Адресованное послание

– Да. Не с самого начала, но видел.

– Вспомнил?

– Да. Иерусалим. Я был в войске Роберта Нормандского.

– Совсем юный: лет семнадцать или восемнадцать.

– Девятнадцать. В тот день мне исполнилось девятнадцать…

– Праздновал, значит?

– Да, и был счастлив. Во мне это и сейчас есть, эта черта: я не могу ломать красивое… И когда хотел уйти – нерешённым оставался вопрос: как же сделать так, чтобы всё было красиво?

– Не верил в другой исход?

– Ты же пришла… И что: эта лента будет преследовать меня неизвестно сколько времени?

– Не только эта.

– Почти тысяча лет…

– Да, больше девятисот. Вспомнил имя?

– Жан… Меня звали Жан?

– Я своё не могу вспомнить.

– Наверное, тебе это уже не нужно?

– Вибрация имени? Может быть… А может, указание на то, что теперь – твой ход.

– А эта самая вибрация помогает вспомнить только «ту» жизнь?

– В основном – да, но может цеплять другую, связанную с этой наиболее сильной причинно-следственной линией.

– Мой ход… И как его начать, этот ход?

– Чем проще, тем лучше. Там, на этом месте – густое поле, густое и вязкое. Из него уходят три линии. Они где-то опять пересекутся; во всяком случае – две из них. Попробуй увидеть.

– Не вижу…

– Попробуй…

– Я не вижу никаких линий.

– Грязное красно-бурое марево видишь?

– Марево вижу.

– Значит – можешь увидеть и всё остальное.

– Помоги…

– Я уже сделала всё, что могла. Дальше – сам.

– Не вижу.

– Тогда – опять в океан.

– Не-е-е-т, я вижу! Вижу три линии… Нет, четыре. Три тонких, чётких, одна – дымчатая, расплывчатая…

– Ты и это увидел! За нечёткой линией не следи, это лошадь.

– Две идут близко друг к другу, одна уходит под углом к ним…

– Скользи по первым двум.

– Поляна в лесу. Большая. Слишком правильной формы, близко к овальной. Я стою на краю поляны, как бы в одном из «фокусов» эллипса. Передо мной – большой густой куст. Солнце сзади меня. Тепло, но солнце мягкое. По опушке леса, справа, по направлению ко мне – идут две девушки. Меня за кустом не видно. Смуглые, волосы чёрные, на головах венки из цветов. Больше на них ничего нет, совершенно обнажённые. Красиво. Завораживающе красиво. Есть ощущение, что это не просто прогулка, что будет какой-то обряд. Они поворачивают в лес… Удар!.. Удар сзади, под правую лопатку… Изо рта пошла кровь… Глотаю… Захлёбываюсь кровью… Подымаюсь вверх: моё тело лежит на траве, надо мной – два воина с копьями. Бил тот, что справа… Сквиталась, значит…

– Я была слева. Это был он, мой не рождённый сын, убитый тобою там, в каменном мешке…

– Ты произносишь это как-то слишком торжественно. Как вступительную часть к приговору. Рада?

– Можно сказать и так. Вернее, успокоилась. Справедливость – она, знаешь, успокаивает. А то после первого просмотра нехорошие чувства во мне возникли. К тебе, между прочим…

– Мол, чего это я рассусоливаю с этим извергом?

– Типа того…

– А теперь, значит, примирилась?

– Пока не поняла.

– Я, когда улетал, схватил эмоции того, правого: он специально бил под правую лопатку, чтобы я кричать не смог и умер не сразу, а захлёбываясь кровью.

– Он не смог этого объяснить, я спрашивала… Точнее, спрашивал. Я был в той жизни его другом. Он сказал, что ты внутри чёрный, он так тогда почувствовал.

– А он этим своим действием карму себе не попортил?

– Да, один узел развязал, другой – завязал.

– Тогда должно быть продолжение.

– Должно…

– И?..

– Не знаю… Устала… Домой хочу.

– Домой?

– Да, мой дом теперь – там.

– А мне что делать?

– Собираться.

– Чего мне собирать? Я весь здесь. В гробу карманов не предусмотрено.

– А если бы были, – что бы взял?

– Уже думал над этим. Ни к какому выводу не пришёл.

– Ну, значит, ничего и не надо… Попрощаться ни с кем не хочешь? Последняя воля и всё такое…

– Сколько времени ты мне выделяешь?

– Я ничего не «выделяю». Просто могу получить указание в любой момент.

– Выходит, продолжения не будет?

– Хочется досмотреть?

– Если честно – да. А тебе – нет?

– Мне необязательно, я уже знаю концовку.

– Концовку?

– Развязку того узла на поляне. Если, конечно, ты новый не успеешь завязать.

– Не поделишься?

– Не имею права. Это уже не моя линия. Наша с тобой история заканчивается сейчас.

– Жаль, привык я к тебе. Это все наши встречи?

– Нет, только самые драматичные. В каком образе мне появиться?

– Догадайся с одного раза.

– Иерусалим?

– Да.

– Ита…Так меня звали. За неделю до того дня мне исполнилось пятнадцать.

– Имя сейчас пришло? Или тогда, на «просмотре»?

– Какая разница?

– Да, теперь уже никакой… Я тебя вижу. Пришло «указание»?

– Да. Как я выгляжу?

– Ты абсолютно живая! И красивая… очень… Можешь присесть на кровать?

– Да.

– Не прогибается… Понятно, конечно, но выглядит странно: ты совсем живая, а постель не прогибается. Можешь ответить – что там с поляной? Как я мог здесь какой-то узел завязать?

– Не завязал, но до конца и не развязал…

– Мама?..

– Да.

– Закрой мне глаза… Спасибо…

Пелена. Книга первая

Глава первая

Невесомая пелена, серо-голубая в ярких лучах щедрого на тепло солнца, неспешно опускалась на головы парня и девушки. Они стояли в круге, выложенном из свежесрезанных прутьев дерева икка. Парень, здоровенный детина с детскими голубыми глазами и выцветшей на солнце почти белёсой, небрежно зачёсанной шевелюрой (явно северянин), бережно держал за руку девушку, в отличие от него – смуглую, черноволосую, ладную, как и подавляющее большинство из стоящих вокруг людей.

Колдун сидел посреди поля, чуть в стороне от дороги, на большом мшистом валуне, вросшем в землю несколько веков назад. Незримые нити накрепко связывали его с серо-голубым покрывалом. Ворожба, судя по всему, давалась нелегко. Пот крупными каплями тёк по худому, заострённому книзу лицу. Сквозь вертикальную прорезь на левом плече колдуна виднелась наколка: одинокая звёздочка; а отсутствие надписи вокруг неё говорило о том, что он не принадлежал ни к одной из школ и был посвящён магом-одиночкой, который, впрочем, тоже не пожелал поставить своего имени. Имя колдун обязан был назвать, только не каждому встречному-поперечному, а особой комиссии, имеющей право спросить. Но балахонов, в которые рядились члены комиссии, в толпе видно не было, значит – и спрашивать было некому.

У ног колдуна лежал огромный чёрный пёс не известной в здешних местах породы, с неестественно угловатой – чуть ли не квадратной – головой и янтарными глазами. Встречаться с ним «с глазу на глаз» не захотелось бы ни при каких обстоятельствах.

Покрывало подержало в своих странноватых объятиях молодую пару, неспешно поднялось в воздух и зависло над землёй.

Парень, не скрывая радостной открытой улыбки, подхватил девушку на руки и вынес за круг. Она тоже улыбалась, но в глубине её тёмных и чуть притянутых к вискам глаз, казалось, притаился какой-то вопрос. Она даже исхитрилась извернуться в крепких объятьях, повернула голову в сторону круга и приоткрыла рот, чтобы что-то сказать. Но встретилась взглядом со счастливыми голубыми глазами и, махнув рукой, обхватила спутника за крепкую шею.

Колдун наконец вытер дрожащей рукой пот с лица и, положив руку на спину псу, расслабился.

– Родимый!..

Старуха в коричневом стареньком платье, заштопанном в нескольких местах, несмело топталась перед камнем. Два шва на правом рукаве её платья были сделаны криво: видно, старухе стало отказывать зрение.

На неё посмотрели двое: колдун и его собака. Рука старухи дёрнулась в попытке сотворить охранный знак, но она себя пересилила и, достав из поясного мешочка белый застиранный платочек, развернула его на дрожащей ладони. Несколько серебряных монет (скорее всего – всё, что у неё было) сверкнули в лучах полуденного солнца.

– Мне бы про сынка узнать… Семь лет уж в чужой сторонке, не знаю, жив ли… Скажет? – и она мотнула головой в сторону покрывала.

Колдун несколько мгновений смотрел на монеты. Видно было, что деньги ему нужны позарез, но ответил он честно:

– Не знаю, мать, я ему не хозяин; может, и скажет. А может и вовсе про другое сказать или вообще ничего…

И, чуть помедлив, добавил:

– Но деньги я не верну, сама понимаешь.

Старуха сжала ладонь в кулак, затем, не раздумывая больше, положила платок на камень и засеменила в круг.

– А ведь неплохо зарабатывает, хоть и безусый ещё! – рыжий коротышка с непомерно широкими плечами и быстрыми воровскими глазами толкнул в бок соседа, сухопарого горожанина с седыми висками, медлительными движениями и прищуренными в блаженной лени глазами; и только очень внимательный наблюдатель мог бы заметить, что движения его нарочито замедленны, а острый взгляд из-под век выхватывает и оценивает события со скоростью падающего коршуна. Да и одежда горожанина, хоть и сидела на нём как родная, вряд ли была его повседневным платьем.

– Ты вон туда посмотри, – глаза сухопарого, казалось, совсем прикрылись от слепящего солнца.

– Ну и что? Пёс как пёс. Просто большой и уродливый какой-то…

– Просто? Нет, друг мой, совсем не просто, ты уж поверь мне на слово.

Пёс, словно понимая, что разговор идёт про него, – повернул голову в сторону коротышки и сухопарого и, открыв пасть, дважды провёл языком по гранёным треугольным зубам.

– Мама, смотри, собачка улыбается, – девочка лет четырёх, босоногая, с красной лентой в чёрных волосах, подбежала и смело положила руку на морду псу. Тот вздрогнул, красный язык быстро промелькнул по ладошке девочки и спрятался, как в ущелье, за частоколом зубов. Полумёртвая от страха женщина оттаскивала дочь прочь от камня и дрожащими пальцами ощупывала руку дочери, будто не веря, что рука осталась при ней, а не в пасти страшного зверя.

– Ну, вот видишь! – насмешливо протянул коротышка.

– Вижу, – неопределённо пожал плечами сухопарый.

Серо-голубое покрывало поднялось над поляной.

– Живой! – старуха широко улыбнулась всем своим беззубым ртом и, подобрав подол платья, резво засеменила прочь из круга.

– А-а-а! – рыжий решительно дёрнул из-за пояса кошель, отсчитал четыре монеты, бросил их на ходу на колени колдуна и направился в середину круга.

– Давай!

Покрывало, повисев над головой рыжего, упало ему на плечи и голову и, запеленав в кокон, замерло. Некоторое время ничего не происходило, затем фигура коротышки задёргалась. Изнутри донёсся хриплый рык:

– Врёшь! Не было этого… не было…

Покрывало разжало узлы-щупальца и, расправляя складки, стало медленно подниматься в воздух. Показалось перекошенное от ярости красное лицо рыжего. В тот момент, когда его правая рука, прижатая под неестественным углом к туловищу, освободилась, он выхватил из-за пояса удлинённый нож и полоснул по полотнищу.

Произошло неожиданное: острейший клинок, вместо того чтобы располосовать тончайшее, похожее на кисею марево, – сам начал раскаляться. Синеватая полоса пробежала от кончика лезвия до рукоятки – и по ней, как по каналу, полился белый огонь. Сталь сгорала без следа абсолютно бесшумно.

Коротышка, открыв рот, заворожённо следил за исчезновением дорогого оружия. Следил до тех пор, пока не загорелась рукоять и пламя не отхватило ему ногтевую фалангу указательного пальца. Он заорал, бросил то, что осталось от ножа, на землю и, сорвав с шеи платок левой рукой, начал лихорадочно заматывать в него кисть правой.

Поскольку желающих испытать судьбу больше не нашлось, покрывало, свернувшись в трубочку, заструилось в сторону камня, на котором, сгорбившись, сидел маг, и, втянувшись в щель не завязанной переносной сумы, исчезло.

Вскоре зрители разошлись. Лишь молодой колдун долго ещё сидел на камне, положив правую руку на шею своего четвероногого спутника. Пёс терпеливо ждал, когда хозяин сможет покинуть поляну и продолжить путь. Время от времени пёс поглядывал на него своими жёлтыми горящими глазами. Если бы это был человеческий взгляд, можно было бы с уверенностью сказать, что сочувствия в нём отнюдь не было.

Глава вторая

В уже не жарких лучах заходящего солнца два человека стояли перед утопающим в сочной зелени аккуратным домиком, отгороженным от улицы невысоким заборчиком с резной калиткой.

– К-кто здесь живёт, Умлат? – на посеревшем от боли лице коротышки дёргались губы.

– Её зовут Тина. Во всяком случае, так к ней надо обращаться. Выдаёт себя за простую ведьму, а на самом деле…

– Что на самом деле?

– Не знаю я, Хаара. Только сдаётся мне, что если тебе где и могут помочь, так только здесь.

С этими словами тот, которого назвали Умлатом, толкнул незапертую калитку – и они пошли к дому по дорожке, выложенной подогнанными друг к другу каменными плитками белого и розоватого цветов.

– А что, сюда каждый может попасть запросто?

Не отвечая, Умлат ткнул пальцем куда-то вверх.

Хаара проследил взглядом за этим движением – и вздрогнул: в густой зелени, нависающей над дорожкой, деловито сновали тысячи насекомых. Парочка многоножек длиной в ладонь примостилась на ветке над самой головой путников; вздутые последние членики с жалом не оставляли сомнений о последствиях соприкосновения с ними.

– Чем обязана, дорогой Умлат? – на крыльце в плетёном тростниковом кресле-качалке сидела красивая молодая женщина в лёгком розовом платье. Сидевший у неё на коленях белый (без единого тёмного пятнышка) кот повернул голову в сторону путников и изумрудными глазами с неудовольствием осмотрел их с головы до ног.

– Фу, как ты встречаешь гостей, Дак? К нам так вообще никто ходить не будет.

Кот спрыгнул с колен женщины и, отойдя в сторону, демонстративно растянулся на голом полу. Женщина тихонько рассмеялась.

– Итак?

– С моим товарищем случилась беда, уважаемая Тина. Сильно захмелел, заснул у костра – и вот результат.

По знаку Умлата рыжий размотал повязку. Палец распух вдвое. Чернота с него успела переползти на тыльную сторону ладони. Глаза женщины сузились:

– Да, жаркий был костёрчик! Ну что ж, судя по виду, ваш друг – закалённый в боях воин и не раз был на волосок от смерти.

Умлат согласно кивнул.

– Ну так вот: помочь ему невозможно. Зараза уже разнесена кровью по всему телу. Если бы сразу на месте отрубить кисть – тогда, я думаю, жизнь можно было бы сохранить. Но вряд ли вы так легко согласились бы расстаться со столь важной для вас частью тела.

С этими словами Тина посмотрела прямо в глаза коротышке. Тот не отвёл взгляда. Лишь облизал языком пересохшие губы и хрипловато спросил:

– Когда?

– Завтра. До захода солнца.

Умлат хрустнул пальцами, сжимая их в кулак:

– Что же, ничего нельзя сделать? Вообще ничего? Подумайте, прежде чем ответить.

В его голосе слышались настойчивые нотки. Тина коротко взглянула на просителя:

– Я помню, чем я обязана вам, Умлат… Ну хорошо: если вы согласны засчитать ту вашу услугу – в обмен на мою, – я попробую…

– У меня нет человека более близкого мне, чем Хаара, – сказал сухопарый. И усмехнулся. – Собственно, у меня вообще больше нет человека на этой земле, ради которого я готов пожертвовать хотя бы медный грош.

– Что ж, тогда не будем терять времени.

Тина закрыла глаза и чуть раскрыла в стороны ладони, как бы прислушиваясь к чему-то очень далёкому. Кот, до сих пор валявшийся на полу в расслабленной позе, дёрнулся, шерсть у него поднялась дыбом. Укоризненно мазнув взглядом фигуру хозяйки, он поспешно скрылся в доме.

Тина открыла глаза и в упор взглянула на Хаару:

– Встаньте рядом со мной! Мои указания выполнять буквально и немедленно, иначе… Впрочем, для вас уже не будет никаких «иначе».

Вокруг колдуньи и жавшейся к ней фигуры Хаары сформировался дымчатый кокон. От него явственно повеяло холодом.

– Тина, – в голосе Умлата зазвучали просительные интонации, – я хотел бы…

– Хорошо, оставайтесь и смотрите. И мне так будет легче выйти… Только отключите эмоции и не вздумайте кидаться на выручку. Двоих я не вытащу.

В дымчатой скорлупе запульсировал едва заметный проём – не то окно, не то дверь с постоянно изменяющейся формой.

Тина, казалось, и не собиралась идти куда-то вглубь, как ожидал Умлат, кое-что слышавший о таких погружениях. Напротив, пространство вокруг неё, бесконечно расширявшееся, закипевшее мириадами цветных ярких брызг, клякс, шаров разных размеров, – само стало выворачиваться на неё, как на маяк, со всё возрастающей скоростью. Цветные огни сливались в траектории. Некоторые из них пролетали мимо, не задерживаясь. Другие закручивали вокруг Тины и Хаары, почти слившихся в одну «целую фигуру», настоящий хоровод, пытаясь закружить, захватить, поглотить посланцев и унести с собой. Время от времени то одно, то другое цветное щупальце выдиралось из более толстого жгута и, извиваясь, начинало судорожные движения с постоянным изменением направления, пока не подхватывалось другими жгутами, на первый взгляд ничем не отличимыми от первых. Похоже, Тина не стояла там сложа руки.

Так продолжалось неопределённо долго. Наконец скорость движения летающих огней стала замедляться. И когда большая, похожая на шатёр, пространственная конфигурация приблизилась к Тине, – та рывком вытащила из-за спины Хаару и поставила его на пути шатра. Мерцающие огни облепили коротышку со всех сторон, затем точно так же облепили державшую его за руку колдунью. Со стороны казалось, что идёт процесс распознавания (свой – чужой), только не с помощью интеллекта, а каким-то другим способом. Видимо, удовлетворившись «осмотром», больше похожим на обнюхивание, шатёр замкнул людей в кольцо, которое, на мгновение сжавшись в точку, распахнулось до горизонта.

В кругу свежесрубленных сучьев из ветвей дерева икка стоял коротышка. Сверху на него падала невесомая пелена серо-голубого цвета. Вот она окутала его голову, плечи, стянулась узлами на спине. Через некоторое время Хаара беззвучно задёргался – и покрывало-пелена, отпуская его, начало подниматься в воздух.

Только сейчас Умлат понял замысел Тины. И когда рыжий, полоснув клинком по полотну, остолбенел, глядя на горящее лезвие, – он не выдержал и заорал что есть мочи:

– Бросай!!!

Тут же из окна, оставленного колдуньей, как будто глянуло чьё-то незримое око, и неудержимая сила потащила его к проёму. Умлат почувствовал, что физически ему не справиться с «призывом»; и, закапсулировав чувства внутри себя, – выключился из внешнего процесса. Давление тут же ослабло, словно «око» потеряло Умлата из виду.

Тем временем Тина, выхватив из круга один из сучьев, резким движением ударила по лезвию ножа у самой рукоятки (дерево срезало металл, как бритва срезает гусиное перо) и, схватив Хаару за руку, потащила его вон из круга. Небеса раскололись надвое, и оттуда, из небесной расщелины, послышался нарастающий и режущий уши вой. Чёрная молния огромным тяжёлым топором упала в центр круга. И мир взорвался чернильной темнотой.

Глава третья

Женщина в розовом платье, с закрытыми запавшими глазами, полулежала в кресле из мягкой коричневой кожи с подлокотниками резного лакированного дерева. Только тонкая синеватая жилка, бившаяся на левом веке, позволяла предполагать, что женщина ещё жива. Вот веко поползло вверх, открывая роговицу. Зрачок, некоторое время бессмысленно плавающий в глазнице, наконец сфокусировался – и в нём, как в зеркале, отразился сидевший напротив темноволосый худощавый мужчина с резкими, но правильными чертами лица.

– Не нужно, Тина, – мужчина предостерегающе поднял руку, прервав попытку женщины встать из кресла. – Я и так знаю, как вы ко мне относитесь.

– Спасибо, госп…

Увидев недовольство на его лице, Тина исправилась:

– Спасибо, Керим.

– Я помог немного, и только в самом конце. Но вы правильно сделали, что обратились ко мне.

Его тёмные глаза с непонятным выражением смотрели куда-то сквозь неё.

– Вы смелая женщина, Тина!

Похвала, звучавшая в словах, не подтверждалась тоном голоса – скорее неопределённым, чем одобрительным.

Тина повернула голову в сторону веранды:

– У меня не было другого выхода.

– Да, я знаю. Я внушил им мысль, что с вами всё в порядке и вам нужно отдохнуть. Скажите, что вам показалось странным во всей этой истории?

Прежде чем ответить, Тина прикрыла веки и прокрутила в памяти все события, начиная с появления на дорожке перед верандой двух друзей, пришедших к ней за помощью. Керим терпеливо ждал.

– Я ничего не почувствовала, – наконец выдохнула она. – Я знаю это место. Здесь не больше двух часов ходьбы. И всё же я ничего не почувствовала. Как маг такого низкого уровня, почти мальчишка – мог прикрывать артефакт такой силы, да ещё и заставлять его работать?

– Дальше…

– Почему Умлат сразу притащил своего друга ко мне, а не обратился к обычной ведунье. Он ведь знает цену моим услугам.

Керим удовлетворённо кивнул:

– Я рад, что не ошибся в вас, Тина.

– И вы знаете ответы?

– Не все. Умлат, да будет вам известно, сам умеет врачевать раны получше всякой ведуньи. Он среди первых учеников окончил школу в… Впрочем, этой школы давно уже нет. И пришёл он сюда потому, что знал: помочь Хааре можете только вы. Думаю, что он догадывается о том, кто вы на самом деле. Что касается «покрывала иллюзий», то даже я не смог бы заставить его, как вы выразились, «работать». У артефактов такой силы нет собственного сознания, но заложенная в них энергетика имеет вектор. Задача мага – суметь включиться в поток, идущий в попутном направлении, и вовремя выйти из него, когда это необходимо. А вот кто поставил такой экран… то есть такую защиту, что никто ничего не почувствовал, – это придётся выяснять. И попробуйте это сделать вы, Тина. Я сейчас занят в другом месте. А юноша наверняка в ближайшее время появится в одной из местных харчевен, если он уже не там. Я думаю, дальше не мне вас учить…

* * *

В харчевне «Золотой утёнок» было так же шумно и грязно, как во всех харчевнях мира. Поломойка, девчонка лет двенадцати, безостановочно сновала со щёткой между столами, безуспешно пытаясь поддерживать хоть какой-то порядок. Первоначального названия заведения не помнил никто. Местная кухня не отличалась особым разнообразием: в харчевне жарили речную рыбу, запаривали рагу из овощей, но славилась она далеко за пределами селения своими потрясающе вкусными утятами, вымоченными в соусе и приготовленными на углях. Бешеную цену за блюдо хозяин объяснял непомерно высокой стоимостью составляющих соуса, рецепт которого переходил от отца к сыну. Так что, в конце концов, следуя за закрепившейся в народе традицией, дед ныне здравствующего хозяина вынужден был перекрасить эмблему утенка на вывеске заведения из белого в золотой цвет.

В самом тёмном углу помещения, полускрытый деревянным столбом, поддерживающим перекрытие, сидел молодой колдун. Синеватая бледность на его щеках уже уступила место неяркому румянцу. В отличие от других посетителей, в кружке, стоящей перед ним на столе, была налита простая вода, а не вино. И ел он жареную рыбу, которую, впрочем, здесь готовили тоже весьма недурно. Утёнок в соусе достался псу. Положив тушку на передние лапы, он неторопливо откусывал от неё небольшие куски и, подержав их во рту, проглатывал не жуя. Наличия костей пёс, кажется, не замечал вовсе.

– Вина, Сатик. И четырёх твоих замечательных утят в соусе. Я чертовски голоден.

Стоявший за стойкой хозяин харчевни, кругленький маленький человек по имени Сатик, широко улыбнулся своему давнему знакомому Хааре.

– Через минуту всё будет готово.

И, наклонившись через стойку к рыжему чубу, зашептал:

– Представляешь, заказал собаке утёнка под соусом. Я спрашиваю: под соусом-то зачем? А он посмотрел на меня как на недоумка.

Сатик обиженно втянул сквозь зубы воздух. И, отвечая на молчаливый вопрос в глазах Хаары, скосил глаза в угол зала:

– Вон тот.

Рыжий недобро прищурился.

– Не здесь и не сейчас! – Умлат забрал кувшин с вином, две тарелки с утятами и двинулся в противоположный от колдуна угол. Хаара поплёлся следом. Видимо, авторитет сухопарого был для него непререкаем.

Послышались громкие голоса – и в харчевню вошли два стражника. Ещё молодые, но уже проявившие себя на службе у наместника. Об этом говорили короткие доспехи без рукавов из кожи редкого носорога, илога. Поскольку кожу этого носорога не брала игла, она не имела застёжек. Умельцы прорубали отверстия для головы и рук тяжёлым топором, выделывали шкуру особым способом – и она приобретала прочность железа. Узкие загнутые пластины-наплечники спасали от рубящего удара меча, а колющим оружием пробить шкуру было просто невозможно. Стоил такой доспех дорого, но и служил долго (и не одному хозяину).