Этажи. Небо Гигахруща

Ржавые потеки тянулись по мятой обшивке, рычаг затвора был то ли выломан, то ли спилен, по контуру пролег толстый, неаккуратный сварочный шов. За дверью надрывалась сирена, и не смолкала она вот уже триста восемьдесят пять суточных смен. Чуть больше цикла назад Самосбор занял этаж соседнего блока и остался.

Артем с мрачной отстраненностью подумал, что они приехали зря. Некого тут больше спасать – ни по ту сторону гермы, ни по эту.

Павлютин запустил нейростимулятор Томика через пульт, и мальчик весь сжался, осунулся, будто из него откачали весь воздух.

– Видишь точки? – нагнулся к нему Павлютин. – Видишь их?

Томик сполз в кресле, растекся лужей, закрывая голову руками. Бинт со лба сполз ему на глаза.

– Ответь!

– Вижу.

– Хорошо. А теперь сдвинь их. Перемести за эту герму.

– Как?

– Ты знаешь, главное попробуй.

– Я устал.

– Я знаю, мы все устали. Сделай это, и мы сразу поедем домой. – Ложь Павлютина как подгоревший сахар на ложке, испорченный леденец. – Сделай, и будешь кататься на лифте, сколько захочешь!

Ликвидаторы ждали на безопасном расстоянии, у лестниц. Павлютин двинулся к ним. Если что-то пойдет не так, разойдутся в стороны перекрытия или рухнет потолок, если исчезнет единственная преграда, защищающая их от Самосбора, трусы сбегут с этажа. Перед гермой остались Томик и Артем.

Какое-то время ничего не происходило, мальчик сдавленно постанывал, лицо его исказила мученическая гримаса, сквозь тонкую кожу просвечивали синие черви вен.

Гул пришел издалека, родился словно в самом сердце бетона, нарастая постепенно, как обороты центрифуги, мелкой дрожью отдаваясь в подошвах сапог, пока не заполнил все пространство; сам коридор стал одним большим проводником, медной трубой для звука, алюминиевой жилой для электрического тока. Артем завороженно смотрел, как осыпается со стен грязно-зеленая краска и бежит по ним рябь, бежит только в одном направлении – к двери.

На мгновение гул перекрыл даже звук сирены… и в следующую секунду оборвался, захлебнулся, не оставив после себя и эха.

Томик в кресле завалился вперед, сложился пополам, уронив руки так, что они практически доставали пола, голова его безвольно болталась, как на ослабленной пружине.

Артем бережно подхватил невесомое ватное тело, устроил обратно в кресле; липкое тепло с запахом металла побежало по пальцам. Кровь из ушей Томика щедро заливала воротник его рубашонки, струилась за шиворот, распахнутые глаза оставались неподвижны. Сирена походила на скорбный плач тысяч покинутых душ.

***

Павлютин отказывался остановиться хоть на минуту, метался, пойманный в ловушку, по кабине лифта. Усталость и разочарование сделали его движения порывистыми, истерично-дергаными, очки едва держались на покрасневшем кончике носа.