Моя Россия

Девушки визжали и выбегали из зала на улицу. Крики «Не надо, мальчики, остановитесь, хватит уже» не могли остановить разбушевавшуюся бурю священного гнева.

– Смотри мне в глаза, мразь, – кричал парень со шрамом, поднимая за волосы ослабевшую голову главаря.

Вся его белая футболка до самого живота стала красной от крови, и главарь никак не мог сконцентрировать зрение после удара. В глазах все расплывалось, ориентация мгновенно нарушилась.

Парень со шрамом бросил его и отошел в сторону, чтобы разобраться с другими и держать ситуацию под контролем. Немного собравшись с силами и оправившись от удара, главарь, наконец, встал на ноги, но тут же вновь упал, отправленный на пол боковым ударом ноги, который пришелся ему непосредственно в голову, и от которого он вновь рухнул без чувств.

На улице тоже началось месиво. Попытка оставшихся тереховских прорваться внутрь клуба позорно провалилась. Они были выгнаны с крыльца на песок и окружены ирицкими ребятами, почувствовавшими вкус справедливой победы.

Паша, успев выбежать к этому времени из клуба, находился среди них. Но один из тереховских все же изловчился и нанес ему удар. Скользящий удар наотмашь пришелся Паше прямо в шею, и от этого удара он озверел. Страх, который в первые секунды драки сковывал его волю, улетучился без следа, и Паша, не узнавая себя и не думая о последствиях, первым бросился в бой. Он наносил удары один за другим. Один, второй, третий, четвертый, пропустил, упал. Поднялся и снова бросился в драку. Из носа у Паши пошла кровь и немного ныла разбитая губа. Сильной боли он не чувствовал.

Подбежав к Паше и хватая его за руки, Светлана кричала: «Не нужно, Паша, остановись!» Она обвивала его шею руками, хватала за руки, уводила в сторону и не давала драться. А он в пылу побоища не думал ни о чем. Паша хотел только одного – бить. Бить и мстить. Он жаждал победы, он жаждал этого боя. Он защищал свою честь, честь своих друзей и честь своей деревни. Он казался абсолютно уверенным в справедливости своих действий.

Но Света так сильно держала его разбушевавшееся тело, что для того чтобы продолжить эту драку, Паше нужно было откинуть ее прочь. Но Света не пускала его, не пускала и кричала, чтобы он остановился. И вдруг она схватила Пашу за шею и поцеловала в губы, испачкавшись при этом его кровью. Увидев свою кровь на Светином лице, Паша тут же пришел в себя и остановился.

Но крики и возня продолжавшейся драки заставили их обоих оглянуться. Оглянувшись, они увидели, что Женька и несколько деревенских ребят все еще продолжали неистовый бой с тремя тереховскими хулиганами.

В этот момент парень со шрамом с позором вышвырнул главаря из дверей клуба, и тот, пыхтя и кувыркаясь, нелепо упал на щебенку, насыпанную возле входа, и, держась за голову, пополз в сторону машины.

Двое других избиваемых кричали и просили пощады, закрывая голову руками и пряча лица от ударов, сыпавшихся сверху, как летний град из дождевых туч. Один из них просто-напросто убежал на плотину и спрятался в кустах.

Трехэтажный художественный мат окутал все пространство возле клуба, и по нему можно было изучать филологические особенности исконно русской словесности, причем в естественных условиях и в ее первозданном виде.

Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта бойня, и к каким бы последствиям она могла привести, если бы не выстрел, что произвел из своего охотничьего ружья Ванька-конюх. За те две-три минуты, пока продолжалась драка, он успел сбегать домой, схватить в кладовке дробовик и, не забыв вставить туда патрон, снова выбежать на улицу, подбежать вплотную к дерущимся и пальнуть в воздух.

Выстрел из ружья мгновенно отрезвил все стороны. Воцарилась полная тишина.

– Прекратить, – срываясь на хрип, кричал Ванька, – всем прекратить драку. Женька, Миша, – так, оказалось, звали парня со шрамом на щеке, имя которого Паша не смог узнать ранее, – немедленно отойти в сторону. Все. Достаточно.

– А вы в машину все, быстро, – показывая дулом ружья на машину тереховских, приказал Ванька.

– Все, кроме вот этого, – тыча пальцем на главаря, громко произнес Женька, – ему еще рановато в машину.

– Он ведь драку учинил гад, – крикнул кто-то из деревенских.

– Он учинил, да, – растягивая каждый звук и подходя медленно к главарю, говорил Женька.

– Ну и что тебе от меня еще нужно? – истерично закричал главарь, поднимаясь с кучи щебня.

Женька ничего не ответил, но лишь резко нанес ему последний удар в челюсть, от которого тот рухнул на песок лицом вниз.

– А вот теперь забирайте своего шакала и убирайтесь отсюда вон, – властно приказал Женька и медленно опустил руку, словно римский гладиатор, убивший своего противника.

Тереховские сразу же засуетились, потащили под руки своего главаря и, запихнув его в машину на заднее сиденье, втиснулись туда и сами.

Автомобиль завелся лишь с третьего раза, чем вызвал гомерический хохот всех присутствующих. Машина рванула с места и под победные крики, свисты и улюлюканье победителей навсегда скрылась за поворотом.

Драка закончилась.

Стрелки часов показывали полночь. На деревню опустился густой туман. Народ начал постепенно расходиться по домам, и через несколько минут остались лишь несколько человек, сидевших у костра.

Паша подбросил в костер дров. Огонь благодарным потрескиванием принял их в свои объятия и послушно взвился отрывающимися языками пламени.

– Выпить есть? – спросил хриплым голосом Ванька-конюх.

– Есть немного, – ответил Мишка (парень со шрамом), – давай, подставляй стакан.

Ванька-конюх аккуратно облокотил ружье на бревно, поднял с земли валявшийся стакан, дунул внутрь и поставил на бревно возле Мишки, который и набулькал ровно половину.

– Ну, кто со мной? – спросил Ванька.

– Да, давай уж всем наливай, – сказал Женька, и Мишка налил во все имевшиеся четыре стакана.

– Ну, спасибо вам, ребятки, выручили вы меня, – начал свой тост Ванька.

– А за что он тебя? – поинтересовался Паша.

– А я почем знаю за что, просто так, наверное, под руку я ему не вовремя попался или, может, толкнул случайно. Был бы не я, так другой. Этим отморозкам все равно, кого бить.

– А кто он вообще такой, Вань, ты его знаешь? – спросил Женька.

– Нет, Женя, не знаю я его. Не местный он, похоже.

– Некоторых-то я знаю, – продолжил Женька, – двое точно из Терехово, один из Шилово, остальных двоих не знаю, и главаря этого тоже не знаю.

– Да пошли они, козлы, – брутально и резко вмешался в разговор Мишка.

– Поднимайте стаканы, выпьем уже, – согласился Женька.

Все подняли свои стаканы и чокнулись.

– А можно мне сказать пару слов, – спросил разрешения Паша.

– Давай, Паша, скажи, что думаешь, – ответил Женька.

– Говори, говори, – согласился Мишка. – Сегодня ты показал себя настоящим мужиком. Я видел, как ты храбро бился с теми тремя. Не ожидал, честно говоря москвичи могут быть такими адекватными. Сдается мне, ты наш человек.

Произнеся эти слова, Мишка подошел к Паше и дружески потрепал его рукой по плечу. А губа ничего, заживет.

– Спасибо тебе, Миша, за теплые слова, но я вот что хочу сказать, – немного заплетающимся языком продолжил Паша, – я не бывал в деревне последние пять лет и нахожусь тут только второй день, но за эти два дня, в моей жизни произошло много замечательных событий.

После этих слов Пашу немного шатнуло в сторону от ранее выпитого алкоголя, и Света взяла его за руку.

Паша продолжил:

– Во-первых, я встретил очень хорошую девушку – Свету, с которой вряд ли бы познакомился в Москве, за что я говорю Ирицам большое спасибо.

– Слава Ирицам! – весело крикнул Мишка.

– Секундочку, – проводя рукой по воздуху и останавливая Мишку, продолжил Паша, – я еще не закончил. А во-вторых, я приобрел, как мне кажется, бесценный опыт. Вот вы, – показывая пальцем на Женьку и Мишку, продолжил Паша, – вы оба преподали мне урок потрясающей взаимовыручки и сплоченности. Вы заставили меня заново взглянуть на наши перспективы…

– Во загибает, – полушепотом произнес Ванька.

Паша отвлекся и потерял мысль.

– Света, о чем это я? – переспросил Паша.

– О перспективах, Паша, – с улыбкой ответила Света.

– Правильно. Поэтому я предлагаю выпить, – тут Паша на миг задумался, но, собравшись с мыслями, звонко выпалил, – за дружбу и… Слава Ирицам! – со всей силы выкрикнул Паша.

– Слава Ирицам! – хором подхватили все присутствующие и залпом опрокинули стаканы.

Этот стакан просковеевской самогоночки пошел, как по маслу. Пашин организм, переживший жуткий стресс от крупной потасовки, требовал расслабления и алкоголя, и после выпитого стакана он получил и то и другое одновременно. Паша чувствовал эйфорию. Он плюхнулся на бревно, потянул за руку Свету и усадил ее к себе на колени. Света с удовольствием села, обняла Пашу за шею и принялась гладить рукой синяк на Пашиной щеке.

Женька подошел к своей Лене и начал что-то шептать ей на ушко. Елена внимательно его слушала и улыбалась.

– Вань, а как там твои кони поживают? – обращаясь к Ваньке, спросил Мишка.

– Хорошо поживают, – ответил подобревший после выпитого стакана Ванька.

– А покататься можно на твоих скакунах?

– Ну, а почему же нельзя, можно и покататься. Заходите ко мне завтра днем и покатаетесь. У меня даже два седла совершенно новых имеются.

– Слушай, Ваня, – вмешался в разговор Женька. – А чего днем-то, давай прямо сейчас, а? Погода отличная, дорогу луна освещает, видно все, как днем. Настроение боевое. Кони твои грамотные, все здешние дороги наизусть знают. Чего тянуть-то?

– Отличная мысль, по-моему, – поддержал Мишка, – давай, Вань, не жадничай. Все нормально будет, не бойся. Уж я-то твоих коней хорошо знаю, умные они у тебя, воспитанные.

Ребята хорошо знали, такие комплименты ложились на душу Ваньке, словно волшебный бальзам. Ванька глубоко задумался и, естественно, в просьбе не отказал.

– Ладно, я согласен, дам я вам трех моих рысаков, но с одним лишь условием – катаемся только по лугу вдоль Тырницы. И больше никуда. Эту сторону реки мои лошади хорошо знают. Согласны?

– Согласны, Ваня, – хором произнесли ребята, – без проблем.

– Ну, тогда идите сейчас на Тырницу и ждите меня, а я домой схожу, лошадей оседлаю и к вам приду через полчаса.

На том и порешили.

XII

В назначенное время три гнедых орловских рысака стояли на залитом лунным светом берегу Тырницы. Густой туман обнимал все видимое пространство вдоль реки своими прозрачными рваными лапами, а пробивавшиеся сквозь него лунные лучи становились практически осязаемыми. Вокруг было абсолютно безветренно и тихо. Вся обстановка напоминала какую-то старую добрую сказку. В воздухе витало ощущение волшебства.

Какое-то время Паша в одиночестве стоял в некотором отдалении от своей новой компании и курил, наслаждаясь потрясающей тишиной. Ему очень хотелось слушать эту тишину, он просто упивался ею.

Лишь фырканье лошадей да уханье сов в ночном лесу изредка нарушали эту пьянящую тишину. А возле реки отчетливо слышалось, как игриво плескалась на лунной дорожке рыба, вышедшая на ночную охоту за мошками.

– Паша, Паша, ну куда ты там подевался, иди к нам, – кричала Света, и ее голос разносило по округе звонкое ночное эхо.

– Да здесь я, здесь, никуда я не подевался, – спокойно отвечал Паша, направляясь в сторону ребят, которые в этот момент что-то бурно обсуждали, стоя возле лошадей и махая руками. В туманной пелене, насквозь пронизанной лунным светом, эти взмахи и крики выглядели со стороны особенно мистическими.

– Ну что, по коням! – скомандовал Женька, лихо вскакивая на коня как раз в тот момент, когда подошел Паша.

– По коням! – подхватил его инициативу Мишка.

– А ты, Паша, ездил когда-нибудь на лошади? – поинтересовался Ванька.

– Да, ездил, – ответил Паша, – давно, правда, но думаю проблем быть не должно.

– Ну, садись, ладно, если не боишься, – произнес Ванька, – кони у меня умные, по пустякам не сбрасывают.

Паша подошел к рысаку с левой стороны, погладил его по носу, пошлепал по щеке. Конь повернул голову и посмотрел на Пашу добрыми и умными глазами.

– Хороший конь, красавец, – говорил Паша, обращаясь к коню, гладя и трепля его гриву, свисающую прямо на морду.

Конь в ответ кивал головою и фыркал.

– Как же тебя зовут, красавец, – смотря на коня, но обращаясь к Ваньке, поинтересовался Паша.

– Его зовут Аванс, – ответил Ванька.

– А почему Аванс, что за странное имя такое?

– Потому что на конезаводе мне аванс обещали выдать сразу же после рождения жеребенка, которого я на воспитание возьму. А когда он родился, я в шутку и сказал, что вот, мол, аванс мой родился. А потом так и прижилось. И коню это имя тоже приглянулось. Он с удовольствием на него откликается.

– Аванс значит, молодец, хороший конь, – продолжал ласково говорить с конем Паша, шлепая его по морде.

– Светочка, поедешь? – спросил Паша.

– Давай вначале ты прокатись, а потом уже и я.

– Ну, хорошо, смотри тогда, как летают галопом настоящие казаки, – пошутил Паша и залихватски вскочил на коня.

– Ну, для начала неплохо, – засмеялась Света.

– Да уж, для московского офисного работника даже очень хорошо, – согласилась Елена, стоявшая рядом.

Паша вставил правую ногу в стремя, натянул вожжи и слегка пришпорил коня. Аванс тут же сорвался с места и побежал рысью. Пружиня ногами, Паша то вставал, то опускался на седло в такт движению коня. Получалось достаточно неплохо.

За то время, пока Паша общался с Авансом, ребята уже успели умчаться далеко в поле и полностью исчезли из вида в густом тумане. Издалека доносились лишь обрывки их голосов и топот копыт. Паша решил их догнать и несильно ткнул Аванса пятками в бок. Аванс перешел в галоп. Тряска сразу же прекратилась, и Паша почувствовал под собою потрясающую живую силу, очень уверенно уносящую его в ночь. Безумный восторг и ощущение неограниченной воли захватывало дух. Он еще раз пришпорил своего скакуна, и Аванс понес его с удвоенной силой. Паша качался в такт движениям Аванса, словно на волнах, его волосы развевались по ветру и, освещаемый ярким лунным светом, он стремительно мчался по сырой рязанской земле навстречу своей мечте. Его восторгу не было предела. Такого ощущения неограниченной свободы он еще никогда не испытывал. Все вокруг казалось прекрасным: и эта волшебная ночь, и яркие звезды, и туман, рвущийся в клочья от проносящегося по полю ночного всадника, и это дикое ощущение пьянящей свободы, наполняющей душу до самых краев. Каждый миг был прекрасен, уникален и неповторим.

Аванс стремительно нес Пашу вдоль берега Тырницы все дальше и дальше. Словно средневековый всадник, он пронизывал эту ночь, бесцеремонно и властно нарушая тишину старого рязанского леса. От топота копыт его коня разбегались по своим норкам полевые мыши, громко хлопая крыльями, выпархивали из своих укрытий напуганные совы, а плескающиеся под лунным светом небольшие рыбешки старательно прятались в глубине своей реки. Сейчас Паша гармонично вписывался во все это природное великолепие, он чувствовал себя частью этой природы, ее сущностью, ее плотью.

К ребятам Паша вернулся только минут через двадцать.

Разогревшийся после хорошей пробежки, Аванс бил копытом по земле, фыркал и мотал головой. Из его разгоряченных ноздрей валил пар и тут же смешивался с ночным туманом.

– А мы уже думали, ты ускакал от нас навсегда, – сказала Света.

– Вообще ты очень гармонично смотришься на коне, – искренне подчеркнула Лена, – прямо ковбой.

– Ну, спасибо, спасибо, Лена, – отвечал Паша, – прям засмущали, честное слово.

Паша спрыгнул с коня, подошел к Свете и обнял ее за плечи.

– Хочешь прокатиться, Светочка, – ласково поинтересовался Паша.

– Хочу, – игриво ответила Света.

– Женя, дай девушке на лошади твоей прокатиться, она у меня самая смирная, – послышался из темноты голос Ваньки-конюха, сидящего в сторонке на берегу реки и жующего бутерброд с домашней колбасой.

– Конечно, конечно, – быстро ответил Женька, спрыгивая с лошади, – давай, Паша, иди помоги своей девушке.

Паша помог Светлане взобраться на лошадь и подал ей уздечку в руки, после чего подошел к Авансу и вновь вскочил в седло.

– Ну что, поехали? – спросил Паша.

– Поехали, – ответила Света и чуть пришпорила свою лошадку, которая неторопливо побежала рысцой.

Вслед за ней устремился и Паша.

Через минуту-другую они уже умчались далеко от своей компании и, болтая ни о чем, медленно скакали рядом друг с другом.

А тем временем Женька посадил Лену на своего коня впереди себя и так они катались по кругу возле костра, только что разведенного Ванькой, о чем-то спорили и смеялись.

Ночь выдалась потрясающе теплой и по-особенному красивой. Паша и Света неторопливо ехали на лошадях вдоль берега Тырницы и наслаждались этой великолепной ночью. Доехав до лесного массива, они слезли с лошадей и подошли к обрывистому берегу, где кто-то днем скосил траву, лежавшую теперь на земле мягким и ароматным покрывалом.

– Какая удивительная ночь сегодня, – обнимая Свету за плечи и прижимая ее к себе, тихо сказал Паша.

– Да и мне тоже нравится, – охотно согласилась Света и в ответ ласково прижалась к Пашиной груди.

Стоявшие в нескольких шагах позади них лошади фыркали, игриво суетились, и казалось, что эта ночь нравится им не меньше, чем людям.

– Ты мне очень нравишься, Света, – тихо шептал Паша, – я благодарен судьбе за то, что встретил тебя именно здесь, в Ирицах. За то время, пока я здесь, я многое понял, многое передумал, многое переосмыслил.

– Что ты переосмыслил, Пашенька?

– Отношение к жизни.

– Как это?

– И ты, Света, мне в этом очень помогла. И не только ты, но еще и сама деревня. Понимаешь, Светочка, мне кажется, я начал понимать деревню как таковую. Я в первый раз в жизни увидел ее безмолвное величие, скромность и красоту. Я впервые открыл для себя, что мне безумно нравится это ощущение свободы, и теперь я не хочу потерять его. Но эту свободу я теперь не могу мыслить без тебя. Я увидел эту неземную красоту бескрайних полей, затерянных в них маленьких речушек и я встретил тут тебя. Я встретил вас обеих, одновременно.

– Кого это вас? – переспросила удивленная такими откровениями Света.

– Тебя и мою деревню.

Пашин голос задрожал от волнения. Сзади зафыркал Аванс, и Паша инстинктивно обернулся. Красавец Аванс мирно стоял на скошенной траве и кивал головой. Высоко в небе светила яркая луна, и две пасущиеся в ночи лошади смотрелись на редкость гармонично и умиротворенно.

– Спасибо тебе за добрые слова, Пашенька, ты тоже мне очень нравишься, – ответила Света.

Паша ласково потянул Свету за руку, и она повернулась к нему. Несколько мгновений они смотрели друг другу прямо в глаза. Затем их губы слились в сладком поцелуе. Света обвила руками Пашину шею, а Паша гладил ее голову, обнимал за талию и упивался мягкостью ее губ.

Прекрасное, молодое, женское тело возбуждало Пашу все больше и больше. Оторвавшись от нежных губ, он начал целовать ей шею и плечи. Пашины пальцы судорожно расстегивали пуговицы на Светиной блузке, после чего он нежным, но властным движением спустил лямочки с ее плеч и обнажил красивую грудь. Светлана стояла перед Пашей, словно обнаженный ангел, и смотрела ему прямо в глаза. Освещаемое мягким лунным светом, полуобнаженное молодое тело смотрелось божественно. Паша терял голову, он начал гладить и целовать ее грудь. Дыхание Светы сбилось, и она начала тихонечко стонать.

Неловким движением Паша стянул с себя свитер и постелил его на скошенную траву. Когда Паша уложил на него Свету, она была уже полностью обнаженной, и ему не оставалось ничего более приятного, как целовать и ласкать ее восхитительное тело. Света стонала и жадно ловила губами ароматный воздух деревенского луга. В порыве сладкого безумия она страстно целовала его обнаженное тело, полностью отдаваясь во власть мужчине.

Когда вдалеке послышался топот копыт, Паша со Светой уже оделись, и сидели, обнявшись, на самом краешке обрыва. Они молчали, а романтическую тишину изредка нарушали только звуки ночного леса и журчание Тырницы.

– А, вот вы где, – кричал издалека скачущий на поиски пропавших товарищей Женька, – мы вас уже заждались, давайте вставайте, хватит тут сидеть, Ваньке нужно лошадей возвращать, мы же договаривались только часок покататься, а уже часа три прошло.

– А мы даже и не заметили, – поднимаясь и подавая Светлане руку, отвечал Паша.

– Ну, это и не удивительно, сидите тут, обнимаетесь, вам ли думать о времени, – смеялся Женька.

– Да идем уже мы, идем, Женя, – отвечал Паша, помогая Свете взобраться на лошадь.

Потом Паша тоже вскочил на коня, и уже втроем они скакали обратно, гоня галопом своих лошадей и что-то восторженно крича во все горло. Ночное эхо разносило их голоса по разным берегам Тырницы и умолкало лишь возле самого края лесного массива.

Эта прекрасная ночь догорала вместе с тлеющими угольками костра. Ванька-конюх, попрощавшись с ребятами, увел своих лошадей. Мишка, рассказав все истории про своих вампиров, ушел вместе с ним. И теперь возле костра сидели лишь четверо – Женя со своей Еленой и Паша со Светой.

Паша ковырял в догорающем пепелище палкой, вороша переливающиеся красным жаром угольки. Света сидела на бревнышке рядом с ним, положив голову на Пашино плечо, а Женька что-то беспрерывно рассказывал про тяжелую, но в тоже время милую сердцу деревенскую жизнь. Паша положил руку на плечо Светы, удобно прислонился головою к ее голове и молча слушал Женькину болтовню, изредка вставляя в его монолог стандартные фразы, которые должны были показать, что он с интересом слушает рассказ. На самом деле Паша слушал Женьку вполуха. Он думал о своем. Сейчас все его мысли занимал лишь прошедший день и уходящая в историю ночь.

Это ночь оказалась для Паши особенной, это была ночь, которая помогла ему найти себя. Паша ясно понял, как же он раньше заблуждался. Все то, что всего два дня назад казалось ему грязным и никчемным, разрушенным, безжизненным и жалким, теперь приобрело совершенно другой смысл, одухотворилось, наполнилось внутренним содержанием.

Проводив домой Свету и, возвращаясь обратно в свою амбарушку, Паша шел вдоль тех же некрашеных покосившихся заборов и облупленных стен деревенского клуба. Но теперь Паша не насмехался над этим, а с замиранием сердца смотрел вдаль, туда, где вставало ярко-красное солнце, где за маленькой рекою, впадающей в Оку, исчезал ночной туман, где линия горизонта, встречаясь с небом, делила мир на две равные части, до которых можно дойти, шагая босиком по траве некошеных лугов.

Впервые Паша смотрел на все это природное великолепие и ощущал необъяснимую, шедшую откуда-то изнутри, гордость за свою родную деревню, за свою страну и за тех людей, которые смогли сохранить для нас эту волшебную землю, этот божественный край. Все напыщенное убранство и великолепие старых европейских столиц окончательно померкло перед этой всепоглощающей скромностью русской глубинки, перед безграничной широтой и безрассудством русской души. Птицей стучалась в Пашиных жилах русская кровь. Все вокруг казалось близким и родным: и надрывный клич «наших бьют», вмиг мобилизовавший всех праздношатающихся деревенских пацанов, и жестокая ночная драка, и ночные скачки на лошадях, и мистические тени ночного костра, и пьянящий запах скошенной травы, и холодные воды Тырницы, и жаркие поцелуи на берегу реки. Все это было тем, ради чего стоит жить, ради чего не страшно умирать.

Все остальные дни своего отпуска Паша провел более спокойно и умиротворенно. Он обживался в деревне, привыкал к ней и все больше раскрывал перед ней свою душу. Каждый день он помогал своей бабушке по огороду, ходил купаться на речку, иногда выбирался на утреннюю или вечернюю рыбалку и с удовольствием выуживал из Тырницы окуней и плотву. После обеда Паша любил в одиночестве валяться на траве за дальними огородами и по привычке читать какую-нибудь книгу.

Иногда, чтобы купить бабушке свежих продуктов, Паша ездил в райцентр Шилово и, оставляя машину возле рынка, подолгу бродил по улицам этого рабочего поселка и смотрел на людей, стараясь определить их судьбу. Ему нравились люди, которых он встречал. Ими являлись самые обыкновенные, провинциальные учителя, врачи, инженеры, продавцы, работники железнодорожной станции Шилово. Он вглядывался в эти простые русские лица и видел, как в зеркале, отражение России. За каждым лицом – судьба целого поколения, за каждой улыбкой – радость великой страны, за беспробудным пьянством – философская безысходность.

И как апогей возвышенно-печальной и жертвенно-безрассудной русской души, в самом сердце этой исконно русской провинции величественно возвышался единственный в России памятник древнерусскому богатырю Евпатию Коловрату, до сих пор незримо стоящему на страже Великой России!