Идеология и государственность: теория и практика

Концепция мифологичности науки впервые предложенная Лосевым, получила свое дальнейшее развитие и теоретическое обоснование в работах многих крупнейших мыслителей, философов и ученых ХХ века. Так, Хайдеггер, например, показал сущностную мировоззренческую обусловленность научного познания. Утверждение этой обусловленности и раскрытие всесторонней связи «метафизичности» «западного мышления» и происхождения европейской науки, стала для немецкого мыслителя одним из методологических принципов понимания её существа. «Наука, – писал он, – не может претендовать на чистое описание мира уже потому, что она, как любая конструктивная деятельность разума базируется на определенных ценностях и представляет собой, прежде всего, особую мировоззренческую ориентацию.»316. Специальную работу, – «Истина мифа», – роли мифа в современной культуре и, главным образом, в процессе познания, посвятил известный немецкий философ второй половины ХХ века, К. Хюбнер. В ней он представил, опирающееся на значительный и весьма разнообразный эмпирический материал, концептуально-теоретическое обоснование тезиса о том, что миф, как духовное явление, наряду с религией и идеологией, необходим для образования «контекста и структуры» жизненного мира человека, обеспечения его целостности и в этом качестве, он неустраним. Как справедливо отмечает И. Т. Касавин в «Предисловии» к этому труду: «Последние основания принятия той или иной онтологии (научной или вненаучной) с неизбежностью остаются необоснованными с научной точки зрения»317. Иными словами, генезис и структура мироздания, в принципе, постигаются, определяются только в мифе и любая «научная картина мира» базируется, в конечном счете, на мифологии. Своего рода резюме работы Хюбнера может быть выражено в его словах: «Степень рациональности мифа и науки одинакова»318. Эта мысль, как видим, по сути, аналогична лосевскому пониманию соотношения мифологичности, рациональности и научности.

С этим пониманием, причем едва ли не буквально солидаризируется и такой известный философ, и методолог науки, как П. Фейерабенд. В работе с характерным названием «Против методологического принуждения» он писал: «Утверждение о том, что вне науки не существует познания представляет собой не более чем еще одну очень удобную басню – (курсив наш – С. Г.)»319. Мы бы добавили, – идеологическую, именно либеральную, – «басню» о «всемогуществе науки», о которой писал и А. Ф. Лосев. Собственно об этом говорит и сам Фейерабенд, формулируя с предельной четкостью: «Наука есть одна из форм идеологии, и она должна быть отделена от государства, как это уже сделано в отношении религии». И в другом месте, еще более резкие формулировки: «Современная наука подавляет своих оппонентов, а не убеждает их», и, вообще, наука – это «наиболее агрессивный и наиболее догматический религиозный институт»320.

Насчет религиозного характера науки могут быть, наверное, различные мнения, но, то, что сегодня многие люди «верят в науку» и «верят только науке», и то, что именно на этой вере построено современное «светское» образование – это наблюдаемый эмпирический факт. В целом, адекватное понимание науки и, шире говоря, рациональности и их роли в жизни общества, если оно действительно является свободным, согласно Фейерабенду можно сформулировать в следующих тезисах: «Традиции не являются ни плохими, ни хорошими – они просто есть. «Говорить объективно», то есть независимо от участия в той или иной традиции – невозможно. Следствие: рациональность не есть верховный судья над традициями, ибо она сама представляет собой традицию или сторону некоторой традиции»321. Оспорить, не говоря уже об опровержении, это утверждение, думается, очень нелегко. Особенно, если не на словах, а на деле исходить из либеральных принципов, хотя бы, свободомыслия, например. А что касается того, что рациональность, пусть даже и научная, представляет собой только одну из традиций человеческого мышления и культуры, то это не что иное, как непреложный исторический факт. И эта традиция, заметим, как и любая другая, не есть нечто «свободное от идеологии», что в систематической, научно-социологической форме было показано Н. Луманом. Рациональность, – пишет он: «опирается на внешне задаваемый смысл…Поэтому рациональность…изначально является «идеологией». Она сохраняет соотнесённость с операциями, которые сама она не может ни совершать, ни обосновать»322.

Всё вышесказанное имеет отношение к научному познанию как таковому. Если же говорить конкретно об ориентирующейся на естествознание «социальной науке», то, необходимо добавить следующее. Поскольку, «естественнонаучная наука» знает и изучает только повторяющиеся, стандартные явления и не замечает уникального, и вместе с тем, она также является «руководством к действию», «преобразует» и организует «практику», действительность, постольку она, закономерным образом стандартизирует последнюю. Иными словами, развитие и применение «социальной науки» стандартизируют «социальную практику», то есть, собственно говоря, жизнедеятельность человека. Для сохранения его индивидуальности, тем самым, остается все меньше места. В современных обществах, процесс стандартизации давно уже перешел из сферы технического производства в сферу «производства человека», чем возможно и подготавливается «Конец истории» и «окончательная победа» Либерализма. Уже внедрены и во все большем числе, разрабатываются «образовательные стандарты» и «педагогические технологии». В медицине, врач должен проводить лечение также, в соответствии со стандартами; есть стандарты в «социальной работе», даже «произведения искусства» уже «запускаются в производство». В общем, успехи науки оборачиваются тяжёлой поступью стандартизации, приводят к переносу технического мировосприятия на общество и человека, который, таким образом, исподволь превращается в объект преобразующей активности учёных, осуществляющих «общую волю» всего «прогрессивного человечества». В этой связи, социальная наука оказывается «лицом к лицу» с угрозой «растворения» в идеологии, с дальнейшей перспективой превращения не более чем, в средство обслуживания политических решений.

Эта опасность, надо сказать, была осознана достаточно давно, ещё К. Мангейм, один из наиболее известных авторов разрабатывавших теорию идеологии, обратил внимание на то «сколь полно любая дефиниция в области исторического мышления отражает определенную перспективу, то есть систему мышления, позицию мыслящего субъекта, и, прежде всего, коренящееся в этой системе мышления политическое решение. Уже одно то, как понятие определяется, и какой оттенок его значения проступает при его употреблении, предрешает до известной степени дальнейший результат основанного на нем хода мыслей»323. Действительно, связь социальной науки и «политического решения», наверное, столь же нерасторжима как связь «социального» и «политического» вообще. Из этого не следует, конечно, что наука об обществе «по определению» подчинена политическим целям и обречена, быть частью идеологии (именно в мангеймовском смысле этого понятия, – как представлений, не согласующихся с реальностью). Ясно, однако, и то, что деидеологизация социального познания, задача не из тех которые могут быть решены посредством деклараций. Не декларативное стремление к подлинной научности, в данном случае, в ситуации «Постмодерна», предполагает, как представляется, переосмысление концептуальных основ «обществоведения».

Очевидно, что объективность всякого исследования в весьма значительной степени обуславливается адекватностью используемого в его ходе инструментария. Ясно, поэтому, что применение неточного, неисправного или неверно настроенного прибора, равно, как и его использование, недостаточно квалифицированным оператором, даст и искаженную картину реальности. В социальном исследовании роль инструментария, как известно, играет, главным образом, понятийный аппарат. Соответственно, оперирование понятиями с неопределенным или, тем более, субъективным, «концептуально предзаданным» содержанием, закрывает для социальной науки путь к объективному познанию. Выше, специально анализируя веберовское определение власти и восходящее к софистам понимание государства как «аппарата насилия», мы приводили примеры такой понятийно-терминологической неадекватности и концептуальной предвзятости. Но дело, конечно, не в отдельных примерах. Уже отмечалось, скажем, что в современной науке нет общепринятых определений таких понятий как государство и власть. Проблема, однако, не только и не столько в том, что отсутствуют общепринятые определения некоторых, пусть даже важнейших понятий, а, прежде всего, в том, многие базовые понятия социальной науки далеко не в полной мере соответствуют критериям научности, поскольку не свободны от «встроенных» в их содержание идеологических324 искажений.

Уже упомянутый нами Ф. Хайек посвятил этой проблеме отдельную главу в своей итоговой работе «Пагубная самонадеянность. Заблуждения социализма». Глава эта носит, можно, наверное, сказать, кричащее название: «Наш отравленный язык», а предпосылается ей эпиграф из вольно переведенного Конфуция: «Когда слова утрачивают свое значение, народ утрачивает свою свободу»325. Такой перевод (скорее интерпретация, хотя, впрочем, всякий перевод, как известно, и есть, своего рода, интерпретация) нужен Хайеку для того, чтобы подчеркнуть существенную связь языка, «адекватного» словоупотребления и свободы. И, надо сказать, что «по духу» – это совершенно правильная интерпретация, если вместо «западного» понятия «свобода» (Хайек говорит, что «в китайском языке нет ни одного слова или сочетания иероглифов для обозначения понятия свобода» и приводит также и более точный перевод: «Если язык искажён… людям не на что положить руку и некуда ступить»)326, употребить «восточное» понятие «правильно устроенный государственный порядок», то получим знаменитую конфуцианскую концепцию «исправления имён», как необходимого (и важнейшего) средства «исправления» «социальных порядков». Как говорится в русском «Лунь Юй»: «Когда имена неправильны – суждения несоответственны. Когда суждения несоответственны – дела не исполняются».

Приводя это высказывание Конфуция, Хайек хотел подчеркнуть глубокую укорененность и значимость проблемы правильного словоупотребления в жизнедеятельности людей и, специально, в социальном познании. Слово «социальный» он использует только «в кавычках» и дает ему более чем резкие характеристики: «Социальный – слово-ласка (т.е. убивающее смысл – С. Г.). Существительное «общество»,(«социум») (которое Хайек тоже употребляет исключительно «в кавычках» и характеризует, в частности, как «форму анимистических интерпретаций порядка») относительно безобидно, по сравнению с прилагательным «социальное» («общественное»), которое, вероятно, стало самым бестолковым (подчеркнуто нами – С. Г.) выражением во всей нашей моральной и политической лексике»327. Хайек утверждает также, что «бестолковость» этого слова сочетается с его исключительной идеологичностью: «Прежде всего, – пишет он, – оно помогает исподтишка (курсив наш – С. Г.) внушать извращенное представление, будто бы то, что, на самом деле, было порождено безличными и спонтанными процессами расширенного порядка, является результатом осознанной деятельности человека. Далее, следствием такого его употребления, становится призыв к людям перепроектировать то, чего они вообще никогда не могли спроектировать. Ну и, наконец, это слово приобрело способность выхолащивать смысл тех существительных, к которым оно прилагается»328.

Мы привели это важное место полностью, чтобы показать, что Хайек со всей определенностью, отмечает, во-первых, – искусственность и «расплывчатость» (не будем говорить – «бестолковость») понятийного аппарата социальных наук; а, во-вторых, – несомненную и очень опасную идеологичность «социальной науки». Если говорить о третьем качестве, которое назвал исследователь, то оно, непосредственно, ведет к тому, что слово-понятие «социальный» оказывается средством манипуляции общественным и индивидуальным сознанием. Что касается идеологичности, то Хайек, исходя из других предпосылок, приходит, по сути, к тем же принципиальным выводам, что были обоснованы нами в первой части работы (подтверждая, тем самым, их закономерность). К выводам о том, что «социальная наука», социология является «порождением» социалистической традиции мысли и проистекает из важнейшего для неё «практически ориентированного» принципа социал-конструктивизма. И, таким образом, за видимостью «объективных научных рекомендаций» скрывается идеологический призыв «перепроектировать» «социальную» реальность. То есть, – призыв к «реформе» или к «революции», – это, что называется, «по вкусу». То, что Хайек, ученый-экономист, не продумывает до философских оснований концептуальные предпосылки «социальной науки» и зачисляет понятие «социальный» исключительно в «социалистический лексикон», не отменяет того, что оно является «родным» и для либеральной идеологии. Впрочем, он сам, в этой же главе, как отмечалось ранее, много и в достаточно резкой форме пишет о (нежелательном и удивительном для него) совпадении теории и практики современных ему социализма и либерализма. В завершение нашего рассмотрения этой важной работы Ф. Хайека, приведем еще одну, весьма красноречивую и потому не требующую комментариев выдержку: «Оборот – «социальная справедливость» по очень давнему и резкому выражению одного более мужественного, чем я человека, – это просто «семантическая передержка, темная лошадка из той же конюшни, что и «народная демократия», и далее (пессимистическое или реалистическое?) замечание: «этот термин уже развратил мышление молодого поколения до пугающих степеней»329.

Понятие «социальный», при всей его значимости, является все-таки «прилагательным». Поэтому далее мы продолжим наш анализ «встроенного» в язык науки идеологического содержания, рассмотрением таких ключевых для познания «социальной реальности» понятий-существительных как: «общество», «индивид», «личность», «интерес».

Фундаментальным понятием социальной науки, в соответствии с ее понятием, является, очевидно, понятие «общество». Раскрытию конкретного идеологического содержания этого понятия, думается, может послужить его история, которая будет представлена ниже. Здесь же приведем его характеристики, принадлежащие авторитетным социальным теоретикам. По словам И. Валлерстайна понятие «общество» одно из двух «самых двусмысленных, самых обманчивых понятий социологического лексикона»330. Н. Элиас, еще более радикален. «В настоящее время, – утверждает он, – такие простые слова как «индивид», «общество», «личность», «коллектив», и все производные от них, став идеологическим оружием в борьбе за власть уже из-за одного этого столь переполнены аффектами, что выделить ядро фактов из всей этой мешанины желаний и страхов, борющихся друг с другом людей, оказывается трудной задачей»331. Российский исследователь идеологий В.П. Макаренко так характеризует современное состояние социальной науки в интересующем нас отношении: «концепции гражданского общества и государства потеряли теоретическое содержание, превратились в элемент манипуляции. Более того, вся структура наиболее популярных понятий современного общества стала разменной монетой политической риторики правительств, политических партий и социальных наук»332.

Приведенные оценки, как представляется, достаточно красноречивы. А поскольку все другие базовые понятия социальной науки, по определению, находятся в теснейшей концептуальной взаимосвязи с понятием «общество» – его непроясненность и идеологизированность не может, очевидно, не отражаться и на их содержании. К специальному анализу содержания, важнейшего для настоящей работы понятия «государство», мы еще обратимся, а теперь приведем высказывания весьма авторитетных ученых о понятиях «индивид» и «личность». Э. Гидденс обращает внимание на то, что «содержание понятия «индивид» нельзя считать самоочевидным» и «ни описание деятельности, ни оценки взаимодействия невозможно представить исключительно в терминах индивидуальных утверждений» 333. П.В. Симонов отмечает, что «Проблема дефиниций таких базовых для психологии понятий как «характер» и «личность» остается предметом малопродуктивных дискуссий»334. Мы, в свою очередь, заметим, что неопределенность этих понятий (индивид и личность) и их частое некритическое использование в науке, позволяет широко использовать их и в идеологических целях, и объективно затрудняет демаркацию идеологического и научного дискурса.

Понятие «индивид», как известно, есть латинский аналог греческого понятия «атом», что означает «неделимый». Собственно, неделимое тело, – таково непосредственное, этимологически выводимое, содержание этого понятия. Поэтому, определение человека как индивида имманентно содержит такие его характеристики как: цельный, несоставной, «первичный», независимый (самодостаточный!), телесный и т.п., и объективно влечет за собой соответствующие смысловые коннотации в понимании, как человеческой природы, так и происхождения общества. Индивид, вообще, (атом, а не антропос335) есть целое и, согласно своему понятию, не является политическим существом. Уже само словоупотребление, таким образом, неявно формирует определенную картину социальной реальности. И в данном случае не ту, из которой исходил Аристотель, а ту которую рисовал Т. Гоббс, считавший, что «жизнь есть лишь движение тел», а государство – «искусственное тело» составленное из индивидов-атомов.

Отметим еще, что не случайно понятие «атом» обрело действительно научный статус лишь в физике, причем именно в рамках механико-материалистической картины мира. Соответственно, понятие «индивид» в социальной науке есть не что иное, как результат калькирования ею понятия иной, естественно-научной сферы, и оперирование им, вообще говоря, создает лишь видимость научности, приводя к тому же к неотрефлектированному и необоснованному переносу механистическо-материалистических представлений в социальное познание.

Что касается понятия «личность», то в современном словоупотреблении оно обычно сочетается с понятиями «независимая», «творческая» и т.п. Этимологически «личность» отсылает к «личине», то есть опять же актуализирует смысловые взаимосвязи с «творчеством» и даже игрой (ср. понятие «социальная роль»), что акцентирует момент спонтанности, произвольности в «личностном бытии». Личность – это независимый, творческий человек, этакий homo ludens конструирующий свою собственную личную жизнь, а тем самым, в конечном счете, и бытие общества как некоего сложносоставного агрегата. В идеологическом плане, подобное представление не свободно, очевидно, от значительного «привкуса» волюнтаризма и исподволь ориентирует на конструктивистское отношение к социальной реальности. То, что понятие «личность» широко употребляется не только в научной, но и в обыденной речи, также не способствует обретению им определенного содержания, а значит и действительно научного статуса. А поскольку это понятие сущностно связано с понятием «индивид» при их взаимосоотнесении возникает кумулятивный эффект увеличивающий неопределенность и идеологичность обоих понятий.

Перейдем теперь к анализу понятия «общество», конкретно, к рассмотрению его истории, которая как раз и раскрывает его идеологическое содержание. Сегодня в социальной науке принято разделять явления и понятия «государство» и «общество». Причем это разделение приобрело характер догмы, чему, как ни удивительно, нисколько не мешает то обстоятельство, что ни то, ни другое понятие не имеет четкого общепринятого определения. Иными словами, современная наука не знает определенно, ни что такое государство, ни что такое общество, но совершенно уверена в необходимости их разделения. Между тем, оно отнюдь не самоочевидно и имеет совсем недавнюю и весьма специфическую историю. Изначально и, по меньшей мере, до 19 века, социальная мысль не разделяла государство и общество. Это были именно неразделимые, более того, практически взаимозаменяемые, по сути, синонимичные понятия. В теоретических произведениях, да и вообще в языке, для обозначения автономного сообщества, как правило, употреблялось понятие «государство». Именно так переводилось древнегреческое слово «полис», о государстве (= обществе) писали Макиавелли, Гоббс, Локк и все другие социальные мыслители вплоть до эпохи Просвещения. Сами же просветители, весьма характерным образом, оперировали в основном понятием «общество». Но у них не было еще и намека на разделение государства и общества. В их концепциях последнее просто «поглощало» первое. Характерным же образом, в знаменитой «Энциклопедии» термин «государство» вообще отсутствует. Энциклопедисты, как следует из их текстов, избегали слова «государство», но его смысл понимали вполне традиционно, считая понятие «государство» синонимом понятия «общество».

Формирование концепта общества как явления не связанного сущностно с государством, разделение понятий общества и государства, было начато после Французской революции учениками и последователями просветителей, и осуществлялась посредством провозглашения, и в рамках, новой науки – социологии. У ее истоков стоял социалист-утопист А. Сен-Симон впервые попытавшийся системно-теоретически разработать понятийное различение «государства» и «общества». Это различение и составляет одну из главных направляющих идей ученика Сен-Симона, основоположника социологии, О. Конта, и является подлинным основанием и необходимым условием существования социологической науки. Его развитие приводит к представлению государства как чего-то сугубо внешнего по отношению к обществу, надстроенного над ним. В этом направлении, в понятном стремлении укрепить собственное основание, и двигалась социология с момента своего возникновения. Потребовалось, однако, почти столетие, чтобы различие государства и общества стало «твердо установленным» научным фактом. Еще в конце 19 – начале 20 века преобладала другая точка зрения. С достаточной определенностью она была выражена, в частности, В. Дильтеем, позиция которого особенно важна в данном случае, так как он один из крупнейших мыслителей, специально исследовавший науки о духе.

Анализу происхождения и сущности социологии Дильтей посвятил один из разделов своей главной работы336. Он пишет, что «во Франции «социология» считалась инструментом для осуществления великого утопического проекта» и отмечает, что ее утопический характер проявляется, прежде всего, в попытках «игнорировать государство»337. Невозможность понять общество вне государства для Дильтея несомненна. «Наши ученые мужи, занимающиеся проблемой государства, довольно часто обнаруживают, – говорит он, – склонность рассматривать общество как нечто существующее само по себе и для самого себя… будто бы вне государства держащего все бразды правления, вне созданного государством правопорядка было возможно длительное функционирование какого-либо жизненного круга… »338. Общая оценка социологии как «науки об обществе» данная немецким мыслителем весьма критична. Он указывает на ее связь с Французской революцией, но то, что она «возникла в духе французской философии XVIII века», говорит о том, что «ее задача невыполнима», а «методы ложны» и, как итог, что «социология не является настоящей наукой»339.

Можно было бы приводить примеры аналогичных по сути высказываний (или, что может быть еще красноречивее, неупоминания «науки социологии») других мыслителей, но то, что точка зрения Дильтея о невозможности «научного» разделения общества и государства, на рубеже 19-20 веков, была именно преобладающей, думается вполне подтверждает статья «Государство» в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. В ней говорится: «Наконец со времени Краузе (начало XIX века С.Г.) особенно же под влиянием французских социалистов (!С.Г.), в немецкую науку проникла мысль, что наряду с государством существует общество. Моль (один их теоретиков правового государства 19 века – С.Г.) предлагал образовать параллельно системе государственных наук, еще новую самостоятельную систему общественных наук. Невозможность такого разграничения впоследствии признана была самим Молем». И еще: «К стройному взгляду на науку о государстве и ее задачи пришли французские и английские ученые, в лице главным образом, Огюста Конта и Милля… Государство как известная форма общежития может быть предметом только одной чистой науки – социологии. Задача этой чистой науки… заключается в раскрытии законов существования и последовательности социальных явлений или фактов государственной жизни»340. Здесь еще отождествляются, как видим, «социальные явления» и «факты государственной жизни», но с тех пор социология ушла далеко вперед.

Ее дальнейшее развитие заключалось, существенным образом, в самофрагментации, разделении на социологии (морали, искусства, религии, науки и т.п., и даже политики), и в размножении посредством «почкования» приведшем, в частности, к появлению политологии. Возникновение последней341 было логически необходимым и знаменовало собой завершение конституирования социологии, позволив ей отмежеваться в качестве науки о социальном, об обществе, от науки о политическом, о государстве. Впрочем, это отмежевание отнюдь не избавило социологию от ее «родимого пятна» – антигосударственного заряда, раскрывающего ее идеологическое происхождение. Характерно, в этой связи, замечание Н. Лумана, про «предрассудки социологии как кризисной и оппозиционной науки»342. Здесь неслучайно, конечно, употреблена политическая терминология. Спрашивается, чему «оппозиционная»? Ответ очевиден, – оппозиционная государственной власти, государству. Сам Луман (хотел он того или нет) сполна продемонстрировал эту оппозиционность, когда написал обобщающий труд о власти ни разу не употребив слова «государство». Это демонстративное табуирование, надо сказать, буквально повторяет манеру рассуждения идейных отцов социологии–энциклопедистов, которые, как отмечалось, знать не хотели «государства», а изучали одно только «общество». Да и характеристика социологии как «кризисной науки» тоже о многом говорит, во всяком случае, о ее революционности, и, вообще, критичности (этимологически, о направленности на разделение-осуждение).