Шаг Над Бездной

– Пусть говорит, что хочет, каждый видит то, что хочет видеть. Я устал, хочу отдохнуть, – спускаясь с топчана, устало произнёс Эркин.

– Эээ, нет! Ты так просто не уйдёшь, Эркин! Думаешь, моего сына можно вот так унижать? Я до домкома дойду, до твоего института, до главного дойду! Всем покажу твоё истинное лицо! Если ты вернулся с фронта в орденах, значит тебе всё можно, да? Люди! Вы только послушайте этих людей! – закричала Зухра, подойдя ко второму дувалу, где по-соседству жили другие люди.

Мехри опа была в смятении, её начало трясти от негодования.

– Замолчи, несчастная! Ты в слепой любви к сыну, сама его опозоришь! Да кто ты такая, чтобы порочить честное имя моего сына? – закричала она и размахнувшись, ударила Зухру по лицу.

Та не ожидала такого, она ведь знала Мехри опа, как самую добрую и справедливую женщину на их улице, а тут, она смотрела на неё с такой ненавистью, да ещё и ударила её.

– Мехри опа! Думаете, мне легко было видеть этих голубков после того, как она отказала моему сыну? Моему сыну отказать, да как же это? Кто она такая, что посмела отказать моему сыну? Из-за неё, Вы мне отказали отдать и Гули… – сев на землю, Зухра заплакала.

– Эркин, поезжай за отцом и на железную дорогу зайди, пусть и Батыр приходит, этому нужно положить конец, иначе неизвестно, до чего это все дойдёт! – Мехри опа посмотрела на сына, словно обвиняла его, она никогда на него так не смотрела.

– Ойижон? И Вы мне не верите? Я никогда, ни перед кем не оправдывался, но Вы моя мать, а это святое! Да мы просто вышли после занятий из учебного корпуса, тут и подошла Зухра опа! Неужели Вы могли подумать, что я… – Эркина не это волновало, а то, что мать ему не верит.

– Мехри опа, не нужно звать мужчин, мне за сына обидно, Вы ж с ним, как братья были! Ты с детства за него горой стоял, Эркин! Всегда защищал его, никогда не обижал, неужели из-за какой-то девки, два брата вот так и рассорятся? Как же это… – сидя на земле, говорила Зухра, не переставая плакать.

Эркин подошёл к ней и подняв с земли, посмотрел ей в глаза.

– Мумин брат мой и ничто, и никто этого не сможет изменить. Зухра опа, Вы увидели не то, что было на самом деле, мы с Кариной учимся в одной группе и даже если Вам это не по нраву, нам с ней придётся видеться каждый день! Теперь я студент ТашМИ! И хотите Вы этого или нет, но это так! Я всё сказал! – сказал Эркин и тут же ушёл в дом.

– Зухра, сестра… давай найдём нашему сыну Мумину достойную девушку и женим его, наконец, раз уж ты так этого хочешь. И ты, наконец, успокоишься. Карина четыре года жила у тебя в доме, она и мне была, словно дочь. Не бери грех на душу, не наговаривай на девочку, нет её вины в том, что она не мусульманка, что замуж выходить не хочет. Не нашей она веры, не была бы она хорошей женой, в смысле, узбекской женой Мумину. Что-то я не то говорю… дай воды, плохо мне… – качаясь, Мехри опа присела на топчан, проведя ладонью по мокрому лбу.

Зухра побежала за водой под навес, но когда она вернулась, Мехри опа без сознания лежала на земле.

– Эркин! Гули! Мехри опа плохо! Скорее! – закричала Зухра, из рук которой выпал ковш с водой и с шумом упал на землю.

Из дома выскочила Гули, следом выбежал Эркин.

– Ойижон! Воды неси! – испуганно закричал Эркин, нагнувшись и поднимая мать.

Он осторожно положил её на топчан, Гули, схватив с земли ковш, со слезами побежала под навес за водой. Зухра стояла и с испугом смотрела на бледное лицо Мехри опа.

– Может доктора нужно позвать? – всё же спросила она.

Суровый взгляд Эркина прервал её, схватив ковш из рук сестры, он сунул руку и набрав в ладонь воды, брызнул в лицо матери. Веки Мехри опа дрогнули, она медленно открыла глаза и с недоумением посмотрела на испуганное лицо сына, затем на дочь, которая не переставая плакала, прижав руки ко рту. Зухра стояла в стороне, сознавая, что это произошло из-за неё. С виноватым видом, она не решалась подойти ближе, суровый взгляд Эркина подавлял и пугал её.

– Ойижоним мани, (мамочка моя) как Вы себя чувствуете? Вам лучше? – обняв мать за плечи и приподнимая её, видя, что она пытается встать, спросил Эркин.

– Что это со мной? Всё, я в порядке.. успокойтесь, дети. Отцу ничего не говорите, – тихо говорила Мехри опа.

– Мехри опа, простите меня, мне за сына обидно стало, не ведала, что говорю. Они ведь и правда, просто стояли рядом… ну, я пойду? Мужчинам ужин готовить надо, Мумин на рынок поехал, может и пришёл уже, – собираясь уходить в сторону дувала, сказала Зухра.

– Пусть крышка казана, как была закрытой, так закрытой и останется (поговорка), не стоит тревожить и мужчин, не хочу, чтобы между ними и нашими детьми был разлад. Не было ничего этого, поняла? – присев на топчане, держась за руку сына, произнесла Мехри опа, строго взглянув на Зухру.

– Да, поняла. На ужин приходите, Мумин мясо принесёт, плов приготовить хочу, – с подавленным видом ответила Зухра и наконец ушла через калитку в дувале к себе домой.

– Не будет уже, как раньше, ничего уже не будет, как раньше. Мелкие разговоры несут разлад и соседи слышали её крики… что же делать… – растерянно пробормотала Мехри опа.

– Ойижон, не думайте об этом. Я мужчина и сплетни меня не трогают. Всё будет хорошо, Вы только себя берегите, – ответил Эркин.

– Теперь и к Гули никто не посватается, после всех этих разговоров. И так парней почти нет… – Мехри опа встала с топчана, поправила платок на голове и странно посмотрела на дочь.

– Ужин готовить нужно… скоро отец с работы придёт. На верёвке мясо висит, осторожно развяжи марлю, посмотри, нет ли на мясе личинок мух, промой хорошенько, ужин готовь, – сказала Мехри опа, с задумчивым видом глядя мимо дочери.

– Что готовить, ойижон? – спросила Гули, сняв с веревки кусок мяса, потемневший на воздухе.

– Что готовить? С огорода принеси болгарский перец, приготовим фаршированный перец, картошку почистить надо, лук и две моркови, – ответила Мехри опа.

– Ойижон, Вы отдыхайте, Гули сама всё приготовит, ещё рано, время есть. Вам было плохо… может и правда доктора вызвать? – спросил Эркин, глядя на бледное лицо матери.

– Я хорошо себя чувствую, сынок, не волнуйся. Гули, давай я мясо мелко порежу, Эркин, неси доску и нож, тут присяду, – залезая на топчан, сказала Мехри опа.

Она всегда была трудолюбивой, всегда была спокойной и решения принимала правильные. К ней и соседи часто заходили за советами, помогала, как могла и не только словами. Многим давала вещи, которые становились малы дочери и сыну, кажется, сама всегда носила одно и то же платье, одну и ту же кофту, а зимой, ватную безрукавку из чёрного бархата и калоши, даже если редкими случаями, она вдруг ходила в гости. Но всегда была чисто и опрятно одета, даже в старых вещах.

Именно в эту минуту, Эркин вдруг подумал, что мать провожала его на фронт в этом платье. Парень подумал, что завтра попробует устроиться на работу санитаром в больнице, в свободное от учёбы время и на первую зарплату, непременно купит матери новое платье и обувку.

Вечером, с работы пришёл Шакир акя, с дыней в руках и двумя лепёшками.

– Гули? Неси отцу полотенце! – крикнула Мехри опа, взяв из рук мужа бумажный пакет с лепёшками и дыню.

– А ты чего такая бледная, жена? Болит чего? – поглядывая на жену, спросил Шакир акя.

– Нет, что Вы… что у меня может болеть? – стараясь улыбнуться, ответила Мехри опа, поливая водой на руки мужа.

Улыбка не получилась, Шакир акя, взглянув на дочь, взял полотенце и вытирая руки, сел на топчан. Он заметил, что и у дочери, и у жены лица другие, в смысле, выражения лиц грустные, но подумал, что жена и впрямь никогда не жаловалась на недомогание, радуясь, что его Мехри всегда здорова и почти никогда не грустит. Шакир акя часто думал, что ему очень повезло с женой и ведь за все эти годы совместной жизни, он никогда не смотрел на других женщин, такое ему просто и в голову не приходило, а в своей жене он был уверен, как в самом себе. Преданные друг другу супруги, считали, что это норма жизни, остальное грех, считая, что они очень счастливы в браке.

– А Эркин где? Что у него с учёбой? – бросив полотенце на руки дочери, спросил Шакир акя.

– Его приняли в институт, отец, он теперь студент ТашМИ. Наш сын станет врачом, дай Аллах. Он вышел, сказал, что хочет встретиться с теми, с кем учился в школе, – ответила Мехри опа.

– С одноклассниками, брат пошёл на встречу с одноклассниками, – поправила Гули, накрывая дастархан на хантахту.

– Эркин – наша гордость, онаси (дословно, мать своих детей). Аллах благоволит нам, если позволил нашему сыну вернуться с войны живым и невредимым. Вернувшись, он поступил в институт, дай Аллах, женим его, внуков нянчить будем. Мы с тобой поистине счастливые люди, онаси, – говорил Шакир акя, с аппетитом отправляя в род еду, которую поставили перед ним.

– Дай Аллах, адаси (отец своих детей, игра слов), дай Аллах, главное, чтобы мир был… – ответила Мехри опа, задумчиво глядя в сторону.

Мехри опа имела в виду не только мир на земле, она сейчас думала о мире в семье, о мире между соседями, что было немаловажно. Её семью в махалле уважали и даже предлагали ей возглавить махаллинский комитет женщин, где её слово было довольно весомым. Но Шакир акя не позволил ей этого, сказав, что у него в роду женщины не работали, что он сам может обеспечить свою семью. Шакир акя в махалле тоже уважали, хотя он не был самым старшим, всё же и его слова принимались во внимание.

– А ты почему не ешь? Да что с тобой сегодня? – спросил Шакир акя, видя, что настроение жены вовсе не весёлое.

– Что-то не хочется, я вот… чаю попью, – ответила Мехри опа.

Шакир акя недоумевал, понимая или догадываясь, что что-то произошло, пока он был на работе.

– А ну, выкладывайте, что произошло! – строго потребовал Шакир акя и возразить ему не посмели.

Мехри опа вкратце рассказала о том, что давеча произошло, но скрыла, что ей было плохо.

– И из-за этого ты сидишь такая грустная? Ты что же, Зухру не знаешь? Столько лет бок о бок с ней живём, да у неё язык, словно веник, метёт, сама не знает что, – разозлился Шакир акя.

– Маме плохо стало, она сознание потеряла и упала вот тут, на землю, – выпалила Гули, не глядя на мать, зная, что та хотела скрыть это от мужа и быть может, потом и поругает её за то, что та сказала об этом отцу.

Мехри опа посмотрела на дочь с укором и вздохнув, отвернулась.

– Послушай, Мехри, дороже здоровья, ничего быть не может. Не обращай на неё внимания. Наши дети достойно себя ведут, никогда не дадут повода для сплетен и никогда не пристыдят наши седины. Наш Эркин с войны героем вернулся, тут же в институт поступил, ну чей сын так смог, а? А Зухра… нужно "подрезать" её длинный язык, но ведь ничего не поможет, верно? Поздно уже, спать ложитесь… ааа… Эркин? Вернулся? Есть будешь? Иди, садись рядом, – сказал Шакир акя, увидев сына.

Эркин встретился с одноклассниками, правда, их осталось совсем немного, иные вернулись без ноги или руки, девушки вышли замуж, конечно же, они не пришли, да кто бы их отпустил на встречу, пусть даже одноклассников.

– Ассалому аляйкум, адажон, – сев на топчан и подобрав под себя ноги, поздоровался Эркин.

Смотреть в глаза отцу, после того, что сегодня произошло, парень не смел. Он винил себя за то, что с матерью стало плохо, что дал повод для таких разговоров.

– Очень вкусно, ешь, сынок, – похлопав сына по плечу, сказал Шакир акя.

– Увиделся с друзьями? – спросила Мехри опа, видя, что настроение у парня вовсе не весёлое.

– Увиделся, мама, только… семь человек из нашего класса погибли, Анвар без ноги вернулся, Валижон без руки, из девушек пришли только Насиба и Фатима, других мужья не отпустили. Думал, Ирода придёт, Фатима сказала, у неё ребёнок заболел. Так… поговорили немного о том о сём и разошлись. Словно и не было нашего класса, правда, вспоминали тех, кто не вернулся. Мумин почему-то не пришёл, может не слышал, что мы сегодня встречались, кто знает… – ответил Эркин, с грустью вздохнув.

Когда поев, убрали с хантахты, Шакир акя попросил постелить ему в доме.

– Небо тучами заволокло, говорят, ночью дождь будет, вы тут всё лишнее уберите, чтобы не намочило, – сказал Шакир акя, спускаясь с топчана.

Мужчины ушли в дом, Мехри опа с дочерью убрали с топчана курпачи и циновку, с верёвки полотенца и оставшийся кусок мяса. Мехри опа завернула мясо в марлю и унесла под навес. Чтобы кошки ночью не разодрали, она положила мясо в холодный казан и накрыла крышкой. Тяжело ступая, Мехри опа, наконец, ушла в дом, она очень устала и тут же легла спать.

Эркин, напротив, никак не мог уснуть, вспоминая сегодняшний день, гневное лицо Зухры, бледное, без сознания лицо матери, своих одноклассников, которые очень изменились за эти четыре года. Ребята почитали поминальную молитву тем, кто не вернулся с этой войны, тела которых были захоронены неизвестно где. Тут он подумал о Карине, будучи уверенным, что она устроилась в общежитии. Эркин закрыл глаза, подумав, что утром вновь её увидит и плевать он хотел на Зухру и её дурацкие домыслы. Эркином овладело нежное чувство, которое он никогда доселе не испытывал, это чувство было любовь.

Утром, его разбудил Шакир акя, который вставал очень рано и всегда первым приходил в мастерскую, ключ от которой он уносил с собой. Следом приходили другие и базар потихоньку, словно просыпался, начиналось движение, арбы ездили с товаром, развозя его по прилавкам, носильщики ходили по рядам, подталкивая впереди себя тележку. Шакир акя любил базар Чорсу, его местный колорит, своеобразные звуки и шум, оклики и беспрерывное движение. Здесь кипела жизнь, несмотря на войну, несмотря на победу, это был базар Чорсу.

Проснувшись, Эркин побежал до туалета, затем, умывшись, прошёл в дом и одевшись, тут же вышел. Мехри опа приготовила мужчинам завтрак, только была она более вялая, чем обычно. Но спеша, мужчины не обратили на это внимание. После мужчин, ушла в школу и Гули. Оставшись одна, Мехри опа прилегла на топчане. После ночного дождя, воздух был чистым, солнце светило, город просыпался, входя в новый день. Тяжело вздохнув, Мехри опа закрыла глаза…

Зухра с вечера была чернее тучи. Она внутренне переживала за Мехри опа, та никогда не теряла сознание, при ней, во всяком случае, такого не было. Даже во время войны, когда они вместе ждали письма от сыновей с фронта, а получая, так же вместе читали и плакали от радости. Столько лет вместе делили и радость, и боль, что же произошло? Зухра пыталась оправдать себя, говоря себе, что она за сына любому не даст покоя и всё произошло не по её вине, а по вине Карины и даже Эркина. Женщина не могла ни понять, ни принять, что девочка, которую она приютила в своём доме, дав ей кров, тепло, еду и свою доброту, могла отвергнуть её сына, который для неё был самым лучшим в мире. Оно и понятно, Зухра – мать и видела то, что хотела видеть, когда люди, подчас, видели другое, со стороны-то виднее было.

Мумин не был красавцем, в юности, он вообще был толстяком, это он на войне здорово похудел, ведь воевал в пехоте, где не было ни минуты покоя. Характером он был мягкий и сговорчивый, в школе часто получал от товарищей тумаки, Эркин, защищая его, бывало и сдачи давал своим крепким и сильным кулаком, его в школе побаивались ребята и старше него самого.

Будучи от природы крепким и сильным, Эркин, напротив, в школе вызывал к себе уважение и страх, парни знали силу его кулака.

Но война всё перевернула. Зухра, по простоте своей, думала, что Эркин и на поле боя будет защищать её сына, а когда узнала, что их расформировали по разным частям, всю ночь проплакала, представляя Мумина в разных, совершенно страшных ситуациях, хотя понятия не имела, что происходит на войне. Мехри опа её успокаивала, видя по утрам опухшие от слёз глаза своей младшей соседки.

– Не гневи Аллаха, Зухра! Наши дети живы и вернутся живыми, дай Аллах. Лучше молись, Мумин уже не мальчик и как пишет Эркин, не хуже других бьёт врага, – говорила женщина и сама веря в это.

Но это было правдой, из желания жить, в экстремальных ситуациях человек пытается выжить любыми способами и Мумин не был исключением. Непонятно вообще, как он выжил в этой войне, может и правду молитвы Зухры уберегли его от смерти. Но никто не знал, как он однажды бежал с поля боя и упав в воронку, притворился мёртвым, обмазав себя кровью лежавшего рядом бойца. А когда мимо проходили немцы и стреляя, убивали тех, кто ещё жив, Мумин, попрощавшись с жизнью, описался от страха. Но страх перед смертью, заставил его взвалить на себя тело убитого и пули немцев пришлись по мёртвому телу. А когда всё стихло, Мумин стал пробираться к своим, найдя раненого бойца и вместе с ним, пройдя много километров, всё же дошёл до своих, правда, в другую часть и раненого нёс на себе, изнемогая от жажды и голода. Проверка показала, что Мумин солдат Красной армии и его переправили в его же часть, а раненого отправили в госпиталь.

Зухра почти всю ночь не спала, ругая Карину и даже Эркина, хотя подсознательно понимала, что нет его вины, ведь как известно, мужчине можно многое, чего нельзя женщине, так её учили с детства. Батыр, видя состояние жены, конечно спросил, что это с ней, а когда она вновь стала говорить про Мумина, ах какой он бедный и его нарочно обидели, Батыр махнул рукой.

– Молчи, женщина! Видать, не судьба ему по жизни Карина, найдём ему достойную невесту и больше я о ней ничего не хочу слышать, – отрезал он.

– Я её сегодня видела рядом с Эркином, Батыр акя! А ещё брат называется! Они стояли близко друг от друга, как голубки, что это? Считаю, Эркин просто смеётся над нашим сыном и нами, – присев сбоку мужа, говорила Зухра.

– Не говори ерунды! Эркин не такой и не станет из-за женщины ссориться с братом, а Мумин ему брат! Не хочу портить отношения ни из-за тебя, ни из-за сына, они нам, словно родные. И на этом всё! – сказал Батыр и Зухра отползла от него в сторону.

Она никогда не могла заставить мужа делать так, как нужно ей, Батыр всегда был сам себе на уме, но мужчина он был властный и не любил, когда ему перечили.

Утром, Зухра всё же решила проведать Мехри опа, беспокоясь за неё, нехотя побрела к дувалу и прошла через калитку к ней во двор, будучи уверенной, что она дома одна в этот утренний час.

– Мехри опа, Вы дома? – удивившись тому, что во дворе очень тихо, громко позвала Зухра.

Женщина смотрела в сторону дома, потом взглянула на топчан, где и увидела Мехри опа. Зухра подошла ближе, женщина лежала на курпачи и спала. Зухра удивилась.

– Спать в такое время… она никогда не спала… Мехри опа? Мехри опа? Что с Вами? О, Аллах! Мехри опа! Люди! Помогите! – закричала Зухра, увидев, что Мехри опа бледная и не отзывается.

Зухра кинулась под навес, дрожащими руками зачерпнула воду из ведра и вернувшись назад, брызнула на лицо Мехри опа. Но та никак не отреагировала, Зухра выбежала на улицу с криками о помощи.

– Рихси опоки (обращение к женщине, много старше)? Быстрее! Прошу Вас! Там Мехри опа плохо, она не двигается, прошу Вас, посмотрите! – истошно закричала Зухра, забежав к соседям рядом.

Из дома вышла женщина, на ухо немного глухая, лет под семьдесят, поправляя на голове платок, она, вытирая руки, подошла к Зухре.

– Что с тобой, Зухра? Ты чего такая? Случилось что? – увидев, как напугана соседка, спросила Рихси опоки.

– Мехри опа плохо! Прошу Вас, посмотрите! Она не двигается, – громче воскликнула Зухра.

Рихси опоки пошла следом за ней и войдя во двор Мехри опа, нагнулась над ней.

– О, Аллах! Что же делать? Она же не дышит! Зови нашего Бурибая, он ветеринар, пусть посмотрит её, – зачем-то толкнув Зухру, громко сказала Рихси опоки.

Вскоре, Зухра вернулась с мужчиной лет тридцати пяти, довольно грузным, плотным, невысокого роста, в тюбетейке и в старом, сером костюме, с саквояжем в руках.

– Бурибай, укажон, посмотри её, только бы она была жива, Аллах милостивый и милосердный, она ещё так молода, – причитала Рихси опоки, хлопая Бурибая по плечу.

Рихси опоки в махалле уважали, хотя она и не была самой старой или старшей среди всех, но женщина когда-то работала в райисполкоме, не Бог весть кем, но о профессии речи не шло, престиж или само название райисполкома, вызывало некое чувство страха и уважения. Бурибай положил саквояж на топчан и нагнулся над Мехри опа, пощупав ей пульс, приоткрыл поочередно глаза. Потом вытащил из саквояжа бутылёк и вату, намочив, сунул под нос женщине.

– Она жива? Бурибай акя? – испуганно спросила Зухра, раздражая своим нетерпением, когда все были сосредоточены.

– Что скажешь, укяжон? – всё же спросила и Рихси опа.

Тут Мехри опа резко вздохнула и открыла глаза, с недоумением взглянув на Бурибая.

– Слава Аллаху! Она жива… – воскликнула Зухра.

– Мехри? Как ты, сестра? Что это с тобой? А, Бурибай? Что случилось? Почему она была, словно мёртвая? – спросила Рихси опоки.

– Я думаю, был сердечный приступ. Но лучше позвать доктора, я лишь доктор животных, – закрывая саквояж, ответил Бурибай.

– Зухра, беги в поликлинику, позови нашего доктора, пусть посмотрит Мехри. С сердцем лучше не шутить, иди, дочка. А ты, Бурибай, не торопись уходить, побудь рядом с ней, мало ли что… – сказала Рихси опоки.

Зухра, кивнув головой, побежала к калитке и вскоре скрылась за ней, Бурибай грузно уселся на топчан, вытирая шею и лицо платком.

– На-ка вот, попей воды, Мехри. С чего это вдруг сердце у тебя? Может понервничала из-за чего, а? Шакир где? А дети? Рядом с тобой никого нет, что ли? – спрашивала Рихси опоки, оглядываясь по сторонам.

– Спасибо Вам, Рихси опоки, и Вам спасибо, Бурибай, сама не знаю, с утра у меня было недомогание, потом вроде и уснула, – ответила Мехри опа, чувствуя неловкость от того, что побеспокоила таких уважаемых и занятых людей.

– Конечно недомогание, ты ж отдыха не знаешь, с утра и до ночи на ногах. Ты уже не такая и молодая, нужно себе и отдых давать. Я ведь тесто поставила, пойду, посмотрю и позже вернусь. А ты, Бурибай, дождись нашего доктора, не оставляй Мехри одну, я скоро… – сказала Рихси опоки, шаркая старыми калошами, на пару размеров больше своей ноги и уходя к калитке.

– Так у меня же работа! – воскликнул было Бурибай, но Рихси опоки махнула рукой и не оборачиваясь, ответила:

– Работа никуда не убежит, я сказала жди!

Тяжело вздохнув, мужчина вновь вытер лицо и шею и посмотрел на Мехри опа.

– Бурибай, Вы идите, мне намного лучше, правда. Работа ждать не станет, идите, – сказала Мехри опа.

– Неееет, я не могу ослушаться Рихси опоки, при всём моём уважении к ней, так нельзя. Узнает, что я Вас оставил, не одобрит, я её знаю, – ответил Бурибай.

– Ну тогда я чай поставлю, что ли… в самоваре вода оставалась, я сейчас, – сказав это, Мехри опа поднялась, но тут же побледнев, опустилась на топчан.

– Прошу Вас, Мехри опа, Вам не стоит делать резких движений, я чай дома попил. А Вы, вот, лучше полежите, пока доктор придёт, – сказал Бурибай, поднимаясь с топчана.

– Да разве ж… можно лежать… перед мужчиной… Бурибай? Сама не пойму, что это со мной. Никогда такого не было… а мой сын в ТашМИ поступил… на врача учиться будет. У нас в махалле свой доктор будет, – слабым голосом, но с некой гордостью сказала Мехри опа.

– Здорово! Молодец, Эркин, о нём вся махалля говорит. Героем с войны вернулся, вся грудь, говорят, в орденах и медалях, а теперь и в институт… в институт? А как это возможно? Конец сентября, экзамены давно закончились, разве такое возможно? – словно внезапно вспомнив, спросил Бурибай.

– Ему сам ректор экзамены устроил… в своём кабинете… там и профессора были… сам министр разрешение дал… моему сыночку… – облокотившись о подушки на топчане, с трудом, едва говорила Мехри опа.

– Надо же! Какой молодец! Ваш сын – гордость всей нашей махалли, Мехри опа, – искренне радуясь за Эркина и эту женщину, ответил Бурибай.

Эркин, приехав в ТашМИ, прошёл к учебному корпусу, в огромном холле которого и увидел Карину. Она стояла с девушками, в стороне от ребят. Эркин подошёл к парням и с каждым поздоровался за руку. Вчерашний урок по химии, вызвал уважение к Эркину и то, что сам ректор вошёл в аудиторию, вместе с Дилором Икрамовной, которую студенты жутко побаивались и очень уважали, тоже вызывало некое чувство превосходства Эркина. Хотя сам Эркин этого превосходства не чувствовал, он просто был рад, что стал студентом ТашМИ.

– Где воевал, Курбанов? – вдруг спросил один из ребят, глядя на Эркина.

– В танковых войсках, прошли через всю Европу до самого Берлина, – спокойно ответил Эркин.

– Верно и награды есть? И ранен был, да? – спросил тот же парень, светловолосый, высокого роста, в очках, за которыми Эркин видел серые, умные глаза.

– Есть. И ранен был, как и многие другие, – ответил Эркин, отходя в сторону.

Ему был неприятен этот разговор и этот парень был неприятен, правда почему, Эркин понять не мог. Может потому, что он часто поглядывал на Карину, Эркин не знал. К Эркину подошёл Рустам, Эркин мельком взглянул на него и отвернулся.