Код из лжи и пепла

Рем пролистал их с таким же интересом, как кто-то листает брошюру о налоговой реформе.

– Это чуть не просочилось в прессу! – взорвался Ким. – Если бы отдел по связям не вмешался, ты бы похоронил нас под лавиной заголовков. Мне надоело это цирковое шоу с твоими шлюхами!

Рем медленно поднял палец. Спокойно. Но именно этот простой жест звучал громче любого крика – словно судья, взывающий к безмолвной казни.

– Что там опять? Надо взглянуть, чтобы вспомнить, – лениво проговорил Рем, разглядывая снимки. – Госпожа Юри?

– Нет, господин, – с мягкой жалостью покачал головой секретарь Элен.

– Тогда… та модель с ногами от ушей. Сияна? Или Мири? Или…

– Тоже нет, – Эден улыбался вежливо, в голосе не было ни капли осуждения, лишь профессиональная выучка человека, ежедневно работающего с хроникой хаоса.

– Тогда точно госпожа Наби, – усмехнулся Рем, словно человек, искренне не помнящий, с кем вчера делил постель.

– Это была госпожа Каюна.

Рем прищурился. Вспомнил ее: алые ногти, голос, как шипение кислоты. Порывистая, резкая, с перчинкой безумия – словно револьвер, у которого отказал предохранитель. Да, она. Громкая, страстная, непредсказуемая и с отменными сиськами.

– Ах да, Каюна. Милое создание, но слишком громкое для конспирации, – проговорил он, бросая фотографии обратно на стол.

Председатель Ким издал протяжный стон, словно тело не выдерживало натиска злобы и напряжения. Вены на лбу пульсировали, а глаза метали молнии, но для Рема это было лишь театром. Он не искал сочувствия. Он пришел за властью.

– Председатель, – произнес он мягко. – Женщины приходят и уходят. А бизнес вечен. Особенно когда его питают страх и деньги. Предлагаю оставить чувства за дверью. Вы же знаете: мое имя всегда в новостях. С женщинами или без. Если вам от этого легче, в следующий раз выберу ту, кто хотя бы не станет выкладывать фотографии в сторис. Или, на крайний случай, подпишет NDA. Довольны?

Он чуть не свалился со стула от злости.

Рем откинулся на спинку кресла и внимательно изучал морщинистое, покрасневшее от ярости лицо председателя Кима – человека, который когда-то держал под контролем половину азиатской индустрии развлечений. Теперь от прежней власти остались лишь тяжелые кольца на пальцах, глухой голос, выработанный годами подавления и запах старого табака.

Для Рема Ким был лишь памятником – живым, но мертвым. Его присутствие в компании стало формальностью. Ким цеплялся за кресло председателя так, как утопающий хватается за камень, надеясь хоть как-то остаться на плаву.

Рем знал правду. Знали все. Его отец «срезал» деда без ножа – устроил утечку, спровоцировал скандал и выдернул у старика из-под ног все, к чему тот шел десятилетиями. Теперь каждый раз, глядя на внука, Ким видел в нем это предательство. Видел отражение зятя, который разорвал все.

– А-а-а, – протянул Рем с ленивым равнодушием, перелистывая фотографии с той самой вечеринки, что якобы могла подорвать репутацию компании. – Если уж снимать, пусть хотя бы делают это качественно. Эти снимки – не скандал, а скучная размазня. Ни огня, ни интриги. А что тут такого? Два взрослых человека разговаривают или делают то, что им нравится.

– Ублюдок! – рявкнул Ким, ударив ладонью по столу так, что дерево застонало под натиском. – Следи за свои поганым языком! Ты хочешь заработать клеймо бабника, который сует член в каждую щель, не разбирая, кто под тобой стонет?

Он ткнул пальцем в фотографии.

– Уничтожь это! Всех этих дешевых дыр! Размажь так, чтобы от них и следа не осталось – чтоб никто даже шепнуть не посмел, что ты, сукин сын, не держишь свой хер в узде! Ты меня слышишь?!

Голос председателя рванулся по комнате, как выстрел в гулкой пещере, грохоча об стены, не находя выхода. Рем слегка склонил голову, выслушивая поток слов с холодным терпением – как человек, которому наскучили бесконечные упреки старика. Медленно выправил запонку на манжете, пальцы двигались без суеты – вся его поза говорила: «Ты уже не власть».

– Я понимаю, вы переживаете, – медленно проговорил он. – Но я не намерен жить в тени. Я не собираюсь хоронить свою жизнь ради страхов, которые вы передаете, как семейную реликвию.

Ким вскочил с места, лицо перекосилось от гнева.

– Ты ничего не понимаешь! – прокричал он, брызгая слюной. – Ты мишень! Враги окружают тебя со всех сторон, а ты ходишь по ночам, словно павлин на витрине, и еще смеешь мне перечить?

– Я вижу их. Просто не бегаю от них, как вы. Да, я играю с огнем. Но, знаете… – Он встал и шагнул вперед. – Я умею держать руку над пламенем и не обжигаться.

Ким застыл. Впервые в его взгляде мелькнула не ярость – что-то похожее на растерянность, почти старческую, едва заметную под маской ярости. Внук стоял перед ним так близко, что запах его крови и сигарет забивал горечь старины.

Рем медленно выпрямился, плечи расправились.

– Я буду осторожен. Но я не откажусь от себя. Ни ради вас. Ни ради образа. Ни ради тех, кто боится моей тени.

Ким тяжело опустился обратно в кресло. Гнев, как старый зверь, медленно отползал вглубь, оставляя на лице складки усталости, за которыми пряталась почти невыносимая горечь.

– Ладно, – выдавил он. – Но запомни: в следующий раз я не стану тебя прикрывать. Если загоняешь себя в яму – выкапывайся сам.

Рем кивнул, чуть улыбнувшись уголком губ, и направился к двери.

Он знал – Ким злился не только из-за страха или власти. Он завидовал. Завидовал его молодости, его силе, его свободе жить так, как тот уже не мог.

А Рем только начинал.

Глава 11

«Парадокс научной девушки: ты можешь анализировать структуру собственной катастрофы с точностью Ницше и все равно продолжать в нее падать, как воронка в центре черной дыры. Самосознание – это не спасение. Это просто наблюдатель, привязанный к крылу горящего самолета».

– Амайя Капоне, записки на полях лекции по нейропсихологии.

– Как я могла так облажаться? – простонала я, уронив лоб на прохладную деревянную поверхность стола. – У них ведь даже нет моей почты.

Если бы когнитивные искажения можно было видеть, сейчас над моей головой вспыхивала бы яркая лампочка эффекта самозванца, окруженная клубами катастрофических мыслей. Между ними плясали голограммы проваленных карьер и разбитых надежд.

– Может, тебе стоит самой туда сходить? – предложил Хенри с такой искренней наивностью, что его голос прозвучал как утренний луч сквозь плотный туман. – Хочешь, я составлю тебе компанию?

Он светился, словно фотон на пике энергии – слишком яркий для пространства, где я задыхалась.

– И впрямь, Айя. Тебе ведь нечего терять, – кивнул Лиам, закинув руки за голову.

– Напомните мне, пожалуйста, почему вы до сих пор сидите с нами? – прищурилась я на брата. Лиам лишь развел руками, словно всерьез не понимал моего раздражения.

– Вы работаете над своим проектом, мы – над своим. Это называется кооперативная среда, – не поднимая взгляда, ответил Эмрис, щелкая по клавишам так, будто мысли уже ушли далеко вперед, к пятому абзацу гипотезы, а не оставались здесь, среди чашек латте и шоколадных крошек.

Кафе было непривычно шумным, словно лаборатория в день открытых дверей. Люди жужжали, переговаривались, двигались хаотично, как нейроны в состоянии возбужденной активности. Возможно, дело было в выходном. Или в том, что наш столик у окна превратился в магнит – девушки одна за другой притормаживали взглядом, оглядывали Хенри, Лиама и даже сосредоточенного Эмриса. Красивые парни – как эффект Даннинга-Крюгера: всегда кажутся умнее, чем есть на самом деле… до первого вопроса о квантовой физике.

Но больше всего сбивал с толку Хенри. Уже третий день он ходил в темном – черная куртка, низко натянутая шапка, капюшон, взгляд постоянно цепляется за пространство за спиной. Руки в карманах, плечи напряжены, подбородок чуть втянут – привычка человека, который вычисляет маршруты отхода. Я перебрала десяток рациональных версий и остановилась на двух: он либо что-то тщательно скрывает, либо за ним и правда тянется чей-то цепкий хвост.

– И как же продвигается ваш проект? – спросила я, вытаскивая из рюкзака кипу бумаг для Хенри.

Эмрис слегка повернул голову, но глаза не отлипали от экрана. Легкое дрожание пальцев выдает, что он уже десятый раз проверяет одну и ту же строку.

– Ищем еще источники. Презентация на носу, а у нас пока скелет без плоти, – бросил он коротко, зацепив меня взглядом, в котором усталость стояла рваной кромкой.

– Как отрадно видеть вас всех вместе! – раздался знакомый голос Сумин, и перед нами с неожиданной грацией приземлились три тарелки с пирожными. – Не обращайте на меня внимания, я только порадоваться. Занимайтесь, детки, занимайтесь.

И исчезла. Легкая, как мысль, которую не успел записать.

– И как много вы уже успели написать? – спросил Хенри, прихлебывая кофе.

– Целых два листа и оба настолько убоги, что их стыдно сдавать даже Google Translate, – простонал Лиам, откинувшись назад с драмой, достойной греческой трагедии.

– И ты пришел к нам за соболезнованиями? – изогнула я бровь, сдерживая ухмылку.

– Посмотрите внутрь себя. Какие от вас могут быть соболезнования?

– Ты бы убрал лопату, Лиам.

– Какую еще лопату?

– Ту, которой сейчас себе могилу роешь! – Я швырнула в него ластик. Он пролетел мимо, потому что Лиам, как всегда, был слишком медленным, чтобы увернуться, но слишком везучим, чтобы попасть точно.

– Промахнулась, – заметил он трагично, глядя на ластик, как на символ рухнувших надежд. – Это была моя последняя надежда на быструю смерть.

– Не волнуйся, – Хенри не поднял глаз от чашки. – Твой текст справится с этим медленно, но верно. Гуманно. Без свидетелей.

– О, прекрасно. Еще немного и моя работа станет экспериментом по выживанию. Назову ее «Пять стадий принятия: от вдохновения до отчаяния».

– Звучит как лонгрид на «Медузе», – кивнула я. – Только вместо выводов – крик в пустоту и мем с собакой в огне.

– Это хорошо, – подтвердил Лиам с видом человека, уже сидящего в этом огне и варящего кофе из собственных слез.

Голос тети вновь разнесся над столом:

– Я вам апельсины порезала. Мозгу полезно, от выгорания помогает. Ешьте, пока живы.

Она исчезла так же внезапно, оставив за собой аромат цитруса и ощущение, что где-то в мире одна кафедра потеряла великого стратега.

– У нее, похоже, собственный телепорт, – задумчиво отметил Хенри. – Или стратегический слух: ловит ключевые слова – «отчаяние», «провал», «я не сдамся».

– Или просто знает, что нас без сахара нельзя оставлять без присмотра, – буркнул Лиам, чистя апельсин. – Мы как студенческое государство: развалимся без внешнего вмешательства.

– Слушай, а может ты это и напишешь? – я щелкнула пальцами, покосившись на разбросанные бумаги. – «Социально-психологическая модель кризиса на примере одной писательской группы в условиях сахарной изоляции».

– И подпишу тебя как второй источник зла после дедлайна, – Лиам с легким ухмылом почесал затылок, признавая поражение.

– Только не забудь: в отличие от дедлайна, я умею кидаться предметами, – подмигнула я.

– Принято. В дипломе ты будешь обозначена как «внешний фактор с функцией летального воздействия».

– А я? – спросил Хенри, наконец отрываясь от кофе, поправляя очки на переносице.

– А ты как стабилизатор. Или хотя бы фильтр сарказма.

– Это худшая форма комплимента, которую я когда-либо получал, – сказал он.

К нам подошел дядя Соджин. Как обычно: в меру серьезен, в меру загадочен. Его взгляд был направлен в сторону кассы, а голос звучал почти буднично:

– Амайя, тебя кто-то ищет.

Он стоял в дверях, ровный, выстроенный до последнего жеста. Черный костюм сидел на нем безупречно, а взгляд скользнул поверх голов, не цепляясь ни за кого дольше секунды. Эден. Личный гонец человека, чье имя не произносили вполголоса. Он медленно провел рукой по лацкану пиджака, словно смахивая с него пыль чужих разговоров – и мир сразу стал тише, внимательнее к его присутствию.

Сердце дрогнуло, сбившись на лишний удар.

– Это ведь… – вырвалось прежде, чем мысль успела дозреть.

Я вскочила. Резко, почти с глухим стуком стула о пол. Словно мышцы вспомнили ритуал подчинения раньше головы. В груди что-то сместилось. Я стояла, не зная, куда деть руки, и чувствовала: гроза уже близко, и молнии били где-то внутри меня.

Я шагнула к нему, натягивая лицо в безупречную, вежливую маску. Улыбка держалась ровно на той грани, где тепло не дает замерзнуть, но и не греет по-настоящему. Почти научно доказано: стоит растянуть губы в улыбке – и мозг спотыкается, верит в эту фальшь. Иногда.

– Господин Эден, – сказала я мягко, с обволакивающим спокойствием.

Глаза скользнули за его плечо. В сторону, откуда, как я надеялась, тень уже должна была выйти. Там, где он должен был стоять.

Но Рема не было.

И тогда во мне рвануло облегчение. Резкий вдох, будто вынырнула из-под воды.

Слава Богу.

Потому что если бы я увидела его сейчас – с этой ледяной полуулыбкой, с голосом, скользящим по коже, как лезвие скальпеля, – меня бы просто разорвало.

Пальцы сжались до боли в костяшках. Вдруг почувствовала вилку – твердо врезалась в ладонь, словно стала ее естественным продолжением.

Мозг выдал картинку: метафора превратилась в образ. Я метаю вилку, как античная жрица ярости, точно в его идеальное левое глазное яблоко. Взрыв. Катапульта гнева. Чистый импульс, острый и прекрасный.

Но вся дрожь так и осталась запертой в ладони.

Нет, Рем. Еще рано. Сегодня я хочу сохранить свою возможность и не попасть в тюрьму.

Я втянула воздух медленно, глубоко, позволяя ему разрезать грудную клетку изнутри – прохладный нож в пламени. Веки дрогнули, взгляд стал мягче, почти приглушенный – ровно настолько, чтобы любая дипломатия прочитала это как уступку, слабый кивок вежливости.

Рем будет ждать.

А я еще не закончила злиться. Этот пожар не отдается ни слову, ни жесту – он остается при мне, готовый однажды вырваться так, что никто не отмоется.

– Предлагаю для начала присесть, – голос Эдена ровный, отмеренный до запятой. Он кивнул на столик у окна. Два стула. Один под него. Второй оставлен для меня. Это напоминало зал суда: одна сторона обвиняет, другая пытается защититься, но обе уже знают приговор.

Я не возразила. Кивок вместо слов.

Шагнула к столику, чувствуя, как взгляды с соседнего угла прожигают лопатки. Им даже не нужно перешептываться – все слышно без слов. Мои друзья. Теперь они сидят в роли жюри присяжных. Считают каждую реплику, каждую эмоцию. Им важен финал – когда гаснет свет и кто-то падает со сцены.

Когда мы сели, Эден не спеша перевел взгляд на меня. Его глаза не просто фиксировали детали – они вычерчивали контуры: линию подбородка, изгиб брови, тень под глазами, от которой зависело многое. Этот пристальный анализ казался продуктом разведслужб, а не академических лабораторий – точный, беспощадный и бескомпромиссный.

Он искал не улики, а трещины.

Сомнение? Неуверенность? Панику, замаскированную под выдержку?

Увы. Не сегодня.

Он протянул мне планшет. Ладонь была спокойной, уверенной, без малейшего намека на дрожь.

– Прочтите, – сказал секретарь.

Голос сохранял ровность, почти обезличенность, но под гладью звучала натянутая нота – тонкая и напряженная, струна, готовая вздрогнуть от удара молотка.

Я опустила взгляд, медленно сжав пальцы в кулак на колене.

Текст был сдержанным, обернутым в холодную официальность. Четкие формулировки, идеально отточенные фразы.

И все же между строк этой безупречной деловитости чувствовалось нечто большее. Как будто бумага знала, что держит во мне не просто подпись, а остатки моей свободы.

«Уважаемая Амайя Лайне. Компания Хаб Интертеймент рада сделать вам предложение о работе на должность пентестера IT-отдела. Искренне поздравляем вас с успешным прохождением первого теста в рамках открытого набора новых сотрудников. Просьба явиться завтра в 10:00 по адресу X для проведения второго этапа интервью».

Внутри зародился тревожный импульс – не вспышка, а холодок, скользящий по коже за мгновение до грозы.

Я подняла взгляд на Эдена. Его лицо было безупречно гладким: ни одной складки, ни одной эмоции. Фарфоровая маска, за которой скрывалась целая шахматная доска из вариантов. И, по какой-то странной логике, каждый касался меня.

Где крючок? Где подстава? Где тот момент, когда все перевернется?

– На втором листе сам договор. Можете ознакомиться. Если возникнут вопросы, отвечу с удовольствием.

Я кивнула, медленно перевернула страницу, задержав дыхание. Передо мной лежал классический трудовой договор: перечень обязанностей, сроки испытания, структура подчинения, компенсационный пакет, доступ к корпоративным программам, включая страховку, спортзал, бонусы за KPI. Да, все выглядело законно. Но именно это и напрягало.

Слишком гладко. Слишком правильно. Слишком рассчитано.

– В чем подвох? – спросила я, аккуратно складывая бумаги, слегка наклонившись вперед. Я замедлила темп, как это делают в допросных комнатах. Я намеренно замедлила темп, словно в допросной комнате, где молчание – мощнее любой речи. – В договоре не указан точный оклад. Вы предлагаете мне подписать документ, не зная даже финансовых условий?

Он выдержал мой взгляд, но я заметила, как его пальцы чуть сжались на краю стола. Микрореакции. Настоящий язык переговоров.

– Первоначальная сумма составит сто тысяч долларов в год, – произнес он, осторожно подбирая слова. – Плюс годовые премии. После трех месяцев испытательного срока сумма будет увеличена до ста пятидесяти. Президент компании лично заинтересован в вашем найме. Он также готов предложить дополнительную работу. За отдельную оплату.

Вот оно. Дополнительная работа.

Я практически слышала, как включаются все красные лампы в моей голове.

– Какого рода будет эта работа?

И снова тишина. Моя любимая тишина. Та, в которой собеседник сам себя выдает. Его взгляд дрогнул – не больше, чем на долю секунды – но этого было достаточно. Я не просто студентка с хорошими оценками. Я выросла среди юристов, как в теплице. Знала, как пахнет подвох. И как звучит предложение, за которым тянется цепочка невысказанных условий.

Я положила планшет на стол. Аккуратно, но с определенной долей вызова.

– Вы ведь понимаете, что предложение без четко прописанных параметров – это юридическая зыбкость? Я не подписываю документы, в которых возможны серые зоны интерпретации. Даже если они написаны самым гладким шрифтом в мире.

Он улыбнулся. И я поняла: игра началась.

– Президент расскажет вам об этом на завтрашней встрече, – голос Эдена прозвучал ровно, почти учтиво, но его натянутая улыбка выдавала нервное подспудное напряжение.

Мужчина явно не привык к тому, что его допрашивают. Особенно девушки в свитере цвета слоновьей кости, с пятнами от чернил на пальцах и цитатами из Вольфа на кончике языка.

Он явно рассчитывал на наивную покорность, готовую безоговорочно принять прописанные условия и молча скрепить их подписью. Вместо этого столкнулся с непреклонной волей – со мной.

– Индивидуальное задание? – монотонно повторила я. – Скажите, господин Эден, вы знакомы с Трудовым кодексом и статьей о праве кандидата знать условия испытаний до момента их начала? Или с решением Верховного суда от февраля прошлого года, где любое задание без предварительного согласования признано вне рамок трудовых соглашений?

Он отвел взгляд, задержавшись на витрине с десертами, словно там обнаружилось нечто более притягательное, чем разговор.

– Президент предпочитает нестандартный подход, – мягко, почти виновато произнес он. – Он хочет убедиться, что вы не только умны, но и гибки. Он подготовил задание исключительно под ваш профиль. Если вы справитесь – место в компании ваше.

Гибки. Люблю, когда говорят завуалированно. Это значит, что я копнула туда, куда не должна. Спина выпрямилась до предела, рука с ловкостью откинула прядь за ухо. Взгляд встретился с его – спокойный, уверенный, с легкой ироничной искрой.

– Хорошо, – сказала я. – Передайте президенту, что я приду. Завтра. Ровно в десять. С обязательным экземпляром договора. В двух копиях. И, желательно, со списком критериев оценки задания. Мы же за прозрачность, правда?

Он растерянно кивнул, не ожидая, что я все-таки соглашусь. Возможно, надеялся, что я откажусь, уйду и ему не придется объяснять, что «та самая девчонка» оказалась акулой с улыбкой студентки.

Эден протянул руку, его пальцы удерживали мою длань чуть дольше, чем диктовала вежливость. Вдох вырвался из него медленно, глубоким потоком, как освобождение после мнимого приговора. В этот момент он выглядел человеком, пережившим внутренний суд и готовым ускользнуть из зала, избегая новых допросов и вопросов.

Я проводила его взглядом, сцена медленно закрывалась занавесом, оставляя за собой тишину. За спиной пекли взгляды – острые и безжалостные.

– Кто это был?

Парни, сговорившись, тут же накинулись с вопросами, едва я вернулась к столику.

Я опустилась на край стула и выдохнула, сбрасывая с плеч тяжесть формальностей, словно расправляла крылья после долгого полета на автопилоте. Затем наклонилась чуть ближе: не слишком, просто достаточно, чтобы почувствовать напряжение в воздухе между нами.

– Вице-президент Хаб Интертеймент. Он пришел лично, чтобы вручить мне приглашение на следующий этап отбора. По сути предложил работу.

– Что? – Сумин, до этого мирно протиравшая стойку, материализовалась рядом как молния, размахивая влажной тряпкой, точно знамением победы. – Это же невероятно, дорогая! Ты такая умничка!

– Тетя, потише, пожалуйста, – я приложила палец к губам. – Это еще не контракт. Завтра собеседование. И не с кем-нибудь, а с самим президентом компании.

Эмрис нахмурился, пальцы непроизвольно сжали чашку с кофе, который внезапно потерял легкость и стал тяжелым грузом в руках.

– Звучит странно. Президент? Неужели он сам просматривает каждое резюме?

– Нет. Но, видимо, на этот раз все иначе. Слишком чисто. И я не верю в совпадения. В мире больших компаний ничто не делается «просто так». Власть – это валюта, а договоры шепчут сильнее криков.

Лиам наклонился ближе, его локти опирались на стол, голос стал тише.

– Хочешь, пойду с тобой? Вдруг что-то пойдет не по плану.

Он говорил легко, но за его словами скрывалось больше, чем простое «если что».

– Нет, – покачала головой. – У вас с Эмрисом проект висит на волоске. Лучше займитесь тем, что под вашим контролем.

– Тогда может, я? – Хенри подался вперед, указывая пальцем на себя.

– Первый этап ты уже завершил, – не отводя взгляда, я медленно повернулась к нему, оперевшись рукой о спинку стула. – Но я не нуждаюсь в телохранителе, Хенри. Это не поле битвы. Пока что. Завтра я иду туда одна. Без шума, без паники. И возвращусь, целая, невредимая и, возможно, с новой должностью в кармане.

На стол опустилась пауза – теплая, но густая от непонимания, гордости и тревоги. Их взгляды пронзали меня: кто-то с восхищением, кто-то с осторожной настороженностью, кто-то с едва заметной тенью ревности. Ни одного взгляда жалости – и в этом крылась вся суть.

Внутри меня разгорался шторм. Не легкая эйфория признания, а напряжение, плотное и острое, как заряд атома перед взрывом. Следующий шаг мог разрушить все, что я выстраивала, или вознести меня на новую орбиту.

Я проснулась за несколько часов до выхода – не из-за нехватки сна, а потому что роскошь долгого отдыха была недопустимой. Ум отказывался отключаться, как старый сервер, перегруженный задачами и запросами. Десять минут я лежала в темноте, вслушиваясь в тишину, а затем встала резким, почти военным движением. Сегодняшний день был не про сомнения.

Вчерашняя ночь прошла под аккомпанемент тикающих часов и бесконечную загрузку страниц даркнета и закрытых форумов. Я искала все, что хоть как-то касалось «Хаб Интертеймент»: финансовая отчетность, структура владения, цепочки поставок, недавние поглощения, слухи о реструктуризации и утечки данных. Когда знаешь, где копать, ни одна тайна не выдерживает света.

И все же… президент. Ни имени, ни лица, ни единого утекшего селфи на фоне логотипа в холле. Он существовал как призрак – пустота вместо капитана корабля. Это настораживало. В бизнесе, где все строится на бренде и имидже, отсутствие публичного лица в руководстве – явная аномалия. А аномалии, по урокам системной аналитики, сигнализируют о сбое. Или о чем-то куда более зловещем – преднамеренной тени.

Я оделась просто, но с просчитанным намерением. Серые брюки свободного кроя, мягкие, но структурированные. Свитер в тонкий рубчик голубого оттенка, подчеркивал цвет глаз и говорил: «Да, я могу быть серьезной, но не лишенной вкуса». Волосы собрала в высокий хвост, туго затянутый, чтобы ничего не мешало – свобода движений, сосредоточенный взгляд, без капли излишней нежности.