Этажи. Небо Гигахруща

Нам остается продолжать работу и надеяться, что наступит смена, когда в свете науки вскроются все тайны, не побоюсь этого слова, главного элемента Гигахрущевки, и все возможности изобетона послужат на благо трудящихся, строящих коммунистическое будущее!

«Общая теория изобетона». Из доклада академика Смирнова.

Кофейная гуща скрипела на зубах. Артем цедил остатки из кружки и бездумно пялился в белый прямоугольник на стене. Лампа диапроектора была единственным источником света в комнате, ее едва хватало осветить заваленный папками стол и аккуратный ряд картриджных магазинов. Остро пахло нагретой пленкой.

Артем оглянулся. Тьма подступила со спины, приобняла за плечи. Такая глубокая, что, казалось, за ней нет больше стен, дверей и коридоров, что весь Гигахрущ стал лишь пустой оболочкой, вместилищем тьмы.

Наручные часы вернули связь с реальностью – он просидел тут всего-то около двух часов, – но легче от этого не сделалось. Чем больше Артем погружался в предоставленные ему материалы, тем меньше понимал, зачем вообще здесь находится.

На проходной его встретил ликвидатор и долго изучал документы на перевод, чуть склонив голову и будто к чему-то прислушиваясь. Артем помнил, как отсырели его внутренности, пока он пытался разглядеть глаза за мутными стеклами противогаза, угадать хоть что-нибудь человеческое в фигуре из резины и кевлара. Так близко бойцов Корпуса он видел впервые.

Затем его представили руководителю проекта Павлютину – затрапезного вида мужичку в очках с толстыми линзами.

– Как же, как же, наслышан! – бойко поприветствовал тот нового старшего сотрудника. – Защитить кандидатскую до тридцати, никак у нас новое светило! Берегите зрение!

Артему он сразу не понравился: ни тон его фамильярный, ни узкая мордочка с близко посаженными, влажно блестящими глазками.

Павлютин его в эту комнату и привел.

– Изучи-ка, – бросил и тут же ретировался, прикрыв за собой дверь. Спустя час принес кофе.

Артем с досадой заглянул в давно опустевшую чашку. Мучила жажда, но идти просить вторую порцию он как-то постеснялся. Потер виски, снова потянулся к бумагам. Так, Гарин, давай сначала…

Первые испытания изобетона на человеке проводились еще тридцать циклов назад. Полностью безопасный вне организма элемент, попадая внутрь, вызывал сбой в работе живых клеток, разрушая их или приводя к неконтролируемой мутации.

Все это Артем знал и так, он всегда считал подобные эксперименты бесцельной тратой драгоценного ресурса. Но на них исследования не завершились.

Они осели в формулах, бесконечных таблицах с результатами анализов, в графиках и отчетах, в генетических картах и снова в формулах – сплошная биохимия, в которой Артем практически ничего не смыслил. Приходилось пролистывать километры записей, чтобы добраться до скупых выводов.

Дозировку изобетона рассчитывали опытным путем, замедляли или, наоборот, ускоряли распад, опробовали нестандартные методы транспортировки элемента к различным группам клеток… Все это, только чтобы однажды выяснить – при определенных условиях изобетон не распадается в организме полностью, а частично оседает в узлах нервной системы. Сам организм при этом должен быть быстрорастущим, пластичным, восприимчивым к влиянию среды.

Эмбрионы на начальных стадиях развития подходили идеально.

Артем щелкал переключателем диапроектора, на слайдах мелькали обескровленные лица женщин, держащихся за животы, люди в масках и белых халатах.

Щелк-щелк. Трещал магазин, сменяя картридж за картриджем.

Снова какие-то диаграммы, чуть засвеченные, а оттого практически не читаемые, даже с большого экрана, запеленатые младенцы в люльках…

Артем встал, чтобы размять ноги, обошел стол кругом. Его тень легла на стену, обрезав очередной слайд.

Здесь было не все, догадывался он. Цели исследований до сих пор оставались туманны, а вместо внятных итогов ему подсунули сухую выжимку.

Он нигде не нашел упоминания о количестве подопытных. Сколько пришлось сделать неудачных попыток, прежде чем родился первый ребенок с изобетоном в нервной системе? Сколько элемента потратили впустую? Сколько циклов Ловушку Смирнова гоняли по этажам, чтобы обеспечить все нужды сомнительных опытов?

А главное, Артем по-прежнему не видел ничего общего со своей работой. Зачем он здесь?

Тащить весь груз вопросов к начальству прямо сейчас было рановато, да и слегка неловко. Считай, с ходу расписался бы в собственной некомпетентности. Но и долго делать вид, что ему все предельно ясно, тоже не получится.

От мук выбора его избавил щелчок гермозатвора. Тьму на другой половине комнаты рассек свет из дверного проема, затем показалась плешивая голова Павлютина.

– Ну как, вкратце ознакомился? Пойдем, введу тебя в курс дела.

***

Командирская, как шутливо прозвал ее Павлютин, совмещала в себе наблюдательный пункт, пункт приема пищи и комнату отдыха. Одну ее часть занимал пульт с дюжиной мониторов, у противоположной стены примостились изрядно продавленный диван, холодильник и железный умывальник с ржавыми углами. Тут и там росли шаткие башенки из книг, пузатых папок и перетянутых бечевкой бумаг; беспорядочная композиция неровно уложенных страниц с загнутыми краями и разноцветных корешков – каждый как отдельный этаж – наводила на мысли о Гигахруще в миниатюре. Обеденным столом служил зеленый стол для тенниса.

– Значит, смотри: у нас три этажа в одном блоке, – живо рассказывал Павлютин, тыкая пальцем в мониторы. – Мы на первом, здесь же проходная, наши жилые ячейки, архив. На минус первом испытуемые, комнаты воспитательниц, учебный кабинет и карцер.

Артем присмотрелся к экранам. На одном из них девочка циклов восьми рисовала мелками прямо на полу своей комнаты. На втором мальчик, на вид чуть постарше, играл с попрыгунчиком, ловко запуская его в стену и ловя обратно. Других детей, если они и были, Артем не увидел.

Павлютин нажал кнопку на пульте и наклонился к микрофону.

– Девочки, ну если вы не можете заставить их спать в тихий час, то проследите хотя бы, чтобы Интерна не ползала по холодному полу, ну сколько можно повторять? Простудится же, а нам опять лечи.

Воспитательницы с монитора по соседству встрепенулись, одна из них, отложив игральные карты, пошла проверить подопечную.

– Так, о чем это я… – Павлютин поправил очки. – А, да, второй этаж: лаборатория и медблок, рядом живет наша беременная.

Женщина, на которую он показал, спала, отвернувшись к стене.

– Младший персонал: четыре воспитательницы, они же медсестры, они же учителя.

– А остальной научный состав? – спросил Артем, разглядывая пульт.

– Остальной… – Павлютин хмыкнул.

Он взял со стола открытую банку с остатками подсохшего биоконцентрата, принюхался. Скривившись, метнул в мусорное ведро к таким же, с красными наклейками.

– Я тебе весь состав. Мы теперь. Ты да я да мы с тобой.

Он достал замызганный носовой платок и громко высморкался. Сложив его вдвое, им же протер ближайшую половину стола от пыли.

– Когда-то здесь была целая научная группа – лучшие умы Гигахруща! Нам с тобой не чета. Ну а после… вон оно как обернулось. Быстрых результатов проект не дал, кто-то наверху устал ждать, а у Партии, так скажем, сместились приоритеты. Расформировали твой состав, только я остался.

Артем молча опустился на свободный табурет. Колени отказывались сгибаться, взгляд бездумно скакал по разбросанным на столе костяшкам домино. Да и что теперь сказать, с кого спрашивать? За то, что сняли его с перспективных исследований, за нового руководителя, который ему прямо в глаза – и не совестно же! – говорит: проект давно мертвый, перспектив нет…

– Ну что ты поник? Работка-то не пыльная. Биоконцентрата хоть обожрись, сухари, кофе, соль, рафинад – сколько хочешь. Если куревом балуешься, тоже обеспечим. В теннис играешь?

Артем смотрел на серый, в желтых разводах, халат Павлютина, на его очки с замотанными изолентой дужками, на жирно блестящие, куцые остатки волос и не удивлялся, почему такого человека все устраивает. Павлютин в целом производил впечатление личности праздной, бесконечно далекой от всяческого проявления инициативы. Сколько ему, циклов пятьдесят, если не больше? А до сих пор с кандидатской степенью ходит. Немудрено.

Ко всему еще и неряха.

– Работа-то в чем? – спросил Артем, вперившись взглядом в носки своих туфель.

– Говорю же, ничего сложного. Наши методы исчерпали себя, был приказ остановить активные эксперименты до особых распоряжений. Теперь только наблюдение за детьми и фиксация всех странностей, ЭЭГ, ЭКГ, забор крови и мочи раз в семисменку, костного мозга – раз в цикл.

Артем незаметно ущипнул себя за запястье, боль отрезвила. Нет, не могла Партия его так подвести, должно быть что-то еще…

– Каких странностей?

– Я уж думал, ты и не спросишь. Пойдем!

Пока они спускались на минус первый, Павлютин продолжал говорить:

– Томик как-то ляпнул Интерне, что у них нет мамы с папой и что появились они из пробирки. Пошутить так решил, засранец. Что тут началось… Крики, сопли, всю смену не могли успокоить ребенка!

– Томик?

– Мальчик.

– Интерну, положим, я понимаю: интернационал. Но Томик?

– Торжество марксизма и коммунизма. Ну что ты так смотришь? Мы начинали под пристальным надзором партийной верхушки, имена пришлось давать соответствующие. Ты сюда лучше глянь.

Он показал на стену, где рядом с кнопкой лифта остались отпечатки двух детских ладошек.

– И? – Артем поднял бровь.

– Ты не понимаешь? Здесь не было пенобетона или какого-нибудь другого незастывшего раствора. Она просто в истерике толкала стену, воспитательницы вдвоем еле оттащили.

Артем нагнулся, чтобы получше рассмотреть. Следы глубокие, с ровными краями, кое-где еще торчит шелуха зеленой краски. Его и правда пытаются сейчас убедить, что под детскими пальцами бетон вдавился, как пластилин? Что за шутки?..

– Дальше пойдем, – тем временем подгонял Павлютин.

– Их тоже было больше? – спросил Артем в его затылок. – Детей.

– Конечно, – бросил Павлютин через плечо. – У нас не все получалось сразу.

Они остановились напротив учебного класса, у серой стены, тщательно зачищенной от краски.

– У Томика неплохие способности к геометрии, а вот с алгеброй не сложилось. После очередной двойки он выбежал из кабинета и со злости ударил в стену…

– Чем ударил? – Артем разглядывал темные щели в бетоне.

– Кулаком. Ты приглядись хорошенько.

Что-то было не так в этих параллельных линиях и прямых углах, слишком много порядка для случайных трещин.

– Они ровные, как под линейку. Будто…

– Схема, – подсказал Павлютин. – Точная схема десяти ближайших килоблоков.

– Многовато лишнего.

– Это если не знать, что здесь еще и коридоры подвала.

Артем медленно моргал, переваривая услышанное. Павлютин лыбился вовсю, наслаждаясь произведенным эффектом, затем выпалил, не давая опомниться:

– Это еще не все, осталось мое любимое!

Они прошли дальше по коридору, и там Павлютин открыл герму, протяжно скрипнувшую плохо смазанными петлями. Вынул из кармана фонарик и осветил тесную каморку.

– Карцер.

От одного вида бетонной коробки, где взрослому не получилось бы лечь во весь рост, горло Артема стянуло невидимой удавкой, а пиджак на пару размеров ужался в плечах.

– Видишь, вон там.

Луч фонаря уперся в голый пол – по его краям, у самых стен, тянулись бледные царапины, будто здесь ворочали что-то тяжелое.

– Согласно плану, размер помещения полтора на полтора, – продолжил Павлютин. – Так оно и было. Но если ты возьмешь рулетку, то обнаружишь, что сейчас оно метр шестьдесят два на метр семьдесят четыре. Каждый раз, когда здесь запирали детей, стены понемногу раздвигались. Миллиметра на полтора-два за смену, но все же. Скажешь, не удивительно?

Артем всегда считал, что человека науки удивить гораздо сложнее, чем рядового обывателя. Пока одни делят мир на возможное и невозможное, ученый видит его как свод гипотез и теорем и быстро привыкает к тому, что всегда чего-то не знает. Что весь его кругозор – лишь пузырек воздуха в мыльной пене. Только так можно поддерживать разум голодным. Железобетонная уверенность везде и во всем – контрацепция мозгов, лучшее средство от новых идей.

Нет, Артем не удивился. Но ему определенно было над чем подумать. В командирской он долго ходил кругами, потирая переносицу. Положим, Павлютину удалось разжечь фитилек его любопытства, но этого все еще не хватало высветить главное.

– Что еще они могут?

Павлютин не мешал Артему бродить по коридорам мыслей. Выставил на стол пару граненых стаканов, разлил по ним водку – настоящую, «Краснознаменскую»! – из стройной бутылки с высоким горлышком. Только прикрутив пробку на место, ответил:

– Пока немного, как видишь. В том и цель проекта – раскрыть их полный потенциал.

– Какой потенциал? Чего вы от них ждете?

Павлютин поднял стакан и отсалютовал Артему.

– За тебя, кандидат!

Громко выдохнув, он опрокинул в себя сразу граммов сто. Зажмурился, не торопясь закусывать сухарями из пакета, лежавшего тут же.

– Что такое изобетон? – Павлютин снял очки и отер взмокшее лицо платком.

Вопрос застал Артема врасплох. Он мог бы подобрать с десяток определений, и ни одно из них не оказалось бы исчерпывающим.

– Материя с управляемыми свойствами, – добавил Павлютин, не дожидаясь ответа. – Вот мы и ждем, что они будут управлять.

Он водрузил очки на нос и принялся собирать костяшки домино.

– Изобетон везде. В этой комнате и соседней. В каждом помещении на каждом этаже. Его очень мало и одновременно очень много.

Костяшки выстраивались друг за дружкой в ряд. Артем нетерпеливо дернул теннисную сетку – неужто его заставят сейчас выслушивать основы?

– Ты извини за простоту модели, это я для наглядности. – Павлютин поднял одну костяшку на уровень лица. Две шестерки. – И вот у нас есть ребенок, чья нервная система как-то со всем этим изобетоном связана.

Стукнул ею о стол чуть поодаль от остальных.

– Ребенок не может повлиять на этот изобетон в полную силу, не может дотянуться. Вероятно, потому, что изобетона вокруг все же слишком мало?

Павлютин дунул, и шестерки упали, не задев других костяшек. Те только слегка качнулись от движения воздуха, а Павлютин потянулся еще за одной, с двумя единицами.

– А вот твое небольшое открытие…

Артем не сдержался, скорчил гримасу. Небольшое! Он стабилизировал элемент, который пытались стабилизировать десятки циклов! Интегрировал в кристаллическую решетку алмаза, тем самым выведя из активной фазы распада – и это «небольшое открытие»?!

Тише, Гарин, одернул он себя. Этот самовлюбленный остолоп подтрунивает над тобой, только и всего. Вспомни, как он радовался отпечаткам детских лапок на бетоне, ему ли судить о каких-то величинах?

– Напомни-ка, какая там концентрация изобетона в твоих камушках?

– Двадцать миллиграммов на карат, – буркнул Артем.

– То есть в сто тысяч раз выше, чем в стенах Гигахруща, – удовлетворенно кивнул Павлютин и разместил костяшку с единицами между «ребенком» и «изобетоном». – Критическая масса, усилитель, если угодно. Возможно, именно через него детям удастся преодолеть некий порог и запустить цепную реакцию.

Легкое движение руки, и все костяшки сложились одна за другой.

Кристаллы Гарина – втайне он надеялся, что именно это название закрепится в научных кругах, – делали возможным длительное хранение и транспортировку изобетона, открывали новые пути в имплантологии и материаловедении, а на их базе должны были разрабатываться алмазные транзисторы, устойчивые к Самосбору…

Но вместо этого их отдадут малолетним подопытным, чтобы те могли лепить куличи из бетона и на пару сантиметров сдвигать стены. Все свое время, всю свою страсть, весь пучок измочаленных нервов ты, Гарин, оказывается, потратил на детскую игрушку!

– Теперь понял, кандидат? – поинтересовался Павлютин, заглядывая Артему в лицо.

– Понял, – ответил тот и для уверенности сделал большой глоток из своего стакана. Тут же закашлялся под писклявый смешок начальства – спирт едва не прожег себе второй путь к его внутренностям.

Ты все понял, Гарин, и все решил, – сказал он себе, вытирая набежавшие слезы. Сейчас ты пойдешь в свою жилую ячейку, возьмешь бумагу с карандашом и напишешь докладную. Лично на Павлютина, который пьет здесь водку и жрет бурый, играет в домино и впустую тратит казенные ресурсы. И который циклами – циклами! – дурачит партийное руководство, выдавая тупиковые исследования за какой-то там «потенциал».

А потом ты вернешься к своим разработкам, и плевать на эту трешку. Заслужишь новую, не хуже прежней, честно заслужишь!

То ли от выпитого, то ли от мыслей этих в груди Артема приятно потеплело, и он улыбнулся.

– Вижу, не понял ты ни хера, – не дал себя обмануть Павлютин. – Не убедил я, значит. Ну, давай еще кое-что покажу.

Он приблизился к пульту, ткнул несколько кнопок и повернул к Артему один из мониторов.

На записи с камеры видеонаблюдения безмолвный ликвидатор в своем неизменном черном противогазе поливал из шланга тощего мальчугана – Томика? Струя была такой силы, что буквально вдавливала костлявое тельце в угол комнаты, вода хлестала по голым плечам, руками и бедрам, за брызгами не выходило разглядеть лица.

– Их способности проявляются в моменты сильных эмоциональных потрясений. Боль, гнев и страх работают лучше всего. Чего мы только не перепробовали: и электрошок, и препараты, и телесные… гхм… наказания. Но так особо и не продвинулись. Кроме этого случая…

Ледяная, подумалось Артему, вода, должно быть, ледяная.

Холод пробежал по спине, такой, что не спугнешь глотком водки.

Напор ослаб резко, как отрезало, струя повисла плетью, а потом и вовсе оборвалась. Ликвидатор тряхнул шланг, расплескав остатки себе на сапоги.

Павлютин поставил запись на паузу и уже за столом вновь свинтил красную бутылочную крышку. Поймав непонимающий взгляд Артема, сказал:

– Вода. Вентиль никто не перекрывал. Просто в соседнем блоке на техническом этаже съехала бетонная плита и расплющила трубу. Инженеры из Службы быта не поверили глазам, уверяли, что такое невозможно, чисто технически невозможно, понимаешь? Что сама конструкция Гигахруща не подразумевает, что плиты могут вот так вот съезжать.

Артем не слушал. В висках билось только: докладную, немедленно, сейчас!

А Павлютин все говорил, продолжая обнимать бутылку:

– Ты представь: сегодня он плитой управляет, а завтра целым этажом, если не целым блоком. А послезавтра, глядишь, и самим Самосбором…

IV

Теория о том, что именно изобетон может становиться причиной Самосбора, не нашла подтверждения. Ловушка Смирнова, не раз успешно опробованная в обычном Самосборе, не показала никаких результатов в Самосборе сверхдлительном (чаще употребимо определение «вечном»). Из чего следует, что в помещениях с так называемым ЗВС или изобетона нет, или его содержание настолько мало, что не фиксируется устройством. Это наводит на любопытную мысль о непостоянной концентрации изобетона на этажах и о связи этой концентрации с продолжительностью Самосбора…

«Общая теория изобетона». Из доклада академика Смирнова.

С чекистами встречи искать не нужно, они сами тебя найдут. Вот и на объект один такой явился сам, без спросу занял кабинет Павлютина по соседству с командирской и вызвал нового сотрудника «на разговор».

На вид чекисту легко было дать все семьдесят, его пятнистая кожа сморщилась, как старый сапог, и обвисла складками на абсолютно лысой голове. Зато в остальных местах волосы росли щедро: жесткие седые щетинки топорщились из продолговатых ноздрей, лезли из ушей, а густые брови не смогла бы распутать ни одна расческа. Телосложение к своим циклам он сохранил по-военному крепкое, серая рубашка обтягивала прямые плечи, застегнутый на все пуговицы воротник обхватил могучую шею.

Чекист сидел, едва помещаясь в низком кресле Павлютина, и не таясь разглядывал Артема. Не смотрел даже, а прямо-таки шарил взглядом в черепной коробке. Оба молчали. Артем не представлял, стоит ли ему заговорить первым.

Докладную он, конечно, написал, и прошение о переводе тоже. Но показывать никому не стал, «на разговор» не принес. Рано потому что. Он остыл, поразмыслил и увидел себя со стороны. Начни он поднимать смуту сейчас – зарекомендует себя как человека поспешных выводов и никак иначе. Который сдался, не попытавшись. А с таким подходом в науке далеко не уйдешь.

Нет, он поступит умнее. Сделает вид, что взялся со всей пылкостью, получше разберется в теме, соберет побольше доказательств. И уж тогда выведет Павлютина с его бесполезными исследованиями на чистую воду.

– Как устроились, Гарин? – заговорил наконец чекист. Голос его был грудной, приятный. Ни дать ни взять дедушка, собравшийся рассказать сказку внуку. – Как квартирка? Все ли устраивает семью?

– Все хорошо, спасибо, товарищ…

Еще одна пауза. Чекист не представился сразу и, по-видимому, не собирался теперь.

– Если что-то понадобится, не стесняйтесь обращаться напрямую ко мне.

Он сцепил руки в замок. Пальцы его тоже были волосатыми.

– Слышал, скоро у вас пополнение. Мальчик, если не ошибаюсь?

Глаза его ничего не выражали. Они никогда не ошибаются, эти глаза, понял Гарин. От таких ни семью не укроешь, ни докладную на дне чемодана. Во рту пересохло, и Артем только кивнул.

– Уже придумали имя?

Было бы неудивительно, знай чекист и это.

– Да. Думаем назвать Сергеем.

– Ну а в целом как, папашей стать готовы?

Артем покосился на графин с водой и признался:

– Не уверен.

– Действительно, о чем это я. – Ответ чекисту будто бы понравился. – Можно пережить сотни Самосборов, исходить тысячи этажей с баллонами огнемета за спиной и думать, что все уже повидал. Но к детям… к детям никогда не бываешь готов по-настоящему. Я знаю, о чем говорю, сам вырастил четверых.

Мучаясь от сухости в горле, Артем едва сдерживал кашель. Чекист проследил его взгляд, снял с графина хрустальный набалдашник и до краев наполнил стакан. Артем облизнул губы, ставшие наждачкой.

Чекист пил. Долго, жадно, роняя капли на гладко выбритый подбородок со скоплением проступающих красно-синих сосудов. Тяжелый кадык его ходил поршнем вверх-вниз, туда-обратно. Закончив, он довольно причмокнул и отставил пустой стакан. Воды в графине не осталось.

– Дети… – повторил чекист задумчиво. – Это станет проблемой?

Артем моргнул. Как его будущий ребенок может стать для эксперимента проблемой?

– Простите, я не уверен, что до конца…

– Насколько я знаю, – перебил чекист, – раньше вам не доводилось работать с людьми в качестве… подопытных. Тем более с детьми. Не мне вам объяснять, что порой опыты заканчиваются не так, как нам хотелось бы, заканчиваются трагично. Но я должен знать, что вы, как ученый, пойдете до конца. Вы сами скоро станете отцом, и поэтому мне интересно ваше отношение к проекту с позиции… некоего гуманизма, если позволите.

– Все еще не вижу связи. – Артем пожал плечами. – Результаты научных трудов из смены в смену делают жизнь миллионов людей проще и лучше, спасают жизни. Наука гуманна сама по себе. Но научному методу быть гуманным не обязательно, зачастую даже вредно. Это отвлекает.

Чекист хмыкнул, утрачивая строгий вид: кажется, прямолинейность Артема на миг сбила его с толку. Он медленно опустил ладони на стол, будто прижал и разгладил невидимый ватман.

– Вас выбрали не зря, Гарин. Вы один из лучших специалистов по изобетону, каких мы знаем. Этому проекту нужна свежая кровь, давно пора вывести его из застоя. И не позвольте себе обмануться, недооценив важность этих исследований. Партия рассчитывает на вас, Гарин, не подведите ее.

Договорив, чекист нацепил очки в тонкой оправе, которая практически терялась на его широкой физиономии, открыл лежащую перед собой папку в картонном переплете и принялся царапать грифелем желтую бумагу. Исписав половину страницы, он поднял голову и взглянул на Артема так, будто успел позабыть о его существовании.

– А вы идите, идите.

Артем встал и вышел. Только когда он закрыл за собой дверь и позволил себе наконец прочистить горло, разнося эхо по всему коридору, в мозгу засвербела внезапная мысль: а он ведь и впрямь не сразу понял, о какой именно гуманности толковал ему чекист.

Что ж ты за человек такой, Гарин, что за сердце у тебя черствое? И как ты с этим сухарем в груди собрался быть отцом?

V

– Запись номер четыре, двадцать восемь часов с начала испытаний. Интерна. Скажи, пожалуйста, что ты думаешь о своем новом браслете?

– Мне не нравится.

– Почему?

– Тяже-елый…