хочешь поговорить об этом?
– Хорошо, поговорим о другом, – говорю я устало. – Зачем ты приехала ко мне? Что тебе от меня нужно?
Она молчит. В лице ничего не меняется. Все тот же восковой профиль в отраженном свете фар. Губы властно сжаты.
– Артур, я тебе уже все объяснила, – в голосе вымученное снисхождение. – Мне некуда ехать. И немного не по себе. Но если я тебя отягощаю своим присутствием, я сейчас же уеду в гостиницу.
– Ты бы меня не отягощала, но…
– И не нужно мне ничего лично от тебя! – перебивает она. – Когда два человека общаются, не обязательно одному от другого что-нибудь нужно.
Это уже чистое лукавство, думаю. Мы молчим. Дорога становится все менее ухабистой, скоро асфальт. Обратно через лес и поле сигать не буду, хватит моей спутнице впечатлений на сегодня. Я молчу и сверлю ее взглядом, ежесекундно поглядывая в лобовое стекло. В конце концов, она замечает мой молчаливый укор и говорит изменившимся голосом.
– Ну, не смотри на меня так… Если честно, да, мне просто нужна поддержка… Это, конечно, мое личное дело, но у меня сейчас нелегкий период. Подробностями грузить тебя не буду, не беспокойся. И под поддержкой, чтобы ты понял, я имею в виду дружеское общение.
Тон железобетонный, без капли жеманности, но – доверительный. Так хорошему другу рассказывают о серьезной беде в своей жизни.
Выдержав паузу, она продолжает:
– Тебе, кстати, сейчас тоже не помешает моя помощь. Не вижу причин, чтобы нам не общаться. Завтра опять будем носиться в мыле, а ситуация, на самом деле, сложная, с этим расследованием… Мы должны держаться вместе и действовать слаженно, а времени на обсуждения попросту нет… Ты вот не рассказываешь, чем тебе сегодня угрожал Макфолл. Сейчас до кучи раскопают, что ты вступал в сговор с противником во время боевых операций… или что посещал какую-нибудь номерную запретную зону без приказа… У них же сразу найдутся свидетели, как по волшебству…
Я не отвечаю. Она отворачивается в окно, и до самого дома мы едем в полном молчании.
*
Я проводил Дженнифер наверх в гостевую спальню и возвращаюсь в гостиную. Настроение испорчено. Я беру бутылку вина, из которого мы делали глинтвейн, и делаю глоток прямо из горла. Вино на вкус противное, как из пакета; невообразимо, что в горячем виде оно было столь хорошо. Достаю ноутбук и устраиваюсь за столом, открываю свою недоделанную программу.
Минут пятнадцать я просто в нее всматриваюсь, вспоминая, на чем закончил и что планировал править дальше. Мысли разбегаются, сосредоточиться не выходит. Начинаю потихоньку писать, но продвигаюсь крайне медленно. Постоянно возвращаюсь к новым кускам кода, которые написал сегодня в офисе и которые пока не отложились в памяти как следует. Пару раз путаю регистры, благо вовремя замечаю…
Мысли все не о том. Думается о паковской проверке, о том, как завтра обезопасить себя и Фрайда во время встречи с его посыльным, как противиться обыску в офисе, если он начнется… Прикидываю, как мы с Гарри могли бы с самого утра перевезти меня куда-нибудь вместе с искривителем и терминалом, только вот куда? Где найти трехфазное питание такой мощности, как жрет мой Porta?..
Конечно, думаю и о Дженнифер. Все получилось так, что не она приехала меня соблазнять, а я сам, едва пустив ее в дом, тотчас же воспользовался положением и стал ее домогаться. Прокручиваю в голове события вечера и уже не понимаю, как оно было на самом деле… Может быть, и правда я сам заварил всю кашу. Зачем вот повез ее на речку? Моя же была идея. Чем я хотел, чтобы это закончилось? Возят ли коллеги друг друга на речку? Если бы на месте Дженнифер был Джорджик или Виточка… Бр-р-р!
Вдобавок, где-то на периферии гуляет мысль про пресловутую номерную зону, упомянутую ею в пылу дискуссии. Не делали мы ничего запретного в «зоне 81», согласно официальным документам. Мы замели следы так, что в жизни никто не подкопается. Наш отчет о посещении «зоны 81» – образцово-безупречный и прошел в свое время не одну надзорную комиссию… Однако ж за сегодня дважды ткнули мне в нос этой зоной, причем преподносили ее как самое пакостное из того, что я вытворял в прошлом. Стоит ли беспокоиться? Логика утверждает, что нет.
Сделав очередную глупую ошибку в коде, бросаю трудовые попытки и решаю, что утро вечера мудренее. Заново растапливаю камин – с ним все же уютнее, пусть трещит. Сегодня у меня день огня.
В струях пламени кухонной горелки быстро закипает и свистит чайник. Такой у меня здесь ретроградный чайник, как бабушкина открытка. Наливаю себе большую кружку крепкого, дымящегося напитка, насыпаю две ложки сахару и ухожу к камину.
Сижу, пригубливаю из горячей кружки, камин потрескивает. За окном поднялся ветер и завывает порывами в оконных рамах. Немного ноет нога, тяну ее поближе к огню. Где-то качается фонарь, световое пятно от него перемещается туда-сюда по подоконнику и полу. Завтра будут дожди?..
Внезапно огорошила мысль: не взять ли с собой завтра пистолет? Все-таки много наличности повезу, мало ли… Нет, к лешему, не дай бог вытащу его – тут-то меня и повяжут, и тогда уж наверняка за решетку, безо всякого ноутбука и искривителя.
Над головой скрипнули половицы, послышались шаги. Дженнифер спускается по лестнице. Проходит, не спеша, к камину, садится в свободное кресло, поджимает ноги и оборачивается пледом.
– Там зябко… Никак не могу согреться после купания. Можно мне тоже чаю?
Я кряхтя встаю и приношу ей такую же большую чашку сладкого чая. Она охотно принимает его и делает первый глоток, зажмурившись.
– О-о, какой сладкий! Никогда не пью сладкий чай, но у тебя так вкусно…
Она устраивается поудобнее в кресле с чашкой и закутывается в плед. Я приношу еще один плед и накрываю ее сверху.
Смотрит на меня своими светлыми глазами, прищуривается, улыбается в знак благодарности. Я сразу вспоминаю давешний поцелуй и вдруг осознаю его вопиющую естественность в нашей ситуации, несмотря на все это словоблудие о морали, корпоративных правилах и формате. Сидели два, в сущности, одиноких человека у костра на маленькой полянке у восхитительной горной речки, при луне, пили из железных кружек горячее вино, согревали друг друга… С поцелуем все становится на свои места, а без него – все ненастоящее.
Я сажусь в свое кресло, которое стоит вплотную к соседнему, и тоже принимаюсь за чай. Сам украдкой поглядываю на профиль Дженнифер. Мокрые волосы волнами спадают на плечи. От нее пахнет вином и дымом костра. Она уже почти своя в этом доме.
Кладет голову набок, смотрит на меня и улыбается так тепло-тепло. Внутри меня вновь закипает желание, затмевая все мыслимые логические доводы. Хочется обнять, путать ее волосы, хочется целовать ее… Она вынимает из-под пледа руку и кладет на подлокотник. Мы делаем по глотку чая. В голове тончает и рвется какая-то струна, я беру ее за руку. Дженнифер глядит пристально, чуть исподлобья, и хитро прикрывает глаза.
– Хочешь, чтобы об этом никто никогда не узнал? Поставь мне такую задачу, босс, и я все сделаю в лучшем виде, – говорит она томно.
Я отставляю чай и целую ее.
Разум возвращается ко мне, лишь когда мы лежим в гостевой спальне, теснимся друг на друге, обнявшись, жмемся к стене, чтобы не сползти с кровати на пол. Кровать – узкая, односпальная. В порыве романтического атлетизма я, не прерывая поцелуев, схватил Дженнифер, упакованную в пледы, и отнес в спальню на второй этаж. А быть может, не от романтизма, а от вспыхнувшего умозаключения, что из дивана в самый разгар может вывалиться спрятанный туда пистолет. Потом, как дурак, возвращался вниз и по закоулкам искал таблетку спермицида. Провозился долго, облазил все ящики и до последнего не надеялся на удачу.
Вернувшись, я застал Дженнифер полулежащей, закутанной в плед на голое тело. Русалочьи волосы ее были разбросаны по подушке, а сама она смотрела на меня как будто свысока. Ее правая грудь, не прикрытая пледом, была похожа на большое яблоко. В комнате горела свеча и пахло воском, а в окно сквозь полупрозрачную занавеску пробивался свет луны…
Под отсветами пламени и уличного фонаря, бегающими по потолку, мы лежим разгоряченные, обнаженные, влажные от пота, небрежно прикрытые все теми же пледами, верными нашими сегодняшними спутниками. Голова Дженнифер у меня на плече, я обнимаю ее рукой и тихонько вожу пальцем по груди. Носом касаюсь ее волос, которые совсем уже не пахнут фруктовыми духами. Слышно, как от ветра напрягаются стекла окон и поскрипывает качающийся фонарь.
Что это было? Как все объяснить?.. Я смотрю на суетливые голубые тени на потолке, считаю сучки на досках и улыбаюсь. Нет никакого смысла в попытках объяснить страсть. Можно выдумать оправдания или отговорки, притворяться коллегами или старыми друзьями, «держаться вместе» или держаться за руки… Дженнифер гладит меня по груди и шепчет: «Ты такой волосатый… Мне было хорошо»… Все тривиально: два одиноких человека захотели быть вместе, и больше ничего. Признайся, Артур, с самого утра ты об этом подумывал. И она, видимо, тоже подумывала, только у нее хватило решительности довести дело до конца, в отличие от тебя.
Через некоторое время рука Дженнифер замирает, и я понимаю, что она спит. Я выкарабкиваюсь из постели, прикрываю Дженнифер одеялом, тушу свечу и выхожу.
Меня наполняет ощущение радостной усталости. Оно – что-то большее, чем просто сексуальное удовлетворение. Будто я завершил какое-то огромное и трудное дело… Отчего-то вспомнились наши многодневные лыжные забеги на сборах в швейцарских Альпах, и как после них приятно было сидеть у камина. Я чувствую, что сошел с какой-то мертвой точки, на которой стоял сто лет и которая вросла в меня. Что-то внутри поменялось.
От многого еще предстоит отвыкнуть. Вспоминаю недавнюю близость; когда не глядел в глаза Дженнифер, казалось, что в спину впиваются пальчики моей Мари. Это сбивало с толку и смешивало мысли. Я вновь начинал думать о том, хорошо поступаю или нет, и чтобы отогнать навязчивые образы, смотрел Дженнифер в глаза. Небесные глаза ее возвращали к жизни. И даже когда она их сощуривала, я уже не боялся видений из прошлого…
Проходную комнату тускло освещает галогеновая лампа. В окне маячит луна. Скрипя половицами, я прохожу вдоль шкафа с захоронениями зимней одежды, провожу рукой по потрепанной фанерной поверхности. Где-то там внутри мое прошлое в виде дневниковых записей, фотографий, архивов документов. Где-то там – файлы с результатами наблюдений, черновики наших копаний в теории эфирной гравитации, сопряженных пространств и псионной динамики, собранные мною и упрятанные подальше от чужих глаз, когда проекты Гроссштейна и Эджворта стали закрывать… А ведь именно в те времена зародилась идея моего теперешнего эксперимента с псионкой. Любопытно было бы покопаться в этих черновиках сейчас, когда кое-что ушло навсегда, а кое-что внезапно стало реальностью…
Я спускаюсь вниз и на волне эйфории делаю финальную попытку засесть за программу. Получается еще хуже, чем в предыдущий раз – вовсе ничего нового не пишу, только пытаюсь вникнуть в уже написанное, превозмогая шум вина в голове и слипающиеся веки. Решаю немедленно лечь, не тратя больше ни минуты впустую. В камине догорают угли, то и дело краснея в такт порывам ветра. Задвигаю заслонку трубы почти полностью. За окном шумят деревья и стучат по дороге какие-то железные банки, нещадно гонимые ветром. На стене отражаются зарницы, мигающие короткими очередями… Может, и не дождь нас накроет, а гроза с ураганом.
*
Просыпаюсь я, кажется, с криком. Вокруг глубокая ночь. Весь потный, подушка мокрая, одеяло куда-то сбилось. Пару секунд лежу, предаваясь облегчению: все-таки – сон. Пусть виденный не единый десяток раз, пусть чересчур полный, подробный и осязаемый, какими сны обыкновенно не бывают, но все-таки – сон, и ничего более…
Казалось бы, давно оставил меня в покое этот до смерти страшный эпизод, где гопник бьет мне в солнечное сплетение, я долго не могу вдохнуть и просыпаюсь, еле дыша… Однако нужно успокоиться. Не упустить ускользающие из памяти ниточки сновидения… Ведь перед гопниками приходил другой эпизод, который я доселе ни разу не видел полностью.
Лежу, не открывая глаз; прокручиваю усилием воли события, лица, слова, только что пережитый во сне разговор с Розой… С него внезапным образом сон отмотался назад к гопникам и оборвался приступом паники… А между тем это важный, ключевой разговор; после него все пошло наперекосяк. Я записывал его долго, урывками, мучительно состыковывал реплики, потому что приходили они короткими кусками и в разное время. Сегодня разговор впервые пришел единым эпизодом. Мы начинаем беседовать на кафедре, она рассказывает мне про власть, мы сматываемся в буфет по дальней лестнице, где пусто и запах травки. В буфете – старуха… Вот откуда она взялась, почему я потом узнал ее в автобусе!
В самом разговоре с Розой – ничего нового. Ни одного слова. Все мне известны и давно записаны. Сегодняшний «прогон» лишь подтверждает верность прошлых записей, многие из которых я помню наизусть. Раньше всякий раз после сна кидался его протоколировать, сперва начерно, стенограммой, затем расшифровывал… Лежат эти записи где-то в моей шифрованной папке в Космонете, да в шкафу на флешке. Ждут своего часа, который неизвестно когда настанет.
Значит, сон мой снова вернулся. Года полтора спал спокойно; думал – ушел он навсегда, и слава богу…
В комнате темно и зябко. То и дело в щели задувает ветер, но тише, чем был вечером. Я встаю, массирую голову, выглядываю в окно. Над забором колышется несчастный скрипучий фонарь. Свет от него волнами набегает на блестящие бока моего оверкара…
Я встряхнулся и уперся лбом в стекло. Оверкара Дженнифер нет! На лужайке одиноко стоит мой, а рядом – пустой пятачок примятой травы. Что за дьявол…
Босиком выбегаю в темную гостиную. Пол холодный и волглый, камин совсем потух. Выбегаю в кухню – пусто и тихо, только сверчки трещат снаружи. Меня передергивает – то ли от холода, то ли я вдруг осознаю, что если оверкар Дженнифер похитили, то в доме может быть кто-то еще. Бросаюсь назад – пистолет на месте, под матрасом; сумка с деньгами – тут же, под кроватью. С пистолетом наизготовку, крадучись подымаюсь на второй этаж, прохожу к спальне и резко распахиваю дверь.
На кровати никого нет. Постель аккуратно заправлена. На столике я различаю маленькую записку. Включаю свет и, щурясь, читаю: «Спасибо за восхитительный вечер! Уехала, т.к. завтра рано утром дела, не хочу тебя будить. XXX[26 - От англ. сокр. «kisses» – «целую».]». Почерк красивый, аккуратный – писала без спешки. Но куда она уехала? В мотель? И какие вдруг у нее возникли дела рано утром, о которых еще пару часов назад она не знала? Сплошные вопросы без ответов с этой Дженнифер…
Шлепаю по лестнице вниз, возвращаюсь в кровать. В конце концов, это не мое дело. Я совершенно ее не знаю, мы не друзья и даже не хорошие знакомые. Выпили вместе да потрахались – вот и все.
Заснуть не удается. Слишком разворошили меня ее новые сюрпризы. Сердце колотится часто. Нащупываю пистолет под подушкой. А толку? Нельзя мне так отрубаться, чтобы кто угодно мог незамеченным шастать среди ночи по дому и уезжать со двора на оверкаре…
От нечего делать достаю планшет и вставляю в него левый абонентский ключ, который захватил из офиса. Чтобы проверить соединение с Космонетом, нажимаю на иконку навигатора, и открывается карта дорог. Привык с утра начинать день с погоды и навигатора, вот и сейчас нажал… В Стратосе все зеленое – дороги свободны. Зеленым отмечен и наш серпантин, но в одном месте – короткий красный штрих. Откуда в нашем захолустье пробка в три часа ночи? Приближаю и вижу – кто-то оставил сообщение об аварии: «3 машины, лобовое, магнус всмятку».
У Дженнифер «магнус». В груди накатывает, сердце начинает колотиться с удвоенной скоростью. Почему я так разволновался? Мало ли «магнусов» на наших дорогах?..
Но у Дженнифер – «магнус»! Время сообщения об аварии – полчаса назад. И это мой серпантин. Сюр какой-то… Не хватало, чтобы это была она.
Без особых раздумий о том, правильно ли я поступаю, осмотрительно ли, напяливаю какую-то одежду, хватаю пистолет и прыгаю в машину. Перелетаю через забор и несусь наперерез над поселком, чтобы поскорее выскочить на трассу. Плевать на поднятые тучи песка и дорожного щебня и на болезненный скрип соседских крыш и домов, отрываемых от земли моим оверкаром.
На подъезде к аварии действительно скопилась пробка из грузовиков. Впереди мигают синие и желтые сигналы дорожной полиции. Перекрыта одна из двух полос. Легковые оверкары пускают вторым эшелоном по встречной полосе, а встречный поток отодвинули на обочину. Грузовикам нельзя ни на обочину, ни во второй эшелон, так что их по первому эшелону свободной полосы по очереди пропускает регулировщик. Грузовики-роботы подолгу тупят, распознавая его указания. Я съезжаю на попутную обочину, беру выше столбиков и мимо вереницы грузовиков вмиг долетаю до места аварии.
Все оцеплено желто-черной полосатой лентой. Перед ограждением – небольшой свободный пятачок, на котором стоит жирный полицейский с двойным подбородком и регулирует движение грузовиков. Увидев меня, он меняется в лице и жезлом немедленно приказывает мне остановиться.
– Куда вас понесло? – орет он мне в открытое окно. – Нельзя по обочине! Вторым эшелоном давайте!
– Сэр, там моя подруга… вероятно.
Он молчит. На лице – внутренняя борьба: то ли проявить сострадание, то ли запретить, как велено начальством.
– Убирайте машину. Туда нельзя, – отрезает он и возвращается к грузовикам.
Я осматриваюсь: перед самой лентой топчется пара человек, похожие на зевак. Не проявляют кровного интереса к аварии, никому не звонят. Стоят и наблюдают. Хватает же у нас бездельников, готовых в ночи приехать, лишь бы поглазеть на чужое горе! Справа позади столбиков замечаю их оверкары, скособоченные на насыпи. Недолго думая, паркую свой рядом с ними и вылезаю.
За ограждением – три полицейские машины, одна «скорая» и одна пожарная. Когда я подхожу к полосатой ленте, пожарная машина вдруг взмывает в воздух и улетает. Возгорание, очевидно, было (поскольку откуда-то несет жженой пластмассой), но сейчас не осталось даже дыма. А вдалеке за машинами спецслужб стоит серый внедорожник «магнус» с сильно помятым задом, уткнув правый угол в покосившийся столбик. Кажется, у него нет ветрового стекла и «гармошкой» смят передок, но в остальном верхняя часть кузова полностью цела. Если действительно было лобовое, он удивительно легко отделался.
Один из зевак показывает рукой куда-то правее, и тут я, наконец, вижу, ради кого приезжала пожарная. На поле неподалеку от обочины валяются еще две совершенно черные груды металла. Залитые водой и пеной, они зловеще сверкают в свете мигалок.
У меня перехватывает дыхание, и я, ничего не слыша от пульса в ушах, подхожу вплотную к ленте. За ней у края дороги лежит накрытое черной материей тело, на которое никто не обращает внимания… Нет-нет, это не она, это не может быть она, твержу я себе… Единственная здравая мысль удерживает меня в спокойствии: у Дженнифер был «магнус», а он далеко и почти цел.
Чей-то голос слева произносит слово «магнус», и я начинаю слушать, что говорят.
– …если бы сдала вправо, то встречный увидел бы «конти» у нее на хвосте и не стал бы сигать вниз.
– Весь маневр странный, – вступает другой голос. Он низкий, гулкий, с хрипотцой, и кажется мне знакомым. Я оборачиваюсь, но вижу лишь затылок говорящего. Второй из зевак стоит лицом – толстенький мужик лет сорока пяти, с щекастой добродушной физиономией, в расстегнутой куртке и старом свитере. Фермер.
– Ушел бы во второй, – продолжает тот же голос, – Зачем полез на встречку?.. Лихач обдолбавшийся…
– Прошу прощения, – обращаюсь я к ним. – А что тут произошло, вкратце?
