Последняя война Российской империи

Государственный секретарь США Уильям Дженнингс Брайан, наблюдая ситуацию со стороны, сделал вывод: «Условия, обещающие мир во всем мире, никогда не были столь благоприятными, как сейчас».

В России, в последний день уходящего 1913 года состоялось Особое совещание с участием министров иностранных дел, военного, морского и начальника Генерального штаба. Обсуждали миссию генерала Сандерса и возможность совместного русско-англо-французского удара по Турции. Председательствующий на совещании Коковцов прямо поставил перед министрами вопрос: «Желательна ли война с Германией и может ли Россия на нее идти?». Сазонов заявил о «принципиальной нежелательности войны с Германией». Военный министр Сухомлинов и начальник Генерального штаба генерал Яков Григорьевич Жилинский «категорически заявили о полной готовности России к единоборству с Германией, не говоря уже о столкновении один на один с Австрией». Наконец, удалось прийти к некоторому согласию. В заключительном слове Коковцов подчеркнул, что считает «войну величайшим бедствием для России», «к каковому мнению присоединились и остальные члены Совещания», согласно протокольной записи.

XV

Рядовые жители Европы и России, встречая 1914 год, не думали, что переступают роковую черту, которая разделит их жизни надвое.

Английские подписчики популярного сборника пророчеств «Альманах старого Мура»46 с удовлетворением обнаружили, что звезды не предвещают в предстоящем году никаких мировых бедствий.

В Петербурге и по всей России на Новый год бушевали страшные метели.

Столичный «Синий журнал» распространил среди писателей, ученых, артистов новогоднюю анкету с вопросом: «Что будет через 200 лет?» Кто-то из них отделался шуткой, кто-то был настроен на серьезный лад, но, в целом, в ответах преобладал пессимистический настрой: «Люди будут страховать себя от 96 болезней и умрут от 97-й»; «Окончится это человеческое кривлянье. И тогда над землей воцарится молчание трупа»; «Будет высоко развита техника, вырастет численность населения, но принцип: "Человек человеку волк" – неуничтожим»; «Будет скучнее» и т. д. Писатель Александр Грин высказался обстоятельнее других: «Я думаю, что появится усовершенствованная пишущая машинка. Это неизбежно. Человек же останется этим самым, неизменным… Леса исчезнут, реки, изуродованные шлюзами, переменят течение, птицы еще будут жить на свободе, но зверей придется искать в зверинцах. Человечество огрубеет… Наступит умная, скучная и сознательно жестокая жизнь, христианская (официально) – мораль сменится эгоизмом… И много будет еще разных других гадостей, вроде суфражизма».

От ближайшего будущего никто никаких гадостей не ждал.

Кайзер Вильгельм, вечный непоседа, весной уехал на Корфу – заниматься археологией. Его увлекала гипотеза профессора Дерптфельда о том, что близлежащий остров Левкас – это гомеровская Итака, родина Одиссея.

В мае в Гааге прошли торжества в честь открытия Дворца мира. Присутствовали делегации всех стран. Надпись на дворцовом фасаде гласила: «Хочешь мира – блюди справедливость». Каждое государство стремилось внести свою лепту в украшение Дворца: Швейцария подарила часы на колокольню, Германия – ажурные решетки, Япония – шелковые шпалеры, Испания – серебряные чернильницы. Россия прислала огромную вазу из уральской яшмы. Речи выступавших сводились к одному: отныне культурное человечество изгоняет войну из своего обихода, наступает золотой век – эпоха мирного сотрудничества народов.

Один из секретарей британского министерства иностранных дел писал, что, если судить по газетам, «в Европе мало что интересного происходит, и если бы не волнения в Мексике, мы бы здесь находились в относительном покое».

С началом лета над Европой нависла жара, перемежаемая редкими обильными ливнями. «Все буйно цвело», – вспоминал Илья Эренбург, путешествовавший в это время по Голландии.

Эдвард Хауз, личный посланник президента Вильсона, посетив в начале июня кайзера в Потсдаме, отозвался о нем как о человеке благоразумном и дальновидном. Вильгельм в беседе с американским гостем говорил, «что он строит военный флот не для того, чтобы угрожать Англии, а чтобы обеспечить германскую торговлю на семи морях. Он говорил, что война между Англией и Германией – это нечто, чего не должно случиться ни при каких обстоятельствах, что общеевропейская война была бы непростительной глупостью». А вот советники кайзера Хаузу категорически не понравились, и он записал в своем дневнике: «Положение чрезвычайное. Милитаризм вышел из-под контроля».

Однако и «благоразумный» кайзер разрывался между желанием сохранить привычную мирную жизнь и страхом перед тем, что каждый мирный год прибавляет силы врагам Германии. После отъезда Хауза Вильгельм встретился с гамбургским банкиром Максом Варбургом. За ужином кайзер поделился своими мыслями. Как вспоминал Варбург, «с его точки зрения, российская программа вооружения и железнодорожного строительства представляет собой подготовку к большой войне, которая разразится в 1916 году… Он жаловался, что у нас слишком мало железных дорог на Западном фронте, у границ с Францией. Снедаемый тревожными ожиданиями, он размышлял вслух: „Чем ждать, не лучше ли ударить первыми?“»

15 июня в Германии прошли шумные празднования по случаю 25-летия восшествия Вильгельма на престол. Во всех немецких городах состоялись парады, были проданы миллионы открыток с изображением кайзера, открыты десятки гранитных и бронзовых монументов в честь знаменитых представителей Гогенцоллернов.

Кое-где на местах военная пропаганда придала торжествам шовинистический оттенок. Генерал Алексей Алексеевич Брусилов, находившийся летом 1914 года с семьей на отдыхе в курортном городе Киссингене, наблюдал поразительное зрелище: сожжение макета Московского Кремля, воздвигнутого на центральной площади. Представление открылось грандиозным фейерверком под звуки нескольких оркестров, игравших «Боже, царя храни» и «Коль славен». А дальше случилось вот что: «Вскоре масса искр и огней с треском, напоминавшим пушечную пальбу, посыпаясь со всех сторон на центральную площадь парка, подожгла все постройки и сооружения Кремля… Дым, чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты церквей накренялись и валились наземь. Все горело под торжественные звуки увертюры Чайковского «1812-й год»… Немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не было предела, когда музыка сразу при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот фейерверка, загремела немецкий национальный гимн».

Вместе с тем националистически настроенная печать требовала от кайзера поступков: «Мы сильны, но император боязлив и нерешителен; мы приносим ежегодно огромные жертвы на армию и флот, у нас процветающая промышленность, совершенная государственная и экономическая организация, способная в мгновение ока милитаризовать всю страну, – и все эти силы и возможности остаются без употребления. Мы уступаем всем: и «вырождающейся», раздираемой партиями Франции, и не сегодня-завтра готовой загореться революционным пламенем России, и Англии, которая не знает, как справиться с Ирландией». В 1913 – начале 1914 года одна за другой вышли две книги Пауля Лимана: «Кайзер» и «Кронпринц» с призывом не терять попусту времени и как можно скорее ударить по врагам Германии.

Ранним утром 23 июня 1914 года на Кронштадтском рейде бросила якорь английская эскадра во главе с адмиралом Дэвидом Лонгфилдом Битти. Британские офицеры, приглашенные на борт флагманского корабля русского Балтийского флота, основательно приналегли на жареную дичь и холодную рыбу, сервированные сложнейшими гарнирами, и отдали должное внимание стоявшей на столе батарее горячительных напитков. В конце трапезы они сердечно поблагодарили хозяев за ужин и с ужасом услышали в ответ: «Какой ужин! Это была только закуска, а ужинать мы начнем буквально через минуту!»

На торжественном приеме, устроенном в честь английских офицеров в Царском Селе, один из великих князей с бесконечным разочарованием обнаружил, «что большинство из них были вовсе не элегантны и без всяких манер». От русского царя адмирал Битти узнал, что распад империи Габсбургов не за горами. Чехия и Венгрия, по-видимому, станут самостоятельными королевствами, южные области, заселенные славянами, отойдут к Сербии, Трансильвания – к Румынии, австрийские немцы присоединятся к Германии. Тогда воцарится прочный мир, ибо некому станет вовлекать Германию в войну из-за балканских смут. «Германия, – заключил Николай, – никогда не осмелится напасть на объединенную Россию, Францию и Британию, иначе как совершенно потеряв рассудок».

Почти одновременно с визитом Битти в Кронштадт другая британская эскадра вице-адмирала Джорджа Уоррендера посетила Киль, благо Кильский канал только что был расширен и углублен таким образом, что мог пропускать дредноуты. Шла ежегодная Кильская неделя (учрежденный Вильгельмом морской праздник, главным событием которого была парусная регата). Берега канала были усыпаны тысячами зрителей. Гостей приняли с показным дружелюбием. Кайзер в мундире адмирала британского флота лично приветствовал английских моряков, поднявшись на палубу флагмана «Король Георг V».

Хорошее настроение Вильгельма было вызвано тем, что, по сообщению германского посла в Лондоне князя Карла Макса фон Лихновски, «Англия примирилась со строительством немецкого флота; о войне из-за этого флота или нашей торговли не может больше быть и речи; отношения с Англией – удовлетворительны, сближение с ней прогрессирует». В связи с этим Лихновски спрашивал, следует ли ожидать внесения новой морской программы. Ответ адмирала Тирпица гласил: «В этом мы больше не нуждаемся». Достигнутое соотношение 2:3 германского и английского флотов позволяло Германии больше не бояться нападения с моря.

Дружеские визиты и спортивные состязания были прерваны 28 июня. В этот ветреный день вышедшую в море яхту кайзера догнала шлюпка. За рулем ее стоял начальник военно-морского кабинета адмирал Георг фон Мюллер. Поднявшись на палубу, он сказал, что у него плохие новости. Кайзер подошел к нему, и Мюллер «прошептал ему на ухо сообщение из Берлина об убийстве наследного герцога Франца Фердинанда». Вильгельм принял известие спокойно и только спросил: «Не будет ли лучше прекратить гонки?»

29 июня, прочитав утренние газеты, европейцы бросились искать на картах местечко под названием Сараево. Известный путеводитель по европейским странам Карла Бедекера живописал столицу Боснии так: «Сараево не может не привлечь глаз путешественника. Расположенный на холмах город утопает в садах, а возвышающиеся над деревьями минареты придают ему экзотический вид. Население – австрийцы, сербы и турки. Австрийцы живут в домах на набережной живописной Милячки, а сербы и турки – в увитых зеленью домиках, разбросанных по холмам. Не минует глаз путешественника и резиденция австрийского коменданта, окруженная пышным садом, в котором может побывать каждый желающий».

В последующие дни газеты всего мира подробно описали, как было дело. Со второй половины июня в Боснии проходили маневры австрийских войск, за которыми наблюдал эрцгерцог Франц Фердинанд, занимавший должность генерального инспектора армии. Учения завершились 27-го числа. На следующий день было запланировано посещение эрцгерцогом местного губернатора.

Франц Фердинанд и его морганатическая супруга герцогиня София Хотек прибыли в Сараево около десяти часов утра. Наследник был облачен в парадный голубой мундир и черные брюки с красными лампасами, на голове его красовалась высокая фуражка, украшенная зелеными перьями попугая. На Софии было белое платье и широкополая шляпа со страусовым пером. Время для торжественного въезда было выбрано неудачно. 28 июня («Видовдан» – «Видов день», или «день святого Витта») в сербском календаре было днем национальной скорби, в память о страшном поражении от турок на Косовом поле (28 июня 1389 года), после которого сербы на многие столетия утратили независимость. Напоминать в этом день боснякам о том, что они находятся под австрийским владычеством, было верхом бестактности. Покушение, впрочем, готовилось заранее. В городе Франца Фердинанда ждали шесть сербских террористов – членов национально-освободительной организации «Молодая Босния» («Млада Босна»), боровшейся против австрийской оккупации. Несмотря на молодость, – самому старшему из них было 20 лет, – половине из этих юношей терять было нечего: они страдали туберкулезом, смертельным в то время заболеванием. Этот же недуг в скором времени должен был свести в могилу самого Франца Фердинанда. Но ждать естественной смерти наследника престола террористы не хотели.

Ирония судьбы заключалась в том, что Франц Фердинанд, в противоположность распространяемым о нем слухам, отнюдь не был ненавистником сербов. Наоборот, он стоял за то, чтобы пойти им навстречу, так как не хотел создавать помехи в отношениях Вены и Петербурга. В области внешней политики эрцгерцог придерживался идеи союза трех империй, в котором он видел лучший оплот против революции. При этом он считал ошибкой сближаться с Германией за счет России. Лучшего наследника престола Габсбургов сербы не могли и пожелать. Австрийский дипломат Оттокар Теобальд граф Чернин полагал, «что если бы те, кто подослал убийц эрцгерцога, знали бы, до чего он был далек от тех взглядов, из-за которых его убили, – они бы отказались от этого убийства».

Охрана эрцгерцога сработала из рук вон плохо. На вокзале наследник с супругой пересели в автомобиль с открытым верхом; свита расселась по пяти другим машинам. По пути их следования была расставлена редкая цепь из солдат и полицейских. Позже выяснилось, что Франц Фердинанд ехал вдоль настоящей «аллеи бомбометателей». Трое боевиков, смешавшись с толпой на тротуаре, следили за движением его кортежа. Двое из них по каким-то причинам лишь проводили его глазами, но третий все-таки метнул бомбу. Франца Фердинанда спасло лишь то, что неопытному боевику от волнения изменил глазомер. Смертоносный снаряд, не попав в салон автомобиля эрцгерцога, отскочил и взорвался под колесами четвертого экипажа. Шофер погиб, пассажиры и несколько человек из толпы получили ранения. Боевик, которого звали Неделько Габринович (Чабринович), проглотил припасенную капсулу с цианистым калием, но яд почему-то не подействовал, его только вырвало. Тогда он побежал к реке, надеясь утопиться. Толпа бросилась вслед за ним, выловила из воды, избила и передала в руки полиции.

Франц Фердинанд благополучно проследовал до ратуши, где произнес речь. Затем он выразил желание посетить раненых в больнице. По дороге выяснилось, что произошла путаница с маршрутом следования. У въезда на Латинский мост водитель автомобиля эрцгерцога дал задний ход, чтобы развернуться, но двигатель заглох. В этот момент раздались выстрелы. Одна пуля попала в живот Софии, другая перебила Францу Фердинанду сонную артерию на шее. Стрелявшего звали Гаврила Принцип. Он оказался рядом по чистой случайности. Опустив браунинг, Принцип попытался отравиться, но набросившиеся на него прохожие выбили из его рук пузырек с ядом и отобрали пистолет. До прибытия полиции убийцу едва не отправили на тот свет, впоследствии тюремные врачи были вынуждены ампутировать ему руку, отнявшуюся от жесточайших побоев.

Тем временем офицеры свиты тщетно пытались расстегнуть на раненом эрцгерцоге мундир, чтобы остановить кровотечение. Сделать это оказалось невозможно. Франц Фердинанд был дородный мужчина, и чтобы мундир плотно облегал его, портные шли на хитрость: они сшивали швы камзола прямо на эрцгерцоге, а потом прилаживали пуговицы, которые иначе могли отлететь. Пока догадались принести ножницы, что-либо предпринимать было уже поздно. Эрцгерцог и его жена скончались один за другим, с перерывом в несколько минут. У Франца Фердинанда еще хватило сил прохрипеть: «Софи, не умирай – живи ради детей!»

Сразу же после его смерти хорваты и мусульмане бросились громить дома проживавших в Сараево сербов. Военные восстановили порядок лишь через несколько часов.

Сараевская трагедия наделала много шума, вызвав повсеместный всплеск сочувствия к императору Францу-Иосифу, потерявшему вслед за сыном47 еще и племянника. Плохо скрываемую радость выражали лишь сербские националистические газеты. При европейских дворах был объявлен траур. Вильгельм хотел было отправиться в Вену, чтобы лично выразить соболезнование, но после того как ему дали знать, что там тоже могут оказаться сербские террористы, воздержался от поездки.

Спустя неделю политическая жизнь Европы внешне уже вошла в обычную колею. В эти летние дни 1914 года страны Антанты больше заботили свои внутренние проблемы. В Великобритании горячо обсуждался закон о гомруле (предоставление Ирландии самоуправления). Францию сотрясали правительственные скандалы и убийства собственных политических лидеров и общественных деятелей. В России забастовки и рабочие волнения приняли такой массовый характер, что Петербург пришлось объявить на военном положении. Между тем войска в Красносельском лагере готовились к встрече французского президента Пуанкаре.

Военные и гражданские чины из разных стран, как ни в чем не бывало, продолжили летний отдых, дома и за границей. Начальник Генерального штаба Сербии Радомир Путник спокойно отправился в Австрию лечиться на водах.

К середине июля газеты уже совершенно забыли происшествие в Сараево и переключились на другие новости. Был самый разгар сезона. Обывателей волновал жеребец Сарданапал – победитель скачек в Лоншане – и бал бриллиантов у княгини де Бройль, о котором еще за две недели до убийства эрцгерцога говорил весь Париж. В русской прессе широко отмечался десятилетний юбилей со дня смерти Чехова. В богемных кругах высшим шиком было дарить даме не цветы, а пучок травы с могилы писателя.

20 июля в Россию на эскадренном броненосце «La France» прибыл Пуанкаре. Устроенная ему встреча была полна незабываемого великолепия – иллюминация, фейерверки, морской смотр в Кронштадте, многотысячные парады в Красном Селе, оркестр Гвардейского Экипажа, играющий «Марсельезу», море трехцветных флагов, золоченые кареты, облитые золотом ливреи и мундиры… Французский президент и царь обменялись речами со взаимными заверениями в дружбе и в преданности идеалу мира. В приватных беседах Пуанкаре дал понять, что если Россия проявит твердость в австро-сербском конфликте, то Франция выступит на ее стороне. Впоследствии государь вспоминал, как французский президент говорил: «Ваше Величество, я чувствую войну в воздухе».

Пуанкаре покинул Петербург 23 июля. Его отъезда с нетерпением ожидали австрийские дипломаты – они не хотели, чтобы царь и президент Франции были рядом, когда мир узнает о приготовленном в Вене сюрпризе. Тем же вечером, ровно в 18.00, австрийский посланник в Белграде вручил ультиматум министру иностранных дел Сербии. Для ответа сербскому правительству были даны 48 часов.

XVI

Эрцгерцог Франц Фердинанд был убежденным противником большой войны, – считал, что монархия Габсбургов не выдержит этого страшного испытания. Фон Чернин слышал от него рассказ о предсказании одной прорицательницы, что он явится причиной войны. «Хотя такое пророчество до некоторой степени и льстило ему, – пишет австрийский дипломат, – так как оно подразумевало, что миру придется считаться с ним, как с сильным фактором, он все же определенно напирал на то, до чего это пророчество бессмысленно». Спустя 34 дня после его смерти Европа была ввергнута в невиданный по масштабам военный конфликт.

Убийство эрцгерцога поначалу было встречено в Вене спокойно. Никаких официальных демаршей не последовало.

Следствие быстро установило48 два капитальных факта. Во-первых, выяснилось, что за спинами непосредственных исполнителей покушения – боевиков из «Молодой Боснии» – стояли члены другой тайной боевой организации «Объединение или смерть», которую называли еще «Черная рука», так как на ее печати была изображена черная рука, державшая кинжал. Это была могущественная политическая сила, фактически второе, закулисное правительство Сербии. Членами «Черной руки» были наиболее видные офицеры гвардии и Генерального штаба, чиновники различных министерств. Их целью было создание Великой Сербии, с Боснией и Герцеговиной в ее составе. Возглавлял организацию начальник контрразведки сербского Генерального штаба легендарный полковник Драгутин Димитриевич по прозвищу Апис49, один из главных руководителей заговора 1903 года против короля Александра Обреновича (как память о том покушении он носил в теле три пули). Сараевское покушение было шестым боевым актом «Черной руки» против высших сановников Австро-Венгерской империи50.

Второй факт состоял в том, что сербское правительство, располагая некоторыми данными о готовящемся покушении на австрийского наследника, пыталось воспрепятствовать этому злодеянию. В частности, пограничным властям на реке Дрине было приказано арестовать боевиков из «Молодой Боснии» при переходе ими границы. Но пограничные власти сами принадлежали к «Черной руке» и не выполнили полученной инструкции, отговорившись тем, что она пришла слишком поздно. Сербский посланник в Вене по своей инициативе информировал австрийского министра по делам Боснии и Герцеговины, что Францу Фердинанду не следует появляться на маневрах, так как его жизнь может подвергнуться опасности. Предупреждение это не имело никаких последствий.

Таким образом, обвинять сербское правительство в пособничестве террористам не имело никакого смысла.

По большому счету на смерть эрцгерцога в Австро-Венгрии всем было наплевать. Франц Фердинанд был неприятный человек, упрямый, замкнутый, резкий, подверженный вспышкам гнева, с маниакальной страстью к порядку. Он не умел скрывать ни свою гордость, ни свое презрение. При дворе его не любили. Император Франц-Иосиф не мог ему простить брака с Софией Хотек (Габсбурги не женятся на графинях!), которая и после свадьбы на всех официальных приемах продолжала стоять позади самой младшей эрцгерцогини, согласно этикету, и даже в театре не имела права сидеть в одной ложе со своим мужем. Не вызывал он симпатий и у простых жителей империи, поскольку не искал популярности и открыто презирал общественное мнение. В политике Франц Фердинанд, воспитанник иезуитов, был сторонником превращения империи Габсбургов из двуединого в триединое государство – Австро-Венгро-Славию, в котором третьей господствующей национальностью должны были стать католики-хорваты (прочие славянские народности могли рассчитывать на некоторую автономию). По этой причине его люто ненавидели венгры. Он отвечал им тем же. Известие о смерти наследника не вызвало скорби ни в Вене, ни в остальной империи. Австрийский министр Йозеф Редлих записал в дневнике 28 июня: «Город Вена принял событие спокойно. Против эрцгерцога существует глубокая, весьма распространенная антипатия широких народных масс… Поистине можно сказать: «мадьярский бог» направил пулю больного сербского парня… Мы можем сказать: «Бог милостив к Австрии, что уберег ее от такого императора». На следующий день он отметил: «В городе нет траурных настроений. В Пратере и у нас в Гринциге оба дня всюду музыка». Франц-Иосиф на похороны племянника не явился.

Конечно, несмотря ни на что, Австро-Венгрия имела полное право требовать от сербского правительства наказания всех лиц, причастных к убийству эрцгерцога. Вместо этого австрийские правящие круги сочли Сараевский инцидент «подарком Марса», решив использовать его для сведения окончательного счета с Белградом, который в последние годы вел себя слишком вызывающе. Смерть Франца Фердинанда должна была сокрушить не лоскутную монархию Габсбургов, а непокорное сербское государство – очаг национального славянского движения на Балканах, раз и навсегда покончив со страшным призраком Великой Сербии. «Второй больной человек Европы» рассчитывал таким способом продлить свое существование.

Правда, 84-летний император Франц-Иосиф войны не хотел. Точнее, он был не прочь хорошенько проучить сербов, но так, чтобы не вызвать войны с Россией. После позорного поражения от пруссаков в 1866 году51 император с крайним недоверием относился к победным обещаниям своих генералов и министров. Больше всего он желал, чтобы 66-й год его царствования прошел без потрясений. Но Франц-Иосиф был дряхл и страдал старческими недугами. Управлять делами он был уже не в состоянии. Очень многое в этой ситуации зависело от его советников. Однако и между ними не было единогласия.

Начальник Генерального штаба Франц Конрад фон Гётцендорф был известен тем, что на дух не переносил сербов. Непримиримая позиция «ястреба войны» даже привела к его временной отставке в 1911 году. Теперь он вновь требовал проведения скорейшей мобилизации против Сербии. Министр иностранных дел граф Леопольд фон Берхтольд шел еще дальше, полагая, что нападение на Сербию следует осуществить без объявления войны. Этот пятидесятилетний жуир, любитель породистых лошадей и элегантных костюмов, вовсе не был кровожаден. Но как истинный аристократ, он был крайне обеспокоен вопросом престижа Габсбургской монархии – «страны неправдоподобной», по его собственным словам. Ликвидация Сербии как самостоятельного государства представлялась ему лучшим решением всех больных проблем Австро-Венгрии – внешних и внутренних. Против немедленной войны выступал влиятельный министр-президент Венгрии граф Иштван Тиса, призывавший к осторожности и осмотрительности. По его мнению, следовало предварительно заручиться поддержкой остальных балканских государств и Румынии.