Код из лжи и пепла

«У нас это считается лакомством. Только не фыркай, принцесса».

Пальцы сомкнулись на холодном пластике.

– Интересно, он бы это оценил? – прошептала я, словно банановое молоко могло знать ответ. – Что ты вообще творишь, Амайя?

Я хлопнула себя по щекам – не сильно, просто чтобы заткнуть внутреннего романтика, пока он не разжег костер там, где и искры не должно быть. Нельзя расслабляться. Глупости сейчас ни к чему.

– Хорошего дня, Амайя! – окликнул Дауль, а я уже шагала в ночь, прижимая напиток за спиной, не как подарок, а как приманку.

Ночь выдалась непривычно тихой. Ни звуков, ни ветра. Такой тишиной город дышит перед тем, как что-то ломается. Или перед чудом – но в чудеса я давно не верю.

Ну и на что ты надеялась? Что он появится? Сядет рядом на бордюр, и вы, попивая молоко под фонарем, как в старом фильме, мило дойдете до вопроса: «А не работаете ли вы, случайно, на криминального гения, сэр?»

Я усмехнулась сквозь выдох. Глупо. Баночка тяжела в моей руке – весь вес моей слишком наивной, слишком хрупкой надежды. Но я не отпускала ее.

Цель всплыла в сознании четко, без обиняков. Мужчина, о котором шла речь, – ключевая фигура из Хаб Интертеймент, корпорации, взлетевшей с той же грацией, что и ракета, впрыснутая стероидами и деньгами.

Мы с Ароном пытались приблизиться к ним, хотя бы к периметру. Система отторгала моментально. Холодно. Без интереса. Как организм – инфекцию.

Деньги внутри циркулировали неестественно гладко. Без утечек, без шероховатостей. Ни одной зацепки. Все слишком выверено, слишком чисто. На вершине – не человек, а конструкция. Президент компании. Имя фигурировало в пресс-релизах, но реальное лицо никто не видел. Не интервью. Не случайных снимков. Только решения. Только слухи. Только следы – исчезнувшие конкуренты, внезапные перестановки, капитал, который перемещался, как по команде.

Вокруг него – кольцо страха. Сжатое. Дисциплинированное. Он не просто строил империю. Он вырезал альтернативы.

Он был умен, расчетлив и почти неуловим. Не тот, кто действует – тот, из-за кого все начинает происходить. А у нас – только догадки и слишком стройная цепь совпадений, чтобы поверить в случайность.

И вот я – вся из себя мисс «расследование года», иду по пустой улице с банановым молоком в руке, словно актриса, забывшая, что съемки давно закончились.

– Серьезно, Амайя? – пробормотала я, глядя на бутылку в ладони. – Ты ожидала, что он появится из ниоткуда, скажет: «О, как мило» и устроит вечер откровений?

Наивно. Смешно. Почти трогательно в своей глупости.

Я уже собралась просто уйти, как из тени прозвучало:

– Твоя смена, похоже, длилась вечность.

Я резко обернулась и, конечно же, он. Стоял в полумраке, прислонившись к стене. Спокойный, собранный, точно знал, сколько нужно молчать, чтобы все внимание оказалось у него. Было ощущение, что он контролирует не только себя, но и пространство вокруг.

– Мне пришлось ждать больше часа, – голос чуть хриплый от прохлады.

– Прости, – я подошла ближе. В груди все дрожало. Я старалась дышать глубже, пытаясь взять в руки свое волнение. – Я думала, ты не придешь, – слова сорвались чуть тише, чем хотелось. Я выпрямилась, не давая себе уйти в слабость. – Поэтому решила не спешить… Это тебе.

Я протянула бутылку бананового молока – наивный предмет, нарочито простой, но выбранный с точным расчетом. В этом жесте было больше смысла, чем я готова была озвучить.

Я коснулась его руки и сжала пальцы, подталкивая их к бутылке. Он не отдернул руку, но и не ответил. Ладонь теплая, твердая – в ней чувствовалась устойчивая сила, способная удержать или раздавить.

Внутри проскользнуло легкое смещение – неясно, это была память или сбой контроля. Я помню, как его пальцы прикасались к моему лицу – точно, без суеты. Прикосновение не хранило тепла, в нем было больше привычки фиксировать улику, чем держать чужие чувства.

Амайя, приди в себя!

– Спасибо за то, что тогда спрятал меня. Не знаю, чем бы все кончилось без тебя. – Я опустила взгляд и сцепила пальцы в замок. В голову сразу всплыло: люди подсознательно имитируют позу тех, кто вызывает у них доверие. – Как тебя зовут?

– Рем, – ответ прозвучал ровно, отрывисто.

– Рем, – повторила я почти шепотом.

– Пойдем. Я отвезу тебя домой.

Он уже развернулся к машине. Решение было принято еще до того, как я открыла рот – он просто выжидал момент.

Я застыла. Все разворачивалось слишком быстро, без сбоев. Часть меня напряглась – мне никогда не нравилось, когда события ускользают из-под контроля. Но другая часть ощутила странное облегчение.

Не придется угождать ему, подстраиваться, умолять поверить. Не нужно будет раз за разом доказывать, что я чего-то стою. Он уже решил для себя, что делать со мной, и я в этом уравнении – не жертва и не проситель.

Я поймала себя на том, что пальцы все еще сцеплены слишком крепко. Пришлось разжать их, выдохнуть и мысленно напомнить себе: не растаять только оттого, что кто-то вдруг берет часть моих проблем на себя. Не обмануться. Все может измениться за секунду. Но пока что все идет быстро и это даже легче, чем растягивать это унижение на потом.

– Нет, не нужно! Я и так навязываюсь… – Я резко вскинула руки, пытаясь преградить путь его решимости.

– Я не делаю это ради удовольствия, – отрезал он, не оборачиваясь. – Если за тобой следят, разумнее добраться домой на машине.

Я пошла за ним и села рядом, чувствуя кожей крошечную победу – мелочь, но с привкусом стратегии. Это был лишь первый ход в партии, где фигуры еще расставляются, но финал уже обещает быть зрелищным и жестоким.

– Скажи, Рем… Ты ведь работаешь в Хаб Интертеймент, верно? – спросила я, скользнув взглядом по его профилю. Острые скулы, четкая линия подбородка, губы поджаты – лицо, которое спокойно могло бы иллюстрировать учебник по анатомии, пример безупречной симметрии.

Он вел машину с той выверенной экономией движений, что встречается у солдат, хирургов или людей, которых жизнь приучила не тратить лишнюю энергию. Одна рука лежала на руле, другая чуть скользнула по подлокотнику.

– Да. Я секретарь, – сказал он коротко, не поворачивая головы. В этих двух словах не осталось места ни для вопросов, ни для лишнего воздуха.

– Тебе идет, – я улыбнулась, просто констатируя очевидное. Почти как формулу: если x – харизма и молчаливая сила, то y – очарование невозмутимости.

Я на секунду взглянула на его руку на руле, проверяя, дрогнет ли он.

– В тот день ты был с мужчиной, – сказала я тише, чуть сгладив тон, чтобы не прозвучать слишком настырно. – Он представился нам как вице-президент вашей компании. Кто он тебе?

Фраза прозвучала мимоходом, но в каждом слоге скрывалась острота. Такие вопросы – тонкая работа: нельзя резать слишком глубоко, пока не увидишь, где начинает дергаться живая ткань.

Я смотрела на него внимательно, но не из вежливости – из холодной необходимости. Каждое движение, каждый вдох, даже неуловимое замедление – все это не просто реакция, а данные. И я, как любой грамотный аналитик, знала: правда всегда прячется в этих мельчайших сдвигах, на стыке дыхания и жеста.

– Мой руководитель, – ответил он безынициативно.

Может, он и правда просто телохранитель? Живая перегородка для худощавого волка, прячущего острые зубы под мягкой шерстью?

Я смотрела на него и невольно вспоминала Арона – холодного, точного, неудобного даже для своих. Нас разделяли цели, но объединяла одна формула: логика важнее эмоций, задача выше морали. Остальное – шум, лишний сигнал на ЭЭГ, мешающий увидеть чистую картину.

– Ты не знаешь… в тот день, когда проводили тест на пригодность, много студентов его прошли? – спросила я чуть тише, наклонив голову набок.

– Достаточно. А что?

– Уже решили, кто прошел дальше? Кого пригласят на собеседование? – Мои пальцы непроизвольно сжались в кулаки на коленях. Я чувствовала, как напряжение поднимается по позвоночнику и пульсирует в горле. Не стоило выдавать это, но тело всегда сдает тебя первым.

Он скользнул по мне взглядом из-за руля.

– Ты хочешь работать у нас? Зачем? – Не вопрос – проверка на прочность.

– А разве это важно? – я ответила резко, слишком колко даже для себя. В его глазах мелькнула короткая усмешка.

Он едва заметно качнул головой, отсекая все лишнее.

Я выдохнула и, не глядя прямо на него, сказала уже тише, почти одними губами:

– Извини. Просто… ты ведь помнишь тех мужчин, что тогда гнались за мной?

– Допустим.

Холод. Настоящий, полярный. Словно я разговаривала не с человеком, а с антарктической станцией: сигнал принимается, но отклика нет.

– Есть семья, которую я пытаюсь защитить. Их долг – не просто яма, а гравитационная бездна, способная затянуть их вместе с детьми и внуками. Если им не помочь, их сожрут, не оставив ни шанса, ни жалости. Они приняли меня без лишних вопросов, без условий – просто потому, что у них есть сердце, которое еще умеет биться. Я не собираюсь от них отворачиваться. Недавно к их пекарне пришли эти люди. Устроили показательный разнос. Чтобы напомнить всем, кто здесь хозяин и как быстро можно раздавить тех, кто слишком тихо живет.

Я глубоко вдохнула, чувствуя, как в груди накапливается боль.

– У меня есть одно видео. Они гнались за мной только потому, что я пригрозила отдать его в полицию.

Он молчал, даже не моргнул, просто ждал, насколько глубоко я копну сама.

– Поэтому я работаю на двух работах. И, может быть, попытаюсь пролезть туда, где условия звучат как приговор: бесконечные переработки, давление, правила, которые меняются каждый день, если ты не свой. – Я развернулась к нему. – Иногда у человека просто нет другого выхода. Либо ты ломишься в закрытую дверь, либо смотришь, как сгорает твоя последняя надежда.

Он чуть хмыкнул, почти беззвучно.

– Значит, ты готова пройти через все это… только ради чужого долга? Ты правда готова принять систему, которая перемелет тебя в труху?

– В этом мире каждое действие, даже самое нелепое, подчиняется трем законам адаптации. – Я откинула волосы с лица. – Первое: покоряться, даже если ненавидишь. Второе: говорить не то, что думаешь, а то, что ждут от тебя услышать. И третье… Улыбаться, даже если внутри все хрустит по швам.

Я откинулась на спинку.

– Ну что, господин Рем? Замолвите за меня словечко?

Мы смотрели друг на друга. Он сидел неподвижно, только пальцы на руле слегка сжались. Я заметила это первым делом – все остальное отлетало. Мои слова били в стену. Слова, эмоции – все оседало у его ног пылью, которую он даже не собирался поднимать. Он айсберг, а я пытаюсь растопить его ладонями. Глупо. Но ведь даже Титаник не поверил в опасность до последнего.

– В этом нет нужды. Менеджер завтра разошлет приглашения тем, кто прошел с отличием, – сказал он наконец. Глухо, отрывисто.

– Правда? – Я подалась вперед и позволила себе короткий смешок, что-то вроде победного выдоха. Радость внутри взвилась быстро, как искра – маленькая, но живая. – Буду ждать.

– Ты так уверена в себе? – голос Рема разрезал тишину, когда машина мягко скользнула к обочине у дома. Он развернулся, не резко – чуть наклонил голову набок, глядя на меня из-под ресниц. Как кот, что оценивает, стоит ли играть с мышью дальше.

Я провела ладонью по колену, сгладив невидимую складку на ткани.

– Не боишься разочароваться? – добавил он тише, уже не спрашивая – проверяя, как я выдержу эту точку давления.

– У них не будет другого выбора, – сказала я тихо, но твердо. – Им придется принять меня, потому что…

Я замолчала и не смогла договорить.

Что-то выдернуло меня из собственной решимости – взгляд зацепился за силуэт у подъезда. Один человек. Стоит там, где его не должно быть. Прямой, вытянутый, как заточенное лезвие.

Дыхание застучало неровно. Пальцы сжали ремень безопасности, ногти впились в кожу, вырываясь из привычной расслабленности. Сердце громко ударило, словно внутри нажали на экстренный тормоз, сбивая ритм с прежнего темпа.

Я медленно качнула головой, не отрываясь от фигуры в темноте.

– Что он здесь делает? – Я почувствовала, как дрожат губы.

Мир вокруг стянулся, стлался к горлу. Сердце ударяло в ребра короткими толчками. Воздух стал вязким, липким, точно пропитанным дымом.

Я знала, где должен быть Арон. Знала и повторяла это в голове, цепляясь за факты, как за поручень в шторм: он должен был сидеть в Стамбуле, в зоне, отрезанной операцией отца, где даже спутники едва пробивались сквозь помехи.

Но он стоял здесь.

Под фонарем, что лил на него блеклый оранжевый свет, вырывая из темноты острые тени. Пальто цвета безлунной ночи трепыхалось на ветру – не одежда, а черное знамя. Фигура недвижимая, взгляд – застывший и тяжелый, от которого все внутри сжималось.

Он смотрел прямо на меня. И в этом взгляде было все: предупреждение, усталость, гнев – и та теплая, задавленная тоска, что не рвется наружу, но всегда просачивается для тех, кто умеет читать между слов.

Я вырвалась из машины, пружинисто, почти спотыкаясь о край порога. Дверь осталась открытой, хлопнула бы о ветровой порыв, но я не обернулась. Подошва глухо застучала по асфальту, отбивая в такт дрожь в коленях.

С каждым шагом тревога расползалась под кожей – холодная, липкая, как паутина на стенах старого дома. Я вспомнила, как три дня назад слышала его голос по телефону: ровный, собранный, но где-то глубже уже таилась трещина. Я ее заметила – и все равно сделала вид, что она не прорастет.

Теперь эта трещина стояла передо мной, в пальто, с тенью на лице и молчанием, в котором я слышала больше, чем во всех его словах.

– Арон, – выдохнула я, но слова тут же растаяли в холодном воздухе.

Он медленно повернул голову. Кивнул – не мне, мимо. Глаза скользнули поверх моей головы и впились в машину, из которой уже выходил Рем. В тот миг все вокруг застыло.

Порыв ветра рванул мне волосы на лицо. Сухие листья закружились от асфальта и осели у наших ног. Я прижала ладонь к груди – сердце билось в ребра короткими, болезненными толчками.

Дверь машины хлопнула с глухим эхом. Рем шагнул вперед, его туфли четко цокали по пустому двору. Он двигался медленно, без суеты, но с той уверенностью, от которой по спине побежали мурашки. Казалось, он уже знал финал этой сцены.

Арон сделал полшага вперед. Его пальцы на манжетах куртки дернулись, словно нащупывая правильный момент и направление удара.

– Есть разговор, – сказал он. Голос резанул тишину так ровно, что от него остался сухой надлом. Ни оттенка эмоций – только обнаженная угроза.

Он не сводил глаз с Рема. В этом взгляде не было обиняков. Только прямолинейная угроза.

– Насколько мне известно, с тобой уже связывались. Не так ли?

Рем не остановился. Подошел почти вплотную. Меньше двух метров между ними – расстояние, где либо целуют, либо бьют. Ни намека на страх. От него исходила ледяная уверенность, такая цельная, что, казалось: если кто-то сейчас сорвется, это будет он, но не для бегства, а для удара. Он и есть буря, к которой никто не готов.

– Не помню, чтобы мы переходили на «ты», – произнес он, отмеряя каждое слово.

Мои руки опустились вдоль тела.

Я застыла между ними тонкой перегородкой, готовой треснуть под первым натиском. Они оба видели меня, но смотрели сквозь. Между ними было что-то, что не рождалось за одну встречу.

– Что происходит? – голос сорвался чуть ниже привычного. – Арон?

Он не ответил. Просто продолжал прожигать Рема взглядом, в котором не осталось ничего человеческого, только железная решимость. Рем чуть склонил голову, почти незаметно. Не просто слушал, а выискивал в каждом вдохе оппонента намек на следующий шаг.

Я почувствовала, как холод медленно поднимается вверх по спине, пробираясь под кожу, стягивая дыхание. Это не случайность.

Арон знал, что найдет меня здесь. Знал, с кем я поеду. Знал все наперед.

А Рем… он не задал ни одного вопроса. Он понимал, кто такой Арон, но не открыл мне этой правды. Никто из них не посчитал нужным предупредить.

Глава 9

«Долг – не просто обязанность перед другими. Это тяжесть, навязанная жизнью, когда отказаться невозможно. Это голос внутри, что требует быть сильнее себя самого. Долг – фундамент личности, на котором держится смысл в хаосе неопределенности».

– Амайя Капоне, в диалоге с собственной совестью.

Мы поднялись в мою квартиру. Лифт казался тесным, давящим, словно гроб. Никто из нас не проронил ни слова. Арон шел впереди, уверенной походкой солдата, привыкшего нести приказы, а не обсуждать их. Я плелась следом, внутри все бурлило от упрямства, которое жгло глаза. Шаги Рема звучали за спиной глухо и ровно, замыкая этот молчаливый строй.

Квартира встретила нас холодным светом из окна и тишиной, нарушаемой только тиканьем старых кухонных часов. Здесь все было моим – книги на полке, фотографии на стенах, запах корицы от свечи, которую я зажигала в одиночестве. Но сегодня это место изменилось. Оно не принимало гостей, отталкивая их. Особенно его.

– Ни за что! – выкрикнула я, не дав ему закончить. Голос сорвался и отдался о стены кухни. – Мне не нужна нянька в лице этого… sciocco pomposo!1 – итальянский вырвался сам собой. Родной, острый, он резал воздух и возвращал мне хоть каплю контроля над тем, что происходило.

– Non voglio avere niente a che fare con lui!2 – добавила я, почти выкрикивая. Гнев был моим щитом, за который я цеплялась обеими руками. Слова вырывались из горла, стреляли короткими очередями, и с каждым новым выдохом внутри закипало все сильнее.

Рем сел за стол и откинулся на спинку стула. Он сидел неподвижно, взгляд цепкий, спокойный. В его молчании чувствовалась собранность и готовность. Арон застыл у окна, руки глубже в карманы, плечи напряжены. Он посматривал на улицу, но все время косился на Рема, будто ждал команды.

– Откуда он вообще его знает? – резко бросила я, указывая взглядом на Рема. – Кто он такой, чтобы мне его навязывали?

– Non sono affari tuoi,3 – тихо усмехнулся Рем, и мои глаза распахнулись. Он понял. Он все понял.

– Ты… ты знаешь итальянский? – прорычала я, не веря собственным ушам. – Конечно, почему бы и нет. Ты же явно из тех, кто знает все про всех.

Он не ответил. Это молчание раздражало больше, чем если бы он огрызнулся в ответ.

– Амайя, достаточно, – холодным тоном произнес Арон. Его голос стал металлом – не просьбой и не советом, а приказом.

Я повернулась к нему, пальцы непроизвольно сжались в дрожащие кулаки.

– Нет! Мне надоело быть пестрой марионеткой. Ты возвращаешься и оставляешь меня… с ним? Человеком, с которым я не могу даже нормально поговорить, потому что у него на лице написано: «Не приближайся»?

Арон шагнул ближе, и его глаза вспыхнули.

– Потому что я не могу всегда быть рядом, Амайя. Я не бессмертен и не бог. Мне поручили операцию, которую нельзя провалить. Если я облажаюсь – моя задница будет первой, кто окажется на растерзании. Твой отец давно знает Рема. И, как бы это ни било тебя по нервам, он доверяет ему.

Я почувствовала, как сжалось все внутри. Эти слова… я слышала в них финальность.

– Почему именно он? – голос трещал от напряжения. – Ты хоть представляешь, кто он? Что за человек?

– Я знаю достаточно. Больше, чем тебе кажется, – сжато сказал Арон. – Он не враг. Хотя ты себя ведешь так, будто он – убийца твоих надежд.

– А ты стал ее палачом, – вырвалось у меня, прежде чем я успела себя остановить.

В комнате повисла гробовая тишина. Арон отступил, словно мои слова ударили его по живому. Я почти пожалела. Почти.

– Никаких «но», Амайя, – процедил он. – Этот разговор закрыт.

Я опустила голову. Губы дрожали, а в глазах жгло так, что казалось, вот-вот прорвет.

– Хорошо.

Внутри меня что-то изменилось. Я не ощущала себя полностью – только холод в груди, который не отпускал. Я надеялась, что, уехав сюда, смогу сама решать свою судьбу. Что прошлое останется за границей, как старая тень. Но оно вошло в мою квартиру, село за мой стол и теперь должно охранять меня.

Я сжала кулаки, ногти впились в ладони до боли, до крови – и мне было наплевать. Эта боль была единственным доказательством, что я еще не окаменела внутри. Почему именно он? Почему этот человек с глазами и движениями, которые я знаю до боли, словно они вырезаны из моего прошлого?

Рем сидел молча, не шелохнувшись. Его тишина давила сильнее любых криков.

Я посмотрела на него. Во мне все смешалось: злость, страх, недоверие – и самое отвратительное, эта глухая ненависть без выхода.

Он не должен был появляться в моей жизни. Но он здесь. И теперь ничего уже не вернуть обратно.

– Ты знаешь, как я тебя люблю, Айя, – прошептал Арон, мягко проводя пальцами по моим волосам, касаясь глубины моей души.

Мы стояли в коридоре, под теплым светом бра, и казалось, что все вокруг затаило дыхание, подслушивая последнюю симфонию перед тем, как порвется связь, натянутая временем и тайнами.

Я прислонилась спиной к входной двери, отмечая границу между ним – моим якорем – и тем будущим, в которое не желала вступать. Носок кроссовка неосознанно ударял пятку, тело искало движение, пока разум оставался в оцепенении.

– Конечно, – выдохнула я, сжимая в груди болезненную мысль о его уходе, разрывающую меня на части. – Но я не намерена мириться с нянькой. Особенно с такой, как он.

– Он не нянька, Айя. Он – страж. Хищник на цепи, которую держит твой отец, – голос стал жестче, но в нем оставалась прежняя забота. – Я бы сделал все, чтобы ваши пути не пересекались. Но воля босса – это как закон Ньютона. Ты ведь знаешь: действие неизбежно вызывает противодействие. Ты – переменная, Айя, и я не властен изменить уравнение.

Я усмехнулась, хотя внутри все сжималось.

– Я знаю, – сказала я, задержав взгляд на его глазах. – Но знание не спасает от чувств. Эмоции – иррациональная часть нашего разума. Даже понимая все это, мы ломаемся.

Арон тихо рассмеялся, но в этом смехе было больше горечи, чем легкости.

– Тогда позволь мне дать тебе совет, как человек, побывавший по ту сторону доверия: не сближайся с ним. У каждого доверенного лица босса свои скелеты в шкафу. Рем может быть лояльным, но это не значит, что он чист. Он как торнадо: красив издали, но стоит тебе подойти ближе, тебя затянет в воронку, и выбраться будет невозможно.

Я почувствовала, как дрожь прокатилась по телу – не от страха, а от того, что правда, которую я не хотела признавать, наконец коснулась меня.

– А еще… ты видел его прическу? Мужчине, который тратит на укладку больше времени, чем на искренность, нельзя доверять.

Я не удержалась. Смех вырвался из груди – звонкий и настоящий. Он развеял напряжение, как весенний ветер гонит пыль с окон.

– Скажешь тоже, Арон, – я качнула головой, улыбаясь.

– Береги себя, Айя. – Он резко притянул меня к себе, горячее дыхание каснулось волос. Поцелуй на макушке стал точкой в невысказанном предложении – напоминанием, что я не одна, даже если предстоит идти одной.

Когда дверь за ним захлопнулась, в квартире повисла тишина. Не гробовая, скорее, как в библиотеке, где книги знают слишком много.

Я обернулась и застыла.

В комнате, в теплом свете светильников, он двигался спокойно. Высокий, молчаливый. Его шаги – точные и уверенные, хищник, патрулирующий границы своей территории.

Рем скользил вдоль книжных полок, словно изучая мою суть через предметы интерьера. Его взгляд – не праздное любопытство, а тонкий резец Дедала, вырезающий слабые места с непревзойденной точностью.

Внезапно я поняла: возможно, он знал обо мне все с самого начала. Не из-за моего происхождения, а потому что я – фигура в игре, чьи правила мне еще предстоит постигнуть.

– Ты ведь хочешь что-то сказать, не так ли? – голос скользнул по пространству, разрезая молчание.

Я не смотрела прямо на него, а наблюдала боковым зрением – так, как изучают опасного хищника, прежде чем сделать первый шаг. Моя интонация была размеренной, будто речь шла не о личных границах, а о новой теории в квантовой механике, где любое наблюдение необратимо изменяет объект.

Рем медленно повернулся. Его взгляд зацепил меня, и внутри что-то дрогнуло.

– С чего ты взяла? – Прозвучало ровно, но в его глазах вспыхнул отблеск, который я не смогла сразу интерпретировать. То ли раздражение, то ли интерес. Может, и то, и другое. – Я просто выполняю свою работу.

– Работу? – переспросила я, усмехнувшись с неприкрытым сарказмом. – Ты называешь это работой? Трястись надо мной, как курица-наседка.

Я нарочно упростила формулировку, зная, что мои настоящие мысли гораздо глубже: речь шла не просто о защите, а о наблюдении, контроле, когнитивном захвате личности.