скачать книгу бесплатно
В прежние годы пределом мечтаний последнего был город Переяславль Южный, где сидел о ту пору все тот же Мстислав Изяславович. Однажды Глеб попытался взять Переяславль врасплох. Но князь Мстислав, узнав о его приближении, бросился к именитому богатырю Демьяну Куденевичу.
– Человек Божий! – сказал он ему, – теперь время Божией помощи и Пречистой Богородицы, и твоего мужества и крепости!
Демьян тотчас вскочил на коня и вместе со слугою своим Тарасом и пятью отроками выехал из города и напал на Глебову рать. Многие ратники пали в той схватке, и сын Долгорукого принужден был бежать от шести храбрецов под водительством одного чудо-богатыря. Он не успокоился на том, однако, упрямый младший брат. И пришел под стены Переяславля вновь – уже с половцами. На этот раз Куденевич выехал им навстречу один и без доспехов. И… обратил нападавших в бегство, изрубив многих из них. Сам, однако, был он также жестоко изранен. Когда умирающий Демьян вернулся в город, Мстислав прислал ему множество даров и обещал наградить целой волостью.
– О суета человеческая! – ответил богатырь князю. – Кто, будучи мертв, желает даров тленных и власти погибающей!
Эти слова Куденевича отчего-то особенно часто всплывали в памяти Андрея в последние месяцы…
Утвердив брата в Киеве, а сам оставшись во Владимире, он достиг желаемого. Сердце Русской Царства переместилось во Владимир. Отсюда распределял Андрей уделы между своими родичами, отсюда посылал свои рати, когда нужно было призвать к порядку зарвавшихся.
После Киева настал черед покорствовать Новгороду. Однако, поход на него оказался неудачен для Андрея. Рать его сына, Мстислава, была разбита, и многие суздальцы попали в рабство новгородцам. Поражение, однако, не остановило князя. Он прекрасно знал, что то, что не дается мечу, возможно добыть совсем иными средствами. Средством против Новгорода стал голод. Славящийся своим свободолюбием город зависел от привозного хлеба из низовских земель… Пути из них и перекрыл Андрей. Через несколько месяцев измученные голодом новгородцы принуждены были принять на княжение его ставленника.
Еще прежде привел Андрей к вассальной зависимости княжество Рязанское и захватил построенный новгородцами Волок Ламский, где отпраздновал свадьбу своей дочери Ростиславы с князем вщижским Святославом Владимировичем.
Расширяя свои владения, Андрей щедро наделял землями свою дружину. Именно ей надлежало стать новой знатью и опорой нового царства вместо прежних бояр. Это, само собою, весьма раздражало последних. Недовольство князей также росло день ото дня. Не привыкли Рюриковичи, чтобы один лишь главенствовал над ними. Это в Византии и иных царствах – царь один, а на Руси всякий потомок Рюрика – царь. И нет у тех царей заботы большей, чем отстаивать друг от друга и умножать собственные права…
Хоть и надломил Андрей эту пагубную традицию, став собирать Русское Царство (а именно единым Царством, а не сборищем уделов виделось оно ему) и понизив значение Киева, а как же далеко еще было для преодоления ее! И нескольких жизней мало на то, не то что жалких лет оставшихся… Таят они эти лета, как та свеча у образа Богородицы… Еще немного, и угаснет огонь навсегда…
Князь затеплил у образа новую свечу и прислушался. Из-за двери до его слуха донесся явственный шорох.
– Кто там? – позвал Андрей.
– Порфирий, – раздался голос.
Однако, голос этот не похож был на Порфирия. Князь насторожился и, сделав шаг к двери, произнес:
– Врешь ты мне, кто бы ты ни был. Голос моего Порфирия я знаю.
В тот же миг сорванная с петель дверь с грохотом рухнула к ногам Андрея, и из тьмы ее проема ощетинилось несколько мечей и копей.
– Ты прав, князь, это не Порфирий, это смерть твоя! – воскликнул один из убийц, в котором князь тотчас узнал Петра Кучковича.
– Ах вот как! – князь с юношеской легкостью отскочил назад. – Нечестивцы! Пришли убить меня, как дикого зверя, в Божием храме?! Попробуйте же!
Убийцы бросились на него, но Андрей, обрушив им под ноги подсвечник и воспользовавшись темнотой, успел увернуться от ударов. Между тем, святотатцам показалось, что они схватили его. Рев, ругань, стоны огласили святые стены.
– Я поймал его! – раздался торжествующий вопль Якима.
Кого-то кололи и рубили… Вот, зажегся огонь… На полу лежал растерзанный боярин Захария.
– Прости… прости, князь… – хрипло прошептал он. – Иуда я… Поделом мне…
– Но где же Андрей?! – вскричал Петр, озираясь.
– Вот он! – пронзительно возопила Улита, указывая на мужа, стоящего у предела, где прежде хранился меч Святого Глеба. Меча больше не было, и Андрей понял, что это конец. Он стоял, сложив руки на груди, и спокойно взирал на надвигающихся убийц.
– Улита, Улита, – вздохнул князь. – И ты здесь! К чему уподобились вы Горясеру[7 - Убийца Святого князя Глеба, совершивший его по приказу старшего брата Глеба, князя Святополка Окаянного.]? Или слава окаянного Святополка прельстила вас? Хотите, как и он, вовеки-вечные быть проклятыми и на небе, и посреди людей? Господь отмстит вам за кровь мою и за неблагодарность к милостям моим.
– Довольно, князь! – воскликнул Яким, занося меч. – Ныне твои речи не спасут тебя!
– Убейте его! – завизжала княгиня, дрожа всем телом, обезумев от ярости. Страшен был смертельно бледный лик ее в этот час, страшным огнем горели омуты-глаза. Дьявол жил в душе этой несчастной женщины, дьявол сделал чертог себе из ее сердца, а теперь правил ею, как бессловесной рабыней.
Градом посыпались удары на безоружного Андрея. Он упал на пол, успев перекреститься:
– Боже, прости им, не ведают бо, что творят!
Крепкое тело дал Бог возлюбившему его князю. И еще более закалилось оно в боях. И, вот, израненное мечами и копьями, не желало разлучаться с душой… Убийцы ушли, считая дело свершенным, но убитый еще не был мертв. Князь очнулся от холода и боли и встретился взглядом с очами Богородицы.
– Нешто снова милуешь меня, Чудотворица?..
С большим трудом Андрей поднялся на ноги. Убить и то не могли, безумные… Шатко двинулся слабеющий князь к двери, попутно взяв и затеплив свечу. У порога лежал в луже крови боярин Захария. Андрей перешагнул через него, а за дверями нашел еще одно тело – своего любимого отрока, Порфирия. Злодеи зарезали его спящего, чтобы он не успел предупредить своего господина. Князь поцеловал холодное чело юноши, пробормотал заупокойную молитву. Теперь он был совсем один, и неоткуда было ждать помощи.
Может, прав был Кузьма, и не стоило отсылать его? Хоть одна душа верная осталась бы подле. А иначе поглядеть – жив останется Кианин, не сгинет понапрасну, как несчастный Порфирий. Славно сражаться с врагом открытым! Славно сшибиться силами в бою жарком! Даже если враг многократно сильнее – больше чести и славы в том! Но беда, когда враги человеку – домашние его. Против них бессилен меч и вся ратная доблесть…
Жизнь теплилась, и старый воин не хотел сдаваться без борьбы. Храм был заперт снаружи, но оставалась малая колокольня… Подняться на нее и ударить в набат! – озарила спасительная мысль. Пусть весь город услышит и сбежится на зов своего князя! И тогда он будет спасен!
Эта надежда придала изнемогающему Андрею сил, и он пополз, хватаясь цепенеющими руками за стены и ступеньки, наверх. Долгим было это восхождение, слишком долгим… Время от времени силы оставляли князя, и тьма заволакивала его сознание. Когда была преодолена половина пути, он вновь услышал внизу шум. Убийцы возвратились к своей жертве! По громким голосам было ясно, что они уже отпраздновали свое злодейство, и теперь сильно пьяны.
– Его нет! – пронзил тишину взвизг Улиты.
– Пропали наши головы! – ахнул Петр. – Ищите его! Он не мог уйти далеко!
– Правда, господин! Отсюда некуда уйти, – донесся вкрадчивый голос ключкаря Анбала. – Мы найдем его! Взгляни себе под ноги, господин – эти кровавые следы укажут нам путь!
Андрей, слыша это, глубоко вздохнул, поняв, что на сей раз чуда не случится. В узкое окно, напротив которого лежал он на холодных ступенях, струился равнодушный ко всему лунный свет. Когда бы свет зари напоследок узреть… Но нет, не бывать утешению этому. Топот спешащих на зло ног быстро приближался. Вот, блеснули из темноты факелы, показались искаженные страхом и злобою лица.
– Что, – спросил князь, – понадобился хмель вам для храбрости, чтобы убить мертвеца? Ну же, довершайте начатое! Господи, ныне отпущаеши раба Своего!
Первый удар меча отсек поднятую для крестного знамения руку. Последнее, что увидел гаснущий взор боголюбивого князя – копье в руках его жены, которое занесла она над ним, чтобы пронзить его грудь.
_______________
Шесть дней продолжались грабежи и бесчинства, устроенные во Владимире Кучковичами. Кузьма Кианин, вернувшийся в город, нашел тело своего князя, выброшенное на растерзание зверям, и отнес в церковь, где три дня дожидалось оно отпевания.
Тем временем к городу подошли братья Андрея, Всеволод и Михаил. Они жестоко покарали безумных убийц князя. По преданию, нечестивцев живьем зашили в рогожные кули и бросили в Поганое озеро.
Когда настало отрезвление, горько восплакали жители о своем убиенном князе. Прах его был торжественно погребен в выстроенном им Успенском соборе, где честные мощи прославленного Русскою Церковью святого благоверного князя Андрея хранятся доселе.
НЕОБОРИМЫЕ
(Герои земли Рязанской)
Сын Чингизхана ларкашкаши Бату пришел на Русь. Его несметным тьмам уже покорились строптивые половцы и волжские булгары. Взор же предводителя татарского войска устремлен был дальше – Золотая Орда желала распространить свое могущество не только на Азию, но и на Европу. Не только свои ордынцы составляли Батыево полчище, пополнил его и китайский осадный тумэн[8 - Полк]. И не было числа захватническим ратям…
Проезжая по татарскому становищу, расположившемуся на реке Воронеж, скорбел сердцем князь Федор Юрьевич. Страшная сила нашла на землю Рязанскую! Куда ни поворотись – до самого горизонта простираются шатры ордынские, дымят зловеще костры. Стотысячное полчище черной тучей наползло на Федорову вотчину и изготовилось поглотить ее безо всякой жалости. И чем отвратить это бедствие? Как защититься от такой бесчисленной силы?
Когда прислал Батый своих послов к отцу Федора, великому князю Рязанскому Юрию Ингваревичу, и потребовал десятину от всего достояния княжества, призвал отец в помощь родича своего – великого князя Владимирского Георгия Всеволодовича. Но тот не пришел на зов. И даже людей не послал на подмогу, надменно решив сам встретить и разгромить татарское войско. Не думал несмысленный гордец ни о том, что в одиночку нельзя противостоять столь несметной силе, ни о том, сколько крови христианской может быть понапрасну пролито из-за его намерения дождаться врага в стенах родного города. Не дождавшись помощи понял Юрий Ингваревич, что лишь на себя и братьев своих может рассчитывать он в защите Рязани. Тотчас явились по зову его другие Ингваревичи – Давыд, Глеб и Олег, а также окрестные князья. Посовещавшись, порешили отец с дядьями, что не имея сил бороться с великой татарской тьмою, должно пощадить русские жизни и откупиться от злодея Батыя богатой данью, какой бы он ни потребовал. С тем решением и снарядили к всесильному ларкашкаши Федора Юрьевича, наказав не жалеть ни даров, ни обещаний, ни слез, вымаливая пощаду для Рязанской земли.
– Знаю, сын, тяжко и нестерпимо будет сердцу твоему унижаться перед проклятым нечестивцем, – говорил отец. – Но иного выхода нет у нас для спасения наших людей. И я, привыкший сражаться мечом и копьем, теперь склонил бы мою седую голову перед безбожным ханом и рыдал бы в ногах у него – лишь бы пощадил он нашу землю! Ты знаешь, какова будет участь Рязани, если нам не удастся умилостивить агарян. Дотла сожжены будут города и веси наши, избиты и старики, и младенцы. В крови утопит хан землю нашу! – при этих словах голос князя дрогнул. – Спасение тысяч невинных стоит нашего унижения… И никто не посмеет поставить нам в вину маломужества. Мы одни, Федор. Одни против стотысячного полчища! Если бы речь шла обо мне, о тебе, о войске нашем, то, клянусь, я предпочел бы принять бой – пусть и безнадежный! Мы погибли бы с честью, как воины, а не скулили бы псами перед безбожником. Но за нами наши матери, жены, чада… Наши люди… И их мы должны защитить. И потому знай, что не на позор отправляю тебя, а на подвиг! Спасение Рязани – в твоих руках! Пред ханом будь смирен, укроти сердце, плачь, кланяйся в ноги проклятому злодею, но вымоли мир! Иначе все мы погибнем.
Смиренно слушал Федор наставления отца, заранее стесняя пылающее гневом против безбожных захватчиков сердце. Он, рожденный для подвига ратного, с младенческих лет навыкший к стремени и мечу, должен был кланяться погаными, лизать вражий сапог покорным псом! Что может быть хуже этого?! И все же понимал молодой князь: отец и дядья правы. Для гордости своей предать истреблению и поруганию всю Рязанщину – дело несмысленное и греховное.
– Лучше унизимся теперь, дабы потом, сохранив людей, в свое время отплатить поганым за наши слезы! – при этих словах глаза Юрия Ингваревича блеснули. Старый воин не смирился, склоняя выю ныне, он уже мечтал и жаждал того часа, когда русские рати окажутся достаточно сильны, чтобы сразиться с Батыем. Сразиться и не повторить горького позора Калки, на брегах которой татары впервые разгромили русское войско, ослабленное и разрозненное княжескими распрями, и с той поры грабили Русскую землю, не зная удержу в алчбе и жестокости.
– Я сделаю все, как ты повелел, отец, – пообещал Федор Юрьевич. – Поклонюсь ныне – с тем, чтобы поквитаться потом.
Горько плакала княгиня Евпраксия, узнав, что возлюбленный супруг ее отправляется с посольством к Батыю.
– Феденька, свет ты мой, сокол ясный, не езди к поганому, Христом Богом молю тебя! Не вернуться тебе живым оттуда! А что же тогда со мной да с сыночком нашим станется?!
Младенец – уже богатырь! – крепко спал в своей колыбели, невзирая на громкие рыдания матери. «Добрый воин будет!» – с отеческой гордостью подумал Федор, обнимая трепещущую жену:
– Полно, голубка моя! Почему я не должен вернуться? Я ведь еду с миром, с богатой данью да обильными слезами. Унижаться еду, а не воевать…
– Нет, Феденька, – покачала головой Евпраксия. – Я тебя униженным представить не могу. Ты воин, ты не сможешь целовать ханский сапог. Поэтому ты не должен ехать! Упроси отца переменить решение! Пусть поедет кто-нибудь из дядьев твоих! Но не ты! Не ты! Твое сердце не стерпит поругания!
– Что же я, по-твоему, Ксюша, щенок какой неразумный, что только лаять и драться годится? – рассердился князь. – Я наследую отцу моему, а потому мой долг ехать к хану и защищать наших людей от погибели. И в числе их – нашего сына и тебя! Если я не поеду, Батый придет сюда и сотрет с лица земли этот город и всех в нем! Ни одна плоть не спасется!
– Пусть поедет кто-нибудь другой!.. – вновь отчаянно застонала княгиня, бессильно роняя голову на руки.
Федору было бесконечно жаль жену. Они обвенчались совсем недавно, и всякий мог позавидовать молодому князю, ибо не было девицы прекраснее, чем Евпраксия. Никогда еще природа не создавала такого чуда. Разве что в древние времена, о которых сохранились записанные учеными греками предания… Даже теперь, в великом горе своем, была она прекрасна. Настолько прекрасна, что разом унялась явившаяся в душе досада при одном лишь взгляде на нее.
– Касаточка моя, лебедушка, радость! Я клянусь тебе, что возвращусь живым и невредимым! – заговорил князь горячо, покрывая поцелуями лицо и руки жены. – И с миром, столь необходимым нам! А ты молись, молись за меня крепко!
Прояснилось лицо любимое, обвились вокруг шеи Федора лебединые руки, белые, нежные. И в полумраке ночном зашептал дрожащий голос – о любви, о том, что никакая сила не разделит их, что соединенные Богом они навеки единое целое и в жизни, и в погибели… И князь отвечал тем же. Что еще мог отвечать и обещать он исполненной ужасом предстоящей разлуки женщине, когда до разлуки этой оставалась лишь ночь – их последняя ночь вместе?..
В посольство Федор Юрьевич отправился с большой свитой и богатыми дарами – везли хану все, что только могли собрать в кратчайший срок, дочиста опустошив рязанскую казну. Но воочию увидев несметность татарских полчищ, впервые содрогнулся молодой князь – этакой стае мало будет привезенной дани! Придется обещать еще. И много обещать! Что ж, Федор пообещает. Все рязанцы пожертвуют последний грош, если речь будет идти об их спасении. И так соберется необходимое. Надо лишь уговорить Батыя дать немного времени на сбор дани…
Ларкашкаши принимал русского князя в богатом шатре. Сразу зарябило в глазах от обилия золота и самоцветных камней, которыми было осыпано буквально все – одежды, оружие хана и его приближенных, стол, на котором он восседал, посуда и прочее. Хан словно нарочно тыкал в глаза своим богатством, желая показать посланнику, сколь ничтожны в сравнении его дары. И то сказать: что может дать Рязань разбойнику, только что проглотившему половцев и Волжскую Булгарию?..
– Что, князь, изведал ли ты силу мою? – усмехались с издевкой маленькие злые глаза ларкашкаши.
– Изведал, – поклонился Федор. – Велика и непобедима сила твоя!
– Правду ты сказал, непобедима. И вся Русь скоро поймет это! Вся Русь будет под сапогом моим!
Эта наглая похвальба ожгла сердце князя, но он не подал виду, смиренно слушая ханские речи.
– Я понимаю, что дары, нами привезенные, ничтожны для твоего величия, но в самом скором времени мы соберем много большую дань для тебя. Дай лишь малый срок на то!
– Соберешь, непременно соберешь! – кивнул Батый. – И срок я дам твоему отцу.
– Безгранична милость твоя! – воскликнул Федор, удивляясь легкости, с какой согласился хан на мольбу Рязани. Но ларкашкаши, между тем, продолжал:
– Есть, однако, и у меня условие.
– Мы исполним все, что ты потребуешь!
– Правильно говоришь. Так и должно говорить рабам, – одобрил Батый с издевкой, от которой князя бросило в жар. – Вы хотите, чтобы я не разорял вашу землю. Чтобы я и мои люди стояли на месте, покуда вы соберете дань. Я и мои люди готовы стать здесь на отдых перед дальнейшим походом. Но ведь ты сам воин, и понимаешь, что нужно воинам в дни отдыха от сражений, не так ли? Обильная еда, вино… – хан помедлил. – Это все есть у нас.
– Что же еще нужно твоему величию?
– Женщины, – прищелкнул языком ларкашкаши, и окружавшие его вельможи расхохотались вслед за ним.
Федор побледнел. Он робко понадеялся, что хан лишь жестоко глумится над ним, но тот был серьезен.
– Дайте нам жен и дочерей ваших на ложе, и мы дадим вам время на сбор дани и не тронем вашей земли. Я слышал, княже, что о жене твоей идет слава, будто бы нет женщин краше нее. Это большое богатство, княже! Им многое можно покрыть! Дай мне изведать красоту жены твоей, и я буду милостив к твоей земле!
При этих словах кровь бросилась князю в голову. Этот поганый богомерзкий злодей требовал у него для блуда его возлюбленную княгиню, жену, мать его сына! Вскинул Федор гордую голову и, прямо глядя в насмешливое лицо хана, воскликнул:
– Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь! – он схватился было за меч, но тотчас был повергнут на землю батыевыми слугами, а с ним и все бывшие в его свите.
Ларкашкаши сошел с трона, приблизился к простертому на земле, скрученному по рукам и ногам князю, схватил его за волосы:
– Ты глупый человек, ты не ценишь и не умеешь распоряжаться своим богатством.
Федор со злобой плюнул в лицо хана:
– Никогда тебе не знать жены моей!
– Посмотрим! – зло усмехнулся Батый, утирая лицо и распрямляясь. – Убейте их, – небрежно бросил он своим слугам. – А тела бросьте на растерзание зверям. Завтра идем на Рязань! Слышишь, княже?! Завтра мы возьмем все то, что вы не пожелали дать нам добром! Завтра мы будем владеть и землями вашими и женами!
Ничего не успел ответить на то князь Федор Юрьевич. В тот же миг обрушились на него удары татарских мечей и копей.
***
Южная вежа[9 - Башня] выше иных возносилась над Рязанью, с нее, как на ладони, видны были окрестные пространства. В этот час еще тихи и незыблемы были они – быть может, последние мгновения доживая в мирной неге замешкавшегося декабрьского рассвета. Но земля уже слышит чутким слухом своим топот копыт тысяч вражеских коней, уже готовится принять в себя верных своих сыновей, как приняла войско князя Рязанского…
Много лет служил воевода Яромир Юрию Ингваревичу, начав службу еще при его отце, и горько было ему, когда князь, уходя на битву с погаными, оставил его с запасным полком в Рязани, завещав беречь город и матушку свою, старицу-княгиню Агриппину Ростиславовну… Мужественный и благородный князь Юрий стоически встретил страшную весть о гибели сына. Но жестокой скорбью полнилось сердце его от сознания тех ужасов, что шли теперь на его землю, и которых не осталось отныне способов отвратить. Князь Михаил Черниговский, к которому послан был за подмогой Ингварь Ингваревич, находился непоправимо далеко. И если бы даже решился он в отличие от князя Владимирского выступить в поход, то уже никак не мог успеть ко времени.
Не желая ждать врага в городе, Юрий Ингваревич собрал все свое войско и вместе с братьями выступил к реке Воронеж, дабы сойтись в единоборстве с вражескими тьмами и… погибнуть с честью, как и надлежит воину. Иного исхода не мог чаять ни князь, ни его сродники и ратники.
– Избавь нас, Боже, от врагов наших! – возгласил Юрий Ингваревич, выезжая пред свое войско. – И от подымающихся на нас освободи нас, и сокрой нас от сборища нечестивых и от множества творящих беззаконие! Да будет путь им темен и скользок! Государи мои и братия, если из рук господних благое приняли, то и злое не потерпим ли?! Лучше нам смертью жизнь вечную добыть, нежели во власти поганых быть. Вот я, брат ваш, раньше вас выпью чашу смертную за святые Божие церкви, и за веру христианскую, и за отчину отца нашего великого князя Ингваря Святославича!
В Успенском соборе служило духовенство напутственный молебен, и бесслезная, величественная старица Агриппина благословляла сыновей в последний поход. Князья Ингваревичи и их войско уходили на смерть, и это сознавали все, кто провожал их, собравшись на высоких тарасах[10 - Крепостные стены]. Среди них был и Яромир. И как теперь стояло перед взором последнее видение своего князя. Вот, остановилась высокая фигура его, солнце серебрит в одну ночь после гибели сына поседевшую голову, плещется над ним алый стяг с ликом Спаса Нерукотворного. Проходит мимо князя его верная рать, а сам он в последний раз взирает на свой город, крестится на его купола, прощаясь навеки…
Лишь 700 человек возвратилось из того похода. Остальные остались лежать у реки Воронеж, порубленные татарами, или были пленены ими. Пали в бою и все князья Ингваревичи.
Хотя дорого продали рязанцы жизни свои, сражаясь, как львы, и забрав с собой много больше нечестивцев, но это ничуть не облегчило положения Рязани, оставшейся без своих защитников. Яромир сознавал, что спасти город может лишь чудо. Оставалось одно – по примеру павших продать свои жизни как можно дороже, истребив сколь можно больше поганых. И продержаться как можно дольше – ну, как умилостивится Господь, и явится на выручку князь Черниговский? Или же, узнав о битве при Воронеже, очнется и поспешит к Рязани князь Владимирский?
Все свои знания, все умение вложил старый воевода в укрепление города к грядущей осаде. Рязань была сильнейшей крепостью Руси. С одной стороны ограждена она была крутым берегом Оки, с которой невозможно было вести штурм. С других трех сторон город был окружен земляным валом в 9 мер высотой и в 25 шагов шириной, со рвом спереди. На валу высились мощные тарасы, двойные стены из дубовых бревен – с землей и камнями между ними. Тарасы соединялись высокими вежами, выступающими вперед для удобства обстрела атакующих. Внутри крепости располагался еще один вал и тарасы, окружающие детинец[11 - Центральная часть города].
Тарасами-то и занялся Яромир в первую очередь, велев залить их водой, которая в декабрьскую стужу тотчас заковала стены в ледовый панцирь. Однако, стены и орудия не спасут, если некому будет оборонять их. Оставив запасной полк в 500 гридней и имея еще столько же, воевода призвал на защиту города простых жителей. Лучшими после гридней воинами были охотники-медвежатники и лесорубы. Но спешили вступить в ополчение все, кто мог носить оружие: от отроков до стариков. Немалое пополнение составили и крестьяне, оставившие свои посады и укрывшиеся в крепости. Разбитые на сотни и десятки ополченцы вооружались мечами, дубинами, луками, топорами, копьями и занимали отведенные им Яромиром позиции.
Не отставали от мужчин и женщины. Они не могли биться с врагом мечами, но могли помогать воинам на крепостных стенах, втаскивая тяжелые камни для метательных орудий, варя смолу, опрокидывая котлы с нею на головы штурмующих… В обезлюдевшей Рязани лишних рук оказаться не могло, и в помощь годились даже слабосильные.
Несколько дней шла лихорадочная работа, и, вот, донесли дозорные, что приближаются Батыевы тьмы, выжигая все на своем пути. Пустошь и дымящуюся золу оставляли после себя поганые, ничего и никого не щадя. В ожидании врага старый воевода прошел в Успенский собор, где денно и нощно молилась осиротевшая княгиня Агриппина. Она и теперь, несмотря на лета свои, стояла на коленях пред образом Николая-Угодника. Выцветшие глаза ее, прежде ярко зеленые, прекрасные, были сухи. Спокойствие этой женщины, потерявшей почти всю семью, поражало и восхищало. Но, может, от того так спокойна была она, что знала – разлука будет совсем недолгой?
