Шут герцога де Лонгвиля

И сразу на душе стало так мерзко, словно туда забралась холодная склизкая лягушка.

– Извиняться не пойду! – решил молодой человек. – Я перед ним ни в чем не виноват. Хочет – пусть обижается. Потом сам же первым прибежит…

Но чувство вины не проходило. Да еще полезли в голову мысли о Генриетте…

Франсуа он разыскал у Фантины. Та, как всегда, рассказывала какую-то страшную историю, при этом так размахивала половником, что и вправду становилось жутковато.

При виде вошедшего молодого человека приятель отвернулся.

– Поссорились, что ли? – заметила Фантина, прервав свой рассказ.

– Да, в некотором смысле… – ответил Анри.

– Ничего, помиритесь.

– У нас несовместимые взгляды на жизнь, – сообщил Франсуа, хлебая суп.

– Все мы – люди, а у людей случаются и споры, и драки, – Фантина схватила нож и набросилась на свежую рыбу. – Поспорили влюбленные, а у кого-то из них под рукой оказался кинжал. И нет счастливой пары! И не виноват никто! – ловким движением она отрубила рыбе голову.

– Человек должен отдавать отчет в своих поступках, – возразил Анри. – Если каждый начнет относиться к этому более строго, поймет, что менять мир нужно с самого себя, воров и убийц не останется…

– Снова сказки! – усмехнулся Франсуа.

– Думай о своей похлебке! – гневно выпалил друг. – В ней – смысл твоего никчемного существования.

– Мальчики! – испугалась Фантина. – Нельзя так! Друзья так себя не ведут!

– А мы уже не друзья, – хмыкнул Франсуа. – Я хожу по земле, а этот юноша летает в поднебесье. Разве могут дружить ворона и лошадь?

– Это я-то ворона? – обозлился Анри.

– Выбирай сам.

– Я шел к нему мириться… Эх ты! – молодой человек быстро направился к выходу.

– Прощай, любезный приятель. – Франсуа помахал ему вслед. – И учись следовать своим же советам, отдавай себе отчет в поступках…

Анри ушел со слезами на глазах и решил больше никогда не подходить к этому зазнавшемуся человеку.

– Какие вы глупые! – сказала Фантина, когда Анри покинул подвал.

– Вы ничего не знаете, – возразил Франсуа, доедая похлебку.

– А мне и не надо ничего знать. Я за свой век достаточно нагляделась подобных вещей. И могу тебе прямо сказать: держитесь друг друга, это вам обоим необходимо.

– Не думаю.

– Значит, вы еще не выросли, – вздохнула Фантина. – Внешне вы, конечно, вроде бы взрослые, а внутри – дети совсем. Слушайтесь моих советов, я дурному не научу.

– С меня и его советов достаточно! Спасибо за угощение, – угрюмо пробурчал Франсуа и из темноты кухни вышел наружу.

– Помириться вам надо! – донесся следом голос старой кухарки.

– Как бы не так! – сквозь зубы процедил юноша. – Я теперь ему слова не скажу! Пусть знает!

И размашистым шагом отправился в слесарную мастерскую.

Глава 14

Настроение было испорчено.

В душе Анри боролись два врага, каждый из которых доказывал свою правоту:

«Так нельзя обращаться с близкими людьми», – упрекал один.

«А кто мне близкий?» – огрызался второй.

«Ссора из-за недостойного пустяка! Как ты мог!»

«Я иного мнения!»

«Теперь уладить дело будет намного сложнее…»

«Мне вообще это не надо!»

«Стыдно!»

«Да ничуть!»

Анри наблюдал свой внутренний диалог и постепенно склонялся на сторону Рассудительности. «И вправду, чего я на него взъелся? – удивился он. – Чушь какая-то, а мы друг другу готовы были глотки перегрызть!»

Но задетое самолюбие нашептывало: «Первый шаг к примирению сделал я! А он это отверг, значит, отверг и нашу дружбу! Вероятно, он только искал повод, чтобы порвать со мной. Он не доверяет мне!»

Но любое воспоминание о Франсуа вставало на его защиту: «Он открывал мне свои секреты, не боясь, что я их разболтаю, значит…»

– Значит, надо мириться! – сказал кто-то внутри. Отголосок этого звука откликнулся в ушах, и Анри судорожно стиснул зубы, словно они у него внезапно заболели.

«Оказывается, я злой человек, – подумал он. – Странно! Хочу быть лучше, добрее, мечтаю, чтобы люди стали красивее и чище, а сам… Пишу и рассказываю о незапятнанном, о том, к чему нужно стремиться, и в то же время оказываюсь так безнадежно далеко от своей прекрасной цели. Получается, я не имею права никого ни к чему призывать. И сочинять стихи тоже не могу до тех пор, пока во мне остается хотя бы частичка Мирового Зла: иначе она будет присутствовать и в моих словах, и в мыслях, затем переселяясь в души ни в чем не повинных людей. Как стать лучше?! Как сделать себя иным?! Ко мне ответит?..»

– Я конченый человек! – в отчаянии решил Анри, не замечая, что начал говорить с собой вслух. – Я виноват! Почему так случается, что мы награждаем равнодушием и неблагодарностью тех, кто нам бесконечно дорог? Сегодня я обидел Франсуа. Да, да, нечего оправдываться – именно я его обидел, а не он – меня! Но если он близко, и я могу в любой момент поговорить с ним, то как попросить прощения у тех, кто отдален, у моих друзей-артистов? Как разыскать их?! Клянусь, я вырвусь отсюда и найду, найду их!

Он достал клочок бумаги и принялся сочинять послание к другу: «Франсуа, не сердись на болвана…»

К Генриетте он явился хмурый и подавленный. Баронесса сразу же заметила эти изменения и стала расспрашивать о том, что случилось.

Анри взял себя в руки и напустил на лицо маску безмятежной веселости:

– Не стоит вашего внимания. Я плохо спал этой ночью. Снилось всякое… – он склонился в низком поклоне.

Как ни странно, госпожа де Жанлис искренне заинтересовалась сказанным:

– Вот как? – переспросила она. – А что тебе снилось?

Молодой человек вспомнил ощущения от своего ночного сновидения и невольно смутился:

– К сожалению, это трудно передать словами…

– А мне во сне явился ты! – сказала Генриетта. – Это был какой-то просторный зал, ослепительно белый. Все в нем сверкало и переливалось, точно сделанное из лунного камня! Пол был подобен огромному зеркалу…

Анри в изумлении раскрыл рот, пораженный сходством ее рассказа с тем, что привиделось ему.

– Мы танцевали одни, никто нам не мешал, – продолжала баронесса. – На мне было сияющее платье бесподобного зеленого оттенка.

«Платье было барханным, поглощающим свет… – чуть не вымолвил вслух молодой человек. – И нас окружало множество людей…»

– Блики зелеными зайчиками плескались вокруг, отражаясь на твоем лице, – продолжала госпожа. – А ты был одет в черное. Я и не знала, что этот цвет так идет тебе!

«Я его ненавижу!» – про себя высказался Анри.

– Ты, оказывается, неотразим, если немного над тобой потрудиться: завить, умыть…

«Раздеть», – мысленно продолжил юноша.

– …И облачить в богатое платье…

«А потом короновать!»

– Тогда с тобой было бы приятно появиться в обществе, – закончила свою идею баронесса.

– Я польщен! – соврал молодой человек, кланяясь в очередной раз.

– Во сне мне казалось, я могла бы тебя полюбить, – Генриетта поджала губы.

«Да ты уже влюбилась, голубка моя!»

– Признайся, ты мечтал о богатстве? – вдруг спросила баронесса.

– О чем?

– Неужели тебе никогда не хотелось сделаться знатным и счастливым?

– Наверное, у нас различное понимание счастья, – усмехнулся молодой человек.

– Счастье бывает только одно: когда у человека есть все, на сердце спокойно и мирно, и ничего не тревожит тебя.

– Получается, что все покойники – счастливчики? – предположил Анри.

– Что ты несешь? – возмутилась Генриетта.

– Я только последовал вашей логике и сделал соответствующий вывод: умершие безгранично счастливы, ибо их ничего не тревожит, на сердце спокойно и мирно, и у них есть все, что им необходимо.

– Рассуждая таким образом, ты обижаешь не только меня, но и усопших! – воскликнула баронесса.

– Но ведь шуту все дозволено! – парировал молодой человек.

– Вот сейчас ты похож на кривого горбуна, который служил здесь до тебя! – баронесса состроила мину, выражающую крайнюю степень омерзения.

– Неужели плохо быть похожим на своего предшественника, которого господин герцог постоянно приводил мне в пример? – отстаивал свою точку зрения юноша.

– Немедленно перестань! – приказала Генриетта. – Я ненавидела Шарля, и моей ненависти хватит еще на десяток ему подобных!

«Значит, любишь меня!» – понял Анри и ощутил превосходство над своей госпожой, потому что он знал о ней то, о чем она сама не подозревала, – о своих чувствах к нему!

Великая вещь – мужское самолюбие и гордость! Сейчас он, что называется, приценивался к госпоже де Жанлис. Может показаться, что это было слишком самонадеянным и вульгарным с его стороны. Но вспомним, о чем сами порой мечтаем, забрасывая жадные сети в запретный океан желаний. А потом наслаждаемся одними мечтами и мыслями, ведь их так много… и не беда, что ничему из этого не дано осуществиться. Человек – хищное, корыстное существо…

– Анри, – неожиданно спросила баронесса. – а ты не пробовал посвящать свои стихи кому-нибудь?

– Пробовал, – ответил молодой человек и пожалел о сказанном.

– Да? – протянула Генриетта. – А кто та, которая занимала твое воображение

– Я посвящал свои опусы Таинственности, Надежде и Тьме.

– А женщинам?

– Как-то не приходилось, – солгал юноша.

– Скажи, ты мог бы написать стихи для меня?

– Для вас? – Анри внимательно посмотрел на госпожу. – Я что бы вы хотели в них найти?

– Любовь.

– Чью любовь? – бесцеремонно уточнил молодой человек.

– Мне как-то трудно говорить на эту тему, – смутилась баронесса. – Ты должен отразить в стихах свои чувства, если они у тебя есть…

– Вы хотите, чтобы я в стихах сказал вам, люблю ли вас? – напрямую задал вопрос Анри, а про себя подумал: «Не подшутить ли над ней?»

– Может, я не умею выражать свои мысли… – Генриетта покраснела и потупилась.

– Напротив, я вас отлично понял! – успокоил ее юноша. – Я бы мог посвятить стихи вам, только… – он задумался. – Непонятное явление. Обычно мне ничего не стоило найти подходящие слова, но не сейчас… Простите, госпожа, я ничего не могу с собой поделать. Стихи не получаются!

– Но что-то же можно сделать? – допытывалась Генриетта.

– Если не возражаете, я попробую сказать опоэтизированной прозой. Это вас не оскорбит?

– Нет, напротив. Мне очень интересно.

– Хорошо! – молодой человек собрался с мыслями и начал. –

Мудрец спросил меня,

Бывает ли любовь.

Не знаю. Безмятежным сном

Дремало механическое сердце.

Тогда оно во мне качало кровь,

И я не знал, что будет все иначе.

Зажглась заря на небесах,

Сошли с земли туманы.

И сердце также очищалось,

Освобождаясь от ночного плена.

Бывает ли любовь,

Ответить не смогу. Не знаю,

Что называется любовью.

Но если лесть и похоть,

То значит, есть любовь.

А если – те терзания и муки,

И крик души, рыдания, – тогда

Отвечу – нет любви!

Ведь называется она прекрасной,

И к ней стремится каждый,

Желая испытать чудесный

Сладкий мед.

Но разве боль есть радость,

Ожидание – вершина счастья?

Иль люди поголовно все – безумцы,

Которые прославили страданья

И пытку поместили в ранг богов?

Любовь – кровососущий зверь,

Терзающий на тысячи кусков

Плоть беззащитности души.

Но полно! Пусть!

Отдамся я, как сотни до меня,

В когтистые бессмысленные лапы.

Пусть торжествует мир: еще один

Попался в мясорубку, в жернова!

Трясина тянет вниз,

Безжалостно засасывая глупость.

Пропало все, что окружало,

Кровавой пеленой покрылось.

Любовь – убийца и палач –

Все размышляет,

Как медленней убить очередную жертву.

Я утонул в пучине, в море яда,

Отравлен и загублен навсегда!..

– И это – посвящение любви? – неуверенно спросила баронесса.

– Вы обиделись! – виновато промолвил Анри. – Я никогда не думал, что смогу нагородить нечто подобное.

– Не извиняйся. Я слышала, что некоторые любовные песни повествуют о трагизме этого чувства. Но такого, что ты исполнил, мне слышать еще не доводилось.

– Вы не думайте, что все сказанное мной отражает истинное мое отношение, – оправдывался молодой человек. – Все поэты таковы. Их уносит ветер вдохновения, и они теряют контроль. Со мной получилось подобное.

– Интересное признание, – усмехнулась Генриетта. – А главное, снимает с тебя всю ответственность за сочинение.

– Я лишь хотел пояснить природу стихосложения…

– Хорошо, будем считать, что я тебя простила. А сейчас оставь меня, я должна кое-что обдумать.

Анри покорно удалился.

О чем размышляла госпожа баронесса, мы не знаем. Возможно, пыталась понять услышанное, а может, боролась сама с собой: так случается, когда сражаются рассудок и чувства.

В то же самое время Анри отправился к себе. Первым делом он проверил, подобрал ли Франсуа записку, которую молодой человек подсунул под его дверь перед своим визитом к баронессе. Записка оказалась на месте. Тогда молодой человек ушел к себе, размышляя, чем бы заняться и как воспримет приятель его новый шаг к примирению. Вскоре он услышал в коридоре шаги друга, звук открываемой двери, удивленное бормотание (вероятно, Франсуа нашел записку). Анри пытался представить, какое лицо у его приятеля в этот момент.

Через некоторое время в дверь постучали. Анри затаился, даже дыхание задержал. Стук повторился, но молодой человек себя не обнаружил. Тут он увидел, как в отверстие под дверью просовывается листок бумаги, и с трудом сдержался, чтобы не вскочить и не схватить записку. Сгорая от любопытства, он дождался, пока шаги удалятся и прогремят по лестнице (приятель отправился на крышу), и только теперь кинулся к бумаге.

Ответ был написал на обратной стороне его письма. Поэтому приведем оба послания.

Анри писал: «Франсуа, не сердись на болвана! Я глуп, и ничего с этим не поделаешь. Думай обо мне, что угодно, только не считай своим врагом. Кому, в таком случае, я буду читать стихи? Очень рассчитываю на твой ответ». Внизу стояла подпись: «Анри (болван)». Франсуа отозвался следующими словами: «Дорогой Анри (болван)! Мне очень жаль, если твои стихи останутся без слушателя. Поэтому считай, что мы никогда не ссорились. Я великодушно прощаю тебя. Твой покровитель».

– Ишь ты! – возмутился юноша, пробежав глазами ответ. – Он меня прощает! Покровитель!..

И тут же рассмеялся.

В коридоре снова раздались шаги и в дверь постучали.

– Франсуа! – воскликнул Анри и распахнул дверь настежь.

На пороге стоял лакей баронессы.

– Госпожа де Жанлис требует вас к себе, – сообщил он.

– Хорошо, – ответил упавший духом молодой человек и двинулся вслед за лакеем.

– Анри! – сказала Генриетта, когда юноша вновь появился в ее покоях. – Наедине я размыслила над твоими словами и поняла, что ты во многом прав. Запиши мне эти стихи.

– Я не могу, – растерялся молодой человек.

– Ну не упрямься!

– Я их не помню.

– Так не бывает. Поэт должен помнить свои творения!

– Я не поэт, госпожа. И даже не уверен, что читал вам свои стихи.

– То есть?

– У вас никогда не бывает чувства, что до вас кто-то что-то уже сказал, придумал, сделал?

– Выражайся понятнее.

– Я попробую. Видите ли, когда я сочиняю, меня часто посещает мысль, что сам я ничего не творю, а лишь воспроизвожу когда-то кем-то созданное, как заученное стихотворение.

– Как это возможно?

– Помните, я говорил вам о вместилище наших идей?

– Про некую сферу?

– Да. Не буду утверждать, но, вероятно, мне каким-то образом удается выуживать из этой сферы чужие мысли и чужие стихи. Вот почему я не ручаюсь за свое авторство.

– У тебя слишком хорошая память, вот тебе и мерещится всякое такое… – попыталась успокоить его Генриетта.

– Вы слишком добры ко мне. Да, я непроизвольно говорю и пишу целыми заимствованными фразами. Порой я даже могу назвать, откуда взяты цитаты. И авторов назову. Но зачастую только чувствую, что залез в чужой творческий карман…

– И что ты хочешь этим доказать?

– Я буду честен с вами, потому что вы – натура поэтическая, вы меня понимаете. Мне стыдно присваивать чужие произведения. И я всячески бегу от этого, но окончательно избавиться от использования чужого не могу.

– Напомню, что тебе только кажется, что это – чужое. Думаю, другой бы на твоем месте не испытывал никаких угрызений совести.

– А знаете, как я ловко извлекаю из воздуха чудесные строчки? – Анри почти приплясывал. – Не скрою, это величайшее наслаждение – «списывать с потолка»! Как будто кто-то незримый водит моей рукой по бумаге, а, пустой и глупый, затем с нескрываемым восторгом читаю то, что получилось. И верю, будто это написал я, да простят мне ангелы мою наглость!

– Ладно, хватит меня запутывать. Я хочу, чтобы последнее твое стихотворение было записано.

– Увы, оно не мое! – ответил молодой человек, низко кланяясь. – Оно выпорхнуло из меня, и теперь не является моей собственностью. Возможно, где-то на другом конце земли кто-нибудь поймает его, пропустит через себя и запишет на своем родном языке. Может, на испанском или на персидском…

– То, что ты мне давеча читал?

Тут Анри на мгновение застыл, а потом хлопнул себя ладонью по лбу:

– Какой же я болван!

– Что случилось? – не поняла баронесса.

– Конечно! Теперь я понял! – воскликнул молодой человек. – Хотите знать, почему у меня не желали рифмоваться те стихи?

– Почему?

– Они не мои! Точно! – радостно сообщил Анри. – Более того, они и написаны на другом языке! Или еще написаны, но будут!

– Ты бредишь? – с подозрением спросила Генриетта.

– Это здорово! Я впервые поймал в свои сети чужие стихи!

– Ты их запишешь или нет? Спрашиваю в третий раз! – баронесса была настроена воинственно.

– А я вам скажу, что на это у меня нет права! Довольствуйтесь воспоминаниями. Представьте себе, госпожа, что где-нибудь далеко отсюда в совсем другую эпоху на непонятном для нас языке кто-то вымучивает то, что я так свободно сегодня вам прочитал.

– Как же это может быть?

– Очень просто! Вечер. Или утро. Голубое небо. Солнце почти такое, как сейчас. Деревья. Камни. Трава.

– Поляна? – Генриетте понравилась игра, предложенная Анри.

– Луг. Бабочки. И страдающее сердце…

– Где?

– На лугу среди травы.

– Как прямо там и лежит?

– Ну что вы! Сердце в груди у какого-нибудь мечтателя. Он срывает зеленую травинку… Но, может, в другое время трава станет другого цвета, не знаю…

– Какого?

– Красного, например.

– Хорошо! Он срывает красную травинку…

– Подносит к хоботу…

– А у него и хобот есть? – удивилась баронесса. – Может, он еще и не человек?

– Кто его знает… – Анри пожал плечами.

– А может, он вообще живет на луне? – предположила Генриетта и прыснула от хохота.

– Я полагаю, это не исключено, – серьезно сказал юноша. – Итак, красная былинка зажата в хоботе. Юный поэт со слезами на глазах изрекает заветные стихи.

– В рифму?

– В рифму! А потом бежит к речке со всех ног…

– Со всех своих трех ног… – подхватила баронесса.

– И плюхается в воду! – завершил Анри.

– Какая жуткая история! – высказалась Генриетта. – конец просто ужасный!

– А что вам не понравилось?

– Речка. Зачем юный поэт со всех ног побежал к ней, тем более, после таких стихов? Не купаться же!

– Конечно, не купаться, – согласился Анри. – Он домой побежал. Он живет там.

– Да? – неуверенно переспросила баронесса и посмотрела на собеседника. – В речке?

– А то как же! – подтвердил тот.

– Ты безнадежный фантазер! – тут Генриетта громко расхохоталась.

– Напротив, фантазеры – самые надежные люди! – возразил молодой человек. – Если бы их не было, вы жили бы под открытым небом, потому что некому было бы строить ваш замок.

– Удивительный ты человек! – воскликнула баронесса. – с тобой не затоскуешь!

– Дорогая госпожа, если вы и дальше будете продолжать список моих талантов, я зазнаюсь! – скромно сказал юноша.

И Генриетта отозвалась новым приступом хохота.

Глава 15

Прошло несколько недель. Осень уже завладела природой и начала беспощадно разорять и раскрашивать не для нее и не ею созданное. Некоторые деревья сдались без боя, предательски напялив на себя ярко-желтые парики. Под жесткой щеткой первых ночных заморозков присмирела горделивая летней порой трава на лугах. Дольше всех держались дубы, но и они побурели от непосильной схватки с разноцветной распутницей. Небо рассердилось и сурово нахмурилось тяжелыми облаками, изредка выплевывая молнии. Осень открыто смеялась в лицо небу, от бессилия потевшему мелким дождем, орошая засыпающую природу.

Развезло дороги, и Анри частенько вспоминал друзей. Где они? Как зарабатывают на пропитание? Сейчас хорошо было бы остановиться на постой в какой-нибудь деревушке, снять хлев и показывать там свои спектакли. Конечно, зрителей собиралось бы немного, но можно каждый день давать что-нибудь новое… Дело упиралось в деньги, которые никогда не накапливались в дырявых актерских карманах. «Сидят она в какой-нибудь глубокой луже и проклинают меня последними словами», – думал молодой человек. Он по-прежнему ощущал свою вину перед ними, хотя любой бы на его месте откинул бы дурные мысли и считал бы себя вполне устроенным, счастливым человеком. Предстоящая зима не страшила, стычек с Франсуа не случалось, а с Генриеттой установились весьма теплые отношения, в которых можно было себе позволить даже фамильярность. Баронесса открыто обожала своего находчивого слугу, который позволял любить себя на расстоянии. Чувство предосторожности воспитывалось мудрым Франсуа и очень досаждало влюбленной даме. Сам же Анри совершенно позабыл разницу между сословиями и только ради приличия продолжал величать свою госпожу на «вы». Она была обыкновенная, даже заурядная, девица, которую просто не сумели окончательно испортить – вероятно, в силу ее неукротимого упрямства. Кстати, именно упрямство было общей чертой и Генриетты, и Анри. Они постоянно состязались в его проявлении, упражняясь то друг на друге, то на своем окружении: Генриетта – на собственном отце, Анри – на Франсуа. Герцог их не тревожил. Он не интересовался развлечениями баронессы и даже помыслить не мог, что между его дочерью и каким-то нищим возможна хоть какая-то привязанность, не говоря уже о любви…

Баронессе было весело и хорошо с Анри. Они проводили вместе целые сутки, читая романы о благородных рыцарях и рассматривая уродливые иллюстрации в книгах. А иногда он сочинял стихи или сказки, либо придумывал новую шутку, и они часами разыгрывали друг друга, по ночам тревожа своим смехом охотничьих собак из своры господина де Лонгвиля. Генриетта завела особую книжечку, в которую заставляла Анри записывать свои сочинения. Она, как когда-то Карменсита, очень трепетно относилась ко всему, что он делал, поражаясь его способности создавать прекрасное из ничего. Время от времени баронесса вспоминала те скучные ненавистные уроки в опостылевшем монастыре, где, она считала, были загублены лучшие годы ее юности, и усаживалась за рукоделие, терпеливо нанизывая на рисунок вышивки маленькие цветные бусинки. Она старательно и упорно накладывала стежок за стежком и, в конце концов, вышила обложку к той заветной тетради со стихами. Когда адская работа была закончена, баронесса показала ее молодому человеку, и тот признался, что его творения недостойны столь роскошной одежки. В ответ госпожа упрекнула своего слугу за ложь и лесть и поместила книжечку в сверкающий переплет.

Вы спросите, а как же Анри, любил ли он баронессу или ему только нравилось обращаться с ней, как с ровней, пользуясь ее мягкосердечием? Не, он ее любил. Но боялся. Ему порой казалось, что она может превратиться в огромную дикую кошку с чудовищными когтями… У нее были злые глаза, даже когда она говорила о любви. Вероятно, и тут сказывалась поэтическая фантазия молодого человека.

«Все женщины одинаковые, – убеждал впечатлительного друга Франсуа. – И в каждой из них сидит дикая кошка. А вот выпустит ли она когти или нет – это зависит только от нас, мужчин».

«Мне иногда кажется, что ты живешь на земле в сотый раз, – смеялся Анри. – Твоего жизненного опыта хватит на дюжину таких ослов, как я».

«Просто-напросто, я хочу прожить как можно дольше, – отвечал приятель. – А это получится только у того, кто осторожен и наблюдателен».

«И до какого возраста ты собираешься дожить?»

«До старости».

«А когда наступает старость?» – допытывался несносный Анри.

«Когда перестанешь переставлять ноги, тогда она и наступает», – недовольно отвечал Франсуа.

«Понимаю, значит, наши бедные лошадки, которых Альфонсо приобрел в пору своей молодости, цветут и пахнут».

«Сколько же они вам служили?»