Код из лжи и пепла

– Вполне возможно, – ответил он, бросив брату осуждающий взгляд. – Если речь о когнитивных искажениях в психологии восприятия, то да, это я.

– Вот именно, – добавил Лиам, жуя. – Идея исходила от него. Айя тогда сказала, что тема перспективная. В итоге все сошлось.

– Значит, я косвенно повлияла на ваш выбор, – усмехнулась я. – Забавно.

Так начался наш долгий, почти научный разговор: дружеские подколы переплетались с терминами, а теплый ужин – с аналитическими выкладками. Я успела сделать всего один глоток сладковатого чая, когда Эмрис, откинувшись на спинку стула, усмехнулся и ткнул пальцем в Лиама:

– Кстати, Амайя, – протянул он с лукавой улыбкой, – я-то сначала думал, что работать с твоим братом – это как сидеть за партой с микроскопом. Ни слова мимо, ни шага в сторону – все под увеличительным стеклом. Уже представлял, как он вечером разберет мои реплики по косточкам и вынесет вердикт – «сойдет» или «переделать».

– Потому что ты иногда так замудренно все объясняешь, – вмешался Лиам, облокотившись на руку. – Ну кто еще скажет «наше восприятие – это фрагментированная когнитивная голограмма», когда мы просто отчет обсуждаем?

– Это была метафора! – воскликнул Эмрис, изображая искреннее негодование. – Но знаешь, что самое ироничное? Ты весь из себя правильный, педантичный, а вечерние отчеты стабильно забываешь отправлять через день.

– Это стратегическое прокрастинирование, – вмешалась я с самым серьезным видом, подливая масла в огонь. – Люди с высоким уровнем нейротизма демонстрируют подобное поведение в условиях перманентного внешнего давления. На самом деле это защитный механизм.

– Конечно, – хмыкнул Эмрис. – Особенно если ты Лиам. Забыл что-то? Не беда – объявляешь это экспериментом по проверке нашей нервной системы. – Он лукаво подмигнул мне, и я не смогла сдержать улыбку.

– Но если говорить серьезно, – продолжила я, нахмурившись. – Тема-то действительно глубокая. Все, что мы видим, все, что чувствуем, неизбежно проходит через фильтр нашего прошлого опыта. Взять хотя бы сегодняшнюю сцену – фигуры угрозы, агрессоры. Их образы в нашей психике – это не просто визуальное восприятие. Это запускающий механизм, мгновенно активирующий миндалевидное тело в лимбической системе. Мы уже не просто «видим» опасность – мы ею дышим, растворяемся в ней.

Я сделала паузу, глядя в чашку, где остывал чай.

– Наше зрительное восприятие – как тени на стене пещеры Платона. Мы не реагируем на сам объект. Мы реагируем на его внутреннюю интерпретацию, на образ, деформированный нашими страхами, стрессами, когнитивными искажениями. По сути, мы все время живем в модели реальности, а не в самой реальности.

– Представь: если бы мы могли создать программу, которая обучает людей отслеживать, в какие моменты их восприятие искажается. Это была бы настоящая когнитивная карта поведения, – подхватил Лиам, и в его голосе мелькнул огонь идеи, тот самый, что бывает у исследователей на грани инсайта.

– А потом мы запатентуем ее и станем миллионерами, – хмыкнул Эмрис, лениво качнувшись на стуле. – И отдадим долг. И, может быть, даже откроем филиал кафе где-нибудь на побережье Пусана. С видом на океан и без единого намека на угрозу.

– Если уж и спасаться от стресса, то с юмором и выпечкой, – сказала Сумин и подмигнула. В ее голосе прозвучала спокойная уверенность человека, который уже пережил не одну бурю.

Я смотрела на них – на этих упрямых, ранимых, сильных людей – и вдруг почувствовала, как под грудной клеткой медленно расправляется что-то важное. Может быть, это была надежда. Может быть – осознание. Несмотря на разруху, несмотря на страх и неотступную тень опасности, именно эти мгновения, сотканные из смеха, интеллектуального спора и хлебного тепла, были настоящими.

И в них – в этой зыбкой, но стойкой реальности – скрывался ключ. Не просто к выживанию. А к тому, чтобы изменить все.

Глава 8

«Выживает не самый сильный и не самый умный – а тот, кто умеет просчитывать и молчать до нужного хода. Остальные просто красиво проигрывают: с громкими словами, горящими глазами и флагом в руке, под который никто не встанет. Хаос не любит шумных, он предпочитает тех, кто тихо делает свое».

– Амайя Капоне, раздел «Гибридные игры и шахматы двадцать первого века», личные заметки.

Я глубоко вдохнула, стараясь сбросить с плеч усталость, накопившуюся за день. Ночной график оказался сложнее, чем я ожидала: тело привыкает к тишине, а не к чужим голосам в три часа утра. Но я справлялась: устроилась сразу на две подработки. В кафе у тети и в супермаркет, который находился в пятнадцати минутах ходьбы от дома.

Поскольку занятия в университете проходят в основном по утрам и заканчиваются к полудню, совмещать работу и учебу, казалось, вполне реально. Платят немного, но я смотрела на это как на первый шаг: главное сейчас не деньги, а возможность. Сумин сразу предупредила, что много платить не сможет, но я и не стала спорить. Мне больше нужна была практика, чем прибыль. Да и «план Б» уже готовился к запуску.

Супермаркет я выбрала для ночной смены. Звучит не особенно вдохновляюще: перекладывать коробки и печатать ценники, но это куда безопаснее, чем работать среди тех, кто привык решать проблемы деньгами и оружием.

А я, мягко говоря, таких знала слишком много.

Сегодня мой первый день. Я волновалась, но была решительно настроена.

У входа в магазин меня встретила менеджер – молодая девушка с доброй улыбкой и ярким шарфом цвета спелой вишни, который казался чересчур ярким для этой ночи.

– Это Дауль, – сказала она, указав в сторону молодого человека, стоявшего чуть в тени.

У него были длинные каштановые волосы, собранные в небрежный хвост, и лицо – из тех, что обычно украшают обложки манги: резкие линии, спокойные глаза, какая-то киношная недосказанность. Он казался почти неестественно уравновешенным для человека, ответственного за порядок в ночную смену.

– Он все покажет и объяснит, – добавила она, бросив на меня взгляд с мягким заговорщическим прищуром.

Я коротко кивнула – сдержанно, сухо, в духе минимальной служебной вежливости.

– Ну что ж, я исчезаю, – сказала она, и буквально в следующее мгновение, как персонаж из старого фильма, растворилась за дверью, оставив за собой легкий шлейф парфюма и ощущение начавшегося испытания.

Дауль посмотрел на меня с тем выражением, в котором удивление, легкая ирония и почти братская доброжелательность странным образом сосуществовали в равных долях.

– Тебе, если не ошибаюсь, двадцать два? Тогда предлагаю сразу перейти на «ты». Здесь так проще. Мы же как экипаж подлодки: тесно, шумно, и нет смысла тратить кислород на формальности.

– Согласна, – ответила я. – Формальности уместны только на приеме у налогового инспектора.

Он моргнул – не то от неожиданности, не то подавляя улыбку.

– Ну ладно, тогда пойдем в отдел напитков.

Дауль терпеливо объяснял, как обращаться с ручным принтером для ценников – стареньким, слегка поскрипывающим устройством, которое, казалось, помнило другие эпохи. Он показал, где стоят коробки с запасами, аккуратно штабелированные в холодных складских проходах, и объяснил, по какому принципу распределяются смены.

Мы двигались между стеллажами, где продукты – от риса до мороженого – были разложены с клинической аккуратностью. Над нами гудели лампы холодного света, а в воздухе стоял едва уловимый запах пластика, хлеба и чего-то железного, как в подземелье с вентиляцией.

Голос Дауля был низкий и спокойный, не нарушая ночную тишину. Он говорил так внимательно, будто не просто объяснял, а открывал мне секреты этого странного ночного супермаркета, где между полок и ящиков кипела своя особая жизнь.

– Процесс понятен. Алгоритм простой: сортировка, маркировка, выкладка. При желании можно даже ввести в Excel и визуализировать.

– В… чем? – прищурился Дауль.

– Не бери в голову, – отмахнулась я. – Все ясно.

Он на секунду задержал взгляд, пытаясь понять, пошутила ли я. Я приняла прибор из его рук.

– Ты, конечно… умная, – пробормотал он с коротким смешком. – Такое чувство, что я попал в фантастический фильм: ты – андроид с научной прошивкой, а я просто персонаж с фонариком.

– Почти угадал. Только вместо аккумулятора – хроническая усталость и литры зеленого чая, – хмыкнула я, скользнув взглядом по полке с энергетиками.

– Окей, профессор, – подмигнул Дауль. – Тогда начнем с этой полки. Она у нас самая вредная: то банку за банкой роняют, то ценники отваливаются. Прямо как студент на сессии – держится из последних сил.

Так началась моя первая ночь в супермаркете. Простая, почти аскетичная, с запахом картона, ламп дневного света и металлических полок. Но внутри меня с каждым шагом крепла уверенность: даже в этой кажущейся банальности скрыт порядок. Каждый стикер, каждая коробка, даже перегрузка штрих-кодов – это элементы. А элементы можно собрать в систему. А из системы – выстроить структуру.

Я уже начала ее строить.

Есть особая прелесть в ночных супермаркетах. Ни шума города, ни раздраженного гула толпы, ни кликающих секунд часов – только длинные стеллажи, упорядоченные ряды упаковок и шелест коробок, похожий на перелистывание страниц в библиотеке, где читают сами боги.

– Ты довольно быстро схватываешь, – пробормотал Дауль, подкатывая тележку с газировкой. Банки в ней гремели, как монеты в сломанной копилке.

– На самом деле я просто позволяю своему гиппокампу активировать пространственную память, – заметила я, сканируя штрих-код и проверяя срок годности. – Это классический механизм, описанный в работах О’Кифа. Заодно тренирую рабочую память. Все-таки нейропластичность – не шутка.

Он приподнял бровь и на секунду остановился.

– Гиппо… кто?

– Гиппокамп. Область мозга, отвечающая за память и ориентацию в пространстве. Если коротко: я быстро понимаю, где что лежит, и не кладу йогурты туда, где должны быть зубные пасты.

– А… круто, – кивнул он. – Ну, я просто кладу все по планограмме.

– Тоже эффективно, – одобрила я с легкой улыбкой. Дауль был приятным собеседником – не спорил, не перебивал, и, главное, не пытался притворяться, что понимает каждое мое слово.

Мы молча работали еще минут двадцать, пока я не заговорила снова:

– Забавно, – сказала я. – Ночные смены вроде бы помогают людям с тревогой, но в то же время портят здоровье из-за стресса. Это как биологическая русская рулетка.

Дауль выронил коробку с консервами.

– Прости, что?

– Просто констатирую: мы одновременно и помогаем, и вредим себе.

Он посмотрел на меня с выражением: «Окей, и что мне теперь с этим делать?»

– Слушай, ты всегда так сложно говоришь?

– Я просто говорю, как думаю, – пожала плечами. – Если бы у меня был другой стиль мышления, возможно, я бы делала карьеру блогера и обсуждала оттенки помад. Но, к сожалению или к счастью, я когнитивная единица, настроенная на анализ, а не на хайп.

– Ну, наверное, это даже лучше, – улыбнулся он с легкой иронией.

Поначалу работа шла бодро, мозг воспринимал это как головоломку, которую приятно разгадывать. Я быстро освоилась с системой, расставляла бутылки, сверялась с ценниками, как биоинженер, выравнивающий ДНК. Но вскоре ритм начал терять остроту. Повторы стали глушить внимание, словно алгоритм вошел в бесконечный цикл. От действия к действию, без новизны, без вызова. Мозг, привыкший к абстракциям и моделям, начал скучать.

Перерывы приносили долгожданное разнообразие. Через двери постоянно входили люди, источающие запах алкоголя, табака и дешевых духов – очевидные гости ближайшего бара. Слегка поддатые, немного не в себе. Раньше я бы записала их в категорию «эмоционально нестабильных клиентов».

Но Дауль управлялся с ними с удивительным мастерством. Он не просто разговаривал – он вел их словно дирижер оркестр: мягко гасил накал страстей, кивком головы приглашал к диалогу, ловко считывая моменты, когда обычный человек давно бы взорвался. Его подход вызывал уважение. Я молча наблюдала и училась.

– Амайя! – позвал он от кассы. – Сделай перерыв. Выйди, подыши.

– Хорошо, – отозвалась я, с легким щелчком вернув принтер ценников на место. Спина ныла от монотонного наклона, пальцы потеряли чувствительность.

Я вышла через заднюю дверь в узкий, почти забытый мир между бетонными стенами. Здесь пахло пылью, дождем и ночным городом. Света было мало. Тусклая лампа над дверью не дотягивалась до противоположной стены. Что ж, даже лучше. Полумрак не требует выражения лица. А значит и усилий.

Я потянулась, разминая мышцы, вытягивая из них монотонность. Затем достала из кармана блокнот. Он был старым, в обложке из темной ткани, исписанный диаграммами, моделями, списками. На его страницах был мой «план Б»: подробный путь к финансовой независимости, просчитанный до шестого месяца.

– Перспективы пока неутешительные, – пробормотала я, постукивая ручкой по строчке с подсчетами. – Если бы я только встретила его снова.

В памяти всплыл образ мужчины из офиса. Умного. Вдумчивого. Опасного – в том смысле, как опасен шахматист, а не преступник. Он трудился в той самой компании, где сейчас идет отбор. После тестов обещали собеседование. Я прошла. Осталось только, чтобы он меня вспомнил.

В этот момент мои размышления прервал голос, пропитанный фальшивой лаской и ядовитым подтекстом:

– Что ты тут делаешь, милая? Родители не учили держаться подальше от темных переулков?

Я сразу узнала этот голос – хриплый и вязкий, как затхлый дым. Не оборачиваясь, поняла, кто это: коллекторы. Те, кто приходит не за разговорами, а за требованиями. Сегодня их было двое – без главного, без настоящей власти. Внутри что-то щелкнуло – шанс, возможность.

Но я осталась неподвижна. Мой взгляд мельком скользнул в сторону. Да, это были они, и сегодня их меньше. Идеальный момент, чтобы раз и навсегда избавиться от угрозы. Быстро, точно, без следов.

Но нет. Сегодня мой первый день на новом месте – первый день без крови на руках. Я решила оставить их в живых не из чувства справедливости, а потому что сама задаю правила чужих игр.

– Ну нихрена себе, глянь, кто тут, – голос прорезал тишину, хриплый, как пепел в горле. Один из них вышел вперед, шаги тяжелые, медленные, уверенные. – Ты видишь? Это же та девка… которая боссу бровь пополам рассекла.

– Да ты гонишь!

Второй, ниже ростом, вытянул шею, пытаясь разглядеть меня сквозь сгущающиеся сумерки. Узнав, кто перед ним, он изогнул губы в усмешке, лишенной всякого человеческого тепла.

– А вот это уже весело.

Я молчала, сердце ровно отбивало ритм, словно метроном. Урок номер один – не показывать страх. Урок номер два – использовать страх как приманку.

– Босс до сих пор с башкой перемотанной ходит, – усмехнулся первый, подходя ближе. – Сказал четко: найдете ее – ни слова. Тащите сюда. Хоть волоком. Хоть по кускам.

Я сделала шаг вперед.

– Господа, – тихо, почти ласково, – давайте представим, что вы умеете думать. Не как хищники, а как те, кто хочет дожить до утра. Убить меня? Плохой план. Слишком громко. Слишком грязно. Слишком много людей, которые заметят. А потом спросят. А потом начнут копать.

– Ты охерела? – сжал кулаки один, шаги стали резкими, плечи развернулись, готовясь к удару. – Ты думаешь, это кино какое-то?

Я встретила его взгляд без малейшего волнения.

– Нет, – сказала спокойно, пожав плечами. – Это реальность. Та, где я уже однажды разбила вашему боссу лицо. А теперь, видимо, очередь его шавок.

Металл вспыхнул в руке одного – нож, длинный и холодный. Другой сжал что-то в кулаке – бутылка или кастет. Я не ждала уточнений.

– Живой или мертвой – похуй, – рявкнул один, и они ринулись вперед.

– Полиция! – выстрелил ярко голос, как сигнал в ночи. Не просто крик – точный, режущий по нервам рикошет слов. Иллюзия контроля – мой козырь.

В их движении на секунду что-то сбилось. И этого хватило.

Пальцы зацепились за край металлического забора – острый, холодный, пахнущий ржавчиной. Отталкиваюсь – в груди взрывается воздух. Тело скользит вниз по другой стороне, колени гудят, но я уже на земле. На свободе.

– Пока, мальчики без мозгов! – бросила я, не оборачиваясь, только чувствуя, как ярость за моей спиной рвется наружу, сорвавшись с поводка.

– За ней! Сейчас же! – раздался крик.

Рев хищников эхом разносится по пустынным улицам. Они бегут не просто за мной – за угрозой, за позором, который до сих пор смахивает их босс, утирая кровь с лица. Но я не из тех, кто сдается. Я – огонь, брошенный в сухую траву. Пусть пытаются догнать.

Ноги бьют асфальт дробно, дыхание рвется, легкие горят, сердце долбит так, что звенит в ушах.

Я резко сворачиваю за мусорные баки, скольжу вдоль стены, меняю направление, не давая им сблизиться.

Шаги за спиной сбиваются, кто-то матерится, кто-то ускоряется – они все еще думают, что догонят.

Пусть думают.

Я режу угол, подныриваю под ржавую лестницу, сливаясь с тенью.

– Кто вообще эта девка? – хрипит один, запнувшись о бордюр. – Почему она так быстро бегает?

Повернула за угол – и передо мной возник отель, величественный и холодный, словно монумент из стекла и бетона. Его фасад блестел сотнями глаз – камер, зорко следящих за каждым шагом, каждым вздохом улицы. Это был шах: положение опасное, но не без надежды.

Я рванулась туда, где мерцал свет, где суетился народ – сюда не пробьется их тень, здесь чужое поле для их игр.

Но судьба, как всегда, плела свои коварные узоры с улыбкой, наполненной едкой иронией.

Я врезалась в него с такой силой, будто сам город поставил передо мной баррикаду из плоти и стали. Нос ударился о его грудь, и в этот момент я снова ощутила, как чертовски уязвимо быть человеком. Хруст реальности. Вдох – рваный. Боль – чистая, живая, отрезвляющая.

– Черт, – прошипела я, вцепившись в его плащ. Плотная ткань, дорогая, пахнущая дождем, холодным металлом и табаком ручной скрутки. Он не шелохнулся. Просто стоял, как неприступная стена.

Я подняла глаза и почувствовала, как мир снова нажал на паузу.

– Что с лицом? Притворяешься, что не узнала? – голос скользнул по коже холодным шелком. Интонация была тихой, но разрывающей тишину и стены внутри меня, словно стекло между ребрами. В нем звучала власть – привычка, что никто не осмеливается перебивать.

Он.

Снова он.

Вселенная решила переиграть все заново, хотя эта сцена давно должна была закончиться. Его лицо не изменилось – те же резкие линии и четкие контуры, вырезанные с какой-то нереальной точностью. Слишком правильное, чтобы казаться живым. В нем не было ни намека на фальшь – потому что фальшь держится на изъянах. Здесь их не было. И именно это пугало больше всего.

– Я… н-нет, – споткнулась я о собственный голос, и слова вышли, как треснутые стеклянные шарики.

Он действительно выходил из отеля, когда я налетела на него. Картина абсурда: беглянка и он – как статуя в костюме, созданная специально для того, чтобы ломать чьи-то судьбы между утренними совещаниями.

Тонкая серая полоска костюма – безупречная. Белоснежная рубашка гладкая, как моральная ясность, которой он, похоже, никогда не пользовался. Галстук выверенный до мельчайших деталей. Даже воздух вокруг него пах прецизионной угрозой. Почти жасмин. Или смерть, завернутая в роскошь.

Я стояла перед ним, как перед закрытой дверью, за которой может скрываться либо выход, либо ловушка, но ни того ни другого не видно сквозь толщу стекла. И в его взгляде не было ответа – только промедление. Словно он еще решал, будет ли в этой партии спасителем или приговором.

Его рука скользнула к моей, как вспышка перед раскатом. Касание легкое, почти без веса, но отозвавшееся жаром, не естественным, а продуманным. Я дернулась – сердце повторило мой жест. И в груди одновременно вспыхнули два сигнала: инстинкт отступить и потребность остаться.

– Она точно свернула сюда! – за углом хрипел голос. Шаги приближались, тяжелые, решительные. Переулок сужался, стены давили, света почти не осталось. Я оценила расстояние – десять шагов впереди, еще меньше сбоку. Вдох. Рывок. Дальше – только вперед.

Инстинкт, паника, воля – все вспыхнуло разом. Внутри сирена. Снаружи тупик.

– Спрячьте меня… пожалуйста, – сорвалось с губ, прежде чем я успела подумать. Голос дрожал, руки вцепились в его плащ. Я шагнула ближе, стараясь заслониться за ним от шагов и голосов, что уже звучали за углом.

В следующую секунду я уже пряталась в нем, вжимаясь в его корпус, как в последнюю стену до конца света. Пальцы вцепились в ткань – плотную, пахнущую пеплом, табаком и тем, что невозможно объяснить: тревожный, слишком знакомый аромат. Возможно, это была смерть. Или дом. Иногда они пахнут одинаково.

Он не сказал ни слова. Не оттолкнул. Просто замер.

Его тело напряглось. По челюсти прошла жила – не мускул, а молчаливое предупреждение. Взгляд метнулся в сторону переулка: там, за углом, приближался звук – не просто шаги, приближение охоты.

Резко, без единого слова, он развернул нас. Встал между мной и шумом. Его плечи, его силуэт, запах его плаща – холодный, терпкий – все в нем встало стеной. Не демонстрация силы, не жест – решение. Он не прикрывал женщину. Он прикрывал уязвимость.

– Где она? – голоса обрушились на переулок. – Она должна быть здесь! Эта тварь не могла испариться!

– Сука хитрая, – прошипел второй.

Он чуть склонился. Его ладонь опустилась мне на макушку. Медленно. Осторожно. Как будто я была не человеком, а порезанной до тонкости фарфоровой чашкой, с которой нельзя резко двигаться. Его прикосновение не грело – оно заземляло, возвращало в тело, в настоящее.

Я почувствовала стыд. Не испуг, не панику, а густое, тяжелое ощущение собственной несостоятельности. Дочь мафиози. Наследница имени, веса, крови. Выращенная в домах, где слово стоило больше выстрела. А теперь дрожу в чьих-то руках, прижимаюсь, ищу защиты, словно чужая в собственной судьбе.

Абсурд. Фарс, разыгранный на сцене, где давно сорвали кулисы. Или трагедия – слишком старая, чтобы кто-то ее еще разыгрывал всерьез.

Он не говорил ни слова. Просто смотрел в сторону, туда, где голоса охотников постепенно растворялись в городе. В его взгляде была ледяная, стерильная ярость – не к ним. К факту их существования.

– Страшные дяди ушли, – наконец сказал он, без улыбки, почти лениво, но руки с моих плеч не убрал. – Или ты планируешь так стоять до утра?

Я коротко кивнула. Сердце било в висках, колени все еще не слушались, но дыхание стало ровнее.

– Ты не перестаешь меня удивлять. – Он наконец убрал руки, повернулся, собираясь пойти дальше, но остановился. – От кого в этот раз бежишь?

Я не ответила. Только поправила волосы, которые липли к щеке, и сжала кулаки.

– Коллекторы, – буркнула я, отталкиваясь и от него, и от себя прежней. Шаг назад. Воздух без него оказался другим: колючим, как утренний ветер в ноябре. – Теперь уже настоящие.

Он смерил меня взглядом, как снайпер, оценивающий цель.

– Ты взяла кредит? – голос был почти искренне удивленным. – Сколько?

– Это… длинная история. – Губы пересохли, слова с трудом срывались. – Очень длинная. Со взрывами, плохими решениями и, как видишь, мужчинами в дорогих костюмах, которые всегда приходят в самый неподходящий момент.

Он скрестил руки на груди. Под пальто тянулись четкие линии костюма – он все еще выглядел так, будто сбежал со страницы глянца, только этот глянец знал, как ломать челюсти.

– Черт! – Я резко взглянула на часы и сердце провалилось. – Мне нужно бежать.

Я сделала два шага назад, стараясь удержать дыхание.

– Послушай… – Я задержалась на месте, поймала его взгляд. Цинизм в нем был почти физическим. – Я бы хотела тебя отблагодарить. Я работаю через три квартала – круглосуточный супермаркет с желтой вывеской. Мимо не пройдешь. Я заканчиваю ближе к пяти. Если окажешься рядом – я угощу тебя чем-нибудь. Не обещаю гастрономического откровения, но точно будет съедобно. И, возможно, даже вкусно.

– С какой стати мне…

Я не стала ждать ответа – развернулась и побежала, позволяя шагам стать решением, пока сердце еще сомневалось.

– Ну и девчонка, – выдохнул почти бесцветно, без усмешки, без раздражения.

Остаток смены тянулся бесконечно. Я металась между витринами, выполняла всё по списку, но при этом снова и снова косилась на стеклянную дверь. Каждый раз надеясь, что войдет он. Но за стеклом были только пьяные студенты, бросающие друг в друга объедками и философскими идеями. Кто-то в капюшоне долго выбирал энергетик без сахара – и все. Никаких шагов, никаких глаз, которые я так боялась встретить.

Я стояла у холодильника, затерявшись между отражением в стекле и холодным светом неоновых ламп. На полке – банановое молоко. Та самая бутылка, которую Хенри когда-то сунул мне с лукавой улыбкой и прищуром, как будто вручал не напиток, а ключ к целому миру.