скачать книгу бесплатно
– И печенеги – противник куда более сильный, – согласился Олег.
***
Это была судьба ее – править необъятными землями сперва при малолетнем сыне, затем при внуках… Давно уже спустилась ночь на осажденный город, все стихло, и лишь ветер доносил в окно дух вражеских костров, полыхающих у самых стен Киева. Ольга не ложилась спать. Она неподвижно сидела у окна, погрузившись в свои мысли. Старуха-ключница Агнеша, Марфа в крещении, читала ей привезенное из Царьграда Евангелие. Княгиня как будто не слушала ее, но когда старуха останавливалась, роняла:
– Продолжай.
Под этот монотонный говор Ольге лучше думалось. Правда, мысли никак не хотели сложиться в замысел, а лишь блуждали беспокойно и отрывочно, путаясь с воспоминаниями.
Когда древляне жестоко расправились с Игорем, Святослав был еще совсем ребенком. Игорь стремился взять с них дани много больше, чем было положено. Что греха таить, скуп был ясноокий витязь с реки… Оттого и за данью пошел с малой дружиной – не пожелал делить добычу с другими… За то и погиб. А бесстыдные древляне не остановились на том, явились к вдове с предложением идти за их князя Мала! Они думали, что слабой женщине ничего не останется, как покориться силе, и Киев станет принадлежать Малу… Несмысленные! Они не знали, какова женщина, представшая пред ними смиренной и кроткой.
Ольга приняла предложение древлянских послов и сказала им, что желает чествовать их при своем дворе.
– Пойдите теперь спать в свою ладью, а поутру, как придут за вами, скажите посланным моим, что пешком не пойдете и верхом не поедете, и чтобы несли они вас в той ладье к моему чертогу.
Послы так и сделали. Только принесли их не к чертогу, а к тюрьме, подле которой ночью был вырыт глубокий ров. В него и сбросили их…
– Ну, как вам моя честь? – окликнула сверху княгиня.
– Пуще Игоревой смерти! – раздался в ответ стон.
Их засыпали живьем… А Ольга направила к древлянам гонца, дабы прислали еще одно посольство, для пущей чести будущей жене их князя. Новые послы были погублены в огне, будучи заперты в бане, куда отправились омыться после дальней дороги.
Но и тем не завершилась та страшная месть. Ольга пошла на древлянскую землю с войском. Дружина Мала, которая встретила ее, как свою будущую княгиню, была приглашена на тризну по убитому Игорю и перебита во хмелю. А столица древлян Коростень сожжена… Древляне долго выдерживали осаду! Ничто не могло сломить их! Но там, где беспомощна сила, побеждает хитрость. Ольга сделала вид, что насытилась местью и готова примириться с древлянами. В качестве дани попросила она с каждого дома по воробью или голубю. Птицы были ей поднесены. Ночью по ее приказу их отпустили назад к своим гнездам, привязав к их лапам зажженные фитили…
По языческим обычаям она поступила правильно. Она мстила за мужа и князя, и эта бесконечно жестокая месть дала ей бесконечное уважение подданных и страх перед ее именем прочих племен. Дала силу. А сила дала право – править.
Каково это – править огромным пространством, населенным разными племенами? Кривичи, поляне, вятичи, древляне, радимичи… Всех и не сочтешь! И все разны, и все дорожат своею самостью. А что добра в той самости? Усобицы на радость печенегам, хазарам и иным разбойникам? Не должно быть усобиц на Русской земле, правду говорил князь Олег, Киеву должно стать матерью городов русских! Что не успел довершить он, и не стремился довершать Игорь, то она, Ольга, довершит, дабы возлюбленный сын ее принял под могучую длань свою землю, славную порядком, а не усобицами!
С той поры не было у княгини ни дня отдыха. Верхом или по устьям рек и озер путешествовала она со своей дружиной по всему необъятному краю, ставшему ее великой отчиной. Она принуждала к покорности строптивые племена, вводила единые уставы и уроки, строила новые грады и погосты… И цель была достигнута: к тому времени, как Святослав вошел в силу, матерью была преподнесена ему единая, окрепшая страна вместо разрозненных и враждующих княжеств.
Но не таков был Святослав, чтобы удовольствоваться полученным уделом, внутренним устроением его и защитой от лихих супостатов. Киев почти не видел молодого князя, пропадавшего в нескончаемых походах. Эти походы покрыли его славой, но Руси не доставало отеческого попечения своего князя. Оставалось попечение материнское, Ольгино…
Вот, только с годами стало что-то точить княгинино сердце. Память горящего Коростеня томила ее. Словно какой-то неведомый голос шептал ей, что превысила она меру мести и жестокосердия… В ту пору все чаще стали наезжать в Киев гости из далекой Византии. Некоторые киевляне обращались в их веру, становились прихожанами их церкви, выстроенной еще убитыми Олегом Аскольдом и Диром. Греческие проповедники рассказывали, что их веру на брега Днепра впервые принес еще столетия назад первый апостол их Бога по имени Андрей.
Чудны были греческие проповеди… Чудны были сами греки. Чудны и богаты. Такой роскоши не видала Ольга ни у славян, ни у варягов! Частым гостем княгини стал поп Григорий. Мудро и велеречиво говорил этот смуглый, черноокий грек. И словно видел в сердце Ольги. Ему одному поверила она тяготящие душу воспоминания.
– Что, осудил бы меня твой Бог за жестокость мою?
– Мой Бог не осуждает сокрушающихся и обращающихся к нему сердцем, но изглаживает их грехи со скрижалей судных, чтобы могли они войти вслед Ему в вечную радость.
Хорошо, утешно говорил Григорий. И утешно пели в храме греческом, куда однажды втайне пришла Ольга. Но не должно княгине следовать одному лишь голосу сердца. Должно голос тот проверять очами и разумом.
Тогда-то и собралась Ольга в самое дальнее свое путешествие. Вместе с братом Олегом, попом Григорием и большою свитою пустилась она через Понт Аксинский[2 - Черное море] к брегам неведомой Византии. Подобно тому, как некогда девочка Прекраса стремилась достичь на своей ладье дивного Ирия, так теперь стремилась к Царьграду могущественная княгиня руссов…
Царьград встретил гостей настороженно. Здесь слишком свежа была память славянских набегов, а потому новоприбывшим долго не позволяли сойти на берег – покуда не проверили все и всех находившихся на русских судах и не удостоверились в мирных намерениях путешественников.
Сама греческая столица потрясла Ольгу. Белые двух или трехэтажные дома с крытыми железом крышами и полукруглыми окнами, вымощенные белым мрамором и полудрагоценными камнями полы, стены, украшенные дивными мозаиками и росписями!.. Мебель из слоновой кости, украшенная золотом и драгоценными камнями… Перешептывались в свите княгини восторженно:
– Экое диво! Экое богатство!
Но Ольга не показывала своего восхищения, и без того приметила она, с каким надменным самодовольством посматривают на славянских «варваров» византийцы. Это превосходство хозяев ощущалось во всем. Даже в церемонии приветствия Императора, во время которой русская княгиня принуждена была стоять в ряду византийской знати. Ей разрешалось лишь приветствовать Василевса одним кивком головы, тогда как его подданные простирались ниц при его появлении.
Впрочем, вне пышных церемоний, столь обширных, что самому венценосцу пришлось писать о них книгу, дабы потомки ничего не перепутали, Император Константин оказался человеком весьма замечательным. В долгие часы общения он выучил русскую гостью игре в шахматы и поведал ей немало диковинного. Правитель величайшего на свете царства, он сам писал историю его и более бранного дела почитал книгу… А еще, как и все греки, обожал ипподром. Знатные люди Византии и даже сами Василевсы специально разводили лошадей для этих соревнований, которыми неизменно сопровождались все торжества. Вход на ипподром был свободен, и посетители делились на две или три противоборствующие партии, одетые в наряды разных цветов. Василевс и его приближенные наблюдали зрелище с высокой кафисмы[3 - Императорская ложа]. Победителей по итогам 24 заездов награждали золотом. Между заездами зрителей развлекали силачи и различные удальцы, ходящие на руках, глотающие ножи и факелы и поражающие иными диковинками.
Ипподром произвел на Ольгу сильное впечатление, но ничто не могло сравниться с восторгом, который испытала она, ступив по своды храма Святой Софии. Ничего более великого и прекрасного не видела в своей жизни русская княгиня! Огромность храма, чудесная красота и богатство его отделки – все приводило душу в неизъяснимое восхищение. Велик должен быть Бог, обитающий в столь великом чертоге! – мелькнула в голове восторженная мысль. И что такое все перуновы капища подле этого дива… А сам Перун – подле греческого Бога?
– Ваш Перун сделан из дерева вашими руками, а наш Господь вездесущ и создал всех нас, – говорил поп Григорий.
Однажды во время игры в шахматы Константин сделал Ольге предложение стать его женой. Мудрая и красивая русская княгиня, славная делами своими далеко за пределами своей отчины, завоевала византийского Императора без меча и огня… Велика была предложенная честь стать владычицей великой Империи, и сам Василевс был приятен сердцу Ольги, но не должно русской княгине оставлять своей отчины в пользу чужой. Как ни прекрасна была Византия, а уже стремилась душа домой. Что-то там без нее? Пора, пора завершать дивное гощевание… В гостях хорошо, а дома лучше.
Все же не хотелось обидеть отказом Императора…
– Стану я женой тебе, будь по-твоему. Но не должно христианскому правителю брать в жены язычницу. Станешь ли восприемником моим от купели крестильной?
Константин с большой радостью согласился исполнить желание будущей жены.
И, вот, еще одна церемония, пышностью своей затмевающая все иные! Сам патриарх крестил русскую княгиню под величественными сводами Святой Софии.
– Благословенна ты в женах русских, ибо оставила тьму и возлюбила Свет. Благословят тебя русские люди во всех грядущих поколениях, от внуков и правнуков до отдаленнейших потомков твоих! – возгласил он.
Крещением смываются все прежние грехи, новокрещенный все что наново родившийся – безгрешен и чист. Так хорошо, так легко стало на душе от этого чувства, и впервые обращалась Ольга с ликующей молитвой к истинному Богу. Теперь уже не Ольгой была она, а Еленой – в честь святой греческой царицы…
– Теперь мы можем венчаться с тобой! – воскликнул Император.
– Как же мы сможем венчаться, если крестному воспрещается Церковью жениться на крестнице, ибо отныне они все равно что близкие родственники? – ответила Ольга-Елена.
Константин пораженно развел руками, но затем улыбнулся:
– О, Ольга! Перехитрила ты даже меня!
«Обновися Русская земля Святым Крестом, его же приняла Ольга, благоверная княгиня», – крест с такой надписью подарил княгине патриарх. Она вернулась в Киев с богослужебными книгами, иконами и богатыми дарами. По возвращении Ольга основала церковь во имя святого Николая на могиле убиенного князя-христианина Аскольда… И лишь одного не сумела добиться она: обратить к Свету возлюбленного сына и удержать его в отчих пределах, столь рачительно возделанных ею. И оттого нет теперь подле нее, старой Ольги, опоры и защитника, и вновь вынуждена она одна противостоять жаждущим поживы супостатам.
Старуха Марфа все-таки заснула за чтением, и княгиня пожалела будить свою наперсницу. Тяжело опустившись на колени перед своими иконами, она трижды земно поклонилась:
– Господи Всемогущий, даруй мне разумения, как спасти внуков моих и град сей! Ослеп ныне разум старой Ольги, так наставь же меня, как быть!
***
Юные княжичи сердцем не очерствели еще и дружно поделились нехитрою снедью собственного обеда с Щукиным семейством. Щуку и сами знали они – он хотя и не молодечествовал в единоборствах, зато лучник был знатный, такому бы сам Семаргл[4 - Бог огня в славянской мифологии] подарил свои огненные стрелы!
– Вот, кабы мне те стрелы теперь! – мечтательно вздохнул отрок, отнеся еду матери и меньшим. – Всех поганых бы прочь рассеял!
– Сам-то что не ел? – спросил Первуша.
– Жирно мне княжескими яствами тешиться. Ничто, я себе мыша какого-нибудь изловлю. Чай, не помру, я хотя видом и хил, а крепок. А за мать благодарствую! И князьям кланяйся от меня земно. Пусть знают – во всякий час положит за них живот Щука.
Возвратясь в княжий терем, застал там Первуша немалое оживление. Созвала княгиня всех присных на совет. Заспешил и Первуша вослед прочим, притулился у самых дверей, с беспокойством ожидая: что-то будет?
Слово взял хмурый воевода. Описав бедственное положение Киева, он заключил, что самым наипервейшим делом нужно вывезти из города княгиню и княжичей, дабы не подвергать угрозе их бесценные жизни. Святослава с дружиной из дальней болгарской стороны не вскоре ждать, а в отсутствие его помочь может лишь немногочисленная рать воеводы Претича. Но рать та позади Днепра, а перед Днепром, отрезав от него Киев, раскинулись станом кочевники. Претич не может знать грозного положения Киева, а потому необходимо любой ценой донести до него весть.
Словно какая-то сила толкнула Первушу при этих словах. Сам не зная как, очутился он посередь горницы и воскликнул горячо:
– Я пойду! Я доставлю весть Претичу!
С этими словами юноша упал на колени перед княгиней:
– Зарница земли нашей! Княгиня пресветлая! Повели мне переправиться через Днепр! Я черняв, как кочевник, и язык их знаю с малых лет! Никто не заподозрит во мне чужака!
Старая княгиня поднялась с высокого, украшенного самоцветными камнями и золотом седалища. Величием исполнена была ее статная фигура и ее облачение: белая туника с изукрашенной самоцветными каменьями и медальонами бармой, шитый золотом алый плащ, белое, спадающее на плечи покрывало, обрамляющее строгое лицо, золотой венец – символ княжеской власти… Подойдя к крестнику, она положила руку на его приклоненную голову:
– Благословляю тебя, свет мой! Ступай и сбереги себя! Славные воины еще понадобятся нашей земле! Храни тебя Христос, сокол ясный! – с этими словами Ольга перекрестила юношу. А тот благоговейно поклонился ей в ноги, коснувшись челом бархатных алых сапог княгини.
Всхлипывала бабка, провожая внука на подвиг. С завистью смотрели на него юные княжичи и храбрые отроки. Все готовы были сами идти хоть в самое пекло – ради Киева и возлюбленной княгини. Но пошел он, Первуша, сын Дружинин.
Чтобы лучше сойти за печенега, юноша натер лицо, шею и руки сажей, обрядился в провонявшую конским потом одежду кочевника и залег подле тайного лаза под крепостной стеной, ожидая, когда спустится ночь. Едва начало смеркаться, рядом послышалось какое-то шевеление. Первуша молниеносно выхватил нож, но тотчас опустил его, признав в нежданном госте юркого Щуку.
– Ты почто здесь?
– По то! С тобой пойду, – отозвался отрок.
– Не пойдешь, – покачал головой Первуша.
– Почему? Мы же всегда с тобой вместе были! Как братья неразлучные! И на охоте, и на ристалищах, и…
– …и в играх в бабки… – подытожил Первуша. – Щука, здесь уже не игра. А у тебя мать больная и полная изба меньших. Ну как что с тобой? Кто о них попечется?
Нахмурился Щука, но не возражал. Худое, почти прозрачное лицо его, выражало не то досаду, не то обиду.
– К тому же, – продолжал Первуша, – ты не знаешь языка и лицом не схож на печенега. Ты не поможешь мне, вдвоем мы лишь скорее обратим на себя внимание.
Щука поскреб подбородок:
– Ладно, леший с тобой, ступай один. Но если что с тобой, я вместо тебя пойду, так и знай!
Первуша крепко обнял друга:
– Я постараюсь, чтобы тебе не пришлось этого делать.
Щука высвободился, протянул Первуше свой лук со стрелами:
– Пусть и не Семаргловы, но ты все ж возьми. Больше у меня ничего нет, сам знаешь.
Первуша знал. Этот лук подарил Щуке сам князь Святослав, когда тот, еще почти младенец, показал себя самым метким стрелком среди иных детей. Дар княжеский берег Щука, как великую драгоценность. Первуша замялся было, но друг сурово сдвинул белесые брови:
– Бери-бери! И пусть твой Бог тебе поможет!
Простившись с Щукой, Первуша проворно нырнул в неприметный оку лаз и через считанные мгновения был уже по ту сторону стены. От печенежского стана пахнуло на него жареным мясом – кочевники жарили на костре кабанью тушу. Юноша судорожно сглотнул слюну, стараясь забыть о голоде, и как ни в чем не бывало направился к вражеским шатрам, помахивая взятой с собой уздечкой. Он даже не помышлял таиться, напротив, нарочито приставал то к одному, то к другом печенегу, спрашивая, не видал ли кто его лошади. Кочевники разводили руками, советовали искать в степи и не обращали на лазутчика внимания, принимая его за своего.
Пожалуй, Первуша мог бы легко разделить с ними трапезу, не возбудив никаких подозрений. Но соблазнительная эта мысль была отвергнута им. Нужно было торопиться! Уже серебрился впереди в лунном свете могучий и невозмутимый Днепр! Еще несколько шагов и…
– Помогите! Помогите!
Этот жалобный, молящий вскрик заставил Первушу остановиться. Голос был ему знаком! Юноша обернулся и, вглядевшись в темноту, увидел двух поганых, тащивших в шатер отчаянно вырывающуюся полонянку. Хотя волосы ее были растрепаны, а рубаха изорвана, но Первуша узнал ее. Это была посадская девочка Добромила, с которой в детские годы случалось играть ему и ходить в лес по ягоды. Печенеги нашли на Киев нежданно, и оттого многие посадские люди не успели укрыться за крепостными стенами и были взяты в полон…
Пропадай моя голова! – мелькнула мысль, и в тот же миг первая Щукина стрела поразила одного из кочевников. Второй от неожиданности выпустил полонянку, и та опрометью бросилась к реке, а очередная стрела вонзилась в грудь ее мучителя.
Но уже заревел вражеский лагерь! Уже повскакивали от костров и выбежали из шатров заподозрившие ночное вторжение кочевники! Они ждали увидеть русских ратников, проникших в их становище с тем, чтобы перебить сонными, а увидели одного лишь отрока и насмерть перепуганную полонянку…
Схватив Добромилу за руку, Первуша бросился к Днепру:
– Господи, не выдай!
Крут и высок был берег великой реки, да не выбирать уже спуску! Бросились беглецы с крутояра в воду, а поверх их голов сплошной тучей засвистели вражеские стрелы!
Заплескалась вода окрест плывущих – это стрелы ударяли в нее, не достигая их. Первуша не видел, но знал, что уже спускают печенеги лодки на воду, чтобы броситься в погоню. Неужели конец? Неужели настигнут? Тогда уж лучше под воду, камнем на дно!
– Не могу больше… Отпусти… Я же тебя на дно утяну… – стонет изнемогшая Добромила.
И то сказать, не доплыть ей до другого берега, ни за что не доплыть… Обмирает бедная, виснет гирей на плечах своего спасителя… И впрямь только на дно и остается… Обоим…
Но что это? Уж не обманывают ли очи?.. Впереди полыхнули огни!
– Слышишь?! Слышишь?! Голоса! Это не печенеги! Это наши, русские! – захлебываясь кричит Первуша Добромиле, но девица не слышит его…
Из последних сил, рывками поднимая ее над водой, погреб юноша навстречу приближавшимся огням. Уже с двух сторон свистели стрелы, так часто, что иные сталкивались в воздухе. Но не попадали в беглецов, точно неведомая сила очертила им защитный круг. Луна сокрылась за тучами, и лишь огни на приближающихся челнах рассеивали мрак.
Первуша уже ничего не чувствовал и не слышал. Он пришел в себя лишь на берегу, не помня, как оказался в спасительном челне вместе со своей хрупкой ношей… Она сидела рядом, белая, как полотно, дрожащая, укутанная медвежьей шкурой…
– Ты из Киева? – спросил юношу седоусый богатырь, протягивая ему чарку разогретого на огне меда.
– Да, – ответил Первуша, жадно сделав несколько глотков. – Мне нужен воевода Претич!
– Я воевода Претич, – ответил богатырь. – И верь слову, никогда еще не видел такого чуда, как нынешней ночью. Заговоренный ты, что ли? Или оберег какой знаешь?
– Божья воля, – отозвался Первуша, – а оберег у меня один, тот, что княгиня мне на шею одела, – с этими словами он показал воеводе своей крест.
– Значит, в самом деле силен греческий Бог… – покачал головой Претич. – Тебя княгиня послала?
– Да. Она спрашивает, отчего не идешь освобождать ее.
– Рать наша слишком мала. Ждем, когда еще ратные люди подойдут.
– Нельзя дольше ждать. В городе не осталось припасов, на исходе вода, начинается мор. Еще несколько дней осады, и Киев будет отдан поганым!
– Я не могу одолеть печенегов столь ничтожным числом.
– Ты должен спасти княгиню и княжичей! Иначе как взглянешь в ярые очи Святослава, когда спросит он, что стало с его матерью и чадами?
