Шут герцога де Лонгвиля

– Да как ты смеешь?! – возмутилась баронесса.

– А чего особенного? – покойно удивился Анри. – Я вообще не понимаю, с чего шумим? У вас что-нибудь болит? У меня лично ничего не болит, поэтому я совершенно здоров, но вы можете подорвать мое здоровье своим невоздержанным криком и недостойным поведением. Вы хотите уложить меня в свою постель?

– Что-о?!

– Я спрашиваю, вам станет веселее, когда я свалюсь в горячке?

– Нет.

– Вот и прекрасно, тогда потрудитесь отвлечься на любую приятную тему. От прежней я слишком устал.

– Замечательно! – восхищенная такой бесцеремонностью Генриетта вскочила с места. – Тогда и ты перестань валять дурака!

– Договорились, – согласился Анри и тут же изобразил из себя воплощение скромности.

Метаморфоза была настолько неожиданной, что баронесса опустилась обратно в кресло и изумленно уставилась на молодого человека.

– Ну зачем вы на меня так смотрите? – взмолился Анри. – Я смущен. И к тому же вы можете меня сглазить.

– Не, ну каков нахал! – покачала головой Генриетта.

– Я – нахал? Вы назвали меня этим нехорошим словом? – переспросил юноша и вдруг заплакал.

Он умел это делать, когда на сцене приходилось обманывать людей. Но Генриетта не знала, что перед ней демонстрация актерского арсенала, и снова все восприняла всерьез.

– Не плачь, – попробовала она утешить сотрясающегося в рыданиях молодого человека. – Я не хотела тебя обидеть.

Анри безутешно и горько всхлипывал.

– Ну, хочешь, я попрошу у тебя прощения – вырвалось у баронессы, и она сама устыдилась сказанного.

– Ничего, сейчас пройдет, – ответил юноша.

Генриетта отвернулась от него.

– Если ты немедленно не прекратишь лить слезу, я тебя тотчас выгоню из кабинета, – строго заявила она.

Рыдания в тот же миг прекратились.

– Все, больше не буду! – как ни в чем не бывало, ответил Анри.

Баронесса величественно повернулась к нему и тут же, забыв о самоконтроле, приоткрыла рот: человек, который только что умирал от горя, сейчас деловито рассматривал письменный прибор на столе.

– Простите мое любопытство, а из чего он сделан? – Анри щелкнул пальцами по тяжелой подставке.

– Из серебра, – машинально ответила баронесса.

– Значит, все-таки серебряный, – отметил юноша. – Это хорошо.

– Почему хорошо?

– Если запустить этой штукой в безмозглого нахала, можно опытным путем установить, есть ли в пустой голове хоть частичка ума.

– Намекаешь на себя? – живо осведомилась Генриетта.

– Признайтесь, как вы догадались?

– Читаю по звездам, как тот звездочет из твоей сказки.

– Помните? – растрогался молодой человек. – А я думал, что подобные истории недостойны, чтобы о них говорили больше одного раза.

– Анри, расскажи что-нибудь, – попросила баронесса.

– Для вас я готов на все. Только боюсь, вы снова не поймете моего экспромта.

– А ты не бойся.

– Ну, смотрите, я предупредил! – Анри встал, сосредоточился и начал, не спеша, разматывать клубок очередного стихотворения.

Казалось, он считывал откуда-то эти малозначимые строки, или говорил, повторяя чужие слова.

Генриетта слушала, растворяясь среди странных словосочетаний, а спокойный голос нанизывал строку за строкой:

– Яркость безмятежного порыва

Голову навеки мне вскружила.

Надо мной проносятся движенья,

Ни в одном не вижу утешенья.

Красота, и броскость, и отвага

Ненадежны, тонки, как бумага.

Как забросить все на полдороге?

Но несут куда-то злые ноги!

Я свернуть пытаюсь, вырываюсь.

В чем-то виноват, и в этом каюсь.

У кого-то требую прощенья!

Я – насилья страсти воплощенье!..

– Дальше я еще не придумал, – в заключение сообщил молодой человек.

– Скажи, – попросила баронесса. – Открой тайну, как ты сочиняешь?

– Когда как, – усмехнулся Анри. – Иногда вымучиваешь, пытаешься подобрать нужное слово, подолгу бьешься над какой-нибудь жалкой строчкой. А бывает, как сейчас, оно приходит само: или в виде определенных образов, понятных тебе одному, или уже в готовом варианте, написанные чьей-то незримой рукой на прозрачной плоскости воздуха.

– Ты снова пытаешься меня разыграть?

– Вы спросили, я ответил на вопрос.

– Значит, это правда?..

– Да.

– Как там у тебя начинается? «Яркость безмятежного порыва голову навеки мне вскружила»? Признайся, у кого ты украл эти сточки?

– Я не знаю, – сказал Анри, задумавшись. – Возможно, – продолжил он после небольшой паузы. – Существует некая сфера, в которой, как в огромном стеклянном сосуде, хранятся все наши мысли. Художники собирают там свои замыслы и образы, музыканты – чудесные звуки и мелодии, а поэты – стихи. И когда необходимо, мы обращаемся к той сфере за помощью. В ее стенках есть маленькие дырочки, через которые просачиваются к поэту его творения. Время от времени сфера разворачивается, превращаясь в плоскость, и зависает над землей. И тогда мы можем узнать свое будущее или увидеть вещие сны.

– А ты веришь в сны?

– Я не знаю. Говорят, что бывают такие сновидения, по которым можно догадаться, что с тобой произойдет.

– Жаль, что мне такое не снится, – вздохнула Генриетта.

– Не огорчайтесь, – успокоил ее Анри. – Мне тоже в этом смысле не повезло.

И они опять замолчали, задумавшись каждый о своем.

Молодой человек снова вспомнил неугомонную подругу, которая утверждала, что она – цыганка и умеет гадать. Она брала людей за руки, рассматривала грязные ладони и что-то бесстыдно врала до тех пор, пока обладатель ладоней не платил ей за эту чушь. Карменсита всегда хвасталась, что вещие сны видит чуть ли не каждую ночь, только интересно, как она узнавала, что они – вещие? Соответственно, каждое утро девушка проверяла терпение Анри, сбивчиво рассказывая о приснившемся. В нее должна была влюбиться по меньше мере дюжина дворян, а человек восемь из этой компании были обязаны сделать ей предложение. Несмотря на это, верящая в сны Карменсита упорно домогалась расположения Анри. Люди так непоследовательны в своих желаниях!..

Генриетта думала о своем будущем. И ей до невозможности хотелось одним глазком посмотреть, заглянуть в дырочку той удивительной сферы, незримо плывущей над землей в соседстве с плоским блином луны.

– Анри, – обратилась баронесса к юноше. – А ты не знаешь, как прочесть свое будущее?

– Для этого существуют ведьмы и колдуны.

– Да где их искать! – Генриетта вздохнула.

– Я думаю, это не повод для печали. Давайте я вам что-нибудь веселое спою, – предложил Анри, и баронесса с радостью согласилась.

Это была уже известная нам песня о мухе, и Генриетта немного воспрянула духом. А потом Анри ушел… И госпожа баронесса осталась в тишине и одиночестве. Она сидела в торжественном полумраке кабинета, и у нее все время вертелась в уме странная рифма: «Яркость безмятежного порыва голову навеки мне вскружила…» «Еще бы знать, что она означает», – подумала Генриетта.

Глава 13

Потом был вечер, который они провели вдвоем. Ведь ничего предосудительного нет в том, что госпожа беседует со своим слугой? Анри рассказывал забавные истории из своей жизни, смешно изображая тех, оком говорил. Генриетта смеялась. Смеялась, позабыв о своем высоком положении. А может, она думала, что вскоре все для нее изменится, и смеяться уже не придется. Во всяком случае, так, как сейчас. Они расстались далеко за полночь. Генриетта никак не могла уснуть, все размышляла о Нём. В тот момент он казался ей единственным человеком на белом свете, с которым можно быть откровенной. Чем-то он близок ей. Юноша, ее сверстник, он так не походил на тот образ мужчины, к которому она привыкла, так резко отличался от ее отца. Он не мог не вызвать к себе ее интереса. И, конечно же, в девичьей груди зашевелилось мягкое предательство…

Она лежала в теплой тишине спальни, и безумные мечты стайками кружились над ее ложем. В уме рождались, загораясь яркими звездами, картины счастья. И хотя Генриетта понимала неосуществимость подобных идей, в тот вечер ей так хотелось забыть обо всем и, главным образом, о себе. «Какое счастье, что отец нашел его! – шептала она, беззвучно шевеля губами. – Какое счастье, что он согласился! Наверное, это судьба, и нам суждено было встретиться…» Она твердо решила, что Анри останется с ней навсегда, и до глубокой старости будет рядом, читая свои стихи и рассказывая сказки. Сладкая мысль защемила сердце, вскружила голову и увлажнила глаза. Генриетта заплакала – впервые за несколько лет. Соленые капельки защекотали щеки, а в сердце уже хозяйничала озорная девчонка ЛЮБОВЬ, выметая с души сор и выбрасывая из головы ненужные мысли.

Ну что, госпожа баронесса, попались в шелковые сети?

А ведь она еще не догадывалась, что влюблена. Ей было просто радостно и хорошо. Вот только сердце постукивало чаще обычного и никак не желало успокаиваться. Генриетта промечтала до рассвета, а потом забылась легким сном, в котором видела Его лицо, и оно было прекрасным…

…Их кружил неведомый танец, и Его глаза смотрели с такой нежностью, что хотелось плакать…

А что в это время было с Анри?

Он тоже не остался равнодушным. Расставание с женщиной впервые причинило ему скорбную боль. Такого переживать молодому человеку раньше не доводилось. Но, зная из книжных романов о подобных муках, он невольно насторожился. «Еще не хватало влюбиться в баронессу!» – подумал он. Эта идея ему поначалу не только не понравилась, но и порядком напугала. Чуть позже, поддавшись темноте и одиночеству, он прикинул в уме, что несет подобная слабость, коей имя «Любовь», и это его развеселило. В первую очередь, герцог будет не в восторге, а во-вторых, что станется с женихом, о котором Генриетта и раньше не желала знать? Конечно, он, Анри, не претендует на взаимность. Хотя, чем баронесса лучше него? Он попытался, как и несколько дней назад, представить ее, но смог увидеть отдельно овал лица, темно-серые глаза, пухлые губы, надменные брови, а в единый портрет все это никак не желало складываться. Что-то мешало… А, может быть, кто-то?..

Тогда молодой человек сел и взял в руки бумагу и перо. Он уже знал, что если на душе что-то есть, тяжелое или неспокойное, необходимо писать. Он зажал свечу между коленями, положил рядом бумагу и начертал первые строки:

«Я заболел – однажды и навеки!

Я заболел, и неба глубина

Смежает засыпающие веки,

И землю поражает тишина».

– Любопытно, что будет дальше, – сказал он сам себе. – Попробуем повторить слова «я заболел» и прилепить к ним еще чего-нибудь.

Получилось что-то смахивающее на «пастушьи грезы»:

«Я заболел – чудесно и привольно.

Я заболел. Но в роще соловей

Защебетал, и сердцу стало больно,

Но эта боль всех радостей милей».

– Что бы еще придумать? – поэт почесал в затылке и закусил губу. -

«Я заболел внезапно и прекрасно,

Я заболел томленьем и тоской.

Моя болезнь сильна, но не опасна,

Хоть не сулит больным она покой».

Потом он стал думать, какое четверостишие будет следующим, но вдруг разленился и решил заканчивать стихотворение. А ведь для этого нужна рифма. Хотя бы одна. Она долго не приходила. Анри перебрал массу слов, помучился, но тщетно. И тогда он сказал себе: «Запишу любую чушь, что первое придет в голову». Перо почти самостоятельно начертало двустишие:

«Я заболел болезнЕю такою,

Что называется любовИю людскою».

Анри прочитал, что получилось, и с досады отшвырнул листок.

– С поэзией надо кончать! – заявил он горящей свечке, и той нечего было ему возразить.

Он загасил огонь, лег и стал думать о чем-то. Может, о смысле жизни… Однажды, когда назойливая Карменсита довела его до слез, а это случилось после не особо удавшегося спектакля, он даже решил покончить с собой. Но подобный порыв оказался слишком… несерьезным, что ли? Об этом событии Карменсита сохранила его стихи (она любила собирать сочинения Анри):

«А мне сегодня захотелось умереть.

Бессмысленность вокруг, и сердце ноет,

Ушла надежда, счастья – ни на треть,

И только смерть мне душу успокоит…»

Сейчас, припомнив ту срифмованную глупость, он невольно улыбнулся. Карменсита считала его гением. Влюбленная дурочка! Гении если и существуют, то где-то очень далеко от нас. А там, где мы, гении не водятся. Так считал Анри и, возможно, был прав. Еще он понимал, что гению, чтобы стать гением, необходимо где-то втихомолку сгинуть и после смерти, обнаружив гениальные работы, растроганные потомки объявят его божеством. Подобная перспектива не устраивала Анри, славы он избегал, хотя порой ему и нравилось удивлять приятелей новыми опусами. Он любил обсуждать стихи, объясняя, почему написал именно так, а не иначе, доказывать свою правоту и подслушивать, как его скрытно хвалят. Похвалу в лицо он воспринимал, как оскорбление. Друзья это знали и старались делиться впечатлениями погромче, дабы и автор мог погреться в тепле добрых отзывов. Но то, что он сотворил сегодня, Анри решил никому не показывать. Разве что Франсуа… Ну, еще Генриетте, может быть… И Фантине…

Он заснул, недовольный собой, и все мучился мыслью, как переделать последнее сочинение. И во сне все крутилось в мыслях: «Гении там, где нас нет…» И кто-то возражал этому утверждению, быть может, сам Анри. А, может, кто-то другой, гораздо умнее него, мудрее, талантливее. Кто-то спорил с самим собой и с Анри. И, наверное, еще с кем-то. Строчки пролетали мимо его взора, как разноцветные полотнища, и не каждую удавалось разглядеть, тем более, понять. Может, снова великая Сфера творчества коснулась его:

Гении есть ли на свете

Средь миллионов людей,

Тех, что расставили сети

В поисках здравых идей?

Всё относительно в мире,

Но существует завет:

«Два на два будет четыре,

гении там, где нас нет».

Кто-то сияет, как солнце,

Думая звезды затмить:

Мелкое солнце в оконце –

Просто его погасить.

Он ведь, малютка, не знает

Мощности звезд и планет,

В свете пылинкой сверкает:

Гении там, где нас нет.

Скромности нам не хватает,

Смелости не достает,

Робость талант убивает,

Наглость в атаку идет.

Делаем, что в наших силах,

Ищем божественный свет,

Только пульсирует в жилах:

«Гении там, где нас нет».

Кто же сказал это людям?

Что за священный обет?

Но мы твердили и будем:

«Гении там, где нас нет…»

Среди ночи он вдруг проснулся с осознанием того, что ничего переделывать не надо, всё – гениально. И после этого опять устремился в Страну Снов.

Его окружали люди. Их было много. Они все поражали своими роскошными туалетами. Генриетта находилась среди них в чудесном платье зеленого бархата, по которому шла вышивка серебром. Ее золотистые волосы казались краснее обычного и придавали своей обладательнице восхитительную прелесть. «Утром напишу новые стихи, про нее», – проплыла туманная мысль. Сон продолжался… Генриетта протянула ему руку, и они закружились между танцующими. Им было так весело. Казалось, счастье стало осязаемым: одно движение, и можно его поймать.

Но чей-то отчаянный голос разорвал чарующее спокойствие. И в тот же миг черный занавес опустился перед глазами безнадежной стеной.

Анри проснулся. Сидя на кровати, он силился понять, что мог означать столь загадочный финал? Непонятная тревога долго не желала оставить его в покое.

И тогда неунывающий юноша вскочил, встал вверх ногами, подперев подошвами потолок и откашлялся.

– Меня подстерегает тайна! – изрек он громко и оценил. – Неплохая строка! Итак!

Меня подстерегает Тайна! Отгадать

Увидеть, лицезреть

Ее не в силах смертное творенье!

Одним лишь ангелам загадку отпереть

Сочтет возможным

Злое наважденье.

За тайну Тайна дорого возьмет

И заплатить потребует вперед!

– Чего ты орешь? – раздалось из-за двери.

– Доброе утро, Франсуа! – ответил Анри, вставая на ноги. – А ты опять чем-то недоволен? – осведомился он, открывая дверь.

– Будешь тут довольным, когда тебя с утра начиняют всякими «тайнами»,– пробурчал приятель, заходя в каморку. – Неужели нельзя было потише орать?

– Если бы я мог, я бы орал потише, – объяснил Анри. – А во-вторых, тайн много не бывает, она единственная, это секретов много.

– Ну а чем секрет отличается от тайны?

– У секретов есть ответы, а у тайны нету их!

– Ты уже окончательно дошел: говоришь стихами! – посочувствовал Франсуа.

– Так ведь это прекрасно!

– Больно видеть, как друг сходит с ума.

– Да, я сумасшедший, а ты – таракан, – сообщил приятелю Анри. – Забился в щелочку и сидишь, умирая от восторга, что никто тебя не тревожит. И все потому, что натура у тебя какая-то рабская. Не любишь ты доказывать свою правоту и добиваться справедливости.

– Я слишком хорошо знаю, чем это может закончиться!

– Победой добра над злом?

– Все сказки рассказываешь?

– Между прочим, сказки не так уж далеки от истины. Я всегда говорю: для того, чтобы жизнь стала справедливой, надо к жизни относиться, как к сказке, а к сказке, как к жизни.

– Ты хоть сам понял, что сказал?

– Конечно! А ты разве не понял?

– Нет.

– Кто укусил тебя с утра? – смягчился Анри, но Франсуа не шел на примирение.

– Ты!

– Шутишь!

– Шутить – это твой удел… – но не успел молодой человек вымолвить последнее слово, как был схвачен и приперт к стенке.

– До меня не дошло, что ты имел в виду?

– Отпусти, мне же больно! – Франсуа попытался освободиться, но ему это не удалось.

– Ах, тебе больно – со странной улыбкой произнес Анри. – А думаешь, мне от твоих слов не больно?

– Ну чего тебе от меня надо?

– За такое бьют по физиономии, но я тебя прощаю, – молодой человек отпустил приятеля и пробурчал. – Хотя ты этого не заслуживаешь, «господин покровитель»…

– Ладно, прости, – смущенно сказал Франсуа.

– Не унижайся. Кто я такой? Шут! Существо ничтожное, недостойное звания человека и, следовательно, человеческого обращения! – глядя в потолок, ответил Анри.

– Как ты можешь так говорить?

– Теперь я всё могу, потому что сегодня я потерял друга. С тобой я буду откровенен, я даже считал этого человека добрым, способным не предать в трудный момент… Я ошибался!

– Я…

– Молчи, я догадываюсь, что ты готов мне ответить, но дай мне договорить до конца. Этот человек посчитал ниже своего достоинства общаться со мной. А я горд и не хочу навязываться. Я и без друзей не пропаду. С меня достаточно меня одного. Знаешь, это очень удобно: я всегда здесь, на месте, всегда рядом с самим собой. Мне иногда бывает и трудно, не скрою. Но я очень люблю пообщаться с таким, как я. Я очень интересный собеседник, много знаю, много хочу узнать. Так что, верь мне, я не затоскую. Но вот будет ли веселее моему приятелю без меня, сказать точно не могу. Скорее он обречен умереть у себя в каморке от счастья и восторга, что освободился наконец-то от назойливой дружбы с буйно помешанным.

– Оставь меня в покое, иначе пожалеешь! – предупредил Франсуа, с трудом держа себя в руках.

– О чем я должен пожалеть?

– Я ухожу!

– Подожди, садись. Читай, – Анри вдруг изменился, моментально отбросив ту «маску» оскорбленной гордости, которая была на нем за мгновение до этого, поднял с пола стихотворение, которое сочинил ночью.

Франсуа, не спеша, пробежал глазами каракули и сказал:

– Где-то я уже видел подобное.

– Не понравилось, так и скажи!

– Постой, сперва признайся, в кого это ты влюбился? Уж не в баронессу ли?

– Ты и сам не прочь в нее влюбиться. Только никаких шансов у тебя нет!

– А у тебя, скажешь, больше? – парни продолжали цеплять друг друга.

– Я красивый и очень талантливый!

– Да, ты высокий…

– Женщин привлекает яркость, тонкий ум…

– Насчет твоего ума ничего не скажу, не видел.

– А ты хочешь, чтобы я пробил башку и показал тебе свой мозг? Вот для Карменситы я был идеалом, и ее вкусу можно доверять.

– Чего же ты тогда от нее сбежал? – неожиданно этот вопрос сбил с Анри всю спесь.

Юноша устало опустился на скамью:

– Ты прав, мой мудрый друг.

– Не вешай нос! – попытался успокоить его Франсуа.

– И ты тоже не бери в голову, – вымолвил Анри. – Найдешь себе достойную девушку. Не такую гордячку, как наша баронесса. А я пока еще не влюбился. Это так, – он небрежно махнул в направлении листка со стихами. – От нечего делать…

Он лукавил и понимал это сам. Он знал, что теперь связан коварными нитями, словно паутиной. И не хотел этого, но чувствовал, что стоит на краю обрыва, осознавая всю серьезность и опасность грядущего. И не может сделать ни шагу от страшной бездны.

Говорят, иногда человек сам стремится к собственной погибели. Что заставляет его жизненный челн нестись в бурном Море Жизни, рассекая волны, и видеть впереди ужасную скалу Смерти, но еще больше налегать на весла, ставить дополнительные паруса, зная заранее, что опасность слишком велика? Может быть, в тот момент у человека маячит надежда на другой финал? Проверка на удачливость? Глупость? Азарт? Неизбежность?

Анри понимал, что по какой-то, не зависящей от него причины, не может вырваться из того адова круга, в который занесла его Судьба. И объяснить это для себя не мог, как ни старался.

– Интересно, – неожиданно сказал Франсуа. – Могут ли любить баронессы?

– А как ты считаешь? – отозвался Анри. – Могут ли любить дрова в камине?

– Не говори глупостей!

– Любят! Даже пылая в огне!

– Чушь!

– Представляешь: два дуба влюблены, но им никогда не быть вместе, ни на шаг не приблизиться. Попробуй вообразить себя на их месте, тогда ты поймешь, до чего же им несладко! Поэтому оказаться дровами в камине – это их единственный шанс.

– Очередная красивая фантазия! – скептически заметил Франсуа.

– Опять ты за свое! – из последних сдерживался Анри. – Ты слишком погряз в земных заботах, так же нельзя! Нужно давать волю своему воображению…

– И летать в облаках, как ты!

– Ты не только не желаешь прислушаться к моим словам, но и специально злишь меня! Вспомни, о чем ты всегда говоришь?

– О чем?

– Я слышал недавно твою беседу с парнем из слесарной мастерской.

– Подслушивал, что ли?

– В этом не было необходимости, ты так орал, что было слышно в окрестностях замка. Так вот, запомни: нельзя тратить жизнь на разговоры о самой жизни! Постоянно пребывая в воспоминаниях, тем самым ты забираешь у себя настоящее. Никогда не плачь по прошлому, иначе у тебя не наступит счастья в будущем. Ты же молод! Всматривайся в даль. Мечтай, будь свободным и живи надеждой.

– Ты мне надоел своими нравоучениями!

– Конечно, зато сам любишь их отпускать направо – налево! Это потому, что ты старше и тем самым будто бы имеешь преимущество надо мной?

– Возраст здесь не имеет значение.

– А что имеет? – обозлился Анри. – Может быть, жизнь? Да кому она нужна – такая бессмысленная, убогая и грязная, как размытая ливнем дорога! Куда стремятся люди? Мы все похожи на приговоренных к смерти, которые знают, чем все для них кончится, но при этом стараются все успеть, все испытать и наладить за маленький временной отрезок. А зачем? Что заставляет их копить деньги и унижать ближнего, ведь в любой момент они могут стать неподвижным предметом, которому, кроме ямы в земле, уже ничего не понадобится?!

– Понеслась телега… – тихо проговорил Франсуа.

Анри продолжал рассуждать:

– И что дальше? Родятся новые искатели счастья, новые любители золота и собиратели драгоценностей. И так будет продолжаться во веки вечные. А в чем истинное предначертание человека?

– В чем? Я не знаю.

– Главное – стать лучше! – заявил Анри, расхаживая по комнате. – Воспитать себя хорошим человеком! И конечно же, оставить после себя добрую память.

– Это само собой! – Франсуа пожал плечами.

Анри резко обернулся:

– Само собой это не происходит. Ты когда-нибудь видел, чтобы дом сложился из камней и дерева совершенно самостоятельно?

– Неудачный пример.

– Мы каждый день складываем себя по кирпичу, по крупице, песчинке…

– От твоих бесед я проголодался, – сообщил Франсуа, собираясь уйти.

– Вот-вот! Ты занят только изучением собственных желаний и ненужных житейских подробностей: что кладут в суп, будет ли добавка…

– Ты словно с цепи сорвался.

– У нас разные взгляды на жизнь.

– Отстань, а? – взмолился Франсуа.

– Господи! – Анри воздел руки к полку. – И зачем я покинул своих друзей? Сидел бы сейчас и спорил с Альфонсо, он бы слушал меня, а где нужно, поспорил бы… Мы умели находить общий язык. А с таким, как ты… вообще говорить не о чем!

– Ну и сиди, разговаривай сам с собой! – ответил друг, и дверь за ним захлопнулась.

– Все равно ничего ты не понял! – крикнул ему вслед Анри.