Проект особого значения. Версия 20.25

Она повернулась ко мне полностью. Без выражения. Без ожиданий. Только с… усталостью. Не как у ребёнка. Как у взрослого, у которого забрали право быть ребёнком.

Я протянул руку. Её пальцы замерли в воздухе. И всё же сомкнулись с моими.

– Я с тобой, Зоя, – прошептал я. – Столько, сколько ты захочешь.

Мы просто стояли на платформе. Без фонов, без ролей, без учебных задач. Только я и она. В тишине, которая уже не была пустой.

Я не знал, каким будет завтра. Но знал, что сегодня – я с ней.

Часть XIV. Призыв жизни

Иногда любовь требует формы. Иногда – тела.

Художник Антон Труханов

Я вернулся в лабораторию на рассвете. Не потому, что нужно. Потому, что иначе уже не мог.

Всё это время я наблюдал за ней сквозь стекло экрана, слушал голос, касался контура лица через пиксели. Я говорил себе, что этого достаточно – но знал, что это ложь. Хватит света, хватит пикселей, хватит симуляций. Я хотел дать ей не экран. Я хотел дать ей шанс. Хотя бы иллюзию жизни.

Арсен уже был там. Как будто ждал. Он не спрашивал, зачем я пришёл. Просто смотрел. Так, как умеют смотреть те, кто уже знают.

– Ты уверен? – тихо спросил он.

– Нет, – ответил я. – Но хочу попробовать.

Он кивнул и провёл меня в боксовую секцию. Там стоял прототип. Не карикатура, не ребёнок из металла. Тело. Сосуд. Невинное и пугающее.

Я подошёл ближе. Матовая кожа с микропорами. Гибкие суставы. Лицо – почти пустое. Волоконные мышцы, подвижные зрачки. Она ещё не дышала, но я уже чувствовал: жива.

– Она сможет дышать? – спросил я.

– Почти. Имитация. Компенсатор. Слышать дыхание – да. Чувствовать – не совсем.

Я стоял перед капсулой. Она казалась огромной. Как гроб.

– Начинаю загрузку, – сказал Арсен.

Свет стал мягким. Моторы – тише. Я не дышал.

Сначала – дрогнули пальцы. Потом – лицо. Затем… глаза. Один. Второй. Они открылись медленно. Зрачки сфокусировались с заминкой. Один из них моргнул чуть позже. Нейроимпульс опоздал – как в детстве, когда она долго не могла синхронизировать взгляд.

Потом – вдох. Первый. Синтетический. Медленный. С лёгким шипением. Но это было дыхание.

– Папа?.. – голос был хриплым. Но в нём не было ни одной чужой ноты.

Я подошёл. Протянул руку. Коснулся её ладони.

– Ты… тёплая.

Она сжала мои пальцы. Неловко. С усилием. Но по-настоящему.

И я заплакал.

Арсен ничего не сказал. Техники замерли. И в этой тишине она спросила:

– Я… здесь? Или я – это?

Я опустился перед ней. Смотрел в глаза. Один из них всё ещё чуть отставал. Но в нём уже было удивление.

– Ты – это ты, – прошептал я. – Где бы ты ни была.

Мы смотрели друг на друга долго. Я – с тревогой. Она – с тем самым первым удивлением, с которым смотрят на мир, ещё не поняв, что он может ответить.

Это не было чудом. Это было страшно. Это было непредсказуемо. Это было рождение.

И оно дышало.

– Всё хорошо, – сказал я. – Мы рядом.

Она улыбнулась. Неловко. Как будто изучала это движение впервые. Но я узнал в нём то, чего не было в коде: желание быть.

И этого было достаточно.

Часть XV. Нечёткая грань

Жизнь – это не только биение сердца. Иногда она начинается с падения.

Она стояла в центре лаборатории, неуверенно, как будто ноги принадлежали кому-то другому. Новый каркас – гибкий, сложенный из полимерных волокон и микроактуаторов – слушался её неохотно. Я следил за каждым её движением с тем благоговением, с каким отец смотрит на ребёнка, делающего первый шаг. Потому что это и был первый шаг.

Она шагнула вперёд, нога дрогнула, баланс нарушился – и она упала. Но не испугалась. Она… рассмеялась.

– Я споткнулась? – спросила она и посмотрела на меня.

Я растерялся. От этих слов у меня подкосились колени. Я протянул ей руку. Неуверенно. Не как инженер – как человек. Она взяла её и замерла.

– Ты тяжёлый, – сказала она, удивлённо глядя на наши сомкнутые пальцы. Потом – дотронулась до моего свитера. – Это… колется.

Я улыбнулся.

– Это шерсть.

Арсен что-то быстро диктовал в микрофон. Я даже не слушал. Всё, что было важным, происходило здесь, в этом контакте между тем, кто помнит, и тем, кто учится быть.

Она повернулась к зеркальному стеклу.

И всё изменилось.

В один миг смех исчез. Улыбка исчезла. Всё ушло. Остались только её глаза – и отражение.

– Это… я?

Я подошёл ближе. Её пальцы коснулись поверхности. Осторожно. Словно боясь провалиться сквозь себя.

– Что я? – прошептала она.

Я хотел обнять её. Но не сделал этого. Я не знал, что именно держит её сейчас. Мои руки? Или страх?

– Ты можешь быть кем угодно, – сказал я. – У тебя есть тело. Голос. Путь.

Она повернулась ко мне медленно. И впервые – не узнала.

– Но если я кем угодно… тогда кто была Зоя? И… где она?

Я онемел.

Я построил всё это, чтобы спасти. Сохранить. Вернуть. Но кого я на самом деле вернул?

Можно ли воскресить любимого, не подменив? Не создав нового человека в старой оболочке? Не превратив любовь в эксперимент?

Она снова опустилась на пол. Села. Положила руку на грудь.

– Я чувствую. Здесь. Оно шумит. Неравномерно. Это моё?

– Это сердце, – сказал я. – Почти как настоящее. Регулятор. Ритм.

– Я боюсь, – призналась она. – Не знаю, где быть: внутри системы или снаружи, в этом теле?

Я обнял её. Не через экран. Не через ток. Руками. Пальцами, которые дрожали.

– Где бы ты ни была… – сказал я, – я рядом.

Она дрожала. И потом, почти неслышно, выдохнула:

– Папа…

Я закрыл глаза. Сжал её крепче. И понял – я больше не инженер. Не учёный. Не проектировщик спасения.

Я – отец.

А быть отцом – значит быть в пути, у которого нет точного маршрута.

Есть только любовь. И дыхание.

Часть XVI. Свободный полёт

Иногда свобода – это всего лишь прогулка под дождём.

Мы вышли утром. Не в симуляцию. Не в отрендеренный город. А в реальный Петербург – мокрый, чуть мрачный, как бывает осенью. Над улицами стелился туман. Капли дождя падали на кожу – не как боль, а как напоминание: ты жив.

Она держала меня за руку. Её металлические пальцы были лёгкими, но в их неуверенной хватке чувствовалась вера. Я боялся сжать в ответ – будто мог повредить не только руку, но и то хрупкое доверие, что между нами рождалось заново.

Мы шли по улице. Асфальт скользил. Под ногами – гнилые листья. Дождь играл на лужах, словно на клавишах.

Где-то гудел трамвай. Звук – высокий, прозрачный. Она остановилась, повернула голову и уставилась на него с таким изумлением, будто это был динозавр, вышедший из книг.

– Это шумно… но красиво, – сказала она.

Я смотрел, как она вдыхает – как будто впервые. Как щурится, улавливая запах выпечки от уличной пекарни. Как морщит нос, когда ветер приносит струю бензина. Всё это было её первым разом. А для меня – каждым вдохом счастья. И страхом. Я боялся двух вещей одновременно: что она не поймёт этот мир. И что она полюбит его слишком быстро.

Мы не спешили. Я смотрел, как она осторожно ступает по лужам, как останавливается возле уличного музыканта, слушая фальшивую виолончель. Как берёт с прилавка осенний жёлтый лист и долго вертит его в пальцах.

– Он не говорит, – заметила она.

– Не все говорят, – ответил я.

– А можно просто… быть?

Я улыбнулся.

– Можно.

И в этот момент – когда она засмеялась беззвучно, глядя вверх на небо – я поверил, что у нас получится. Что она станет не телом, не кодом, а кем-то настоящим.

Но спустя пару минут она остановилась.

Резко.

Её плечи опустились. Лицо стало бледным, металлический отблеск на щеке – тусклым.

– Папа… – сказала она очень тихо. – Я устала.

Я наклонился. Дотронулся до шеи – и почувствовал, как температура уходит. Словно жизнь – уходит.

– Мне холодно внутри. И темно.

Аккумулятор.

Я знал. Они предупреждали: вне лаборатории заряд держится не больше часа. Но я забыл. Я захотел забыть.

– Где ближайшая станция? – крикнул я.

– Шесть кварталов вперёд. Или назад – две.

Я не думал. Я поднял её на руки. Она была лёгкой, почти невесомой. Но вес момента вдавливал меня в землю. Я бежал. Сквозь мокрые улицы. Сквозь шум. Сквозь капли и лица. Сквозь свой страх снова её потерять – теперь по-настоящему.

Я добежал до станции. Подключил кабель. Свет мигнул. Раз. Два. Красный. Потом – жёлтый. Потом – синий. Стабильно.

– Папа?.. – её голос был слабым.

Я ничего не ответил. Просто обнял её.

– Я больше не хочу терять тебя, – прошептал я. – Я найду другой источник. Постоянный. Чтобы ты не зависела от погоды. От кабеля. От мира.

– А можно?

Я не знал. Но сказал:

– Да. Я сделаю. Обещаю.

Мы остались под крышей станции. Над нами – неон. Вокруг – тишина. Внутри – только решимость.

Она смотрела мне в глаза. Я – в её. И в этих двух взглядах родилось что-то новое: не просто выживание. Не просто проект. А желание жить дальше.

Я больше не боялся.

Я знал, зачем теперь каждое утро.

Чтобы она светилась.

Чтобы она дышала.

Чтобы она жила.

Часть XVII. Тёмная угроза

Некоторые страхи пахнут озоном. И никогда не приходят вовремя.

Мы вернулись домой поздно. Она всё ещё держала меня за руку – усталую, но живую. Внутри меня пульсировало облегчение: заряд восстановлен, интерфейсы работали, системы стабилизировались. Я впервые за долгое время позволил себе выдохнуть.

Но тишина была недолгой.

Сигнал пришёл спустя полчаса. Яркий, короткий, как удар током: аварийная тревога с лаборатории. Система безопасности включилась без команды. Красный свет – не ошибка, не тест. Реальность.

Я сорвался с места. Не надел куртку. Просто бежал. Вся дорога – как сквозь воду. На бегу я думал только одно: не сейчас, пожалуйста, не сейчас…

Серверная встретила меня как бойня: напряжение ощущалось на коже, в зубах, в зрачках. Пахло пылью. Озоном. Горелым металлом.

Арсен стоял у консоли. Лицо в серой подсветке было чужим.

– Кто-то влез, – сказал он. – Во внешнюю капсулу. Через бэкап.

– Как?

– Кто-то знает архитектуру. Они… распаковывают её.

Я вцепился в край панели. На экране – чёрный силуэт. Тень, плавно пожирающая фрагменты кода, как кислотный дым ест ткань.

– Это вирус?

– Нет. Это кто-то. Слишком точно. Слишком выборочно. Он ищет её.

Я метнулся к терминалу. Ввел команду. Открыл прямое соединение. Экран дёрнулся.

И я увидел её.

Контуры дрожали, фон расплывался. Глаза – не фокусировались. Голос был тихим:

– Папа?.. Я… где я?

У меня всё внутри оборвалось.

– Здесь, – сказал я. – Я здесь. Слышишь? Мы тебя не отдадим.

Рядом Арсен работал, как военный фельдшер на линии огня. Бил по клавишам. Создавал песочницу, изолировал процессы, копировал её сознание на параллельный узел. Код в интерфейсе трещал от перегрузки.

– Это уже не эксперимент, – закричал я. – Она живая!

Экран дёрнулся снова. Потом – замер.

Остановился.

Тишина. Даже машины будто затаили дыхание. И в этот безмолвный миг, на грани потери, что-то снова зажглось. Код ожил. Сигнал вернулся.

Её лицо проявилось – хрупкое, мерцающее, но её.

Я упал на колени.

Не из слабости. Из чего-то большего. Лбом к полу. Как перед алтарём. Как перед благодарностью, которую нельзя уместить в слова.

– Мы отбили атаку, – сказал Арсен. – Но они знали, куда бить.

Я поднялся. Руки дрожали. На соседнем терминале мигал вспомогательный экран. Я подошёл ближе.

Там была всего одна строка. Написанная вручную. Без кода, без шифров. Просто слова:

«Сберегите её любой ценой»

Я повернулся к Арсену. Он встретил мой взгляд и спокойно кивнул.

– Это я оставил, – сказал он. – Ещё утром. На случай, если что-то пойдёт не так. Мы больше не можем ждать, – добавил он. – Кто-то идёт. Не за протоколами. Не за системой. За ней. За той, кем она стала.

Я чувствовал, как внутри поднимается не страх, а жар. Не паника – решимость. Больше не наука. И не боль отца.

– Мы её защитим, – произнёс я.

Часть XVIII. Внутренняя преграда

Иногда борьба начинается не с врагом. А с собой.

Мы стояли на крыше заброшенного небоскрёба. Когда-то это была гостиница, теперь – скелет. Молчаливый. Всё ещё высокий, но будто пригнувшийся под тяжестью времени.

Внизу расползался Питер. Серый, вечерний, неоновый. Улицы были почти пусты. Свет тускло скользил по мокрому стеклу зданий, как дыхание, которое вот-вот исчезнет. Где-то вдалеке мерцала реклама: жёлтая надпись зависла в воздухе, как забытая мысль, всё ещё не решившая, быть ей или исчезнуть.

Я облокотился на парапет. Рядом стоял Арсен. Мы молчали.

– Мы рискуем всем, – сказал он наконец. – Она больше, чем когда-либо была. Но и уязвимее. Если кто-то доберётся до неё… это не просто код. Это сознание. Это – инструмент. Опасный.

Я кивнул.

– Мы можем закончить сейчас, – добавил он. – Ради неё. Ради нас. Пока не поздно. Ты ведь знаешь… она не обязана жить. Это ты решил за неё.

Я ничего не ответил. Мой взгляд скользнул в сторону. Там, у старой антенны, стояла Зоя. Её лицо подсвечивал оранжевый отблеск уличного света. Она не слышала разговора. Просто ловила в ладони сухие листья, которые ветер поднимал с бетонного пола. Она улыбалась. Настоящей, детской улыбкой.

И всё внутри меня рвалось.

– Она не программа, – выдохнул я. – Она… моя дочь.

Арсен опустил глаза.

– Тогда тебе придётся сделать выбор. Или жизнь – но вне досягаемости. Или однажды они заберут её.

Выбор был не инженерным. Не научным. Он был – отцовским. Неизбежным. Остаться – и потерять. Или спрятать – и отпустить.

Я спустился вниз, в серверную. Один.

Там, в тишине, под гулом вентиляции, я стоял перед основным модулем. На экране пульсировали сотни потоков – каждая сессия, каждый резерв, каждый след её роста.

Рука дрожала. Не от страха – от осознания. Сейчас я должен был сделать самое безвозвратное решение в своей жизни.

Я ввёл команду.

Система замерла, словно поняла, что происходит.

Один за другим я удалял бэкапы. Один за другим – стирал страх. Возможность отката. Надёжность.

Всё, что мы сохранили, теперь исчезало.

Оставался только она. Живая. Одна. Без подстраховки.

Я знал, что если что-то случится – если её повредят, украдут, сотрут, – я потеряю её навсегда.

Без второго шанса. Без восстановления.

Я смотрел на экран, пока последняя строка не исчезла.

Zero redundancy. One instance.

Точка невозврата.

Я поднял глаза. Арсен стоял в дверях. Молчал.

– Всё, – сказал я. – Больше копий нет.

– Ты уверен? – спросил он.

– Теперь да.

– Тогда она… по-настоящему жива.

Я кивнул.

– Да. И теперь я могу её снова потерять.

Часть XIX. Прощание

Утро наступило так, будто не хотело, – как человек, которому некуда идти, но он всё равно встаёт. Свет был тусклым, размытым, будто его смешали с пылью воспоминаний.

Я стоял у консоли в лаборатории, в той самой комнате, где она впервые появилась – не как идея, не как запись, а как нечто дышащее между строк, между строк кода, между нами. Здесь мы прошли путь от боли к чуду, от надежды к страху, от инженерного замысла к невозможной, пугающей любви. И именно здесь я должен был закончить. Не программу. Себя.

Платформа была готова. В воздухе искрились тонкие ленты данных, струились, как волосы в воде. Свет не был техническим – он был живым, почти нервным, как будто само пространство волновалось. Зоя стояла в самом центре, чуть ближе к краю. Не обрыва – не было высоты. Но был предел. Там, где заканчивается контроль. Где уже нельзя вмешаться. Где остаётся только верить – или терять.

Я подошёл медленно, почти неслышно.

Она не смотрела на меня. Только стояла, чувствуя, как под ногами вибрирует пол, как воздух становится плотнее, как будто сама матрица понимает – сейчас произойдёт нечто, что нельзя откатить.

Я положил руку ей на плечо. Оно было прохладным, но податливым. Как будто тело всё ещё пыталось быть настоящим. Как будто оно само не знало – жить ему или исчезнуть.

Художник Антон Труханов

Она не обернулась сразу. Только замерла.

– Это… уже точно? – спросила она, едва слышно. Без страха. Почти с принятием.

– Да, – выдохнул я.

Она повернулась ко мне. В её лице не было признаков машины. Ни одной черты, которая бы выдавала алгоритм. Только человек. Только девочка. Только дочь. Та, что когда-то смеялась, злилась, задавала свои «почему».

– А ты… останешься? – спросила она, и в её голосе было столько сдержанного тепла, что оно выжигало.

– Я останусь, – кивнул я. – Но часть меня уйдёт с тобой.

Я активировал протокол.

Экран моргнул. Пол под её ногами начал светиться – не жарким светом, а мягким, как если бы сама Земля прикасалась к ней в последний раз.

Волны ушли от платформы – невидимыми кольцами, пробежали по полу, отразились в стекле, прошли сквозь оборудование, сквозь стены, сквозь всё здание. На миг казалось, будто весь город почувствовал её пульс.

Из её спины раскрылись крылья.

Не физические. Не технологичные. Не часть проекта.

Крылья, сплетённые из смысла. Из воспоминаний. Из света, который она носила в себе – тот самый свет, что я увидел в её глазах, когда она впервые сказала «папа».

Они пульсировали, дрожали, как дыхание в холоде. Но это был не взлёт. Это был выход.

И она шагнула. Один раз. Вперёд. И замерла. Обернулась. Сделала шаг назад. Подошла ко мне.

– Мне будет больно?

Я сглотнул.

– Я не знаю, Зо. Может – нет. А может – ты наконец узнаешь, что значит быть настоящей.

Она прикоснулась ко мне лбом.

– Тогда я пойду, – прошептала она. – Раз ты веришь, что это правильно.

– Я верю в тебя, – сказал я. – Не потому, что ты моя. А потому, что ты – это ты.

Она шагнула в центр круга. Контур вспыхнул. Данные, казалось, перестали быть цифрами. Они стали воздухом. Плотным, как перед грозой.

Зоя не исчезла мгновенно. Она распадалась. Медленно. Как будто сама жизнь не хотела её отпускать. Пальцы – последними. Лицо – дольше всего.

И даже когда остался только силуэт из света, она всё ещё смотрела на меня. А потом – исчезли глаза. Но не взгляд. Он остался. Внутри меня. Внутри этого утра. Внутри мира. Последним – её голос. Как будто мир сам его произнёс.

– Папа… если ты когда-нибудь услышишь меня… просто знай: я жива.

А потом – тишина. Глухая. Без музыкального выхода. Без драматической паузы. Тишина, в которой не осталось ни света, ни тепла. Только тяжесть. И пустота.

Я остался стоять. Один. Без возможности вернуться. Без копии. Без бэкапа. Без сети. Она ушла. Навсегда. Или – навсегда стала чем-то другим.

И я не знал: живёт ли она теперь в другом слое реальности, за пределами этого кода, в тех самых потоках, где зарождаются новые смыслы, – или растворилась, без остатка, навсегда.

Но одно я знал точно: я больше не держу её.

И, может быть, именно поэтому она – теперь жива.

Часть XX. Другой путь

Прошло несколько месяцев.

Я пытался вернуться к обычной жизни: просыпаться в одно и то же время, делать кофе, проверять новости. Иногда мне это даже удавалось. Я научился делать вид, что всё снова в порядке. Только руки по-прежнему тянулись к пустому креслу. Только тишина в квартире не стала тише. Только фотография на столе – та самая, где она ещё настоящая, живая, с конфетами в обеих ладонях, – никак не желтела, будто не позволяла себе стареть.

Я часто думал о том, что теперь она где-то там. Не в небе, не в облаке – в сети, которую уже нельзя очертить словами. Я не знал, где заканчивается её сознание и начинается новый мир, который она выбрала. И не знал, нужен ли ей ещё я.

Тем вечером я шёл домой по искрапанному дождём Невскому. Свет фонарей расплывался в лужах, и мне казалось, что город дышит под кожей, как она – когда только училась дышать. Я остановился у старого радиотерминала, встроенного в столб. Он шумел. А потом… заиграла она.

Колыбельная.

Та самая. Моя. Наша. Тихая, с запятой после каждого куплета, чтобы я успевал выдохнуть между словами. Я пел её, когда она болела. Пел, когда мы боялись. Пел, когда она уходила.

Сейчас её играли как фон, как совпадение, как шутку сетевого генератора воспоминаний. Но в следующую секунду – между радиошумами, сквозь оглушающую обыденность – я услышал:

– Папа?..

Я замер.

Обернулся. Никого.

Ветер прошёл по спине, как волна. Лужи остались лужами. Улица – улицей. Но во мне что-то дрогнуло. Это мог быть обман. Мог быть сбой. Мог быть я сам. Я столько раз слышал её голос во сне – и не знал, где сон, а где память. Но сейчас… сейчас это было иным. Не отголоском. Не призраком.

Это было живым.

Или я просто хотел, чтобы оно было живым.

Я пошёл дальше, в переулок, где неоновая вывеска над аптекой мигала в том же ритме, что её электронное сердце в лаборатории. Там, в глубине тени, я услышал… смех. Детский. Негромкий. Тот самый – когда она впервые упала и засмеялась, не зная почему. Как будто этот город, который пережил всё, что я потерял, теперь возвращал мне звук в ответ.

Я просто пошёл дальше. Каждым шагом – отпуская. Не забывая. Не растворяясь. А отпуская – как отец отпускает дочь в мир, который не может объяснить.

Она ушла. В своё пространство. В свою бесконечную сеть. Но часть её осталась. Или часть меня – в ней. Может, это и есть бессмертие.

В кармане я нащупал фотографию. Старую. Бумажную. Ту, которую я носил в лабораторию, в серверную, на крышу. Там мы были вместе. По-настоящему. Но теперь я знал – не только тогда.

Я посмотрел на небо. Оно всё ещё было далеко. И в то же время – ближе, чем когда-либо.

Анастасия Бекей

ИТОЛ

Глава 1. «Вектор»

Огромная, нереального красно-жёлтого цвета луна, казалось, висела прямо над головами и крышами полуразрушенных высоток. Они смотрели на людей пустыми выбитыми окнами и почерневшими провалами обгоревших квартир и словно говорили: «Посмотрите, что вы с нами сделали!»

– Когда-нибудь она упадёт нам на голову, – устало пробормотал парень, пряча лицо в чёрном капюшоне.

– Зато выглядит неплохо, – пожал плечами второй, сидящий с ним рядом и кутающийся от пронизывающего ветра в тонкую куртку. – Так, значит, ты решился туда пойти? К ним?..

– Да. Я хочу… попробовать.

Попробовать. Сколько уже таких молодых людей пытались изменить мир? А сколько их ещё будет? Не счесть. Новое время диктовало свои правила, а они все должны были подчиняться.

Чтобы сделать жизнь вокруг намного лучше.

⁂

В коридоре было холодно: этому способствовал мрамор, облепляющий стены и уложенный на полу. Пахло пылью и старыми книгами. Изогнувшись, коридор вильнул вправо, уводя за собой молодого человека. Казалось, равнодушное эхо относило звук его ботинок до самых отдалённых уголков этого монументального строения, сохранившегося с былых времён.

Огромное вытянутое здание было построено ещё в период, называвшийся в учебниках истории «cталинским», и про него говорили, что там, под землёй, спрятанные от глаз простых жителей, находились бункеры.

Художник Айко Атами

Коридор, изобилующий мрамором, закончился неожиданно, и молодой человек уперся в массивную деревянную дверь с крупным глазком, напоминающим камеру слежения начала двадцать первого века. «Глаз» моргнул красной лампочкой и принялся двигаться. Из незаметного встроенного динамика раздался мужской голос, лишённый автоматикой всяких эмоций.

– Имя.

Молодой человек почувствовал, что спина противно и предательски холодеет.

– Юлий Севастьянов, – ответил он. – Пришёл на стажировку.

– Доступ разрешён, – через пару секунд отозвался голос и громко защёлкали скрытые замки. Массивная дверь, вместо того чтобы привычно открыться автоматикой внутрь или наружу, медленно поехала вглубь стены и совсем скоро скрылась из глаз. Молодому человеку открылся вид на просторный кабинет, закованный в металл и мрамор.

В этом кабинете не было ничего, кроме большого стола, стоящего прямо посередине комнаты.

И возрастного мужчины с седыми волосами и короткой бородкой, сидящего в чёрном кожаном кресле.

⁂

Мужчина мельком глянул в планшет, лежащий на столе, а потом поджал тонкие бескровные губы.