Код из лжи и пепла

Он молчал. Я сделала шаг ближе.

– Это не просто насилие – это демонстрация силы. Он напоминает о себе не угрозами, а присутствием. Как инфекция: долго незаметен, а потом начинает разъедать все, до корня.

Я понизила голос. Он услышал, даже не наклоняясь:

– И что страшнее всего – он не остановится. Для него долг просто инструмент. Настоящая цель подчинение. Слом. А потом зачистка, чтобы не осталось даже тени сопротивления. Если не вмешаться сейчас, в следующий раз все закончится окончательно.

Мы говорили шепотом, почти мыслями, стоя на пороге разрушенного дома и надломленных судеб.

– Может, просто застрелить его? – усмехнулся он криво. Не в шутку. Не всерьез. Где-то между.

Я не ответила сразу. Только посмотрела – прямо. И он понял: мысль уже пришла мне в голову раньше.

– Проблема не в нем, – я покачала головой и провела пальцами по затылку, собираясь с мыслями. – Он – всего лишь лицо. Долг остался бы на месте, как и банковские проценты, растущие быстрее, чем ледниковая трещина в условиях глобального потепления. Здесь нужен не импульс. Здесь нужна стратегия. Я хочу помочь им.

– Ты хочешь погасить весь долг? – Он не сразу поднял глаза. В голосе – не удивление, а тревога. – Амайя, это не просто трудно. Это глупо. Они не примут. Для них ты чужая. Да, сильная. Да, умная. Но чужая. Девочка, оказавшаяся не на своем месте.

–Я знаю, – тихо ответила я, взгляд упал на пол, где среди пыли и обломков отражалась не только сцена, но и выбор. – Мне нужен год. Если повезет – меньше. Я найду постоянный доход. Возьму вторую подработку. Урежу траты до минимума. Подключу все, что могу: фонды, гранты, связи. Все будет просчитаю. Ошибок не будет.

– Это огромная сумма, – выдохнул он. Плечи его опустились, сдаваясь раньше времени. – Даже для тех, кто давно на ногах. А ты… Ты хочешь это сделать одна?

– У меня есть план, – я подняла глаза, не позволяя себе ни тени сомнений. – Главное, чтобы они дожили до его реализации.

Он замолчал. Смотрел долго, прямо, без попыток перебить. Не спорил – просто ждал, пока убедится, что я не шучу. Или не отступлю.

– Айя, ты совсем себя не щадишь, – сказал он негромко. В голосе не было упрека, только усталое принятие. – Эти люди… они действительно того стоят?

– За несколько дней я увидела в них то, что в других не замечаешь и за годы. Они не просто семья. Они держатся – несмотря на все, что рушится вокруг. Они не просят. Не бегут. Просто продолжают. И если кто-то готов на это, значит, он достоин помощи. Даже если за нее придется заплатить высокую цену.

Я шагнула ближе и, не отводя взгляда, подняла палец – строго, уверенно:

– Разговор окончен.

Он слабо усмехнулся, покачал головой и чуть отступил, как человек, которому остается только принять чужой выбор:

– Ладно. Но если Арон узнает…

– Он не узнает. Мы не скажем. Ни слова, – я смотрела прямо, не давая пространства ни возражениям, ни сомнениям.

– Ладно… Понял, – буркнул он.

– Мама, сиди. Я сам, – голос сына раздался со стороны. Он уже подошел к столу, поднял посуду, начал расставлять по местам, не дожидаясь одобрения.

– Мы тоже поможем! – крикнула я и сразу двинулась к стулу. Подхватила его, поставила на место. Руки действовали быстро, точно – без лишнего движения, без пауз.

– Спасибо… Спасибо вам, дети, –прошептала тетя Сумин.

Мы убирали без лишних разговоров. Каждый шаг, каждый жест – не просто уборка, а возвращение достоинства, которое это место заслуживало.

– Мне жаль, что так вышло с проектом, – прошептала я, опуская взгляд и невольно потирая пальцы, смывая с них вину, которая въелась глубже, чем любая чернильная клякса. – Я подвела тебя.

– Не говори глупостей, – Хенри ответил спокойно. Его рука вдруг легла мне на макушку. Это касание – легкое, почти невесомое. Он провел пальцами по волосам – жест почти незаметный, но в нем было больше поддержки, чем в любом длинном разговоре.

Я не ответила. Но что-то внутри дало трещину – без боли, без грома. Просто стало чуть легче дышать.

– Ты действовала не импульсивно, а расчетливо. Это была не бравада, а зрелое, точное вмешательство, – сказал он, кивая в сторону зала, где уже рассеивался хаос. – Обезвредить вооруженных бандитов без единого выстрела, без крови – это не просто храбрость. Это стратегическая зрелость.

– Бандитов?.. Д-да, – губы предательски дрогнули. Голос тоже. Он треснул – не от боли, а от неожиданной тяжести доверия. Его забота, неподдельная и ничем не обусловленная, вдруг навесила на мои плечи новый груз – не страха, а непривычной возможности быть не только сильной, но и ранимой.

Я отвела взгляд. Не потому что стыдно, а потому что слишком сложно – позволить себе быть не механизмом, не системой решений, а просто живым телом в чьем-то внимании.

– Тогда увидимся в понедельник, – сказал он с легкой улыбкой, отступая на шаг. Его рука взлетела в прощальном жесте, и пространство между нами словно стало прозрачным, едва ощутимым.

Я кивнула в ответ, не находя слов. Что-то тихо, как первые капли дождя, шевельнулось во мне. Странное, пугливое чувство, напоминающее эмоциональную фрактальность: то, о чем я читала в статьях по психофизиологии – когда простое прикосновение может вызвать каскад нейрохимических реакций, сравнимых с влюбленностью.

Наши глаза встретились на мгновение, и в этом взгляде была не просто благодарность. Там пряталось обещание – немое, не выговоренное вслух, но живое и сильное, словно свет, что путешествовал через время и пространство, чтобы достичь меня именно сейчас.

Когда он скрылся за поворотом, я осталась стоять, слушая, как гул улицы постепенно сменяется ритмом собственного пульса. На душе стало чуть легче. Не потому, что проблема решилась, нет. А потому, что я впервые позволила себе не быть идеальной.

Вернувшись в кафе, где все еще висел запах теплого хлеба и затхлый привкус пыли от разломанных полок, я сразу услышала спор. Голоса прерывались, резали воздух резкими вздохами и срывами.

За полупустым столом, где прежде стояли витрины с пирогами и корзины с сэндвичами, теперь сидели тетя Сумин, дядя Соджин, Эмрис и Лиам. Их лица были напряжены, словно мышцы у бегуна, выложившегося на финишной прямой. Эмрис резко жестикулировал, напряженно вырисовывая в воздухе свои доводы, словно пытался руками прорубить путь сквозь завалы проблем.

– Я не понимаю, почему мы до сих пор не закрыли заведение и не уехали! – взорвался он, пальцы барабанили по столу с таким напряжением, что казалось, вот-вот треснет поверхность. – Это уже не бизнес, это ловушка! Они ломают, угрожают, и все повторяется снова и снова. Мы заперты в этой игре без выхода, и каждый новый день приносит только боль.

– Эмрис, – мягко, но твердо, сказала тетя, продолжая накрывать стол словно ее руки двигались в ритме другой реальности, более устойчивой, чем этот спор. – Ты же знаешь: это все, что у нас осталось. Мы не можем сдаться. Мы тоже живые.

– Именно это и приводит к выгоранию, – вставил Лиам, облокачиваясь на спинку стула.

Я сделала шаг вперед.

– Может, проблема не в том, что вы делаете, а в том, кто пытается это разрушить?

В комнате наступила тишина. Тетя Сумин, держа в руках посуду, замерла – мои слова словно остановили время. Я подошла ближе и медленно обвела взглядом каждого из них. Мне нужно было, чтобы они не просто слышали, чтобы поняли.

– То, что случилось сегодня, – не ваша вина. Это результат системного давления, социального неравенства и бездействия тех, кто должен был нас защищать. Я изучала поведенческие модели подобных структур в Восточной Азии – у них один и тот же метод: подавлять страхом, изолировать и демонстрировать власть. Они хотят, чтобы вы чувствовали себя беспомощными. Чтобы вы молчали.

Эмрис тихо вздохнул и слегка склонил голову.

– Ты говоришь, как профессор, – пробормотал он, но голос его был тише, чем обычно, усталый.

– Я говорю, как человек, которому хватило. – Ладонь легла на край стола, тело наклонилось вперед. – Я не позволю этому повториться. Не здесь. Не с вами. И если я могу быть хоть каким-то звеном в цепочке, что держит вас на плаву – я им стану. Просто доверьтесь мне.

Соджин медленно поднял брови, в его взгляде скользнуло сомнение.

– Ты ведь не обязана, – наконец выдохнул он тихо, в голосе мелькнула надежда.

– Обязана. Когда свет в глазах людей тускнеет, а у тебя есть возможность вернуть его – нельзя пройти мимо. Это не долг, это выбор. И я сделала свой.

Тетя Сумин подошла с чашкой чая – теплого, душистого, пропитанного ароматом кардамона, жасмина и молока.

– Тогда оставайся с нами, Амайя, – сказала она, протягивая чашку и улыбаясь чуть устало, но искренне. – Сегодня ты для нас словно Сегун, что вступил в грозу. Нам нужна не только твоя сила, но и твоя вера в нас.

Мы расселись за столом, и казалось, что вся разруха кафе отступила перед уютом домашней еды. Сумин настояла, чтобы мы не просто помогли, а подкрепились, и через десять минут стол уже ломился от парующих блюд: рис с овощами, домашний кимчи, легкий суп с тофу и несколько сладких булочек, уцелевших после недавней бури.

Разговор за едой завязался естественно. Атмосфера смягчилась, и я наконец познакомилась с Эмрисом, о котором до этого слышала только по рассказам брата. Он оказался удивительно спокойным и вдумчивым, с пронзительным взглядом и легкой, чуть ироничной улыбкой.

– Так ты и есть тот самый «напыщенный индюк», с которым Лиам работает над проектом? – спросила я, накладывая ложку риса в тарелку.

– Вполне возможно, – ответил он, бросив брату осуждающий взгляд. – Если речь о когнитивных искажениях в психологии восприятия, то да, это я.

– Вот именно, – добавил Лиам, жуя. – Идея исходила от него. Айя тогда сказала, что тема перспективная. В итоге все сошлось.

– Значит, я косвенно повлияла на ваш выбор, – усмехнулась я. – Забавно.

Так начался наш долгий, почти научный разговор: дружеские подколы переплетались с терминами, а теплый ужин – с аналитическими выкладками. Я успела сделать всего один глоток сладковатого чая, когда Эмрис, откинувшись на спинку стула, усмехнулся и ткнул пальцем в Лиама:

– Кстати, Амайя, – начал Эмрис с усмешкой, – сначала я думал, что работать с твоим братом – это все равно что делить лабораторный стол с микроскопом: каждое слово под прицелом, каждый шаг – под вопросом. Я даже представлял, как он потом в свободное время копается в моих высказываниях, пытаясь найти скрытые смыслы.

– Потому что ты по-настоящему странно формулируешь гипотезы, – вмешался Лиам, подперев подбородок рукой. – Кто вообще говорит «наше восприятие окружающих – это отражение фрагментированной когнитивной голограммы» во время обсуждения практического отчета?

– Это была метафора! – воскликнул Эмрис, изображая искреннее негодование. – Но знаешь, что самое ироничное? Ты весь из себя правильный, педантичный, а вечерние отчеты стабильно забываешь отправлять через день.

– Это стратегическое прокрастинирование, – вмешалась я с самым серьезным видом, подливая масла в огонь. – Люди с высоким уровнем нейротизма демонстрируют подобное поведение в условиях перманентного внешнего давления. На самом деле это защитный механизм.

– Ага, и по этой же логике они потом говорят: «Я не забыл, я просто тестировал влияние эффекта забывания на кратковременную рабочую память в условиях социальной нагрузки», – хмыкнул Эмрис и подмигнул, заставив меня непроизвольно улыбнуться.

– Но если говорить серьезно, – продолжила я, нахмурившись. – Тема-то действительно глубокая. Все, что мы видим, все, что чувствуем, неизбежно проходит через фильтр нашего прошлого опыта. Взять хотя бы сегодняшнюю сцену – фигуры угрозы, агрессоры. Их образы в нашей психике – это не просто визуальное восприятие. Это запускающий механизм, триггер, мгновенно активирующий миндалевидное тело в лимбической системе. Мы уже не просто «видим» опасность – мы ею дышим, растворяемся в ней.

Я сделала паузу, глядя в чашку, где остывал чай.

– Наше зрительное восприятие – как тени на стене пещеры Платона. Мы не реагируем на сам объект. Мы реагируем на его внутреннюю интерпретацию, на образ, деформированный нашими страхами, стрессами, когнитивными искажениями. По сути, мы все время живем в модели реальности, а не в самой реальности.

– Представь: если бы мы могли создать программу, которая обучает людей отслеживать, в какие моменты их восприятие искажается. Это была бы настоящая когнитивная карта поведения, карта искажений, – подхватил Лиам, и в его голосе мелькнул огонь идеи, тот самый, что бывает у исследователей на грани инсайта.

– А потом мы запатентуем ее и станем миллионерами, – хмыкнул Эмрис, лениво качнувшись на стуле. – И отдадим долг. И, может быть, даже откроем филиал кафе где-нибудь на побережье. С видом на океан и без единого намека на угрозу.

– Если уж и спасаться от стресса, то с юмором и выпечкой, – сказала она, подмигнув, и на мгновение в ее голосе прозвучала та непреклонная нежность, с которой старые деревья встречают очередную бурю: не сопротивляясь, а укореняясь глубже.

Я смотрела на них – на этих упрямых, ранимых, сильных людей – и вдруг почувствовала, как под грудной клеткой медленно расправляется что-то важное. Может быть, это была надежда. Может быть – осознание. Несмотря на разруху, несмотря на страх и неотступную тень опасности, именно эти мгновения, сотканные из смеха, интеллектуального спора и хлебного тепла, были настоящими.

И в них – в этой зыбкой, но стойкой реальности – скрывался ключ. Не просто к выживанию. А к тому, чтобы изменить все.

Глава 8

«Выживает не самый сильный и не самый умный – а тот, кто умеет просчитывать и молчать до нужного хода. Остальные просто красиво проигрывают: с громкими словами, горящими глазами и флагом в руке, под который никто не встанет. Хаос не любит шумных, он предпочитает тех, кто тихо делает свое».

– Амайя Капоне, раздел «Гибридные игры и шахматы двадцать первого века», личные заметки.

Я глубоко вдохнула, стараясь сбросить с плеч усталость, которая накопилась за день. Ночной график оказался сложнее, чем я ожидала: тело привыкает к тишине, а не к чужим голосам в три часа утра. Но я справлялась: устроилась сразу на две подработки. В кафе у тети и в супермаркет, который находился в пятнадцати минутах ходьбы от дома.

Поскольку занятия в университете проходят в основном по утрам и заканчиваются к полудню, совмещать работу и учебу, казалось, вполне реально. Платят немного, но я смотрела на это как на первый шаг: главное сейчас не деньги, а возможность. Тетя сразу предупредила, что много платить не сможет, но я и не стала спорить. Мне больше нужна была практика, чем прибыль. Да и план Б уже готовился к запуску.

Супермаркет я выбрала для ночной смены. Звучит не особенно вдохновляюще: перекладывать коробки и печатать ценники, но это куда безопаснее, чем работать среди тех, кто привык решать проблемы деньгами и оружием.

А я, мягко говоря, таких знала слишком много.

Сегодня мой первый день. Я волновалась, но была решительно настроена.

У входа в магазин меня встретила менеджер – молодая девушка с доброй улыбкой и ярким шарфом цвета спелой вишни, который казался чересчур ярким для этой ночи.

– Это Дауль, – сказала она, указав в сторону молодого человека, стоявшего чуть в тени.

У него были длинные каштановые волосы, собранные в небрежный хвост, и лицо – из тех, что обычно украшают обложки манги: резкие линии, спокойные глаза, какая-то киношная недосказанность. Он казался почти неестественно уравновешенным для человека, ответственного за порядок в ночную смену.

– Он все покажет и объяснит, – добавила она, бросив на меня взгляд с мягким заговорщическим прищуром. В ее глазах читалось что-то большее, чем просто приветстви.

Я коротко кивнула – сдержанно, сухо, в духе минимальной служебной вежливости.

– Ну что ж, я исчезаю, – сказала она, и буквально в следующее мгновение, как персонаж из старого фильма, растворилась за дверью, оставив за собой легкий шлейф парфюма и ощущение начавшегося испытания.

Дауль посмотрел на меня с тем выражением, в котором удивление, легкая ирония и почти братская доброжелательность странным образом сосуществовали в равных долях.

– Тебе, если не ошибаюсь, двадцать два? Тогда предлагаю сразу перейти на «ты». Здесь так проще. Мы же как экипаж подлодки: тесно, шумно, и нет смысла тратить кислород на формальности.

– Согласна, – ответила я. – Формальности уместны только на приеме у налогового инспектора.

Он моргнул – не то от неожиданности, не то подавляя улыбку.

– Ну ладно, тогда пойдем в отдел напитков.

Дауль терпеливо объяснял, как обращаться с ручным принтером для ценников – стареньким, слегка поскрипывающим устройством, которое, казалось, помнило другие эпохи. Он показал, где стоят коробки с запасами, аккуратно штабелированные в холодных складских проходах, и объяснил, по какому принципу распределяются смены – с точностью, будто речь шла не о графике, а о механике хрупкой системы жизнеобеспечения.

Мы двигались между стеллажами, где продукты – от риса до мороженого – были разложены с почти клинической аккуратностью. Над нами гудели лампы холодного света, а в воздухе стоял едва уловимый запах пластика, хлеба и чего-то железного, как в подземелье с вентиляцией.

Голос Дауля звучал низко, мягко, не нарушая тишины ночи. Он говорил с той мерой сосредоточенности, как будто не просто вводил меня в курс дела, а посвящал в ритуал – в магию ночного супермаркета, где между полок и камер хранения текла своя особенная, ни с чем не сравнимая жизнь.

– Процесс понятен. Алгоритм простой: сортировка, маркировка, выкладка. При желании можно даже ввести в Excel и визуализировать.

– В… чем? – прищурился Дауль.

– Не бери в голову, – отмахнулась я. – Все ясно.

Он на секунду задержал взгляд, пытаясь понять, шутила ли я. Я приняла прибор из его рук.

– Ты, конечно… умная, – пробормотал он с коротким смешком. – Такое чувство, что я попал в фантастический фильм: ты – андроид с научной прошивкой, а я просто персонаж с фонариком.

– Почти угадал. Только вместо аккумулятора – хроническая усталость и литры зеленого чая, – хмыкнула я, скользнув взглядом по полке с энергетиками.

– Окей, профессор, – подмигнул Дауль. – Тогда начнем с этой полки. Она у нас самая вредная: то банку за банкой роняет, то ценники отваливаются. Прямо как студент на сессии – держится из последних сил.

Так началась моя первая ночь в супермаркете. Простая, почти аскетичная, с запахом картона, ламп дневного света и металлических полок. Но внутри меня с каждым шагом крепла уверенность: даже в этой кажущейся банальности скрыт порядок. Каждый стикер, каждая коробка, даже перегрузка штрих-кодов – это элементы. А элементы можно собрать в систему. А из системы – выстроить структуру.

Я уже начала ее строить.

Есть особая прелесть в ночных супермаркетах. Они похожи на временные капсулы, где цивилизация вдруг решает не дышать слишком громко. Ни шума города, ни раздраженного гула толпы, ни кликающих секунд часов – только ровный электрический свет, длинные стеллажи, упорядоченные ряды упаковок и шелест коробок, похожий на перелистывание страниц в библиотеке, где читают сами боги.

– Ты довольно быстро схватываешь, – пробормотал Дауль, подкатывая тележку с газировкой. Банки в ней гремели, как монеты в сломанной копилке.

– На самом деле я просто позволяю своему гиппокампу активировать пространственную память, – заметила я, сканируя штрих-код и проверяя срок годности. – Это классический механизм, описанный в работах О’Кифа. Заодно тренирую рабочую память. Все-таки нейропластичность – не шутка.

Он приподнял бровь и на секунду остановился.

– Гиппо… кто?

– Гиппокамп. Область мозга, отвечающая за память и ориентацию в пространстве. Если коротко: я быстро понимаю, где что лежит, и не кладу йогурты туда, где должны быть зубные пасты.

– А… круто, – кивнул он. – Ну, я просто кладу все по номерам.

– Тоже эффективно, – одобрила я с легкой улыбкой. Дауль был приятным собеседником – не спорил, не перебивал, и, главное, не пытался притворяться, что понимает каждое мое слово.

Мы молча работали еще минут двадцать, пока я не заговорила снова:

– Забавно, – сказала я. – Ночные смены вроде бы помогают людям с тревогой, но в то же время портят здоровье из-за стресса. Это как биологическая русская рулетка.

Дауль выронил коробку с консервами.

– Прости, что?

– Просто констатирую: мы одновременно и помогаем, и вредим себе.

Он посмотрел на меня с выражением: «Окей, и что мне теперь с этим делать?»

– Слушай, ты всегда так сложно говоришь?

– Я просто говорю, как думаю, – пожала плечами. – Если бы у меня был другой стиль мышления, возможно, я бы делала карьеру блогера и обсуждала оттенки помад. Но, к сожалению или к счастью, я когнитивная единица, настроенная на анализ, а не на хайп.

– Ну, наверное, это даже лучше, – улыбнулся он с легкой иронией.

Поначалу работа шла бодро, мозг воспринимал это как головоломку, которую приятно разгадывать. Я быстро освоилась с системой, расставляла бутылки, сверялась с ценниками, как биоинженер, выравнивающий ДНК. Но вскоре ритм начал терять остроту. Повторы стали глушить внимание, словно алгоритм вошел в бесконечный цикл. От действия к действию, без новизны, без вызова. Мозг, привыкший к абстракциям и моделям, начал скучать.

Перерывы приносили долгожданное разнообразие. Через двери постоянно проникали люди, источающие запах алкоголя, табака и дешевых духов – очевидные гости ближайшего бара. Слегка поддатые, немного не в себе. Раньше я бы записала их в категорию «эмоционально нестабильных клиентов».

Но Дауль управлялся с ними с удивительным мастерством. Он не просто разговаривал – он вел их словно дирижер оркестр: мягко гасил накал страстей, кивком головы приглашал к диалогу, ловко считывая моменты, когда обычный человек давно бы взорвался. Его подход вызывал уважение. Я молча наблюдала и училась.

– Амайя! – позвал он от кассы. – Сделай перерыв. Выйди, подыши.

– Хорошо, – отозвалась я, с легким щелчком вернув принтер ценников на место. Спина ныла от монотонного наклона, пальцы потеряли чувствительность.

Я вышла через заднюю дверь в узкий, почти забытый мир между бетонными стенами. Здесь пахло пылью, дождем и ночным городом. Света было мало. Тусклая лампа над дверью не дотягивалась до противоположной стены. Что ж, даже лучше. Полумрак не требует выражения лица. А значит и усилий.

Я потянулась, разминая мышцы, вытягивая из них монотонность. Затем достала из кармана блокнот. Он был старым, в обложке из темной ткани, исписанный диаграммами, моделями, списками. На его страницах был мой «план Б»: подробный путь к финансовой независимости, просчитанный до шестого месяца вперед.

– Перспективы пока неутешительные, – пробормотала я, постукивая ручкой по строчке с подсчетами. – Если бы я только встретила его снова.

В памяти всплыл образ мужчины из офиса. Умного. Вдумчивого. Опасного – в том смысле, как опасен шахматист, а не преступник. Он трудился в той самой компании, где сейчас идет отбор. После тестов обещали собеседование. Я прошла. Осталось только, чтобы он меня вспомнил.

В этот момент мои размышления прервал голос, пропитанный фальшивой лаской и ядовитым подтекстом:

– Что ты тут делаешь, милая? Родители не учили держаться подальше от темных переулков?

Я сразу узнала этот голос – хриплый, вязкий, словно затхлый дым. Не поворачиваясь, я узнала их: коллекторы. Те, кто приходили не обсуждать, а требовать. Сегодня их было двое – без главного, без силы авторитета. Внутри что-то щелкнуло: возможность, шанс.

Но я осталась неподвижна. Мой взгляд мельком скользнул в сторону. Да, это были они, и сегодня их меньше. Идеальный момент, чтобы раз и навсегда избавиться от угрозы. Быстро, точно, без следов.

Но нет. Сегодня мой первый день на новом месте. Первый день без крови на руках. Я решила оставить их в живых – не из чувства справедливости, а потому что сама устанавливаю границы чужих игр.

– Ну нихрена себе, глянь, кто у нас тут, – голос прорезал темноту, хриплый, словно пепел в горле. Один из них вышел вперед, шаги тяжелые, лениво-хищные. – Ты это видишь? Это же та девка… та, что боссу бровь на две части рассекла.

– Да ты гонишь.

Второй, ниже ростом, вытянул шею, пытаясь разглядеть меня сквозь сгущающиеся сумерки. Узнав, кто перед ним, он изогнул губы в усмешке, лишенной всякого человеческого тепла.

– А вот это уже весело.

Я молчала, сердце ровно отбивало ритм, словно метроном. Урок номер один – не показывать страх. Урок номер два – использовать страх как приманку.

– Босс до сих пор с бинтом на башке, – продолжил первый, подходя ближе. – Сказал: найдете ее – не разговаривать. Просто привести. Или принести.