Код из лжи и пепла

Пока собирала рюкзак, ноутбук, жесткий диск, блокнот с закладками, немного наличных, запасная флешка – все дышало методичностью. Утро казалось обычным, но внутри меня бурлило нечто иное – не страх, а прилив адреналина, словно птица, вырвавшаяся из заточения.

Решения больше не принимают за меня – ни родители, ни кураторы, ни Совет. Это мой выбор, мой путь. Я уже пересекла точку невозврата.

Когда я дошла до остановки, воздух сдавливал грудную клетку густой тяжестью, в которой каждый вдох отдавался металлическим привкусом. Мир раскрылся в болезненной четкости: краски резали взгляд, шорох шин и обрывки разговоров врезались в барабанные перепонки. Шаг за шагом внутри поднималось гулкое напряжение – не паника, а ток, пущенный прямо в кровь. Я стояла, сцепив пальцы на ремешке сумки, чувствуя, как под кожей дрожит неуемная готовность – к столкновению, к скачку, к выбору, который уже нельзя будет отмотать обратно.

Наушники в ушах щелкнули, и в мой мозг врезался знакомый голос. Голос, к которому я всегда относилась с двойственным чувством: уважения и хронической настороженности.

– В наши руки попала информация, что один из сотрудников «Хаб» может быть как-то связан с Вороном, – сказал Арон. – Устроиться туда – это не просто возможность. Это наш таран. Если появится шанс быть ближе к нему, не упусти. Найти его приоритет.

Я застыла – не от самих слов, а от их тяжести, давящей куда глубже барабанных перепонок. Казалось, звук сжался в точку и вонзился прямо в позвоночник, стягивая его в стальную дугу. Это не страх. Это отклик нервной системы, натренированной глушить все лишнее до полной стерильности.

– Поняла, – проговорила я ровно, почти механически, как обученный алгоритм.

– После собеседования тебя встретит Виктор. У него на руках кое-что критически важное. Связанное с клубом, тебе нужно получить это лично.

Мозг выдал реакцию до того, как я успела ее подавить:

– Он ведь должен был покинуть страну, – удивление прорвалось, как ошибка в коде. – Отец строго-настрого запретил ему вмешиваться. Если он узнает…

– Будет распят. Да. Но мы не можем позволить себе роскошь времени. Оно не тянется прямой линией – оно сжимается кольцами все теснее. И твое участие, каким бы неприятным оно ни было, – часть этой спирали. Без тебя все рухнет.

И снова Виктор. Его имя вспыхивает в сознании как тревожный маркер: если он не покинул город, значит, ставки не просто высоки, они экзистенциальны. Нам не договаривают. Нам никогда не договаривают.

Виктор не разменивается на мелкие миссии. Он не тот, кто занимается поиском брешей в локальных системах. Его специализация – корпоративные бастионы с распределенной кластерной архитектурой, где каждый уровень защищен сложнейшими алгоритмами, словно сознание, разбитое на сегменты после психотравмы. Даже спецслужбы – те, у кого нет морали, а есть лишь цель – не всегда могут вскрыть эти цифровые крепости.

Если он сам передает мне данные, значит, мы давно вышли за периметр «подсобного клуба». Это может быть пролог к операции, где последней строкой в протоколе значится: «Полный демонтаж. Без выживших».

Когда-то это была моя арена. Информационные войны – мир, где слово бьет точнее ножа, а утечка данных смертельней динамита. Вбросы, подмена фактов, взлом сознания через медиа. Я оперировала невидимым. Паразит. Миф.

Теперь все иначе. Я ушла глубже – туда, где кровь уже не символ, а биологическая константа. Где боль – не метафора, а сигнал тела, выброс кортизола и дрожь в пальцах. Коломбо был лишь фасадом. Настоящая я – то, что всегда оставалось в тени, под поверхностью.

Сегодня я не просто кандидат. Я – разведчица, посол без защиты, диверсант, чье главное оружие не нож, а намерение.

И моя задача – войти. Не украдкой и не проломом. А так, чтобы двери распахнулись сами, а лица осветились обманчивым доверием. С фанфарами. И пусть даже с чашкой чая.

Автобус подъехал с сухим, резким шипением, словно напоминал: ты все еще можешь передумать. Последний акт свободы воли. Но решение уже проросло в кости, и курс нельзя было развернуть обратно.

За окном проносились вывески, здания, остановки – знакомые до молекулярного уровня, как главы когда-то любимой, но перечитанной книги. Я знала этот маршрут так же хорошо, как собственный пульс: вглубь городской нервной системы, к самому сердцу. Но сегодня восприятие сбилось с калибровки. Все выглядело смещенным, как если бы мир откликался на мое новое состояние, преломляясь под углом, заданным мной самой.

Пространство оказалось не константой – оно отзывалось на каждого, кто выглядывался в него слишком пристально.

Я заняла место у окна – барьер между мной и внешним миром. Вынула телефон так, как берут в руки инструмент перед тончайшей работой: хладнокровно, точно, без лишних эмоций. Последняя сверка ключевых узлов: имена, временные метки, управленческая сетка. Слухи о финансовых утечках, о дублирующем офисе в Юконаме. У того, кто строит зеркальный филиал, всегда есть причины скрыть отражение.

Я научилась вылавливать противоречия так, как аналитик вычисляет баги в системе. Тонкие трещины логики, в которые достаточно забить клин – и конструкция рушится.

Когда автобус высадил меня на нужной остановке, тело мгновенно поймало ритм улицы. Мышцы не просто держали тонус – они работали по четкому протоколу боевой готовности. Ни лишнего напряжения, ни расслабления. Только точная калибровка. Это не тревога, это прицельная концентрация.

«Хаб Интертеймент» встретил меня холодным глянцем. Стекло и мрамор здесь не просто служили материалами – они говорили своим особым языком архитектуры: мы – центр мира. Хромированные панели отражали не только свет, но и амбиции, острые и безжалостные. Лица сотрудников держались в напряжении, выверенном до точной симметрии. Макси корпоративной вежливости напоминали строки кода – безликие, отточенные. Даже бейджи не просто обозначали имя, они служили клеймом принадлежности к жесткой иерархии.

В центре холла раскинулась внутренняя оранжерея с живым деревом. Это не жест заботы о биофилии – это декларация силы: жизнь здесь растет вопреки логике пространства. Дерево – знак власти над природой, гибридный триумф технократии, подчеркнутая грань между искусственным и живым.

Я автоматически просканировала пространство – поведенческий паттерн, отточенный сотнями повторений. У входа стоял охранник: крепкий, но с заметной задержкой в реакции. Второй – у лифтов, взгляд не задерживался на чем-то конкретном, будто ускользал. Толпа – поток студентов с ноутбуками и кофе, с тревогой, скрытой под веками. Многие из них мечтали попасть сюда с детства, стать частью системы, раствориться в ней.

Но не я. Я здесь не для того, чтобы вписаться. Моя цель – пройти сквозь структуру, не оставив следов.

Подойдя к информационной стойке, я увидела девушку, погруженную в ворох бумаг – словно их плотность служила ей щитом от офисного беспорядка. Мой голос прозвучал четко, с выверенной клинической точностью – мягкая тембр без следа агрессии, но с точным нажимом, который безошибочно воспринимается как установка контроля:

– Доброе утро. У меня назначено собеседование на вакансию пентестера в IT-отдел.

– На какое время? – спросила она, не отрываясь от бумаги.

– На десять. Господин вице-президент Эден сообщил, что вы меня направите.

В этот момент ее брови взлетели вверх, как флаг тревоги.

– Простите, вы сказали вице-президент Эден?

Слова легли холодным лезвием под ребра – тихо, но точно.

– Да, – выдохнула я медленно, ощущая, как мозг переключается в режим углубленного анализа. – Есть какие-то проблемы?

Тон девушки сменился: из нейтрального в обволакивающе-мягкий, как шерсть на иглах. В нем чувствовался оттенок снисходительности, с которым обычно объясняют правила метро туристу, потерявшемуся в мегаполисе.

– Вероятно, вы ошиблись. Думаю, вы имели в виду господина секретаря Эдена?

Пауза. Один, два, три.

В такие моменты искусство выживания – это мимика. Я активировала улыбку. Ту, что была маской. Ту, под которой прячется стратегия. Лезвие обернутое в вуаль.

– Конечно, секретарь. Просто нервы, – произнесла я с легким фальшивым смешком, наклоняя голову ровно под тем углом, который читается как растерянная искренность. – Бывает, когда на кону такие предложения.

Она кивнула, но глаза все еще удерживали легкое сомнение – как антивирус, обнаруживший файл, но не решившийся пока отправить его в карантин. Внутри я сделала отметку: ложь принята. Но за ней остался цифровой след.

Секретарь Эден, значит? Ты не просто врешь. Ты пишешь сценарий. И знаешь, что случается с актерами, когда публика вдруг понимает, что все было постановкой?

Улыбка на моем лице стала на полтона шире. Без причины. Или, может быть, именно поэтому.

– Пройдемте, я вас провожу, – произнесла девушка с приемной, поднимаясь с автоматизмом, присущим тем, кто повторяет одну и ту же фразу чаще, чем задумывается о собственном имени.

Я не ответила. Мы просто двинулись вперед, и тишина между нами стала временной переменной зоной, в которой можно было наблюдать без необходимости притворяться.

Лифт встретил нас хромированными дверями, в которых отражения искажались, как восприятие в зашумленном потоке информации. Я уловила ее взгляд – мимолетный, из-под ресниц. Не подозрительный. Скорее, аналитический. Люди подсознательно зондируют друг друга: как радары, настроенные на тревожные частоты.

Я не нарушила молчание. Потому что тишина – это тоже метод. Иногда она говорит больше, чем допрос. В тишине слышны мелочи: как человек дышит, как ступает, как меняется его ритм, когда он приближается к цели. Все – данные. Все – сигналы.

Коридор, по которому мы шли, был стерильно прямой. Белые стены, стеклянные офисы, приглушенный шум деловой жизни за прозрачными перегородками. Силуэты двигались в строгой хореографии повседневной занятости.

Каждый казался погруженным в нечто важное. Или просто играл роль занятых. В системах вроде этой важность – обязательная маска. Неискренность, как дресс-код.

– Можете подождать здесь, – сказала она, указывая на неприметную дверь с табличкой «Переговорная».

Девушка исчезла почти мгновенно, быстро отступая из пространства, не задерживаясь дольше, чем позволял регламент.

Я осталась одна.

Стеклянная ручка холодила пальцы, когда я постучала. В ответ – ничего: ни шороха, ни дыхания, ни признака чужого присутствия за дверью. Я выдохнула, толкнула створку и шагнула внутрь.

Комната встретила холодной, расчетливой пустотой. Ни лишней мягкости, ни намека на уют – все подчинено задаче держать собеседника в тонусе. Стол вытянутый, прямой, как линия фронта. Стулья одинаковые – никто не должен чувствовать себя здесь «своим». На стене – экран, черный прямоугольник, готовый развернуть любой сценарий. Из панорамного окна открывался вид на город: бетонный организм, замкнутый в стеклянный аквариум. Урбанизм как метафора клетки – прозрачной, но непроницаемой.

Я выбрала место напротив главной позиции. Там, где обычно сидят те, кто диктует условия. Потому что власть начинается с жеста. С выбора стула. С того, кто первым вторгается в территорию переговоров.

И это всегда наблюдение.

Власть – не в громких фразах. Она – в молчаливом умении занимать пространство.

В помещении царила тишина – не бездумная тишина, а дисциплинированная, выстроенная по невидимым правилам. Даже кондиционер дышал беззвучно, как будто сам воздух подчинялся корпоративному этикету: ни лишнего звука, ни волнения наружу. Здесь шум был табу. Он означал слабость. А слабость – недопустимая роскошь.

Я позволила взгляду скользнуть по столу. Стопки бумаг, две синие ручки – одна с надкусанным колпачком – и стикеры, аккуратно прилипшие сбоку, исписанные корейскими иероглифами. Почерк был разным. Люди не только говорили между строк, они писали между цифр.

Папка чуть сдвинута в сторону – финансовый отчет за Q4.

Прозаично. Но не пусто.

Подчеркнутые строки. Исправленные даты. Заметки на полях, словно следы боя – не физического, а ментального. У кого-то дрогнула уверенность, у кого-то сдали нервы. Несколько цифр зачеркнуты. Поверх них новая сумма. И снова зачеркнута. Итерации страха. В бухгалтерии такая множественность правок – маркер нестабильности. А в корпорации нестабильность пахнет как бензин – ей достаточно искры, чтобы все пошло к черту.

Я скользнула пальцем по краю одного из листов. Шероховатая текстура. Это была не свежая распечатка. Бумага хранила тепло чужих пальцев, следы чужих решений. Значит, это живой документ. Не муляж. Не реквизит для отвлечения. Или, может, именно он и есть отвлекающий. А я та, кого решили проверить.

Я поддела край папки ногтем, почти ритуально. Печатный штамп проступил, как клеймо: «Внутреннее пользование. Конфиденциально».

Я присела откинулась на спинку стула. Пальцы сцепились в замок. Фигура размышляющего бойца. Не атакующего. Пока нет.

Часы на стене показывали 09:53. Семь минут. Достаточно, чтобы разрушить фасад или построить новый, если знаешь, в какую точку нажать.

– Что вы здесь делаете? – голос раздался от двери, как команда системы перезапустить сценарий.

В проеме стояли трое. Мужчина и женщина в строгих костюмах – за плечами годы власти и привычка к ней. И третий – молодой парень, с лицом, на котором еще не успела отложиться усталость ответственности.

Говорил первый. Голос был суров, с хриплой ноткой авторитета, отточенного десятками совещаний и сотнями невысказанных приказов. Он явно считал, что знает здесь все и контролирует всех.

Я подняла взгляд. Улыбка уже была на губах – не приветствие, а маска. Потому что настоящий разговор только начался.

– Девушка с ресепшена указала на эту комнату и сказала подождать. Я следовала инструкции.

Мужчина – седина на висках, голос, осевший в грудную клетку, как песок в колбе времени – прищурился.

– В нашей переговорной? – голос обострился. – Она случайно не предложила вам заодно заварить чай и занять кресло директора?

Он медленно провел рукой по столу, точно стирал невидимую пыль, но на самом деле выравнивал собственный гнев, не давая ему расплескаться раньше времени.

– Увы, нет. – Я дала паузе развернуться, чтобы слова прозвучали четче, почти обидно ясно. – Хотя, возможно, зря. Я бы выбрала другой сорт чая.

Ни улыбки, ни дерзости – только холодная любезность, за которой можно прятать все что угодно. Даже лезвие.

– Очевидно, она также забыла сказать вам, что это была шутка? – пальцы лихорадочно сгребали бумаги в аккуратную стопку. Листы шуршали, сливаясь в приглушенный ритм спешки. Он не поднял взгляд и продолжил работать с напряжением – пальцы быстро и уверенно зашивали прореху, оставленную моим внезапным вмешательством.

Каждое движение выдавалось за деловую необходимость, но выдавало другое – желание спрятать то, что не предназначалось моим глазам.

– А должна была? – я поправила рукав свитера. Внутри – спокойствие, почти ледяное. Ни капли вины. Ни попытки оправдаться. Я здесь – потому что должна быть. А вот он уже сомневается.

Мужчина дернул край папки, выравнивая ее на столе, хотя и так все лежало идеально ровно. Краем глаза он скользнул по двери – замер, прикидывая: успеет ли перехватить ситуацию, если я еще что-то вытяну наружу.

Женщина что-то прошептала мужчине – тихо, тонко и неразборчиво. Молодой парень старательно избегал моего взгляда, уткнувшись в планшет. Возможно, стажер. Или просто не хочет попасть под раздачу.

И вдруг – щелчок. Резкий, как выстрел.

Дверь открылась. Внутрь вошли двое.

Первым вошел Эден – «вице-президент», сфокусированный до микроскопической точности, в шаге от статуса легенды и в метре от собственного падения. А за ним Рем.

Сердце дернулось, словно пойманное на крючок. Но лицо – гладь озера в штиль. Ни одной волны. Ни одного мускула, выдавшего тревогу. Только короткий вдох, спрятанный за прямой посадкой и идеальной осанкой. Система выдержки сработала безупречно – я больше напоминала не человека, а тщательно спроектированную конструкцию, в которой не осталось места для утечек и лишних эмоций.

– Здравствуйте, прези… – начал рекрутер и дернулся вперед, собираясь встать из кресла.

Рем медленно поднял руку, остановил его на полуслове. Тот замер, опустив взгляд в бумаги, губы еще были приоткрыты, но звук так и не сорвался.

– Не обращайте на нас внимания. Делайте свое дело.

Он прошел мимо, не останавливаясь, словно между нами не существовало ни прошлого, ни напряжения. В воздухе остался едва уловимый запах – пряный, с резкими нотами черного перца и муската.

Они заняли места у стены, на крайних стульях. Ни слов, ни приветствий – только плотное, неразрывное присутствие. Их молчание сжимало пространство, словно трибунал, которому не нужны доказательства.

Я чувствовала их взгляды. Особенно его. Тот тип взгляда, который не просто наблюдает. Он измеряет. Как снайпер перед выстрелом. Как бог, который давно решил, спасет он тебя или оставит гнить в твоей же исповеди.

И как прикажете мне вести себя, если я буквально чувствую на себе взгляд человека, который знает, как ты моргнешь за долю секунды до того, как это сделаешь? Господи, если ты действительно где-то рядом – можешь прямо сейчас метнуть в него молнию? Без предупреждений. Я потом поставлю свечку. Самую дорогую. Обещаю.

Я откинулась назад и сцепила пальцы в замок.

Пусть смотрят.

Сегодня играем по моим правилам.

– Что ж, перейдем к собеседованию. Кто вы? – сухо бросил рекрутер. Он опустил глаза на распечатку перед собой, но взгляд не задерживался ни на одном слове. Пальцы метались по краям бумаги, цеплялись за пустые поля.

– Амайя Лайне, – спокойно ответила я, сцепив пальцы на коленях.

Соберись, Амайя. Не смотри в его сторону. Забудь, что он сидит позади. Забудь его аромат. Ты пришла сюда не за ним – ты пришла за властью.

Женщина слева сидела неподвижно, вся собранная в точную линию холода. Она просматривала бумаги, делала пометки быстрыми, почти механическими движениями, не поднимая на меня глаз. Для нее я – стройка в таблице, отклонение, которое надо свести к сухим цифрам. Она молчала, считывала, фиксировала каждый мелкий сигнал.

Парень справа – моложе, с лицом одаренного одиночки, Типичный постград, привыкший прятаться за теоремами, пока другие теряли невинность на вечеринках. Его взгляд метался, он явно пытался вытащить из памяти что-то важное, но мысль ускользала.

– А, Лайне, – протянул он, растягивая паузу. – Программист и математик.

– Верно, – кивнула я, не отводя глаз.

Он тихо усмехнулся, вновь уткнувшись в резюме так, будто между строк можно выловить зашифрованное послание.

– Как же я сразу не догадался, – провел пальцем по листу.

– Вероятно, потому что не пытались, – сказала я ровно, расставляя ударения мягко, но без скидок. – Вы просто прочитали, что написано. Это не одно и то же, что уловить суть.

Он резко поднял голову, взгляд выстрелил, острый, цепкий. Я осталась неподвижна, спина прямая, руки спокойно сцеплены на коленях. Пусть режет – мне нечего прикрывать.

Палец остановился на строчке.

– Массачусетский технологический, экстерн по IT. Параллельно – математика. Затем Стэнфорд. Компьютерные науки?

– Да, – едва заметно повела плечами, стряхивая ненужный вес вопроса. – Дипломы выглядят красиво, но мир не читают дипломами. Его расшифровывают по коду, по следу, который ты оставляешь в системе. По сбоям, которые превращаешь в проходной ключ.

Голос женщины разрезал напряжение.

– Сколько вам лет, Амайя?

Интонация ровная, но под ней отчетливо ощущалась подводная волна – незаметная проверка. Она вылавливала каждую микрореакцию: колебание дыхания, едва расширенные зрачки. Психолог. Здесь не могло быть «если» – однозначно.

– Двадцать два.

Ее бровь дернулась вверх – еле заметный жест, но он сказал больше, чем любое слово.

– Когда вы успели это все?

Я задержала взгляд на стеклянной стене переговорной. По ту сторону привычный хаос: ассистенты с бумагами, бегущие в ритме дедлайна, запах кофе, тихое гудение принтеров. Снаружи – жизнь. Внутри – проверка.

– Массачусетский в одиннадцать. Стэнфорд в четырнадцать, – проговорила я спокойно, выдавая факты так, как диктуют остановки в маршруте, который знаешь наизусть. – Все удаленно. В те годы для нашей семьи было лучше оставаться дома. Пришлось учиться в изоляции. Как Нэш, только без шизофрении.

– И вы не считаете это поводом называть вас гением? – холод в ее голове растаял, уступив место любопытству и едва заметному вызову.

Я позволила себе короткую улыбку. Не нарочитую – скорее как человек, который привык безошибочно различать, где кончается комплимент и начинается попытка надавить.

– Ньютон вывел биномиальную теорему в двадцать два. Эйнштейн в двадцать шесть опубликовал статьи, на которых до сих пор держится фундамент современной физики. На этом фоне мои успехи… скромны. – Я перевела взгляд на свои руки, легко переплела пальцы и снова подняла глаза. – Интеллект – не титул, а всего лишь инструмент. А инструмент ровно настолько, насколько ты умеешь его использовать.

Тишина, но не комфортная – скорее та, в которой люди слишком быстро думают. Парень снова нырнул в бумаги, как в убежище. Женщина смотрела прицельно, с острым вниманием. Искала трещину.

Но трещин нет. Пока вы всматриваетесь в мою поверхность, я уже просчитала процент вашего провала, если не предложите мне контракт. Вижу, как ваши KPI дрожат в строках Excel.

Сзади кто-то тихо хмыкнул – Рем, конечно. Услышал каждое слово.

Ты хотел посмотреть, кто я? Что ж, добро пожаловать в реальность, в которой я пишу правила.

– Вы правда так считаете? – мужчина усмехнулся, но смех застрял у него в горле, сдавленный, шероховатый.

– Думаете, я шучу? – я разглядывала их так, как разглядывают экспонат в галерее человеческой самоуверенности.

Передо мной застыли люди в странном равновесии – напускное превосходство уже трещало по швам, под ним шевелилась тихая, вязкая тревога. Особенно выделялся один – молодой, лицо еще не смылось от юношеского энтузиазма, но взгляд выдавал растерянность. Свежий аспирант, которому не хватило духа понять собственную диссертацию.

Глаза дергались по комнате, цепляясь за стены, за папки на столе – за все, что могло бы подарить хоть призрачную маскировку.

– Вряд ли вы не осознаете, насколько это заявление выбивается из нормы, – осторожно вставила женщина, стараясь сохранить контроль.

Но контроль уже ушел. Я его забрала. Без шума, без крови – только одним правильно выставленным предложением.

– Юмор… – я позволила себе короткую паузу, пробуя вкус этого слова на языке. – Не входит в список критически необходимых компетенций при работе с киберфорензикой. Особенно когда речь идет о теневых активах и нелегитимных транзакциях. В этом пространстве нет места для остроумия. Там живут только расчет, четкая точка входа и методичная схема очистки.

– Хорошо, – подал голос мужчина, сглотнув остаток собственного хладнокровия. – Вы хотите работать в нашей компании?

– Вообще-то… не особенно.

Щелчок. Женщина выронила карандаш. Легкий стук о стол – и звук стал громче, чем весь офис за стеклом. Мелочь, но слишком показательная. Они не ждали такого поворота. В их сценарии я должна была послушно кивать, смягчать голос и торговать собой за шанс. Увы. Эту роль я для них не сыграю.

– Хм? – протянул кто-то за спиной, лениво, как случайная мысль, выскользнувшая из пустоты.

Рем. Опять он.

Его голос скребанул по слуху, с той полуприкрытой насмешкой, от которой хочется медленно выдохнуть и прижать ладонь к виску. Я не обернулась – не было нужды. Видела его и так: вытянувшийся на стуле, рука закинута на подлокотник, подбородок чуть полнят – спина к спине со своей вечной самоуверенностью. Кот, застигнутый за кражей сливок, но все равно гордо вылизывающий усы.

– Поздравляю, – рекрутер с досадой откинул мое резюме к остальной стопке. Не бросил – оттолкнул, как мусорную бумагу. – Вы только что установили рекорд. Самое короткое собеседование в истории «Хаб Интертеймент». Можете быть свободны.

Я не двинулась ни на миллиметр. Только развернула плечи, готовясь встать, но так и осталась сидеть.

– А что насчет вашей бухгалтерии, сэр? – спокойно спросила я.

Он замер – плечи дрогнули, мускул у шеи напрягся, как короткий тик. Миллиметр трещины. Достаточно.

– В каком смысле? – голос стал сухим, как грифель, царапающий по доске.

Рем сзади негромко цокнул языком – то ли от удовольствия, то ли чтобы сбить напряжение. Рука скользнула по столу, пальцы слегка постукивали, задавая ритм. Он ждал продолжения, растянув улыбку.

А трещина в их уверенности все ширилась, расходилась под кожей и начинала пульсировать.