скачать книгу бесплатно
Саранцев вернулся из кафе в штаб и отправился лично к генералу. Они разговаривали с глазу на глаз битый час, и из всех людей, населяющих личный маленький мир Игоря Петровича, единственным посвящённым во все подробности собеседования оказался Антонов. Саранцев захотел ему всё рассказать и долго потом думал, насколько Покровский предполагал это вторичное собеседование. Чем больше лет проходило с тех пор, тем сильнее растущий политик утверждался в мысли о расчёте генерала на разговор двух новичков, вызванный его первой основательной встречей с одним из них, которого он предназначил на первую роль.
Глава 10
В ответ на звонок из-за двери донёсся пронзительный собачий лай, и Наташа улыбнулась в предвкушении скорой встречи. Как только она вошла в прихожую ей под ноги бросился со своими приветствиями юркий цвергшнауцер. В полумраке его глаза иногда зажигались под густой чёлкой жёлтыми огоньками. Позади него, в отдалении, величественно вышагивал пушистый сибирский кот, всем своим видом он демонстрировал беспредельное равнодушие.
– Отец дома не ночевал, – встретила Наташу мать, торопливо собиравшаяся на работу.
– Тоже мне новость! Впервые, что ли?
– Будешь ложиться спать, не оставляй ключ в замке – может, явится ещё.
– А если оставлю? Ничего с ним не случится, прекрасно проспится на лестнице.
– Сама ведь знаешь – будет звонить, барабанить в дверь и буянить.
– А я полицию вызову.
– И она заставит тебя его впустить, потому что он здесь живёт. Так что, может быть, вместо своих акций протеста просто вытащишь ключ и спокойно выспишься? Суп на плите остывает, не забудь потом убрать его в холодильник. Зверьё накормлено, Цезарь погулял. А на завтрак сама что-нибудь сообразишь, хорошо? Ну, счастливо.
Мать чмокнула дочь в щёку и выбежала на лестничную клетку. Наташа заперла дверь, вытащила ключ из замка и устало прошаркала тапками на кухню. У неё были обширные планы на вторую половину дня, она страшно хотела спать и не имела ни малейшего желания тратить драгоценное время на приготовление завтрака. Домашним хозяйством она занималась в меру, помогая матери, а не беря всё на себя. Иногда готовила сама, чаще выступала подсобницей, но удовольствия не получала в любом случае. Нужно есть, нужно стирать, нужно заниматься покупками, изворачиваясь среди набитых товарами полок с целью купить необходимое и при этом не превысить скромных финансовых возможностей. Но получать от исполнения повседневных хозяйственных обязанностей удовольствие – это уж слишком.
У Наташи были подруги, любившие готовить и угощать своими эксклюзивными блюдами родных и близких. Она не могла их понять. Они увлечённо обменивались рецептами, спорили о преимуществах тех или иных ингредиентов, о разных способах приготовления, о наилучших местах приобретения разных продуктов, а она слушала их откровения и думала: как можно заниматься такой ерундой?
– Как ты не понимаешь? – пытались ей иногда объяснить входящие в круг общения женщины. – Это часть нашей власти над мужчинами. В своём большинстве они либо не умеют, либо не хотят заниматься кухней. Но вкусно поесть готовы всегда, на диетах не сидят. Кстати, научишься готовить не только вкусно, но и полезно – тебе и вовсе цены не будет.
– Не собираюсь я проводить жизнь у плиты, – отвечала безалаберная Наташа. – Готовить обед нужно уметь, но посвящать этому занятию всё время – подумать страшно.
– Вовсе ничего страшного, самое обыкновенное дело. Что это за женщина, которая умеет только сварить картошку и пожарить яичницу?
– Женщина, которая нашла себя в другом. Не могут же все любить одно и то же?
Наташа редко вела подобные беседы даже с матерью, не говоря уже о знакомых и родственницах. Не видела причин откровенничать. У каждой спрятаны глубоко в душе заветные желания и мечты, зачем вытаскивать их на всеобщее обозрение по любому поводу? От подобного обращения они потускнеют и потеряют обольстительность. Весь смысл надежды – в её сокровенности, на сцене она либо теряется, либо обращается в пошлость, как хорошая пьеса в постановке бездарностей.
Наташа хотела замуж, хотя матери о своих желаниях никогда не рассказывала. Она хотела опорочить телевизионных предсказателей чужих судеб и сделать свою жизнь непохожей на существование родителей. В старших классах школы задача казалась в общем простой, за несколько месяцев после школы проблема быстро усложнилась. В детстве любое желание видится реальностью, взрослый уже не верит в магию. Обиженный ребёнок уверен: родители из нелюбви или из странного желания сделать больно отказывают ему в очень простых и обоснованных просьбах. Подросшая Наташа внезапно увидела себя одну перед целым миром, в котором никто ничего о ней не знал и не собирался помогать. Родители остались позади, но впереди оказалось безлюдье, и она испугалась. Не училась и не работала за деньги, чтобы не оказаться во власти чужих людей без защиты. И тогда стало ясно: вместо неспособных родителей о ней может позаботиться только муж. Мужчина, которому можно довериться без остатка и не ждать от него каждую минуту предательства.
Она не представляла его внешности, хотя и не могла представить уродцем. Хотела смотреть на него снизу вверх, хотела ощущать его тяжёлые сильные руки на своих плечах, слушать низкий голос и слова, скупо и веско падающие в тишину. Он смешно шутит, но изредка. Он властный, но добрый. Его боятся только злые люди и всякое хамьё. Ходит неторопливо, пружинистой походкой спортсмена, имеет безобидные привычки. Например, чешет кончик носа в минуты смущения. Да, он смущается, обнаружив кого-нибудь в неловкой ситуации, но разоблачённые всегда уверены – он никому не расскажет об увиденном. Но сам в глупых положениях не оказывается, потому что ему нечего скрывать, и он не хочет казаться лучше, чем есть на самом деле.
«У меня нет денег, – думала девица на выданье, – я совсем не красавица. Значит, меня возьмет замуж только человек, увидевший во мне человека. А есть ли во мне человек?» Странный для семнадцати лет вопрос занимал её денно и нощно, и размышления время от времени приводили к ужасным выводам и слезам отчаяния. Позади осталась одна только школа, и Наташа тщательно перебирала в памяти свои поступки в радостных, печальных и унизительных обстоятельствах, стараясь разглядеть хорошее и пропустить плохое.
Школьные годы дают много поводов для воспоминаний. Наташа ни разу не целовалась с учениками своей школы, и радостные впечатления о ней ограничивались неожиданно высокими оценками за контрольные, да удачным минованием всяческих напастей из области общественных нагрузок. В своём классе подруг у неё тоже не было, только одна – в параллельном, а другая – и вовсе в младшем. Дружить с одноклассницей трудно – непрерывное общение создаёт многочисленные поводы для ссор и разочарований. Не то сказала, не туда посмотрела, не дала списать, дала списать не тому, кому следовало, допустила ошибку в своей, передранной подружкой, работе, и по ней учительница распознала случай списывания. А сплетни на переменах! Куда ходила после уроков, с кем вместе шла домой, куда исчезала на переменке – мало ли поводов вызывать нелицеприятный интерес товарок по классной комнате. Девчонки из параллельных классов общаются с совершенно разными людьми и не встречаются на конфликтных пересечениях, а ученицы младших классов, пусть даже всего на один год – и вовсе не существуют для старшеклассниц.
Как ни старалась Наташа вспоминать этапы своего человеческого становления, в голову приходили только всевозможные глупости. Отказалась от мальчика, который оказывал ей внимание, хотя нравился подруге. Попросила никогда к ней не подходить, не заговаривать и не приглашать ни в кино, ни на концерты. И теперь думалось: она пожертвовала своей судьбой ради другого человека, или просто испугалась стать притчей во языцех? Да и чего он хотел в действительности, этот круглолицый мальчик? Неужели она могла ему понравиться? Наверное, он вынашивал какие-то грязные планы, и она оказала услугу самой себе, прилично его отшив.
Парень был немного странным, далеко не всеобщим любимчиком. Сидел на своей «камчатке» и в основном помалкивал, но иногда выдавал с места глубокомысленные и правильные сентенции, когда весь класс не знал, что ответить на вопрос педагога. Некоторым девчонкам казался таинственным и привлекательным, но в глазах Наташи – просто одноклассник, один из многих. Правда, он оказался единственным из всех, кто попытался с ней сблизиться, и уже только поэтому имел право на особое внимание. Она его и уделила, но мысленно. Когда он неожиданно подошёл к ней на перемене с каким-то вопросом по алгебре (можно подумать, она разбиралась в ней лучше других!), Наташа просто удивилась и отделалась несколькими словами. Затем он подошёл ещё раз, потом третий. Наташа испугалась: так он в конце концов передаст ей записку на уроке, что почти равносильно предложению руки и сердца.
– Ты его клеишь? – строго спросила подружка из параллельного класса.
– Это он меня клеит, – скучно ответила обвиняемая. – Забери его, если хочешь, только поскорее.
– Не врёшь?
– Очень нужно! Дурак какой-то. Что ему от меня нужно?
– Твоё внимание хочет привлечь, что же ещё. Ты его отпугни, а я приму к нему меры.
Подружка казалась Наташе девушкой весьма привлекательной, и роль поставщицы отвергнутых кавалеров больше подошла бы именно ей. Сложившееся положение Наташе понравилось, и она отпугнула неудачника, с искренней ненавистью в глазах и в голосе потребовав оставить её в покое, когда тот приблизился к ней после уроков, по дороге домой. Сторонний наблюдатель мог бы предположить, что они идут вместе, и когда незадачливый одноклассник окликнул её сзади, она испугалась по-настоящему. Она не хотела считаться его официальной парой. Ей казалось – над ней будут хихикать, а не завидовать, потому что ухажёр не производил яркого впечатления.
Мальчишка, начавший было разговор о совместном походе в кино, обиделся. Шагнул назад от неожиданности, но остановился и упрямо смотрел на нее, явно не собираясь выполнить её требование.
– Чего смотришь, не понял, что ли? Сказала же – отстань!
– Ты что, психованная? Чего орёшь-то?
– Была бы психованная, попёрлась бы с тобой в киношку. Давай-давай, уматывай!
– Где хочу, там и стою. Я тебе ничего не делаю, нечего вопить, как резанная.
– Ну вот и стой, а я дальше пойду.
– И я пойду. Молча.
– Зачем? Ты, наверное, сам психованный?
– Чего это? Не психованней тебя. Куда хочу, туда иду, а тебе что?
Беседа продолжалась в таком духе ещё несколько минут, в течение которых Наташа успела сменить первоначальный испуг на удивление. Паренёк, которого она всеми силами отталкивала, упорно не желал отходить. Она хотела угодить подружке и не испытывала интереса к настырному однокласснику, но пробуждённое им недоумение вполне могло перерасти в увлечение. Он уже казался не таким странным, как прежде. Если он так увлечён ею, значит, она чего-то стоит? Он, разумеется, не звезда, но и она – не принцесса. Зачем он подружке? Она сможет найти себе ухажёра поприличней, а кто ещё подвернётся ей самой, и подвернётся ли вообще? Пусть над ней станут смеяться, но какая разница? Разве лучше ходить отверженной и обсуждать чужих кавалеров? Наверное, и так над ней смеются, так не всё ли равно? Пусть лучше высмеивают незадачливого кавалера, чем её одиночество. Но вспомнилась подружка, и захотелось предстать перед ней и перед всем миром честной и благородной. Принести в жертву собственные интересы ради дружбы – это так возвышенно!
Наташа ела тёплый суп, разламывая картофельные дольки ложкой и оставив нетронутым хлеб. Оставшиеся в испуганном детстве заверения родителей, что без хлеба никогда не наешься, остались в прошлом. Теперь действовали сентенции женских журналов о разных способах поддержания формы и похудения, не оправдывавшиеся на деле. Или в действительности она просто не следовала до конца ни одной из предлагавшихся рекомендаций? Спортивными упражнениями уж точно не занималась – на фитнес денег нет, а бегать по утрам – унизительно. Наверное, следует преодолеть себя и делать хоть что-нибудь, но если уж тебе посчастливилось уродиться на редкость безобразной человеческой особью, стоит ли тратить жизнь на бессмысленные потуги обмануть себя? Других ведь всё равно не обманешь. Но не есть хлеб – задача вполне посильная, самоотверженности не требует. Не есть после шести вечера – тоже не героизм. От этого ничего не меняется, но всегда можно убедить себя, что это помогает не растолстеть ещё больше.
Воспоминания о короткой невразумительной жизни испортили Наташе настроение, потому что не давали особых оснований к гордости или поводов посмеяться. Вечный страх быть вызванной к доске, даже если урок выучен, потому что несчётное число раз казавшиеся надёжными знания исчезали из её головы в самый нужный момент и возвращались, когда было уже слишком поздно. Часто она не готовила устные домашние задания, потому что не видела смысла: как ни учи, перед глазами учительницы и всего класса всё равно окажешься полной дурой. Полной во всех смыслах.
Однажды она спасла от наказания разом нескольких одноклассниц, прогулявших контрольную заболевшей учительницы, взяв на себя ответственность. Мол, сказала им, что занятие отменили, а когда выяснилось обратное, было уже слишком поздно. Никакой предварительной договорённости о лжи не существовало, нарушительницы дисциплины сбежали осознанно и ни о чём её не просили, поскольку не поддерживали приятельских отношений, но когда пришедшая на замену преподавательница стала задавать вопросы, Наташа встала со своего места и сочинила свою историю. Она не подружилась со спасёнными, они ей даже толком «спасибо» не сказали и в разговорах между собой посмеивались над бессмысленным самопожертвованием, видя в нём проявление недалёкого ума.
Теперь думалось: зачем? Проявила ли она твёрдость характера и качества человека, когда соврала ради чуждых ей людей? Врать нехорошо – максима детского сада, к старшим классам школы все более или менее периодически говорят неправду и уверены, что другие поступают так же. Всегда говорят правду только невежливые люди, постоянно лгут – запутавшиеся в самих себе неудачники и слабаки, даже не мошенники. Последние знают меру и понимают – неправду следует использовать лишь изредка, как оружие или воровскую фомку. Нельзя же постоянно ходить по улицам и стрелять в разные стороны – если на дворе нет революции, долго такое развлечение не продлится. Так зачем же она солгала про одноклассниц? Словно кто-то толкнул её, вдруг встала и без всяких сомнений и размышлений выдала свою самоотверженную тираду. Прогульщицы ведь сами могли потом заявить о своём чистосердечном неведении и даже с большой вероятностью выпутаться из ситуации без сложных последствий. Да и какие могли бы последствия? Подумаешь, урок прогуляли. Неуд за поведение в четверти, и то вряд ли. Непрошеное самопожертвование, лишённое самого предмета жертвы, превращается в смешную выходку и попытку подлизаться. Попытку неудачную, ведь спасённые от несуществующей угрозы не откликнулись на призыв, остались чужими и холодными. Наташа не подошла к ним и не попыталась сблизиться, они по-прежнему не обращали на неё внимания, осталось только странное впечатление оперетты наяву. Словно бегают по сцене люди на глазах у зрительного зала, поют весёлые песенки и шутят, публика смеётся и аплодирует, а исполнители сохраняют в целости и сохранности все свои сложные отношения друг с другом – с завистью, дружбой, любовью, желанием уничтожить и развести руками чужую беду.
Оставив в раковине грязную посуду, Наташа отправилась в душ и стояла под струями горячей воды, наслаждаясь каждым мгновением. Таинство омовения тоже занимало порой её мысли. Почему простое мытьё в ванной доставляет такое удовольствие? Ведь намокнуть в одежде под дождём, даже тёплым, – ужасно. Купание на пляже или в бассейне тоже выпадает из магических законов – мешает обилие соучастников, неизвестно насколько тщательно помывшихся и неизвестно чем занимающихся в воде. Волшебство кроется именно в сочетании уединения, тепла, наготы и чистой воды. Вопреки утверждениям персонажей великой кинокомедии о последствиях новогоднего похода в баню, именно отдельная ванная создаёт из стандартной гигиенической процедуры иллюзию возвышенного религиозного обряда. Ты наедине с собой, в тишине равномерного шума воды, со своими представлениями о жизни, долге, о будущем и прошлом, напеваешь шлягер или насвистываешь мелодию, чего никогда не делаешь в другое время в другом месте, и оказываешься перед незримой высшей силой той, кто ты есть на самом деле, не притворившаяся более значительной, успешной или удачливой, и выходишь из ванны очищенной.
Вспомнился ещё один подвиг: в одиннадцатом классе помогла одной девчонке по истории. Нужно зазубрить много дат и имён, а у той ничего в голове не держалось, так сидела с ней дома часами и дрессировала по собственной системе: заставила выписать на отдельные карточки краткие сведения (с одной стороны – год или фамилия исторического деятеля, с другой – соответственно событие или даты жизни с указанием страны и основных заслуг). Собственно, Наташа и сама заучивала те же самые данные исторического процесса, и занималась бы этим скучным делом в любом случае, а пришлось в компании. История – предмет интересный, если читать популярные книжки, а ещё лучше – исторические романы. Если же приближаться к ней хотя бы с чуть-чуть профессиональной точкой зрения, она превращается в кромешный ад. Там ничего нельзя понять и в дальнейшем руководствоваться своим пониманием, надо постоянно все положения и выводы учить наизусть, нисколько в них не разбираясь. Сказано: такая-то революция победила по этой причине, а другая – проиграла в силу таких-то условий. И изволь все причины и условия просто запомнить, потому что они каждый раз новые, и нет всеобщих законов, в соответствии с которыми развивается ход истории, они свои для каждой страны и каждого исторического периода, и никогда больше не повторяются.
Однажды история оказалась последним уроком, класс быстро разбежался, а Наташа замешкалась и обнаружила, что одна девчонка сидит за своей партой, закрыв лицо ладонями и не двигаясь с места, даже портфель не собрала. Как и со всеми прочими, она с ней не дружила, и поначалу не собиралась вникать в её проблемы, а мирно отправиться домой в одиночестве. Затем наступившая в классе тишина выдала несчастную: уха свидетельницы достиг звук подавленного всхлипа. Выйти не оглядываясь показалось странным, и она подошла поближе:
– Ты чего?
После нескольких минут молчания послышался тихий надрывный ответ:
– Ничего.
– Что «ничего»? Я же вижу. Случилось что-нибудь?
– Тебе какая разница?
Девчонка казалась совершенно правой: несколько минут назад её заботы Наташу ничуть не беспокоили. Если бы к ней подошёл кто-нибудь другой, она бы с чистой совестью убежала домой и к вечеру забыла бы о пустяшном происшествии. Но в комнате других не было, и Наташа, мысленно чертыхнувшись, присела за соседний стол:
– Хватит ломаться. Что там у тебя стряслось?
– Ничего у меня… не стряслось.
Длинные фразы давались девчонке труднее коротких – не хватало дыхания между рыданиями. Она казалась безутешной, словно переживающей страшное горе – смерть кого-то из близких, например. Наташа её пожалела и захотела утешить вопреки оказанному сопротивлению. Почему? Кто знает! Шевельнулось тёплое чувство в груди, и стало ясно – нельзя уйти и оставить её одну.
– Хватит реветь, говори, что случилось.
– Я не реву… Уйди отсюда.
Препирательство длилось несколько минут, но пострадавшая всё же призналась: история совсем не идёт, жалко портить аттестат из-за какой-то бессмыслицы. Девчонка отлично успевала по физике и математике, кое-как управлялась с литературой, но наука о несуществующем выводила её из себя. Наташа даже рассмеялась, обнаружив избавление от невразумительного бремени. Потратив минут пять на уговоры, она убедила несчастную в решаемости проблемы, привела её к себе домой и показала свои карточки по истории, изготовленные вручную. Последнее условие крайне важно: заучивание чужих карточек снижает эффективность. Ведь их написание само по себе есть способ запоминания.
– Можно на компьютере таблицы составить или базу данных, – растерянно сказала пострадавшая при виде древних методов работы своей спасительницы.
– Пожалуйста, я тебя не заставляю. Наверное, ты и без меня компьютер привлекала?
– Привлекала.
– Помогло?
– Нет.
– Вот и я об этом. Если пользоваться обыкновенной ручкой, подключаются дополнительные ресурсы памяти. Наверное. Просто мне так кажется, потому что с карточками учить всю эту ерунду стало легче.
Они не стали подругами, после школы ни разу не встречались, и никакого желания встретиться Наташа не испытывала, но воспоминания об этой неординарной истории доставляли ей удовольствие. Она казалась себе великодушной и внимательной, не равнодушной, как прочие. Жизнь не всем показывается своей щедрой стороной, не каждому даёт возможность доказать человечность почти без душевных затрат. Они просто готовились к выпускным экзаменам, чем занимались бы порознь в любом случае, но обстоятельства сложились выгодным для Наташи образом. Не в материальном смысле, а в моральном. Теперь она думала об этом случае: что я, собственно, сделала? Чем пожертвовала, чем поступилась? Что отдала ради другого человека? Да ничего! Просто занималась не одна, а вдвоём. Дешёвые способы въехать в рай часто оказываются уловками инфернальных сил, хотя Наташа думала иначе. Ей вдруг показалось – наслаждение нестоящим проявлением своего благородства неизбежно приведёт к разочарованию. Может ли человек вообще восхищаться своими поступками, или одним только этим он уже их перечёркивает? Наверное, можно порадоваться счастливому преодолению испытания, но считать себя героиней – смешно и подло. Даже если бы вынесла ребёнка из горящего дома – нужно испытывать счастье от его спасения, а не от осознания себя существом высшего порядка. Не выдать тайное самолюбование внешне – можно, но как подавить его в своей душе? Разве можно победить собственные чувства? Нужно внушать самой себе убеждение в собственной никчёмности? Но как же внушить его, если она думает иначе? Повторение пустых слов ничего не даст, а разуверить себя можно только долгими размышлениями. Именно этим она теперь и занимается – доказывает самой себе бесцельность всего, совершенного ею в жизни.
Самое ценное для общества её деяние – окончание школы, а ведь её оканчивает вся страна, когда приходит время. Теперь нужно учиться дальше или работать, и она заботится о бездомных собаках в приюте. Разве она не возвращает долг обществу? Кто-то должен заниматься и этим. Если отстреливать и травить беззащитных безобидных существ, общество никогда не выберется из захлестнувшего его моря насилия и жестокости. Кто-то скажет – лучше бы бездомными людьми занималась, но собаки тоже имеют право на долю людского внимания и заботы. Они приведены в город человеком, и теперь люди должны за них отвечать. Тратить на них время и деньги, дать им возможность жить без страданий.
Наташа вышла из ванной в банном халате, с тюрбаном из полотенца на голове и отправилась в свою комнату. Привычными движениями разложила старый диван, застелила его, завела будильник и завалилась под одеяло в сладком предвкушении долгожданного сна.
Сегодня после обеда она должна выглядеть бесподобно. То есть, лучше обычного, потому что выглядеть бесподобно она не может по объективным причинам – не удалась ни кожей, ни рожей. Много парней на белом свете. Наверное, каждый день она видит их сотнями или тысячами, но все они посторонние, живут своей жизнью, идут и едут в разные концы Москвы по своим делам. Но одного, особенного, она встретит сегодня. Он красивый, высокий, корректный и почти никогда на неё не смотрит, но для неё важнее другое. Он будет стоять рядом, говорить что-то другим людям, глядя поверх её головы и отдавать распоряжения в своей обычной манере – деловито, ясно, разъясняя их сущность, а не пытаясь кого-нибудь запугать.
Наташа любила слушать его голос, поднимавшийся до крика только на демонстрациях и митингах. В остальное время он бархатистый, негромкий, но насыщенный, ясно звучащий в помещении и на улице. Порой она слушала его, как музыку, не вникая в смысл произносимых слов. В подобные минуты она и не разбирала слов, наслаждаясь произношением гласных и согласных, отдельных друг от друга и наполняющих собой волшебный эфир окружающего пространства. Иногда соседи толкали её в бок и требовали вернуться к реальности; тогда она начинала рассеянно озираться и обнаруживала себя в банальнейшем положении слушательницы на прозаическом инструктаже перед пикетом и внутренне посмеивалась, представляя свою восхищённую физиономию со стороны. Она понимала свою безрассудность и не ждала взаимности от предмета своей влюблённости, хотела просто оставаться вблизи его.
Из-под кровати на свет неторопливо выползла черепаха. Она медленно поворачивала голову в разные стороны, и бусинки глаз поблёскивали чёрным жемчугом. Цвергшнауцер бросился лихорадочно её обнюхивать, потому положил лапу на панцирь. Черепашка бессильно скребла вёслами лап по полу, не умея двинуться с места.
– Цезарь, оставь Ниндзю в покое, – строго сказала Наташа, спустила ноги с постели и взяла пса на руки. – Хватит хулиганить, слышишь? – Тот беспокойно извивался всем своим мускулистым телом и запрокидывал назад голову, стараясь лизнуть хозяйку в губы. – Вон, иди к Трифону приставай.
Наташа опустила собаку на пол и подтолкнула к коту, который стоял поблизости и старательно делал равнодушное лицо. Хозяйка зоопарка улеглась и накрылась с головой одеялом. Сон навалился на неё быстро и незаметно, окутал сознание рваным покрывалом бессвязных цветных видений и заставил раствориться в солнечном свете неосязаемого. Слепящая белизна воцарилась вокруг, но тёплая, а не снежная. Тропический бриз веял в лицо из глубин небытия, и время казалось несуществующим. Оно не остановилось, его вообще не было, изначально, никогда. Всё оставалось вечно неизменным, и в этом кошмаре одно только осязание подавало надежду: лица и протянутых в бесконечность рук касалась словно мягкая густая шерсть незримого беззвучного существа, тёплого и нежного. Невидимое должно пугать, так проявляется древний инстинкт самосохранения, но во сне законы биологии перестают действовать, остаётся лишь впечатление, ожидание и воспоминание.
Она оглядывалась по сторонам, не понимая этого, поскольку всюду видела лишь белый свет, каким представляла его в детстве, когда кто-нибудь из родителей читал ей вслух книжку, герои которой шли по белу свету, куда глаза глядят. Она таким и представляла этот свет тогда, и теперь пыталась пойти по нему, перебирая ногами. Но разве можно оттолкнуться от света? Его же нет, он – лишь обман зрения. Мы видим мир таким, каким его представляет наш мозг, а не таким, каков он в действительности. Да и что такое действительность? Как человеку судить о ней? Как понять, что существует, а что ему лишь пригрезилось? Принято считать, что движется поезд, а не телеграфные столбы за его окнами, но ведь глаза видят именно стремительно летящие навстречу столбы. Если человек стоит в центре Вселенной, то даже солнце движется по орбите вокруг него, а в космосе, чтобы понять, что вокруг чего движется, нужно ведь в первую очередь выбрать точку отсчёта. Два космических корабля, летящих рядом с одной скоростью, относительно друг друга покоятся на одном месте.
Белый космос вокруг, сон о незрячей пустоте, смесь ужаса и восторга, нужно только закрыть глаза и забыть обо всём на свете. Забыть свет. Забыть о движении и покое, о музыке и тишине.
Наташа спала, и весь мир вращался вокруг неё, как в сказке. Начавшийся день шумел за окнами, напоминая о неуклонном движении времени.
Глава 11
Антонов некоторое время молча смотрел на Саранцева, ожидая развития сообщённой тем новости. Игорь Петрович сначала упорно изображал спокойствие духа, затем отложил бумаги в сторону и коротко изложил случившееся ночью. Он ждал от главы администрации в первую очередь деловой поддержки, хотя не отказался бы и от проявления живого сочувствия.
Тот непонимающе смотрел в лицо шефа, словно ожидая продолжения и разъяснений. Не каждый день в его жизни начинался с подобного диалога. Точнее, таких рабочих моментов в его биографии до сего момента не встречалось вовсе. Выслушивая историю похождений президентской дочери, Антонов сразу испытал сосущее чувство тревоги под ложечкой, затем мелькнула предательская мысль: пора спрыгивать с подножки. К концу монолога Саранцева шеф его администрации преодолел себя и начал размышлять всерьёз, хотя предпочёл бы заниматься простой повседневной текучкой.
– Дела… – протянул Сергей, выражая сочувствие и не слишком выдавая свои эмоции.
– Как сажа бела, – раздражённо буркнул президент. – Нужно как-то выходить из положения.
– Как там Светлана? Ирина?
– Отбиваюсь от них, как могу. Кажется, удалось привести в чувство. Надеюсь, глупостей не натворят. Не знаю, спала Светка ночью или нет, но утром мне их обеих пришлось брать за цугундер. Совсем распустились. Ирина сцену устроила. Боится, что я предам дочь ради спокойствия.
– А ты не собираешься?
– Я не хочу подставляться без причины. От Покровского дуриком не увернёшься, но плясать перед ним на задних лапках из-за дочерней глупости и слабости я не собираюсь.
Сергей молчал несколько минут, вызвав у своего шефа заметное беспокойство, затем неожиданно спросил:
– Как его зовут?
– Кого? – искренне не понял Игорь Петрович.
– Ну этого, погибшего?
– Понятия не имею. Какая разница?
– Думаю, следует подготовиться к любому развитию событий, в том числе неблагоприятному. Только осторожно. Расширять круг осведомлённых не стоит.
– Так зачем тебе его имя? – всё ещё не понимал Саранцев, желавший постигать все существенные истины, встававшие на его пути к власти.
– Можно осторожненько продумать официальное сообщение в ответ на возможное появление публикаций. Ты говоришь, покойный нарушил правила движения?
– По утверждению ФСО, да. А к какому выводу придёт следствие – понятия не имею.
– И он погиб сразу, на месте?
– Насколько я понимаю, да.
– Значит, если бы Светлана и вызвала «скорую», он всё равно бы не выжил?
– Предположительно, да. Говорю же, если верить сведениям ФСО. Ты считаешь, это облегчает ситуацию?
– Юридически – да. Но в смысле пиара – всё равно катастрофа.
– Почему? Он нарушил правила, произошел несчастный случай, и Светка уже никак не могла его спасти.
– Я и говорю – для суда подойдет. Но он – простой человек, и он погиб. Значит, общественное мнение будет горой на его стороне. У него осталась семья?
