Этажи. Небо Гигахруща

– Это правда? – спросила как-то Инга, вяло ковыряя любимое лакомство. В ту смену аппетит к ней совершенно не шел. – То, что вы тогда сказали. Когда они получат ребенка… просто избавятся от меня?

Артем и сам не знал, куда деваются матери подопытных, не знал об этом и Павлютин. Спрашивать у чекиста было бесполезно. Стоило ли снова пугать своими догадками женщину на таком сроке? Однако, отметил он, Инга сказала «они», не «вы». Уже хорошо.

Молчание его Инга растолковала по-своему, помрачнела лицом. Не стала доедать, пришлось унести с собой практически нетронутую банку. Вопрос, которого Артем так ждал, но одновременно боялся, вонзился ему меж лопаток в последний момент.

– Вы мне поможете?

А часом позже на объект прибыл с проверкой чекист.

***

Интерна лучилась жизнерадостностью и с любопытством оглядывалась, неустанно качаясь на носках. Под ее ногти забилась серая бетонная пыль. Томик угрюмо поглядывал на взрослых, откусывая по кусочку от торчащей из рукава нитки, то дергал плечом, то крутил головой, словно его донимали чьи-то невидимые касания. Будь активен его нейростимулятор, мальчик явно предпочел бы провалиться сейчас сквозь пол.

Артем еще никогда не видел детей так близко. Никто на них не цыкнул, не заставил стоять ровно. Белые, как известь, воспитательницы вытянулись в ряд, прилипнув к стене.

Павлютин монотонно зачитывал доклад – прямо здесь, посреди коридора; чекист отказался идти в кабинет или командирскую и хотя бы присесть. Слушал с каменным лицом, возвышаясь над руководителем проекта на целую голову. Даже ликвидатор, ожидающий чуть позади, уступал ростом этому гиганту.

Тарасов взволнованно переглядывался со своей командой. Если не считать Инги, персонал всего объекта был в сборе.

Павлютин перестал читать, и на несколько мгновений повисла тишина, такая герметичная, что, казалось, ее и сиреной не пробить.

– Как я понимаю, от цели проекта мы все еще далеки, – заметил чекист.

– Ну, не скажите, – принялся оправдываться Павлютин, – с нейростимуляцией дети куда лучше контролируют свои способности. Есть предположение, что загвоздка в камнях. Отчего-то они не обладают… эффектом, на который мы так рассчитывали. Похоже, изобетон в них не так стабилен, как мы думали, и все же подвержен замедленному распаду…

Павлютин посмотрел на Артема в ожидании поддержки, и тот заставил себя кивнуть.

– Ну так разберитесь, – выплюнул чекист раздраженно. – У вас тут целый специалист по камням! Когда испытания на ЗВС?

– Они еще не готовы… – сказал Артем.

– Нужно еще время, – добавил Павлютин.

– Время, время… Нет у вас времени, товарищи. Кончилось! По ложечке вы его черпали да вычерпали без остатка. Вместе с моим терпением. Сказать, как я вами разочарован, значит ничего не сказать. Сама Партия в вас разочаровалась!

Смысл его последних слов не поняли бы разве что дети, на остальных он обрушился роковым приговором, тяжелым прикладом выбил воздух из легких. Павлютин сдавил двумя пальцами переносицу и зажмурился – можно было подумать, что так он сдерживает слезы. После услышанного никто не осудил бы его за слезы.

– Сосредоточьтесь, – продолжил чекист как ни в чем не бывало. – Два бесполезных образца – ровно на два больше, чем нам нужно. Я хочу, чтобы вы сфокусировались на ком-то одном. А если вам нужна помощь с выбором…

И кивком головы он показал ликвидатору на Томика.

– Застрели.

Рука существа в противогазе – человеком его звать у Артема не получалось – будто жила своей жизнью, отдельно от тела. Одним плавным движением расстегнула кобуру и достала пистолет, толстый палец в черной латексной перчатке отвел курок. Томик не двинулся с места, а вот Интерна вцепилась в него обеими руками. Ее испуганные, непонимающие глаза смотрели прямо в дуло.

– Нет, – поправил себя чекист. – Ее.

Ствол сдвинулся чуть ниже и правее. Воспитательницы лишь сильней вжались в стену, когда Артем шагнул на линию огня.

– П-перестаньте.

– Не уверен, что это необходимо… – хрипло начал Павлютин, но чекист на него даже не глянул.

– Отойди, Гарин. Свой патрон ты еще не отработал.

Голос его заледенел вместе с переходом на ты.

Кто-то ухватил за локоть, потянул. Павлютин.

– Ты чего творишь? – зашипел в ухо.

Пистолет целил Артему в грудь. Отойди, Гарин.

– Оставить одного ребенка без отца, чтобы на секунду продлить жизнь другому. Умно-о… Как это называется, ученый подход?

Артем открыл было рот, но ответить не смог. Он задыхался, перед глазами все плыло, лишь пистолет оставался четким, настоящим. В отличие от руки, что его держала, – дальше запястья сплошное размытое пятно. Отойди, Гарин.

Ноги пока еще держали крепко – их как из бронзы отлили – и Павлютину не удавалось сдвинуть его ни на миллиметр.

– Не дури, кандидат! Я твой начальник, и я велю тебе немедленно…

Подумалось, что ствол, должно быть, холодный. Что пахнет металлом и оружейным маслом. Артем никогда не видел людей, в которых стреляли, но сейчас ясно представил, как свинцовый сердечник в латунной рубашке летит ему навстречу, летит калечить и убивать, как кинетическая энергия гонит пулю сквозь плоть – рвать вены и артерии, крошить хрупкие кости… Да отойди же ты, Гарин!

Павлютин, хитрец, поставил подножку, и вдвоем они растянулись на полу.

Чего Артем не представлял, так это грохота, многократно усиленного эхом коридора, с каким выстрел разорвет его барабанные перепонки. Что-то мелкое шрапнелью полоснуло по щеке. Писк в ушах перекрывал воющих воспитательниц, хирурги согнулись к самому полу, прикрывая руками головы. Павлютин куда-то уполз.

Дети стояли на том же месте.

Пуля вошла в бетонный столб высотой чуть больше метра, расколов верхушку. Все вокруг засыпало серой крошкой.

Ликвидатор прицелился снова, чуть отклонившись, но чекист его остановил.

– Любопытно, – сказал, изучая преграду, которой секунду назад там не было. Которая выросла со скоростью пистолетного бойка. – И кто из вас это сделал?

Дети ему не ответили. Интерна беззвучно рыдала, уткнувшись Томику в грудь, а тот исподлобья следил за ликвидатором. Артем узнал выражение этих глаз.

– Семисменка. – Чекист посмотрел на ученых сверху вниз. – У вас семисменка, чтобы все подготовить. Потом мы заберем детей тренироваться в ликвидационный Корпус, там их способностям найдут применение. Если не хотите махать граблями вместе с ними, работайте.

Оглушенный Павлютин только и мог, что открывать рот и ковыряться в ушах. Артема начало рвать бурой слизью.

Чекист в сопровождении ликвидатора отправился к выходу, но вскоре вернулся с тряпицей в руке.

– Совсем забыл, – сказал он, разворачивая ткань. – Если у вас проблемы с камнями, используйте этот. Не спрашивайте только, где Службе быта пришлось ради него побывать.

И протянул металлический браслет со сверкнувшей крупицей алмаза. Тот самый, что Томик смыл в унитаз.

– Вы меня услышали. Семисменка!

X

Как он там говорил, «по любому вопросу»? Сам напросился.

Шилов если и удивился позднему визиту, то виду не подал. Куда больше его впечатлили принесенные Артемом баночки бурого и бутылка «Краснознаменской». Стол собрали быстро, по такому случаю хозяин даже постелил свежую газету. Жил он один.

Выпили по первой. Шилов откинулся на стуле и блаженно закатил глаза, закусывать не спешил. Задымил папиросой с обманчивой безмятежностью, на самом деле слушал он крайне внимательно, ни разу не перебив.

Артем, подражая чекисту, говорил скупо и только по делу, стараясь при этом прощупывать взглядом выражение лица напротив. Но так ничего и не разобрал за густой щетиной и приспущенными веками. Хорош Шилов, хоть в разведку посылай.

Разлили по третьей.

– Не знай тебя, дружище, решил бы, что тебя особист подослал. С такими-то разговорами.

– А ты меня знаешь?

– Немного.

Артем разогнал дым у себя пред носом, и следующий вопрос сам скакнул ему на язык:

– Почему ты меня тогда не попросил? Пронести таблетки. Ты мог просто попросить.

– А ты бы на моем месте попросил?

– Ну, если все объяснить как следует…

Шилов ждал, улыбаясь.

– Нет, не попросил бы, – сдался Артем.

– Слушай, я ведь хорошо умею людей видеть. Честных и подлецов. А стукача и вовсе хоть в темноте… – Шилов приложил палец к глазу. – Такой вот у меня дар. И под пиджаком твоим я человека порядочного сразу приметил, только его еще вытащить было надо.

С проржавевшего крана капала вода, выстукивая по дну перевернутой кастрюли, моргала висевшая на пыльном проводе лампочка. Весь линолеум на кухне покрывали заплатки, как старые шрамы; стоило задеть их неаккуратным движением стула – и сквозь дыры просвечивал голый бетон. Откуда только берется та самая порядочность среди всей этой разрухи, как просачивается в умы и души, почему одни носят ее медалью на гордо выпяченной груди, а другие прячут под пиджаками, белыми халатами и кевларовыми комбинезонами – вот Загадка, которую стоило бы изучать в НИИ.

– А по вопросу твоему… – Шилов замялся, почесывая макушку. – Оно-то, конечно, нетрудно, человека в Гигахруще спрятать. Куда сложнее пристроить его потом в жизнь общественную. Тут понимать надо: человеку без документов существовать строго воспрещается. Нет бумаг – нет работы, нет работы – нет пайка. Любой донос от подозрительного соседа, любая случайная проверка документов на распределителе… Объяснять, думаю, без надобности.

– Совсем, значит, никак? – спросил Артем упавшим голосом, разглядывая свой стакан. Водка не лезла в горло.

Шилов пустил ноздрями дым и хитро прищурился.

– Не гони ты, есть вариантик. Бабушатник, слыхал про такое? Берется бабка – чем дряхлее, тем лучше, и чтобы обязательно одна жила. И подселяется к ней… новосел. Он ухаживает за ней, моет там, с ложки кормит, одевает, на распределитель бегает. А она взамен ему жить с собой позволяет и не треплет лишнего. Если хорошая попадется, то и биоконцентратом с пенсии поделится. Бабкам, знаешь, многого не надо. Соседям говорят, мол, родственница из далекого килоблока приехала. Специально за бабулей ухаживать. Если сложится, никто копать не станет.

– И много так протянуть можно, бабку объедая?

– Да ты дальше слушай. Есть в Гигахруще умельцы, которые с документами подсобят. Берут недешево, предупреждаю! И работают не быстро. Слишком много инстанций надо обойти, слишком много рож умаслить… сплошная волокита, мать ее так. А пока можно работенку на стороне подыскать, на фермах вон постоянно рук не хватает. Духота, сырость, плесень, сапоги до жопы, сам понимаешь. Если с начальством подфартит, закроет на время глаза, что без бумажки. Зато потом ты заслуженный труженик, полноправный член социалистического общества! Там уже можно и о работке получше думать, и на очередь по распределению жилплощади становиться. Главное, чтобы бабка раньше срока не померла.

– Слишком много удачи выходит…

– А иначе как? – хмыкнул Шилов и закинул в рот кусок концентрата. – Сегодня мы вот с тобой беленькую кушаем да бурый, а завтра у гермы уплотнитель отойдет… Без удачи и нет нас, считай.

– Ну а ты мог бы?.. – От волнения Артем закашлялся, постучал себя кулаком в грудь. – Если гипотетически…

– Конечно-конечно, исключительно гипотетически! – рассмеялся Шилов и выставил перед собой руки, блестящие от жира. Биоконцентрат он предпочитал есть, отщипывая пальцами по кусочку. В следующую секунду невидимая пластинка в его голове сменилась, и он стал до страшного серьезным. – Мог бы. Вот только все, что я тебе говорил… «гипотетически», возможно только со взрослыми. С детьми все не так. Работать они не могут, а жрать им дай, одень. Детей в школу надо. Больше шуму, больше бумаг. Это тебе не таблетки, через КПП их в кармане не протащишь, в детприемник за руку не отведешь, даже если бы я знал, где тот находится. А если их еще и искать будут…

Он требовательно посмотрел на Артема, и тот кивнул.

– Тогда найдут. Как пить дать найдут.

…Павлютин отыскал решение с камнями, дурацкое, непросчитанное решение отчаявшегося человека, прижатого к ногтю. Но отчего-то в последнее время все его дурацкие идеи и замыслы обретали жизнь. Томику вживили камень прямо в мозг, поближе к стимулируемым ядрам, и не синтетический корунд, а настоящий алмаз, который вернул им чекист.

И сегодня мальчик убрал стену.

Сказал, что, если присмотреться, видит скачущие по бетону точки – «жмуриков». А потом моргнул, и стена медблока исчезла, растворилась, как и не было, остался лишь дверной портал с закрытой гермой. Сразу после этого у Томика остановилось сердце. Два часа реанимации, чудо, пляшущее у хирургов на кончиках пальцев, – и смерть на этот раз спасовала. Испытания переносить не стали, Павлютина ничто не могло переубедить, в него вселился алчный дух самосборовой твари, почуявшей близкую кровь. «Прорыв!» – верещал он, потрясая кулаками, скакал по командирской, как одуревшая от говняка малолетка.

Артем продолжал угасать, и разговор с Шиловым лишь подсыпал в душу песка на последний тлеющий огонек. Ему никого не спасти. От себя самого и от удушливой своей беспомощности делалось тошно.

– Ты прости, ладно? – попросил Шилов. Вся его вальяжная легкость куда-то испарилась.

Водку Артем допивать не стал.

***

В голове слегка шумело после выпитого, но это и хорошо – за этаноловым дребезжанием было не услышать собственных мыслей. Квартиру Артем открыл своим ключом, просочился в прихожую и щелкнул выключателем. Прокрался на цыпочках, чтобы никого не разбудить, к их с Таней спальне, осторожно толкнул приоткрытую дверь. Столбик света разлегся на пустой кровати.

В комнате Полины тоже никого. И где их только носит в такой час?

Они его не ждали и наверняка засиделись у соседей или у кого-нибудь из бесчисленных Полининых подруг. Странно только, что не уложили спать Димку. Артем встряхнулся, сбрасывая с шеи холодные пальцы беспокойства.

Деревянная коробка, только недавно покрытая лаком, смотрелась инородно на щербатой, испещренной несмываемыми пятнами поверхности кухонного стола, царапала глаз своей непривычной для Гигахруща новизной. Артем откинул мягко поддающуюся крышку и замер. На плотно сбитой ватной подушечке лежали часы: хромированная булавка единственной стрелки показывала начало полуночи; вся разметка, каждая цифра была объемной, выпуклой – приклеенной к графитовому циферблату, а не отпечатанной. Изящная работа.

Те самые часы.

Из коробки выпала записка, составленная угловатым, геометрически выверенным почерком отца – он всегда хорошо затачивал карандаши и всегда использовал листы в клетку.

«Автоподзавод. “Заря”, 23 камня, нерж., сапф.

Сынку».

Артем слепо присел на край табуретки, не выпуская записки из рук, смотрел на это короткое «сынку», а буквы расползались и складывались в «прощен». Отец всегда говорил, что время нельзя вернуть, но можно починить. Все на свете можно починить.

Что-то забралось Артему в ноздри, поднялось по носовым пазухам, свербя в переносице, добралось до резко повлажневших глаз, защипало в уголках. И легкие будто приобрели в объеме, а вентилируемый ими воздух стал чище, и такая уверенность вселилась под шкуру, такая сила забурлила в венах – кипучая, непримиримая, – что впору самому сдвигать стены. Его раскалило докрасна, как металлическую болванку, ударами молота сбило окалину и шлак – все лишнее, что он так долго таскал с собой.

Артем примерил часы и только тогда вспомнил, что «Заря» работает на двадцати одном камне. Он снова заглянул в коробку и обнаружил под ватой липкую грушу из податливой резины – простейший инструмент часовщика, позволяющий без труда открутить заднюю крышку часов. Долго возиться не пришлось.

Отец придумал идеальный способ спрятать алмазы, чтобы при этом всегда держать при себе, ему даже не пришлось размещать их слишком глубоко в механизме – Артем отыскал бесцветные камни невооруженным взглядом, – а чтобы снять их с клея, достаточно будет их попросту нагреть.

Артем установил крышку на место, радуясь смекалке старика.

Насыщенный кислородом мозг продолжал работать со скоростью ЭВМ. Ослепительно ярко, словно магниевые, горели синапсы, пересобирая детали головоломки. Когда Артем вставал с табуретки, он уже знал, что будет делать, и знание это развеяло его страхи не хуже всякой надежды.

Ноги сами понесли в комнату Полины. Она не шутила, говоря, что хранит заначку под матрасом, толстая пачка талонов едва поместилась во внутренний карман пиджака. Хватит на одно самоубийственное дельце.

Артем поискал глазами, чем бы написать записку, затем вспомнил, что всегда таскает с собой карандашный огрызок. Криво нацарапанное послание с призывом не волноваться и обещанием все возместить оставил там же, под матрасом.

Больше терпеть было невмоготу, и он не стал дожидаться жену с сестрой, как планировал, запер за собой квартиру и даже не сбежал – слетел, едва касаясь ступеней, с шестого этажа на первый. Дальше в соседний блок, бегом, и вот уже стучит кулак в железную обшивку Шиловской гермы.

– Чего расшумелся?

Шилов на пороге казался ничуть не пьянее, чем полчаса назад. Артем бесцеремонно протиснулся мимо него в полутемную прихожую и дождался, пока гермозатвор вновь отрежет их от коридора.

– Вот, это чтобы все подготовить. Будет больше, будет бурый и водка, всё, что скажешь.

Шилов и не взглянул на протянутую пачку, в горле у него забулькало.

– Я же сказал. С детьми никак.

– Только женщина. Я все придумал. Возьми.

Он должен спасти хоть кого-то. Вытащить двоих – это больше, чем ничего.

– Брюхатую? Нет.

– Я все придумал, у меня есть план. Возьми.

Света из кухни в прихожей явно не хватало, воздуха тоже. Шилов молчал, опустив голову, тени накрыли его капюшоном.

– Бери же!

Артем не узнавал собственного голоса, хотелось выть сиреной, рычать порождением багрового тумана. Сейчас ему, всему наэлектризованному, воодушевленному, внезапное капитулянтство Шилова казалось до паскудства мелочным, безобразным. Что же это он, гад, глаза прячет? Так красиво все расписывал, а теперь на попятную?

Нет уж, Гарин, ты его прижми. Наори, если потребуется, всю душу из прохвоста вытряси, в глотку ему эти талоны засунь поглубже, но не отступай.

– Просмотрел ты тогда, Шилов. Ошибся. Не было под этим пиджаком никакой порядочности, сдать я тебя хотел, понял? Вернуться на пропускной и сдать. Потому как с порядочностью не рождаются и вместо рубахи не носят. Это всегда выбор заново, здесь и сейчас.

Долго они стояли в тишине и полумраке, повышая температуру прихожей тяжелым дыханием. Протянутая рука Артема затекла, мышцы будто забили стекловатой, но он решил ни за что ее не опускать, пока сама не отвалится.

А затем Шилов выбрал.

XI

Артем еще никогда не видел Томика таким счастливым. Мальчик с перебинтованной головой сидел в кресле-каталке, кислородные трубки тянулись из его носа, а капельница бесперебойно разбавляла химией его слабый кровоток, и все же он улыбался. Ведь совсем скоро он впервые покатается на лифте.

Павлютин задержался в дверях кабины, хлопая себя по карманам.

– Ты ключа моего не видел?

Вечно он разбрасывал свои вещи где ни попадя. Артем пожал плечами, рассеянность начальства играла ему на руку. Полчаса назад он взял со стола в командирской забытый ключ и незаметно передал Инге вместе с новой порцией бурого биоконцентрата.

– Поехали, у меня есть.

Лифт им разблокировали совсем ненадолго, и Павлютин был вынужден сдаться. Сопровождающий их ликвидатор нажал кнопку семнадцатого этажа.

– Думаешь, самый умный? – едва слышно проговорил Павлютин, подпирая Артема плечом, когда кабина не спеша поползла вверх. – Думаешь, мне по камерам ничего не видно?

Артем прикрыл глаза, сильнее вжимаясь в обшарпанную стенку и лихорадочно соображая, что ответить и не поздно ли вообще хоть что-то говорить. На поверхности тьмы плавали цветные круги. Все, Гарин, допрыгался?

– Я все еще твой руководитель, а ты мне подчиняешься, – продолжал цедить Павлютин. – И нарушения должностных инструкций я не потерплю. Или ты специально нарываешься? Мне плевать, какие вы там шашни водите с подопытной, хоть второго дитёнка ей потом заделай, но я запретил кормить ее бурым.

Артем дождался, пока сердце вернет себе прежний ритм, и так же тихо спросил:

– Почему?

– Правда не слышал или прикидываешься? – Павлютин покосился на него, добавил чуть мягче: – Подробностей не знаю, говорят, были исследования… В редких случаях бурый дает побочный эффект, какой-то элемент в составе может нарушить развитие плода.

– Насколько редких?

– Я сейчас не риски собираюсь просчитывать, я тебе говорю о прямом нарушении…

– Виноват, – перебил Артем, не чувствуя себя ни виноватым, ни заинтересованным больше в этом разговоре.

И откуда ему было знать? На этикетках такого не пишут. Беспокойство его никуда не делось, наоборот, по бензиновой пленке вот-вот грозила пробежать искра. Перед глазами встали доверху забитый консервами холодильник и Таня, ковыряющая вилкой багровую массу.

Образы унеслись, едва открылись двери, сейчас нужно было сосредоточиться на другом.

На семнадцатом ожидал отряд из четырех тяжеловооруженных ликвидаторов – настоящий конвой. Ученых с подопытным повели бесчисленными техническими коридорами, подальше от распределителей, жилых этажей и лишних глаз; крепкие бойцы без труда поднимали коляску с ребенком по лестницам. За все время в пути никто не проронил ни слова.

Лицо Томика расплывалось в улыбке всякий раз, как они занимали новый лифт, он восхищенно оглядывал загаженные, исписанные кабины и вслушивался в сопутствующие движению скрипы, стуки и треск.

– А можно кнопку нажать?

Павлютин с ликвидаторами не отреагировали, Артем разрешил.

Если дети – это судьи нашего завтра, думал он, если они будущие критики воззрений наших и деяний, то вся их проектная команда уже заработала на свой приговор, не отмоешься. И меньшее, что они могли сделать, – дать наконец ребенку покататься на лифте.

Закружилась голова. Позади, на объекте, вот-вот все начнется. Может, уже началось. Улучив момент, Инга спустится на первый этаж и ключом Павлютина отопрет командирскую, затем выключит все камеры и запустит систему оповещения – Артем подробно объяснил ей, как пользоваться пультом. Она выждет не меньше трех минут, пока ликвидатор спрячется в свою каморку на проходной, и только тогда разблокирует электронные замки выхода. Никто и не помыслит проверить, настоящая ли это тревога.

Через восемь часов сирены отключатся автоматически, и все решат, что она ушла через проходную, бойцы Корпуса прочистят весь килоблок, заглянут в каждое помещение, в каждую жилую ячейку на каждом этаже. Посчитают беглянку легкой добычей, которой ни за что не прорваться через КПП. И никого не найдут.

Ведь Инга спустится в подвал.

Павлютин с издевательской усмешкой поглядывал на взмокшего Артема и его треморные пальцы, но ничего не спрашивал. Переживания слабовольного коллеги он, по всей видимости, списывал на близость кульминации их исследований.

Но Артем был далек от грязных лестниц и трясущихся, скрипучих кабин. Чем дольше он следил за перемещениями Инги через камеру своего воображения, тем явственней видел все недочеты собственного плана, его скверную неискушенность.

Что, если кому-то из воспитательниц велено не спускать с беременной глаз? Что, если она застрянет в шахте с этим своим пузом или свалится со стремянки и переломает себе все кости? Что, если забудет его инструкции и заблудится в лабиринте? А что, если…

Прочь, Гарин, гони прочь! Ты уже ничем не поможешь, никак не повлияешь, так нечего себя изводить. Хорош герой – если сейчас так перетрухнул, то чего от тебя в будущем ждать, какой опорой ты им станешь? Так, подставочкой хлипкой.

В будущее и впрямь заглядывать было боязно. Шилов сам, когда услышал, поперхнулся папиросным дымом, пришлось ему водкой дар речи возвращать. Но согласился, шельмец, согласился…

Придержит он у себя Ингу, пока она не родит, пока бабушатник нужный отыщется. А там, через квартал-другой, и Таня поспеет с пополнением. Вот тогда шиловский доктор, который ему лекарства «на сторону» выписывает, и сварганит справочку о двойне. Ждал ты, товарищ Гарин, одного, получай дуплетом, принимай поздравления, папаша.

В этой части Артем сомневался больше всего: не дело это, мать с ребенком разлучать. Но выбора не было, да и сама Инга не раз твердила ему, что младенец ей обуза. Останется еще убедительно объяснить Тане все эти выкрутасы, зачем ей к груди чужую кровь прижимать. Вся надежда, что сердце материнское не лифт, грузоподъемность там не прописана.

…Они перекусили всего раз пресным биоконцентратом из тюбиков, ликвидаторы не ели вовсе – не хотели снимать противогазы при посторонних? Томик в своем кресле успел поспать. Десяток килоблоков и без малого пятьсот этажей – дорога отняла добрую половину рабочей смены, прежде чем они остановились перед нужной гермой.