скачать книгу бесплатно
С этими словами он оставил свою нареченную невесту самостоятельно решать свою судьбу.
Гнева князя Юрия Улита не страшилась. Слишком ненавидела она и его, и собственную мать. И негодовала на братьев… Они ведь также ненавидели убийцу, но покорно следовали его воле, покорно готовы были пожертвовать ему и собственную сестру, лишь бы не навлечь на себя княжеский гнев.
– Отца не вернешь, – говорил Яким. – Он против князя пошел, а против силы идти нельзя, сила всегда сломит. Чтобы против силы идти, надо сперва самим силой стать. А ты, сестра, чего теперь добьешься своим упрямством? Монастырской кельи для себя и опалы для всех нас? И чем же это поможет покойному отцу? Чем приблизит час отмщения тирану? Твое глупое упрямство навсегда лишит нас возможности отомстить, неужели ты не понимаешь этого?!
Умен был Яким и хитер. И, как ни ранили слова его, а чувствовала Улита – прав братец старший. Не сердцем теперь жить, не слезами по отцу, а отмщением. А для отмщения разум потребен…
– Князь Юрий пытается загладить свой грех и ублажить нашу мать. Воспользуемся этим. Ты станешь княгиней, сестра. И не просто княгиней, а женой старшего из князей, каким однажды станет Андрей.
– И что же из того? – не понимала Улита.
– А то, что недаром погиб тогда боярин Кучка! Потому что его сыновья станут набольшими боярами при князе! Потому что его внуки наследуют власть княжескую! Понимаешь ли ты это? А иначе и памяти не останется об отце нашем!
– Но кровь его не будет отомщена! – не унималась девица, любившая отца без памяти.
– Почему нет? Дай срок, сестра, и мы отомстим. Сильным и богатым сделать это будет нам куда сподручнее, чем опальным и разоренным.
Всю ночь не сомкнула глаз Улита с того разговора. Прав был Яким, и нечего было возразить ему. Нужно было пойти на обман, на жертву, чтобы поквитаться с убийцей, чтобы род Кучковский восторжествовал в память убиенного боярина Степана.
Но к этим мыслям и терзаниям примешивалось неуловимо что-то еще. Образ светлоокого витязя, с которым дважды встречались они у реки… После смерти отца от взгляда, от ласковых речей его впервые потеплело девичье сердце. И будь он не княжеским сыном… Ведь могла бы она полюбить его, могла бы забыть эту боль и жажду отмщения, могла бы быть ему доброй женой! Разве не в этом счастье? Но теперь ничего этого не может быть, и ничего кроме ненависти к нему быть не может… И до слез было жаль ненавидеть пригожего витязя! Жаль и самого его, хотя в этой жалости к сыну убийцы было стыдно признаться самой себе. И до муки сердечной жаль невозможного счастья, саму себя.
Через три дня Улита, успокоившись и приняв свою судьбу, сама отправилась на то место у реки, где впервые встретила Андрея. Она не ошиблась, полагая найти его там. Он ждал ее и, едва завидев, встрепенулся навстречу. Кольнуло сердце девичье: ведь и впрямь не виноват он, ведь и впрямь любит ее и против воли отца для нее идти готов… За что же ненавидеть его? За что казнить? Но тотчас отогнала Улита изменнические мысли, поджала гордые губы.
– Я пришла сказать тебе, князь, что стану твоею женою.
Точно и не ее уста те слова произносили, и потом, в церкви, не ее голос соглашался принять в мужья сего Андрея. Радовался князь Юрий, что скоро «вразумилась строптивая девка». Радовалась мать, считая заглаженной свою вину. Радовался Андрей, еще веря тогда в то, что сможет завоевать сердце молодой жены. Ведь девичье сердце – так податливо, мягко, что воск… Обогрей лишь! Вот, только не знал молодой князь сердца своей избранницы.
Более тридцати лет прошлой с той поры. Целая жизнь! И ни единого мгновения не была счастлива Улита в этой жизни. Ни когда баловал ее муж дарами и ласками, ни когда приходили в мир ее дети. Шестерых детей родила Улита Андрею. Четырех внуков и двух внучек покойному отцу… Трех сыновей уже не было в живых, точно собственное ее проклятие Юрьеву роду исполнилось на них. Оставались дочери и последний сын, коего Андрей женил на грузинской царице Тамаре.
Потеря детей почти не ранила оледеневшую душу. Вот, и смерть младшего, Глеба, не тронула ее. Этот мальчик, так похожий на отца и так привязанный к нему, никогда не был любим ею. Бедное-бедное дитя, он так искал материнской ласки, так старался угодить суровой матери, так радовался малейшему проблеску тепла к себе. Как же мало было таких проблесков… Пожалуй, она виновата была перед этим невинным отроком, своим сыном. Но нет, нет, не она… Это все его отец, и дед, князь Юрий! Это они погубили ее жизнь, отняв всякую радость! Даже радость материнства! Все зло – от них, проклятых…
Одному только и радовалась Улита, когда муж уходил в военные походы. Но беда – он всегда из них возвращался… Да и уходить стал все реже, кожей прирастя к своему Владимиру и выстроенному поблизости Боголюбскому замку. Этот замок Улита ненавидела также. Годы не притупили ее ненависти. Напротив, лишь распалилась она. Близок был уже срок завершения земной жизни, а ее месть так и не совершилась! Более того, самовластительный тиран, каким обратился ее муж, казнил ее младшего брата, заподозрив его в измене! Сын убийцы не мог не стать убийцей сам! Не мог не преумножить злодеяний своего преступного отца! И настала пора положить предел этим преступлениям…
То, что вокруг него плетется какой-то подлый заговор, Андрей почувствовал давно. И младшего Кучковича прямо уличил в злом умысле и предал за то палачу. Может, стоило проявить милосердие к родственнику? Но нет, в делах крамолы и измены милосердия Андрей не знал и не желал знать. Предатель есть Иуда, а Иуде прощения быть не должно. И родственные узы не должны иметь никакого значения.
Внезапная смерть Глеба еще больше убедила князя в действительности угрозы. Юный князь был совершенно здрав телом и духом, а скончался в одночасье без какой-либо причины. Отравили отрока невинного, стремясь лишить отца опоры и наследника… Что же теперь, его очередь настала?
Сразу после похорон князь позвал к себе своего верного слугу Кузьму Кианина. Кузьма тот, будучи рода незнатного, был приближен Андреем еще в молодые годы и с той поры сопровождал его во всех походах и даже однажды спас ему жизнь. Под Луцком князь гнал неприятелей и был окружен ими на мосту. Взмолившись о помощи Феодору Стратилату, чья память праздновалась в тот день, Андрей бросился на другую сторону реки Стыря, оттеснил вражеских стрелков к самому городу и лишь тут заметил, что в пылу яростной сечи далеко оторвался от своих войск! Лишь один Кузьма Кианин последовал за ним и, схватив за узду раненого коня князя, успел вывести его из опасного положения, спася если не от смерти, то от непременного плена. Добрый конь пал тотчас на берегу, и Андрей похоронил его над рекой с воинскими почестями.
Ныне решил Андрей отправить Кузьму с письмом к брату Всеволоду с тем, чтобы тот навестил его во Владимире. Некогда, борясь с дроблением власти, он изгнал из своего княжества и мачеху княгиню Ольгу, и сводных братьев – Михаила, Василька и Всеволода. А с ними и других родственников и приближенных к отцу бояр, предпочитая опираться на собственную дружину и горожан. Однако, как ни чурался князь родственных связей, дорожа собственным самостоянием, но не всегда все возможно самому разрешить. К тому, когда лета уже велики, седьмой десяток разменен, и того гляди призовет Господь на Суд Свой. Надо готовиться к тому и позаботиться о том, что останется после, какому устроению быть тогда, дабы не вышло новых кровопролитный распрей.
Кузьма слушал князя внимательно. Он и теперь во всякую минуту готов был броситься за него в самое пекло. Доброе, верное сердце! Как мало оказалось таких на склоне дней… Не желая зависеть ни от родни, ни от боярства, Андрей старательно отодвигал от себя этот традиционный княжеский круг, ломая устои. Он приближал к себе новых людей, выбирая их не по знатности рода и даже не по племени (иных инородцев крестил князь и взял на службу), а по способностям их к делу и по преданности себе. Вот, только все эти люди, взятые им из праха и возвеличенные, оказались ничуть не лучше князей и бояр… Их способности к делу быстро обратились способностями к грабежам и утеснениям простого люда. Их преданность… Преданность нельзя купить благодеяниями, она является лишь из чистоты и благородства сердца. Но эту истину Андрей стал понимать слишком поздно.
– Все верно говоришь ты, князь, – молвил Кузьма. – Одно не по сердцу мне.
– Что же?
– То, что отправляешь ты меня от себя в такую пору. Князь, прошу тебя, не отсылай меня! Пошли к Всеволоду кого-нибудь другого, а мне позволь остаться подле тебя!
– Мне важно, чтобы с братом моим имел беседу человек доверенный и честный.
– А здесь? Разве не нужен тебе рядом доверенный человек? Во всех боях я был с тобой князь, а ныне грозит опасность тебе! Как же оставлю тебя?
– Здесь не сражение, Кузьма, ничего со мною не случится. А если случится, так ведь на все Божия воля. Ее не отвратишь… К тому же со мной остается Порфирий, другие слуги. Да и ты вернешься вскорости. Дай-то Бог с вестями добрыми. Вот, наказ тебе мой, – Андрей поднялся и крепко обнял верного сподвижника, – возвращайся скорее и непременно с добрыми вестями! Мне они нужны теперь! А теперь поезжай без промедления!
Кузьма опустился перед князем на колени, и тот благословил его в дорогу.
Усобица – отвратительный призрак, все чаще встававший перед взором стареющего князя. Дед, Владимир Мономах, мудрейший из мудрых, оставил детям наставления:
«Прежде всего, Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню подавайте неоскудную, – это ведь начало всякаго добра. Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или хорошее, не клянитесь Богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой нужды. Если же вам придется крест целовать братии или кому-либо, то, проверив сердце свое, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей. Епископов, попов и игуменов чтите, и с любовью принимайте от них благословение, и не устраняйтесь от них, и по силам любите и заботьтесь о них, чтобы получить по их молитве от Бога. Паче же всего гордости но имейте в сердце и в уме, но скажем: смертны мы, сегодня живы, а заутра в гробу; все это, что Ты нам дал, не наше, но Твое, поручил нам это на несколько дней. И в земле ничего не сохраняйте, это нам великий грех. Старых чтите, как отца, а молодых, как братьев. В дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам ни над домом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; сторожей сами наряживайте и ночью, разставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает. Лжи остерегайтесь, и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело. Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете и где остановитесь, напоите и накормите нищаго, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, – то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым. Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите. Жену свою любите, но не давайте ей власти над собой. А вот вам и основа всему: страх Божий имейте превыше всего.
Что умеете хорошаго, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь – как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран. Леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи совершенные».
Кажется, лишь он один, муж совершенный, имел мудрость и силу добиваться, чтобы эти наставления исполнялись, вводить русскую жизнь в единое полноводное русло! Князь Владимир был бесстрашен в сражении и на охоте, щедр и любвеобилен с бедными и страждущими, воздержан в услаждениях и горяч в молитве, мудр и справедлив в делах государственных и семейных. Для Андрея дед был примером, которому хотелось подражать во всем. Этому богомудрому князю удавалось десятилетиями утишать раздоры в измученной удельными ратями Русской Земле, защищая ее людей как от бесчинств своих набольших людей, наместников и посадников, так и от вторжений внешних. И русские люди платили Мономаху глубокой любовью, видя в нем опору свою и заступника. Большим горем стала его смерть для Руси!
Дети не имели мудрости отца, и с его кончиной вновь начались бесконечные княжеские распри, кому на каком столе сидеть. Дяди воевали против племянников, племянники против дядей. Князья менялись в городах с такой быстротой, что населению не было времени ни привыкнуть к ним, ни запомнить их. Да и что запоминать, когда менее всего забот было у них о том населении? Смущался Андрей, видя такое нестроение своей братии, племянников и всех сродников: вечно кипели они в мятеже и волнении, все добиваясь великого княжения Киевского, ни у кого из них ни с кем не было мира, и оттого все княжения запустели, а со стороны степи все половцы выпленили…
Вот, и князь Юрий год за годом ратился с родичами, отбивая принадлежавший ему по праву киевский стол. Киев – мечта всякого русского князя! Сколько копий сломлено за него! Сколько жизней загублено! Эти бы усилия да против булгар волжских и иных поганых направить – то-то бы пользы было и Земле Русской, и Вере Христовой!
Не разделял Андрей страсти своего отца к Киеву, но, как верный сын, исправно участвовал в его походах. Несостоявшийся инок, он показал себя доблестным воином, сокрушая вражеские рати и стяжав себе великую бранную славу. Во всех ратях шел Андрей во главе передовых отрядов, первым открывал сражения, как и подобало издревле доброму и отважному князю. Дружина любила своего бесстрашного вождя и сравнивала его с самим Святославом. В дыму яростных сражений князь забывал все, летел очертя голову в самое пекло, рубил и колол, обороняясь на все стороны света. Падал ли шлем с головы, ломалось ли копье – он не чувствовал этого, не чувствовал ни ран, ни усталости. И не уставала разить неприятеля сильная рука, становившаяся одним целым с мечом. В Рутском сражении, меж реками Малый Рутец и Большой Рут, Андрей, схватив копье, поехал вперед своих полков и прежде всех столкнулся с неприятелями; копье его было изломано, щит оторван, шлем спал с головы… Но защитила Десница Господня, и в той битве остался он невредим.
Горько плакал князь Юрий, когда изгнан был из Киева, а Андрей лишь торопил отца с отъездом, радуясь возвращению в любезную вотчину. Уже тогда, несмотря на упоения в битвах, ясно сложилось в нем убеждение: пора положить конец могуществу Киева, а, значит, и вечным сварам за него. И дроблению удельному пора положить предел, доколе не разорило оно дотла всю Русь!
Русь! Велика и необъятна она! Что есть Киев в сравнении с ней? Символ времен уходящих, ветхих… Новые времена нужны Руси, новые средоточия жизни. И одно, главное средоточие, ибо всякой семье нужна голова, всякому воинству полководец. Ибо дом, разделившийся в себе, не устоит.
Некогда позвали разрозненные и враждующие племена варяжского князя Рюрика, чтобы насадил он в их пределах порядок и наряд. Что же теперь, нового Рюрика звать, чтобы утихомирил он десятки князей Рюриковичей, самозабвенно друг друга воющих и собственную землю разоряющих?
Видел себя Андрей именно таким новым Рюриком. И даже более. Новый завет Земле Русской дать, новое устроение и направление – вот, была тайная мечта, владевшая его сердцем! Должно было стать Руси государством единым по образу Византии, и единый князь должен был править в ней, судя, карая и милуя. И не стол, не место должно давать власть князю, ибо как Бог больше храма, так и князь больше града!
От того не возрадовало Андрея возвращение отца в Киев и утверждение на вожделенном столе. Князь же Юрий, желая иметь сына подле себя, дал ему во владение Вышгород. Чужд был Андрею и Киев, и Вышгород, и весь клокочущий южнорусский мир. Однако же, во всем был Божий промысел!
В вышгородском храме хранилась подаренная константинопольским патриархом дивная икона Божией матери, написанная по преданию самим евангелистом Лукой. Ночи напролет молился перед нею Андрей и сподобился узреть чудо стояния ее на воздухе! Икона точно бы, как и сам Андрей, желала покинуть Вышгород, точно искала она свое место, удаляясь от того, что определили ей люди.
После этого явления князь не сомневался больше. В одну из летних ночей вместе с попом Микулицей и верным Кузьмой они вынесли чудотворный образ из храма и с небольшой дружиною тайно, не известив даже князя Юрия, навсегда покинули Вышгород.
Это путешествие из Вышгорода к Владимиру было одним из счастливейших воспоминаний Андрея. Сколько чудес явила на нем Царица Небесная, то спася тонувшего Кузьму, то исцелив затоптанную конями жену попа Микулицы! Все путешествие, как одна литургия не прекращающаяся! Словно бы самое небо отверзалось в те благословенные дни!
Наконец, уже невдалеке от Владимира, верстах в 10 от Клязьмы, вдруг остановились кони. Подумали сперва, запалились с устатку, но запрягли свежих, и те не пожелали идти дальше. Делать нечего, остановились на ночлег в указанном Промыслом месте и, отслужив литургию перед образом Владычицы, легли спать. А во сне сподобился Андрей самую Царицу Небесную узреть! Стояла она пред ним на воздухе, держа в руке свиток и повелевала: «Не хочу, чтобы ты нес образ Мой в Ростов. Поставь его во Владимире, а на сем месте воздвигни церковь каменную во имя Рождества Моего и устрой обитель инокам».
В том самом месте и выстроил князь драгоценное своему сердцу Боголюбово. А в память о чудесном явлении Богородицы повелел лучшим мастерам написать Боголюбскую икону. На ней изобразил иконописец Владычицу такой, какой предстала она пред князем, и самого князя, преклонившего перед Нею колена.
То было зримое благословение замыслам Андрея, и отныне он уже не сомневался в своем долге и праве упорядочить и изменить существующие на Руси порядки. Да ведь и не было никаких порядков! Один всевеликий беспорядок, который и нужно было изменить.
Здесь, в сердце Русской земли, вдали от княжеских распрей, решил Андрей строить свой Новый Иерусалим, новое сердце будущего единого и сильного государства. Забьется это сердце, и потянутся, пристанут к нему разрозненные члены, и сложится, наконец, Русь в единое могучие тело – на страх врагам! На герб своего княжества Андрей поместил льва, украшавшего герб Иерусалима.
Он нарочно избрал своим стольным градом не старые Суздаль и Ростов, но молодой Владимир. Старые города были отягощены ветхими порядками, ветхими людьми и вечными спорами, кто из них старее и имеет более прав. Город молодой был избавлен от этих пороков и давал простор для свободной созидательной работы. Велика и необъятна предстояла задача! Разрушить княжескобоярское самовластье, привлечь и выделить новых людей, укрепить единую княжескую власть, опирающуюся не на узкий круг приближенных бояр, а на сам мир, на дружину, на купечество, на ремесленников… Ремесленников и купцов старательно привлекал Андрей в свою вотчину, и расцветала она мастерами искусными, богатела и хорошела день ото дня.
Наряд! Вот, что потребно земле, как и человеку! Недаром так обольщают сердца красоты Константинополя! Будет и Святая Русь храмами белокаменными и монастырями украшена! Прежде строили на Руси храмы из кирпича, скоро разрушавшиеся, белокаменного строительства не ведали русские зодчие. Андрей, ведший переписку с европейскими монархами, без труда выписал на Русь зодчих иностранных – фряжских и иных. В этом особенно помог ему Император Фридрих Барбаросса. Зодчие, присланные им, наставляя мастеров русских, принялась творить красоту во имя Божие.
Свечой дивной взмыл к небесам белоснежный храм в устьях Нерли, и златоверхий Успенский собор, и Кидекша, и белокаменные палаты в Боголюбово. За всю свою жизнь Андрей построил более тридцати белокаменных храмов. Камни для строительства везли водным путем из Волжской Булгарии.
– Сам спит на соломе, а Богу возводит белокаменные обители, – говорили о князе в народе.
Стекавшиеся со всех концов земли в прежде малолюдный Залесский край люди дивились на глазах создававшейся красоте его. Пришельцев из иных стран, иноплеменников Андрей нередко сам приводил в святые обители, и те, потрясенные величием их, обращались в истинную веру. Так созидался Новый Иерусалим…
Среди иных чудес возвел князь и четверо ворот владимирских. Когда открывали ворота Золотые, едва не стряслось трагедии. Поспешил князь Андрей, желая удивить и порадовать горожан в праздник Успения. Хотелось ему, чтобы собрались люди на праздник, и тут бы нежданно предстало им чудо зодческого искусства! Но известка не успела высохнуть и укрепиться к празднику, и, когда народ собрался на праздник, ворота упали и накрыли 12 зрителей. Увидев это, Андрей в ужасе и отчаянии пал ниц и со слезами взмолился Богородице о чуде спасения несчастных: «Если Ты не спасешь этих людей, я, грешный, буду повинен в их смерти». И Владычица услышала молитвенный вопль: ворота подняли, и непостижимым образом все придавленные отделались лишь легкими ушибами и ссадинами.
Князь богато украшал новые храмы, не жалея ни серебра, ни злата, он щедро оделял церковь землями и много радел о народном просвещении. Андрей собрал крупнейшую на Руси библиотеку и самолично руководил двумя церковными хорами.
Его стараниями был установлен Праздник Покрова Пресвятой Богородицы, в честь которого возведена была церковь на Нерли. Праздник Покрова князь установил в память о явлении в 910 году Богородицы во Влахернском храме, когда она, идя по воздуху, сняла с головы и распростерла над молящимися свое покрывало. Похожее событие произошло почти тогда же, в 911 году, во французском городе Шартре во время нападения викингов. В Шартрском соборе хранилось шелковое покрывало Девы Марии, которым она некогда укрывалась во время родов. Епископ вышел с покрывалом на крепостные стены и развернул его во всю длину – норманны в страхе бежали, а их предводитель Грольф в дальнейшем принял святое крещение и женился на дочери французского короля, став герцогом Нормандским. В память этих чудес однако не было праздников, и Русь первой почтила Покров Небесной Владычицы, вверяясь Его защите.
Еще один праздник – Святого Спаса – Андрей установил в память своей победы и избавления владимирцев от волжских булгар.
Щедр был Господь на милости молодому княжеству. Кроме иных чудес, явлены были верующим мощи первых просветителей Залесского края – святителей Леонтия и Исаии. Они были обретены при закладке ростовского Успенского собора, в котором и были положены. Святитель Леонтий, епископ Ростовский, стараясь обратить ко Христу пребывающие во мраке язычества залесские племена, в первую очередь обращался к детям, находя отклик в чистых и чутких к истине сердцах. Это разгневало их родителей, и они, обезумев от бесовской злобы, убили святого мученика… Когда нетленные мощи святителей полагались в новом соборе, Андрей счастливо воскликнул:
– Хвалю и славлю Тя, Господи… яко сподобил мя еси сие сокровище в области моего царствия видети!
Велика сила красоты, но ничуть не меньше – милосердия. Дед Мономах всегда пекся о нищей братии, без счета раздавал деньги нуждающимся, и никогда не скудела рука его. Андрей не уступал ему в делах милосердия. Он заводил странноприимницы и установил обычай кормления нищих. Каждое утро княжеские слуги обходили город и кормили нищих и увечных горячей похлебкой. Подчас и сам князь не гнушался принимать участие в этом благом деянии, говоря об убогих: «Се есть Христос, пришедый искусить меня». И если бояре и знать старших городов роптали на него, то все бедняки и страдальцы благословляли его имя и называли Боголюбивым князем.
Он, действительно, оставался боголюбив. И, как в юности, любил затвориться в тишине храма на целую ночь и петь псалмы и акафисты. В этом утешалась душа. Этим врачевались раны ее… Хотя и не все. Одну рану никакой молитве не удавалось исцелить.
Дом, разделившийся в себе, не устоит. Не таким ли вышел дом самого Андрея? На горе и погибель встретил князь свою Улиту… Первые годы он еще верил, что сердце гордой и своенравной красавицы отогреется, что явится и в ней ответное чувство на мужнину ласку. Ведь не силой же приневолил он ее к алтарю, но сама согласилась она, будто бы и впрямь одумавшись и поняв, что нет вины Андрея за погибель ее отца.
Но шли годы, появлялись на свет дети, а ничего не менялось. Холодом веяло от княгини Улиты, и всякий миг, находясь с нею рядом, чувствовал Андрей, что жена ненавидит его. Нет, она не показывала виду, она была образцовой женой и княгиней, но не так уж недогадлив был князь, чтобы обманываться благопристойным внешним, не разумея сокровенного. Это сокровенное приводило Андрея в ярость. Он мог громить и принуждать к покорству волжских булгар и своих родичей половцев, мог сокрушать крамолу многочисленных братьев, мог заставить следовать воле своей где хитростью, а где силой и жестокостью. Он мог выстроить дивные города и святые обители. Но не мог устроить собственного дома, не мог подчинить своей воле собственной жены. Впрочем… Ведь она не противилась той воле, а лишь ненавидела ее! Разве инаким было отношение князей да бояр, булгар и половцев – всех, кого он, Андрей, принуждал подчиняться своей воле? Они подчинялись. И ненавидели. И ждали часа, чтобы отомстить…
– Господи Всемогущий, для чего тогда все? – сорвался горький вопрос с княжеских уст. – Прах и тщета все, суета сует… Может, и не поздно еще возвратиться к тому, о чем грезил в лета невинные? Оставить стол и удалиться в святые обители Твои, замаливать грехи? Лучшего и нет исхода… Но что тогда станет здесь? Что без меня станет?.. Я Белую Русь городами и селами застроил и многолюдною соделал. Так неужто напрасно? Так неужто оставить все это на раззор и опустошение?..
Пока Андрей предавался мрачным мыслям, оплакивая сына и собственные грехи, княгиня Улита также не смыкала глаз. В ее тереме под покровом ночи собрались самые близкие и доверенные ее люди: братья Яким и Петр, боярин Захария, княжеские слуги-выкресты агарянин Анбал и жид Ифраим. Облаченная в траурные одежды, подчеркивающие белизну ее кожи, Улита восседала во главе стола, гордо вскинув все еще красивую голову и пристально вглядываясь в лица своих соумышленников.
– Итак, настало время действовать, – промолвила она, сомкнув тонкие пальцы унизанных перстнями рук. – Мой супруг, тиран и изверг, окончательно лишился рассудка и в своей слепой злобе не щадит никого. Его отец отнял у нас отца, он лишил нас возлюбленного брата. Будем ли мы ждать, когда и наши головы упадут с плахи?
– Ты права, сестра, – согласился Яким. – Мы ждали слишком долго. Но и не напрасно было сие ожидание. За последние годы Андрей сумел настроить против себя всех. Старшие города не могут простить ему возвышения Владимира, боярство небрежения к нему – он не удостаивает бояр даже приглашением на княжеские охоты, предпочитая общество своих безродных дружинников! Князья негодуют на попрание их законных прав и чинимые им оскорбления, будто бы они не такие же Рюриковичи, а без малого смерды – так норовит обходиться с ними тиран! Все ропщут против него, и не в ком ему теперь искать опоры. Все вздохнут с облегчением, когда его не станет!
– Все ли? – усомнился Захария. – Ты забыл о горожанах, купцах, смердах. Облагоденствованные князем, они любят его.
– Любовь смердов остывает, как горячий навоз! – воскликнул Петр. – Едва лишь некому становится питать ее! Подлый народ не способен к благодарности.
– И все-таки, узнав о злодействе, он может возмутиться против нас!
– Не возмутится, – спокойно отозвался Яким. – Мы устроим великую тризну… Выкатим все бочки с вином, чтобы смерды пили за упокой души своего князя. А потом откроем врата в княжеские палаты, чтобы эта нуждающаяся братия взяла там все, что пожелает. Это тебе не княжеская похлебка! В княжеских палатах есть чем поживиться!
Захария побледнел:
– Вы хотите толкнуть народ на грабежи и буйства? Это безумие! Начав грабить княжеский замок, они доберутся и до наших теремов!
– Больно труслив ты, боярин, – нахмурилась Улита. – Скажи по правде, верно ли ты с нами?
– Я с вами, ибо князь на меня гневен, и я не хочу очутиться на плахе… И все же смерды любят князя! Это ведь они прозвали его Боголюбским. Они не простят его убийства, даже если вы напоите их.
– Мы сделаем лучше, мы сделаемся их благодетелями сами, – усмехнулся Петр. – Анбал! – обратился он к темнолицему агарянину. – И ты, Ефрем, – кивнул жиду. – Скажите-ка нам, не князю ли Андрею обязаны вы всем? Вы явились на Русь нищими и безродными, а князь крестил вас, принял во служение. И, вот, теперь вы служите в княжеском замке, ни в чем не зная нужды, обласканные им и облеченные его доверием. Почто же вы решили предать вашего господина?
– Правду ты сказал, боярин, – отозвался Ифраим, – князь наш благодетель, и мы много обязаны ему. Но княгине, – он подобострастно взглянул на Улиту, – мы теперь обязаны большим! А посему будем служить ей, а не князю.
– Иудина душа! – возмутился Захария. – Жид – известное дело, он и Христа распял! Как вы можете доверять этим разбойникам? Ведь назавтра они предадут княгиню и вас также, как сегодня предают своего князя!
– Напрасно ругаешься, боярин, – елейным голосом возразил Ифраим, склоняясь мясистым носом к Захарии. – А разве ты сам не был облагодетельствован князем? Не был другом его и ближайшим соратником в сражениях? А теперь ты готов обагрить меч его кровью? Чем же ты, боярин, лучше меня, убогого палестинца? И, может, это не я, а ты назавтра предашь нашу возлюбленную княгиню? Или уже прямо отсюда, с нашей вечери, бросишься к князю каяться и доносить на нас?
– Прочь, дьявол! – Захария вскочил на ноги и резко оттолкнул жида. – Никогда не смей говорить со мною так, не то поганая кровь твоя прольется прежде княжеской! Иудин грех я уже взял на свою душу, так, – обернулся он к Кучковичам. – Но дважды Иудой не стану. С вами пойду до конца…
– Тогда поклянемся все в этом! – воскликнул Петр. – Поклянемся, что все пойдем до конца!
Шесть голосов повторили клятву, и эхом повторилась она в ночной тишине. Последней клялась княгиня.
– Клянусь, что пойду до конца. Клянусь, что исправлю все те злодейства, что сотворил мой изверг-муж. В память невинно убиенных отца и брата!
– Да будет так, сестра, – Яким обнял ее за плечи. – Скоро ты займешь княжеский стол, и, верю, слава твоя не уступит славе премудрой княгини Ольги! Новою Ольгою нарекут тебя, сестра, наши летописцы, и прославят твое имя в веках благодарные потомки.
– Однако, как же мы сделаем это? – спросил Петр, наполняя кубок. – Нас мало, чтобы сражаться.
– Сражаться не придется, – покачал головой Ифраим. – Князь ночи напролет проводит в храме, там никого не бывает с ним, кроме отрока Порфирия.
– Безумие! – снова попытался возражать потрясенный кощунством Захария. – Уж не хотите ли вы осквернить злодейством Божий храм?!
– Убить изверга – не злодейство, а Божие дело! – вспыхнула Улита, поднявшись.
– Обагрить алтарь кровью – Божие дело? Опомнитесь! Ведь мы же христиане, а не поганые язычники!
– Довольно, боярин! – Петр положил могучую руку на рукоять меча. – Ты дал клятву. И если желаешь нарушить ее, то отсюда ты не выйдешь.
– Я уже сказал, что дважды Иудой не стану… – откликнулся Захария, поникнув. Впервые мелькнула в его голове мысль, что, может, и лучше бы было броситься в ноги князю и донести обо всем. Ведь не зверь же он и не станет сечь покаянную голову! Ведь столько лет служил ему Захария верой и правдой, и в Рутском сражении бились они плечом к плечу. Мыслимое ли дело в Господнем храме убить человека? Убить своего князя, на молитве, пред очами Божиими предстоящего?
– В храме хранится меч Святого Глеба, – вспомнил Яким. – Князь уже стар, но крепок мышцею, и нам не стоило бы вступать с ним в схватку.
– Я унесу этот меч заранее, – пообещал Анбал, бывший княжеским ключкарем.
– В таком случае, решено! – заключил Яким. – Мы положим конец самовластию жестокого тирана!
– Да поможет нам Бог! – с чувством воскликнула Улита, и глаза ее загорелись предвкушением долгожданной мести, свободы и власти.
Свет лампад и свечей, запах теплого воска и ладана, строгие или кроткие лики икон, взирающие из полумрака – все это умиротворяюще действовало на расстроенную душу. Последнее время Андрей всякую ночь проводил здесь, в своем Боголюбовском храме, вознося горячие молитвы Господу и Его Пречистой Матери.
Покончив с дневной суетой, он приходил сюда и, оставив Порфирия спать в притворе, сам возжигал все лампады и свечи, сам пел длинные службы, тексты которых помнил наизусть – не хуже иного попа…
Среди многих устроений и преобразований своих не забыл князь Андрей и Церкви. Желая понизить значение Киева, он добивался от Константинополя отдельной митрополии для своей любезной Владимирщины и предлагал на то ставленника своего – епископа Феодора. Но Константинополь не пожелал уважить просьбу русского князя, а несчастному Феодору, как будто бы ослушнику, было велено явиться в Киев, на покаяние к тамошнему митрополиту. Вот, только митрополит тот был не пастырем добрым, а истинным волком в овечьей шкуре. Явившегося к нему собрата он не простил, но предал жестоким пыткам: отрубил руку и язык, выколол глаза, а с тем утопил…
В ту пору Андрей был уже старшим в роде Рюриковичей. В отличие от своих предшественников он не поспешил в Киев, на стол которого имел законное право, предпочтя остаться в родном Владимире. После князя Юрия киевский стол занял его племянник Ростислав, умевший вносить умиротворение в сложную политическую и церковную жизнь. Однако, по его кончине на вожделенном месте попытался утвердиться сын старинного Юрьева супостата Изяслава Мстиславича, Мстислав Волынский. Узурпация киевского стола стародавним соперником и бесчинства митрополита убедили Андрея в необходимости утвердить свою власть и покарать город, в котором даже первосвятитель обратился разбойником хуже поганого язычника. Для этого князь отправил на Киев отборную рать во главе со старшим сыном своим, Мстиславом.
Мстислав захватил стольный город и на несколько дней отдал его на разграбление своей дружине. После этого вся южная Русь, все Рюриковичи ожидали явления Андрея в покоренном городе. Но он обманул ожидания, не желая становиться рабом места, каковым делал Киев своих князей. На киевский стол водворил Андрей своего младшего брата Глеба.
