скачать книгу бесплатно
– Фюрер, фюрер! Только и разговоров, что о фюрере! Что вы вообще знаете о фюрере? – Кейтель останавливается и пристально смотрит на дверь. – «Майн кампф»?
Надзиратель в коридоре невольно отшатывается.
– Да ни один журналист, ни один издатель не имел права даже интересоваться биографией фюрера! А сейчас вы суёте мне свои бумаги: «Пишите! Пишите всё, что знаете о фюрере!»
Вжавшись в угол, Кейтель едва не выпадает из поля зрения охранника.
– Он был вегетарианец? Он много пил? В чём причина его аскетизма? А отвращение к табаку? А вспышки гнева, а его вечная бессонница? А женщины? – Кейтель измождённо оседает на стул. – Женщины! Они умеют слушать и восхищаться. Ева Браун! Какие у неё были ноги! Мила, сдержанна, даже застенчива. Когда мы ещё только боролись за власть, она уже была его подругой…
Кажется, Кейтель успокоился, затих. Но ещё пара секунд, и он срывается на крик.
– Я не верю, у Евы от фюрера было двое детей! Не верю! Болтовня!.. А какие фотографии делала Ева! У неё был божий дар, и не только в фотографии.
Наблюдающий за Кейтелем офицерик сглатывает слюну, вспоминая свою красотку, её грудь и бёдра.
– Что ни говори, а Генрих Гофман был ловкий малый! Девок фотографировал каждый, а Генрих делал из них произведения искусства… Какая Ева! Ева Браун!.. У Генриха вдоволь негативов с её позами. Она, конечно, знала, они всплывут, если что. Но благодаря этим фото она познакомилась с фюрером.
Кейтель теряет дыхание, приникает лбом к дверному глазку.
– Я не подопытная крыса и не красотка, не пялься!
Дверь в камеру вздрагивает от удара, у охранника тоже есть нервы.
Кейтель кругами бродит по камере. Через пару минут дверь открывается, на пороге возникает конвой.
Подсудимых выводят в коридор, выстраивают в колонну. Охранники что-то говорят, шепчутся заключённые, Кейтель с трудом разбирает слова, уши словно заложены ватой, на лбу испарина.
Прямо перед собой он видит идиотскую ухмылку.
– Вы не считаете себя виновным, Йодль?
– Перед кем? – уже без улыбки переходит на шёпот Йодль. – Нас расстреляют?
– Или повесят, – слабость путает Кейтеля по ногам, вяжет язык.
– Я бы всех нас повесил! – раскатисто рассмеялся Геринг.
– Во всём, что произошло, виноват фюрер! – Кейтелю не стоило этого говорить.
– Других тем для разговора нет? – рявкает Геринг.
– Фюрер знал обо мне, что меня зовут Йодль, что я генерал и что баварец.
– И что? – шепчет Кейтель.
– И всё! И ничего!
– Заткнитесь вы! – орёт Геринг.
Звучит команда начать движение.
– Двадцать раз, – бормочет Кейтель, – двадцать раз я просил отправить меня на фронт. Двадцать раз! Мне хватило бы и дивизии. Но фюрер не любил новые лица в ставке, они его бесили! Меня он видел насквозь, обрывал на первой же фразе доклада и говорил, говорил, говорил и договорился… Нас повесят? Повесят, а я бы расстрелял.
* * *
Зал заседаний трибунала. У микрофона – главный обвинитель от США Роберт Джексон:
– Господа судьи, честь открывать первый в истории процесс по преступлениям против человечества налагает ответственность. Преступления, которые мы должны осудить, имеют такие последствия, что цивилизация погибнет, если они повторятся. Подсудимые – живые символы расовой ненависти, террора, насилия. Милосердие к ним будет означать победу того зла, которое связано с их именами. В соответствии с принципом фюрерства эти люди создали в Германии национал-социалистический деспотизм, лишив народ Германии всех свобод. Они не пачкали руки в крови, они планировали, руководили. Нацистская партия ещё в декларации 1920 года объявляла, что ни один еврей не может быть членом нации.
Адвокат Гесса Зейдль вскакивает с места:
– Германия – не родина антисемитизма!
– Соблюдайте порядок!
– Германия…
– Я лишу вас слова! – Лоренс приподнял свой молоток.
– Я бы хотел заметить, – Зейдль перехватывает инициативу, – трибунал разрешил нам использовать произведения американских, английских, французских авторов, чтобы, в свою очередь, доказать их антисемитский характер.
– Соединённые Штаты возражают! Вы протаскиваете в суд антисемитскую литературу! – Шум в зале не даёт Джексону договорить.
Усиленные микрофонами голоса тонут в общем гвалте.
– Соблюдайте порядок! – Лоренс успокаивает присутствующих. – У нас два десятка подсудимых. Есть темы, общие для всех. Трибунал предлагает защите не останавливаться на одном вопросе по каждому из подсудимых. Возражений нет? Приступаем к опросу подсудимых. Итак, Герман Геринг, вы признаёте себя виновным в предъявленных вам обвинениях? Ближе к микрофону, Герман Геринг!
Геринг встаёт со скамьи подсудимых:
– Прежде чем ответить на вопрос суда…
– Подсудимым не разрешается делать заявления, – прерывает его Лоренс, – и вы об этом знаете. Признаёте вы себя виновным?
– Я не признаю себя виновным, – Геринг сделал ударение на каждом из слов.
– Рудольф Гесс! – Лоренс по-прежнему спокоен и педантичен.
Гесс встаёт:
– Нет. Я признаю себя виновным перед Богом.
– Это признание себя невиновным? – Лоренс невольно вызвал смех в зале. – Если будет шум, я потребую покинуть зал! Это относится к каждому!.. Пожалуйста, Вильгельм Кейтель.
Кейтель встаёт и говорит чётко и громко:
– Не признаю себя виновным!
– Альфред Йодль?
– Я не признаю себя виновным.
Франк, Фрик, Розенберг, Шахт, Дениц, Редер – никто из них не признал себя виновным.
* * *
– То, что вы пишете… – Ройзман искал подходящее слово. – Czy bedzie to rozprawa doktorska?
– Диссертация уже есть.
– Ksiazka? Roman?
– Если бы! – Морозов смутился. – Я не писатель. Живу этим много лет. Работаю в архивах, собираю документы, анализирую их, пишу. Для меня Вторая мировая война – не только война…
Слушая Морозова и Ройзмана, читая их мысли, Ди рисовал в миниатюрном блокноте человечка, с каждым штрихом всё больше похожего на фюрера.
– Hitler, – негромко сказал Ройзман. – Kiedy go zobaczylem… Когда я впервые увидел Гитлера на экране хроники…
– Он обладал гипнотическим эффектом, – подхватил Морозов. – Был суеверен до судорог. И при этом пророков, гадалок и прочих шарлатанов, не задумываясь, отправлял в концлагеря. Мог часами рассуждать о сифилисе. Никогда не водил автомобиль, знал все типы машин и презирал механиков… Он прожил пятьдесят шесть лет и десять дней. Ему напророчили умереть в этом возрасте. Одна гадалка нагадала ему пятьдесят пять лет, другая – пятьдесят семь. Во Франции маршал Ланн до самой смерти говорил Наполеону «ты», но в Германии никто и никогда не говорил фюреру «ты».
– Вас волнует наказание? – после небольшой паузы спросил Ройзман.
Ди напрягся в азарте – он знал, что ответит этот русский.
– Проблема возмездия. Нюрнберг. И Токио, – уточнил Морозов. – Война не только на Западе, но и на Востоке, её жертвы.
* * *
Китай. Двадцать второе декабря 1944 года.
Мао Цзэдун сидит за столом, на котором стопка из трёх томов китайской энциклопедии, белая эмалированная кружка с крышкой, бутылочка с тушью, кисть, стакан с карандашом и обычной ученической ручкой, под руками – листы чистой бумаги. Справа от стола – карта Китая.
Напротив Мао Цзэдуна сидит один из лучших советских китаеведов, дипломат, способный расположить к себе любого собеседника, человек исключительной силы воли, прекрасно владеющий китайским языком, связной Коминтерна при руководстве ЦК компартии в Особом районе Китая, военный корреспондент ТАСС Пётр Владимиров.
– Оружие является важным, но не решающим фактором войны, – с увлечением говорит Мао Владимирову, склонив голову к правому плечу. – Военными силами и экономикой управляют люди. Атомная бомба – бумажный тигр, которым американские реакционеры запугивают людей. Исход войны решает народ, а не один-два новых вида оружия. Советский народ, народ Китая… Среди политиков немало бумажных тигров. Разве Гитлер не был обречён на поражение? Русский царь, китайский император, японский империализм были бумажными тиграми. Все они свергнуты… Если говорить о нашем желании, то мы не хотим воевать ни одного дня. Но если обстоятельства вынудят нас воевать, мы в состоянии вести войну до конца. Единство в партии, единство народа, единство нации – у русских людей это в крови так же, как и у нас.
Мао Цзэдун берёт карандаш, лист чистой бумаги и что-то пишет.
– Первый проект договора коммунистической партии Китая с американцами был подписан в Яньани, и американцы уже в ловушке. Им некуда деваться – только требовать от Чан Кайши уступок. И они добились их.
Встав из-за стола, он начинает расхаживать по кабинету.
– Теперь они требуют уступок от нас, от компартии Китая. Они свято уверены, что могут манипулировать кем угодно!
Мао остановился напротив Владимирова и произнёс с гневом:
– Любое соглашение с американцами или с Чан Кайши – петля для компартии! Для американцев самое главное – выгода. Выгода!
Они торгуют всем, – Мао ухмыльнулся. – Мы делаем вид, что торгуемся. Личный представитель президента Рузвельта мистер Хэрли был здесь.
В дверь негромко постучали.
– Я занят! – крикнул Мао Цзэдун.
Придвинув стул ближе к Владимирову, он сел и взволнованно продолжил:
– Хэрли заявил мне – общественное мнение Соединённых Штатов не поймёт упрямства руководства компартии, и наша неуступчивость дорого нам обойдётся, если общественное мнение Соединённых Штатов будет против китайских коммунистов… Глупо пугать Особый район Китая каким-то американским общественным мнением! Этот номер здесь не пройдёт. Им плевать на весь мир! Значит, миру плевать на их общественное мнение! – раскрасневшись и жестикулируя, кричит он. – Соединённые Штаты ничего не добьются своим давлением! Мы сформируем правительство, мы создадим страну!.. Если они не станут налаживать с Китаем межгосударственные отношения – компартия и народ Китая не пропадут!
Переведя дыхание, Мао продолжил:
– Десять лет, двадцать лет, целый век не будут признавать наше правительство, а потом всё равно пойдут на мировую, пришлют своих послов. Признают! Хоть на сто первый год, а признают – никуда не денутся! – встав со стула, он пошатнулся. – Слабость. Всё труднее работать. Все силы отдать борьбе! Возраст, скоро старость…
«События в Китае приковывают внимание всего мира, – писала газета “Известия” в декабре 1944 года. – В военной обстановке и внутриполитическом положении страны произошли изменения, каких не было в течение всей Японо-китайской войны, продолжающейся уже семь с половиной лет. В связи с наступлением японских войск военное положение Китая резко ухудшилось. В этот момент произошла частичная реорганизация китайского правительства, о которой уже сообщала наша печать. После сравнительно быстрого продвижения японских войск в Китае, продолжавшегося в течение первых двух лет, японо-китайский фронт стабилизировался и оставался без существенных изменений до весны 1944 года. На ряде участков китайские войска, перейдя в наступление, даже сумели потеснить противника. Возникновение войны на Тихом океане повлекло за собой отвлечение значительного количества японских войск с китайского фронта. Однако это не привело к активизации китайских войск. Наоборот, японские войска в течение летней кампании добились серьёзных успехов. Начав наступление из района Кайфына, они продвинулись на запад вдоль Лунхайской железной дороги, захватив город Лоян, развернув наступление вдоль Бэйпин-Ханькоуской железной дороги, полностью овладели стратегически важной магистралью и соединили фронты Северного и Центрального Китая. Следующим этапом японского наступления было продвижение на юг вдоль железной дороги Ханькоу-Кантон. В руках японцев вскоре оказалась столица провинции Гуанси – Гуйлинь, а затем города Лючжоу и Наньнин. Японские войска вступили в пределы Гуйчжоу. Таким образом, японцы в Китае установили сплошной фронт от Манчжоу-го до Французского Индокитая».
У Мао Цзэдуна своя связь с Москвой – мощная радиостанция, свои коды, но он продолжает посылать телеграммы в Кремль через Владимирова. В одной из них Мао пишет, что компартия играет ведущую роль в судьбе Китая, от неё зависит спасение страны и победоносный исход войны с японскими империалистами.
Восемь часов подряд азартно, горячо Мао Цзэдун говорил в тот день с Владимировым. Назавтра он мог лишь вяло пожать руку и тяжело, вперевалку бродить по комнате. Всё чаще зябко сутулился, долго рассеянно молчал, положив руки на колени. Разъясняя позицию руководства КПК в переговорах с американцами, интересовался отношением Советского Союза к советско-японскому пакту о нейтралитете. Устало улыбаясь, посматривал на Владимирова. На ватной одежде Мао отражались смутные тени оконного переплёта.
* * *
Седьмого января 1945 года Мао выглядел очень уставшим. Ходил по кабинету, сгорбившись.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Владимиров.
Стоя у стола, Мао Цзэдун перебирал бумаги.
– Я похож на старика, – ответил медленно, прихлебнул чай из стакана. – Устал. Готовлю документы к съезду компартии.
После паузы Мао сплюнул.
– Много курить вредно. Засыпал пеплом штаны, насорил окурками. Болезнь отнимает силы… – И снова пауза. – Соединённые Штаты считают, что установят новый порядок не только в нашей части земного шара, но и везде. Миссия мира! Как только в Европе будет покончено с фашизмом, они попытаются утвердиться на Тихом океане и в Юго-Восточной Азии. Они полагают, только от них зависит, в конце концов, какой станет Япония. И не только она.
Мао задумчиво посмотрел на Владимирова:
– В мире сейчас дуют два ветра: либо ветер с Востока довлеет над ветром с Запада, либо ветер с Запада довлеет над ветром с Востока. Скоро ветер с Востока наберёт силу.
Ещё больше сгорбившись, он устало сел за стол.
– Умереть суждено каждому, но не каждая смерть имеет одинаковое значение, – сказал он, закрыв глаза. – Древний китайский писатель Сыма Цянь говорил: «Умирает каждый, но смерть одного весомее горы Тайшань, смерть другого легковеснее лебяжьего пуха».
– Вам надо отдохнуть, – по-дружески предложил Владимиров.
– Есть старинная китайская притча, – продолжил Мао. – В древности на севере Китая жил старик по имени Юй-гун с Северных гор. Дорогу от его дома на юг преграждали две большие горы – Тайшаншань и Ванъушань. Вместе со своими сыновьями Юй-гун решил срыть эти горы мотыгами. Другой старик по имени Чжи-соу, увидев их, рассмеялся: «Всё это глупости! Где уж вам срыть две такие горы!» Юй-гун ответил ему: «Я умру – останутся мои дети, дети умрут – останутся внуки, и так поколения будут сменять друг друга бесконечной чередой. Горы высоки, но выше стать они не могут. Сколько сроем, настолько они и уменьшатся». Юй-гун принялся изо дня в день рыть горы. Это растрогало Бога, он послал на землю двух святых, которые унесли эти горы.
Мао пристально посмотрел на Владимирова и продолжил:
– Сейчас империализм и феодализм как две большие горы давят своей тяжестью на китайский народ. Коммунистическая партия Китая решила срыть эти горы. Мы должны трудиться, и мы тоже растрогаем Бога. А Бог этот – не кто иной, как народ Китая. Если весь народ поднимется, чтобы вместе с нами срыть эти горы, неужели мы их не сроем?
Собравшись с силами, Мао Цзэдун встал из-за стола.
