Диссидент

Но всё портил цокот копыт Носферату, которым управлял Кеннет, сидевший на облучке коляски. Бег коня развеивал миражи-облака, пробивая грудью всего лишь простой осенний туман, говоря, что фантазии неуместны, что на полу коляски лежат прозаические армейские арбалеты, время от времени касающиеся щиколоток моих ног.

Кеннет натянул поводья, и коляска остановилась. Повернувшись ко мне, он сказал:

– Мы приехали рано, сэр.

– Всё верно, Кеннет, но хотелось приехать пораньше. Побыть одному, – ответил я и выпрыгнул на дорогу, засыпанную осенним пессимизмом под названием «жёлтые листья».

– Ваш отец поступил точно также, – произнёс он, слез с облучка, и привязал поводья к перекладине железного ограждения, тянувшегося вдоль аллеи. – Вы, люди, называете это плохой приметой.

Я вздохнул, подошёл к Носферату и поцеловал во влажные ноздри, ощутив на губах уколы от маленьких жёстких и чёрных волос. Почему-то в такие моменты, когда тебя ждёт неясное будущее, начинаешь замечать детали, на которые раньше не обращал внимание.

Внезапно мне вспомнилась юность, та, которую называют отрочеством. Время, когда ты уже знаешь, что такое боль, но не знаешь, как обходить болевые пороги стороной. Время, когда первозданность всего окружающего, не просто привлекает, а поглощается с жадностью ненасытного вампира…

И Носферату… Ещё не конь, но уже не жеребёнок. Его настороженные и одновременно удивлённые глаза. Мелкая дрожь большого горячего тела, то ли от страха, то ли от жажды боя молодого готового самоутвердиться коня…

Я прижался головой к его шее, приложил ладонь туда, где билась «жилка жизни», жизни, которая всегда должна быть «на полную катушку». Таковы уж животные. Они не знают половины. Они всегда и во всём целиком. Это мы всё делим на дроби и десятые. Некоторых удовлетворяют и сотые. А они не такие…

Почему-то вспомнился сюжет какой-то книги, когда наездник сидел рядом с умирающим конём и говорил ему, что, мол, беги на небо, на небесные луга, а когда мы встретимся, то будем скакать вместе, до скончания веков…

Правильные слова… Уверен, все наши друзья, называемые почему-то животными, и ушедшие от нас, ждут нас. Ждут там, где весёлым ржанием, гавканьем, мяуканьем и даже карканьем, нас встретят, потому что как-то не верится, что у тех, для кого любовь – бесконечность, тех, кто не умеет предавать, нет бессмертной души…

Носферату всхрапнул, слегка отстранился, и осторожно прикусил предплечье… Каждый из нас выражает любовь по своему, лишь ненависть одинакова… Видимо он что-то чувствовал во мне. Не страх, не боль, а какое-то сомнение – чувство, способное тревожить, но не ужасать. Было бы иначе, он был бы другим…

– Я тоже люблю тебя малыш, – прошептал я и потёрся лбом о его шею. Это движение – жест доверия и любви, известное межу нами уже много лет.

Носферату снова всхрапнул, боднул головой, и я, наконец, почувствовал лёгкий запах пота, исходящий от него…

Мы ведь тоже животные. Наша память сохраняет не только образы дорогих для нас геометрических фигур, ландшафтов, лиц, но и «образы» запахов, по которым мы узнаём или вспоминаем добро и зло, равнодушие и любовь, к которой хочется мчаться во все копыта… Но человек, увы, не мчится. Часто он замирает, ожидая подвоха. И бывает, оказывается прав… Хорошо, что эта глава моей жизни не написана. Она будет ждать меня впереди. И лучше, как можно позже…

Я отстранился от Носферату, провёл ладонью по его чёрной, словно вакса, гриве, и прошёл немного вперёд, туда, где начиналась «аллея Треи»…

Серый ко всему равнодушный предутренний свет медленно уходил, словно его стирал старательный уборщик утро. Снизу от реки поднимался всё тот же туман, гонимый лёгким ветерком. Он бесшумно скользил через аллею, обволакивал стволы деревьев но, не дотрагивался крон…

– Извини, Кеннет, я не расслышал то, что ты говорил, – произнёс я лукавую фразу и обернулся… Мы все лукавим, когда другие или сами попадаем в неловкое положение, когда не хочется давать ответы на вопросы, ставящие нас в заведомо проигрышное положение.

– Ничего особенного, сэр. Ерунда, – ответил Кеннет, принимая мою игру.

В спину ударил порыв ветра. Я обернулся. Ветер рвал и теснил туман, изгоняя его, словно врага с занятой территории. Из-за бесчисленных крыш домов, стоявших на противоположном берегу Треи, показалось солнце. Сейчас оно светило, но не грело, как неразделённая любовь…

Пожалуй, зря я приехал раньше. Хандра ещё никому не приносила пользу. Она расслабляет, порождает неуверенность в себе, ставя в заведомо проигрышное положение…

Но у меня нет хандры. Здесь нечто другое, то о чём я никому не сказал, и не буду говорить. То, о чём я уже принял решение – я не буду прицеливаться в Люгорта. Я не хочу его убивать.

– Едут, – произнёс Кеннет.

Я обернулся, и через какое-то время услышал звук «воя» двигателя электромобиля, словно и этот электрокар готовился к сатисфакции…

Секунданты, лорд Гринвуд и виконт Рабье, отмерили тридцать шагов, воткнув трости в мягкий «вздыхающий» от влаги газон.

Опавшие листья, гонимые внезапными порывами ветра, слетались к месту дуэли, словно любопытные птички, заинтересованные происходящим.

– Арбалеты в полном порядке, – холодно проговорил барон Клохт, и в его взгляде, брошенном на меня, проскочила искра ненависти. – Ваше величество, нам как секундантам надлежит зарядить оружие и…

– Барон, вы учите меня правилам сатисфакции? – грубо перебил Клохта Кай. – Что это значит? – В его вопросе послышалась угроза, и Кай шагнул к барону, но вместе с королём шаг сделали и двое гвардейцев.

– О, ничего особенного, ваше величество. Я лишь уточняю, и ни в коей мере не хотел оскорбить вас, – ответил Клохт, и на его лице появилась маска приторной улыбки. – Давайте зарядим оружие, – предложил он лицемерным тоном.

Каждый из секундантов взвёл тетиву и вставил в ложе короткий железный болт. Кай и Клохт осмотрели арбалеты друг у друга, и я услышал:

– На позицию, господа.

Кай вручил мне арбалет и, глядя в спину удаляющегося барона, негромко произнёс:

– Не геройствуй, Лесли, встань боком… и убей этого ублюдка!

Я утвердительно кивнул головой и, ощущая тяжесть давящего на руки оружия, пошёл к трости – к черте, через которую либо переступлю, либо останусь около неё.

Люгорт уже был на позиции и беспечно улыбался. Его мощные, накачанные мышцами руки играючи приняли арбалет, словно это было не тяжёлое оружие, а букет цветов.

Мы встали напротив друг друга, подняли арбалеты. Люгорт приложил приклад арбалета к плечу, а моё оружие, подрагивая в руках, никак не хотело «опереться» на плечо… Я нащупал спусковую скобу, ожидая отмашки секунданта и не смотря на Люгорта.

– Приготовиться, – донёсся до меня голос лорда Гринвуда, а вслед за этим виконт Рабье взмахнул обнажённой сталью шпаги.

– Развернись, – долетел до меня голос Кая, словно пытаясь разрезать этим сильный порыв ветра, рванувшийся к нам со стороны Треи.

Меня что-то ударило в рукав предплечья левой руки, слегка развернуло боком, и указательный палец рефлекторно нажал на скобу.

– А-а-а-а, – донеслось до меня.

Я посмотрел в сторону Люгорта. Арбалет валялся около его ног, а руки прижаты к груди, обхватывая оперённый кончик болта. Люгорт пошатнулся и упал на бок.

Я рванулся вперёд к нему, ощущая картинность и нелепость произошедшего…

Мы все смотрим фильмы, играем в игры, наблюдаем за катастрофами во «всемирной паутине». Мы все привыкли и примирились с кровью и смертью там, на другой стороне экрана. И для нас это ненастоящая кровь и смерть. Мы не чувствуем, а значит не проживаем запах настоящей крови и настоящей смерти, равнодушно принимая чужую трагедию, как очередное шоу…

Кровь была настоящей… Её сладковатый «горячий» запах заставлял трепетать ноздри, дышать глубже, ощущать едва уловимое головокружение от эйфории удачливого охотника… Охотника, задавившего дичь… Мы же животные… Жвачные животные с волчьими клыками, яростно рвущими куски мяса из поверженной дичи… Да, чуть позже, насладившись рефлексами, мы понимаем, что всё-таки люди…

Из уголка рта Люгорта показалась струйка крови. Он отнял руку от груди, и пытался что-то или на кого-то показать, но сил, видимо, не хватало. Рука упала на пожухлые с червоточинками листья, словно сбитый самолёт, сорвавшийся в пике. И тогда он попытался что-то сказать. Его губы постоянно двигались в попытке открыть рот, но это лишь усилило кровотечение. Кадык, словно сбесившийся механизм, лихорадочно дёргался вверх-вниз в поисках воздуха… Наконец, он смог вздохнуть и изо рта хлынула кровь, удобряя то, что давало нам жизнь, а затем забирало…

Я отошёл от места дуэли, пересёк дорожку, слыша скрип песчинок и шуршание листвы, и остановился около откоса, спускавшегося к Трее. Меня трясло. Так бывает – адреналин… Это моя первая дуэль. Моя первая смерть…

Что-то защипало, и в левом предплечье возникла лёгкая пульсация. Скосив глаза, я увидел разорванный рукав костюма и белой батистовой сорочки, запачканной кровью. Небольшая ссадина, отметка, оставленная смертью на будущее.

За спиной послышались шаги. Я думал это Кай, но рядом встал барон Клохт.

– Примите мои соболезнования. Мне жаль, что убил вашего сына, – проговорил я нейтральным тоном, понимая, что любое сочувствие в такие моменты будет бессмысленным.

– Сына? – издевательским тоном проговорил Клохт и, сделав шаг вперёд, встал почти напротив меня. – Это ублюдок моей первой жены и вашего отца, Лесли! – Он засмеялся тихим глухим смешком так, словно это был не смех, а выдох яда.

Я посмотрел в его глаза – они были полны ненависти. Лицо закаменело, образовав резкие и грубые росчерки морщин и складок на лбу и щёках.

– Вы убили брата, – прошептал Клохт, приблизившись ко мне. – Вы облегчили мне жизнь, – но в голосе его не было облегчения, хотя он всеми силами пытался показать это.

Клохт ушёл, но ненависть осталась. Я чувствовал её. Чувствовал её липкую опустошённость. Ненависть – это хаос, уничтожающий нас, после которого остаётся лишь пресная пустота послевкусия.

Я сел на влажный мягкий газон, почувствовав холод осени, пробивающийся сквозь брюки… На склонённых в сторону реки стебельках травы в солнечных лучах отражались мелкие капельки воды. А сама Трея продолжала гнать в сторону моря тихие спокойные воды… Вода смывает всё: дни, города, цивилизации, людей. Это мы высокомерно полагаем, что река дана нам в услужение. На самом деле, каждая река – Стикс, ждущий безымянного пловца…

Задумавшись, рефлекторно я достал футляр с сигарами и закурил…

Сегодня река уже приняла одного пловца. Но сколько их будет? И как они будут плыть?.. Кто-то будет испытывать животный страх. Кто-то радость. А кто-то равнодушие, потому что жизнь и смерть для них лишь линия, не имеющая точек и запятых…

– Преступление! – донёсся радостный крик и около меня возник барон Клохт. – Господа, свидетельствую о преступлении! – Он улыбался, и беспрестанно тыкал пальцем в мою сторону.

– Барон! – услышал я голос Кая, полный ярости и отчаяния…

Меня ввели в зал суда. Он был белым, ослепительно белым, выжимая из глаз слезу. В контраст белому в помещении стояла длинная и высокая кафедра чёрного цвета, «жирно» поблёскивая в свете ламп, словно недавно этот предмет мебели старательно надраил чистильщик обуви. За кафедрой виднелись высокие спинки кресел пурпурного цвета.

Слева от меня располагался странной шестиугольной формы большой стол зелёного цвета с полукруглой выемкой со стороны кресла, приставленного к столу. На столе лежали две тощие папки с надписью «дело».

Меня подвели к небольшому столу жёлтого цвета, и усадили на длинную скамейку того же цвета.

– Ждите, – негромко произнёс помощник коронера, откуда-то из-за спины.

Ждать пришлось недолго. В дальней части зала открылась неприметная дверь, и в помещение вошли трое судей в пурпурных мантиях, на головах которых были парики того же цвета. За судьями шёл прокурор в зелёной мантии и парике цвета весенней листвы. Замыкали шествие адвокат в мантии и парике жёлтого цвета, и секретарь суда в белой хламиде и без парика…

Меня слегка передёрнуло. Это буйство красок зала, мебели, одежды показались картиной, плохой картиной, которую написал сошедший с ума художник-абстракционист, находясь в буйном помешательстве…

– Встать, суд идёт, – раздался за спиной голос, и я поднялся.

Когда все встали на свои места, председательствующий суда, находившийся в центре, произнёс:

– Прошу присаживаться, – и махнул рукой, словно главнокомандующий, отправляющий войска в атаку.

Прокурор – королевский обвинитель, дядюшка Вальтасар, присаживаясь на стул, посмотрел на меня с укором, словно я обманул его или обокрал.

Адвокат, лорд Гринвуд, сел рядом и пожал мою руку, пытаясь ободрить.

Председательствующий поднял со стола лист бумаги, прищурился и произнёс:

– Сегодня мы будем рассматривать дело о злонамеренном особо опасном нарушении общественного порядка, нравственности и порядка управления в нашем королевстве, караемом безальтернативным наказанием – смертной казнью без права на помилование. – Председательствующий посмотрел на меня и продолжил: – Обвиняемым является пэр королевства, лорд Палаты Лордов, граф Лесли Рюрикофф. В связи с данными обстоятельствами, Хартией прав и свобод предусмотрено, что обвиняемого может судить только Высокий Суд Палаты Лордов. Обвинение может быть поддержано только особым прокурором Палаты Лордов, а его защита осуществляется только лордом Палаты Лордов… Вам понятно подсудимый?

– Да.

– Хорошо… Состав суда – председательствующий, лорд Палаты Лордов, герцог Кингстон, члены суда – лорды Палаты Лордов граф Моро и шевалье Перрье. Особый прокурор – лорд Палаты Лордов граф Вальтасар Сэсил. Адвокат, осуществляющий защиту, – лорд Палаты Лордов граф Кондор Гринвуд… Есть отводы к суду, прокурору, защите? – спросил Кингстон, и посмотрел на меня.

– Нет.

– Хорошо, – председательствующий пошелестел стопкой бумаги, извлёк очередной лист и продолжил: – Во время расследования вы, подсудимый, признали свою вину, о чём, в частности, изложили это в письменном заявлении… Вы подтверждаете ранее данное признание?

– Да, сэр председательствующий, – ответил я. – Глупо отрицать то, что было подтверждено свидетелями и видео документами.

– Есть ли смысл проводить полное исследование доказательств, изобличающих вас в совершённом преступлении, подсудимый? – снова спросил Кингстон.

– Не вижу смысла, сэр председательствующий.

– Хорошо… Тогда мы закончили исследование материалов дела, и переходим непосредственно к обвинению. Сэр особый прокурор, вам слово, – произнёс председательствующий и откинулся на спинку кресла, почти слившись с предметом мебели.

– Господа, поскольку исследование материалов дела закончено, подсудимый признаёт изобличающие его доказательства, полагаю возможным перейти к рассмотрению санкций, предусмотренных за данное преступление. – Сэсил снова посмотрел на меня с укором. – Санкции за преступление состоят из трёх частей – лишение обладаемым статусом, конфискация имущества, и, наконец, вида смертной казни, которой подлежит подсудимый… – Сэсил долго шелестел листами тонкой папки с надписью «дело», наконец нашёл то, что ему было нужно, и начал читать: – Осуждённый за данное преступление подлежит лишению дворянского достоинства…

– Возражаю, – перебил лорд Гринвуд выступление Сэсила. – Лорд Лесли является единственным представителем рода Рюрикофф. Согласно Хартии прав и свобод в данном случае он является майордомом. Майордом не может быть лишён статуса, ни при каких обстоятельствах, даже исключительных. Только после смерти майордома, не оставившего наследника, король решает перевернуть гербовый щит или передать право на род другому лицу. – Гринвуд внимательно и с прищуром посмотрел на Сэсила, и язвительно продолжил: – Это же касается и имущественных прав майордома. Его имущество не может быть конфисковано короной… Странно такое пояснять королевскому обвинителю, не понаслышке знающему Хартию…

– Не учите меня, лорд Гринвуд! – Сэсил повысил голос, а на его лице появились алые пятна.

– Господа! – громко произнёс председательствующий, и постучал деревянным молотком по столу. – Мы в суде. Придерживайтесь установленных правил.

– Прошу прощения, сэр, – глухо произнёс Сэсил, опустил взгляд к своим бумагам. – Поскольку вопросы в отношении статуса и имущества подсудимого подлежат исключению из обвинения, как указано в параграфе XXXV Хартии прав и свобод, полагаю, необходимо перейти к виду смертной казни, к которой, как я думаю, будет приговорён подсудимый. – Сэсил перевернул несколько листов в папке и продолжил: – Хартия является прогрессивным и милосердным актом, гарантирующим подданным права и свободы, дающим каждой личности возможность самостоятельно распорядиться своей жизнью и смертью, которую, в частности, он выбирает сам в зависимости от обстоятельств. Подсудимый вправе выбрать один из следующих видов смертной казни, предусмотренный Уголовным Уложением за данное преступление: повешение на верёвке, натёртой душистым мылом…

– Возражаю, сэр, – перебил Сэсила лорд Гринвуд. – Этот вид смертной казни не предусмотрен для лиц дворянского достоинства.

– Мне это известно защитник! – Сэсил повысил голос. – Я лишь перечисляю виды смертной казни. Дворянин, как это устанавливает Хартия, имеет право выбрать любой вид смертной казни – это его право!

– Возражение снимается, – негромко произнёс председательствующий, – продолжайте особый обвинитель.

– Итак, ещё раз перечисляю виды смертной казни, которые имеет право выбрать подсудимый… – Сэсил слегка замялся, а затем продолжил монотонным равнодушным голосом, словно выбирал цвет ткани для обивки стен своего кабинета. – Повешение на верёвке, натёртой душистым мылом. Обычное повешение. Повешение со сбрасыванием с моста. Удушение банным полотенцем. Удушение гарротой. Удушение руками. Удушение пластиковым пакетом… – В процессе перечисления Сэсил слегка оживился, – Теперь переходим к следующему – утопление в ванне, в бочке, реке, море. Далее – принятие яда внутрь, инъекция яда… Хочу обратить внимание суда, что передозировка наркотиков была исключена из видов казни, как чрезмерно жестокая… – Сэсил улыбнулся и гордо посмотрел на меня, видимо это было его «законотворчество». – Обращаю внимание подсудимого на последующие виды – расстрел одиночным выстрелом в затылок либо в сердце, расстрел из пулемёта. Подрыв с использованием взрывчатки. Электрический стул. Казнь с использованием меча – обезглавливание, вскрытие живота и последующее обезглавливание. Гильотина. С использованием короткого клинка или кинжала – удар в сердце, печень или горло, – Сэсил вздохнул, словно сожалел о чём-то и продолжил: – И последний вид наказания – распятие на кресте, которое, насколько мне известно, никогда не применялось, – уточнил особый обвинитель, подхватил со стола лист бумаги и подошёл ко мне. – Подсудимый, распишитесь об ознакомлении с вашим правом на выбор казни.

Я расписался на бумажке, озаглавленной «Уведомление», и Сэсил вернулся на своё место.

– Итак, господа, особый обвинитель высказал свою позицию, – произнёс председательствующий и спросил: – Есть ли какие-либо замечания у защиты и подсудимого?

– Нет, – ответил я за себя и защитника.

– Хорошо. Тогда нам необходимо выбрать вид казни… Подсудимый, есть ли необходимость в перерыве в целях обсуждения выбора вида казни, консультации с защитой? – спросил председательствующий.

– Нет, сэр председательствующий, – ответил я и встал. – Я выбираю распятие на кресте.

Кингстон удивлённо вскинул брови, неумело перекрестился и, внимательно посмотрев на меня, спросил:

– А не гордыня ли это?.. Кто вы, а кто Он?

– О, что вы, сэр председательствующий, – я смущённо улыбнулся. – У меня и в мыслях этого не было… Просто подумал, что не каждый день выпадает шанс почувствовать что-то, что мог почувствовать Он. Чисто по-человечески, на иное не претендую.

– Хорошо, – сказал Кингстон и прокашлялся, – тогда суд удаляется в совещательную комнату для вынесения приговора и установления даты казни…

– Прошу прощения, сэр председательствующий, – вскочив, произнёс Гринвуд, – но мы не решили ещё один вопрос.

– Какой?

– Правила Хартии гарантируют майордому, осуждённому на казнь, исполнение трёх желаний. Эти желания должны быть утверждены судом и отражены в приговоре.

– И?.. – спросил председательствующий.

– Я хотел бы обсудить и согласовать эти три желания с сэром Лесли. Поэтому прошу объявить перерыв в заседании, – сказал Гринвуд и пристально посмотрел мне в глаза.

– Подсудимый, вы согласны с позицией защиты? – спросил председательствующий.

– Да.

– Объявляется перерыв на… – председательствующий замялся. – Короче, лорд Гринвуд, когда закончите обсуждение, дайте мне знать.

Судьи и прокурор встали и вышли. Перед тем, как закрылась дверь, сэр Сэсил некоторое время смотрел на меня – в его глазах плавала пустота, но она не была бесцветной. Потому что даже у пустоты есть цвет.

Лорд Гринвуд придвинулся ко мне и извиняющимся неуверенным тоном спросил:

– Что бы вы хотели, Лесли?

– Не знаю, – ответил я. – В голове какой-то сумбур мыслей…

Во мне действительно был хаос. Он закручивал в спираль, выжимая и отбрасывая вовне чувства, мысли, желания. Я ещё не понимал этого, но уже был по другую сторону жизни, где жизнь уже не жизнь… Нет, страха не было. Было недоумение и беспокойство. Была жажда получить помощь, которая открывает какие-то иные, чем обычные пути… Но кто её может дать? Кто может помочь осознать, что есть желания самые важные в твоей жизни?..

Инстинктивно я взял за руку Гринвуда, почувствовал тепло… Человек существо теплокровное, для него очень важно тепло. Оно может быть физическим или душевным, а ещё лучше – и тем и другим. Мы же мотыльки, летящие на свет свечи, не зная, но надеясь, что этот свет не сожжёт, а согреет нас…

– Я действительно не знаю, – почему-то прошептал я.

– Лесли, мой мальчик, – негромко произнёс Гринвуд. В его голосе звучала печаль, неуверенность и что-то ещё почти неуловимое. Но я вспомнил эту «неуловимость». Так говорил со мной отец в уже недостижимом детстве, когда боль съедала меня изнутри под ослепительно белым бесчувственным гипсом на сломанной ноге. – Лесли, – повторил он, – вам может показаться это циничным, но… я хотел бы предложить вам жениться на Норе. Второе – сдать в банк спермы ваш материал, чтобы быть уверенным, что зачатие состоится… Поверьте мне – предложение искреннее. Оно не цинично, вы не можете уйти просто так, – он замолчал и опустил глаза к ядовито жёлтой крышке стола.

Я поверил ему. Поверил не потому, что его слова – желание «пристроить» дочь, обеспечить её материальное благополучие… Слово всегда звучит по-разному. Оно может быть лживым, лицемерным, подлым, убивающим, иссушающим душу. А может быть исцеляющим, воскресающим. Но лучше всего, когда оно правдиво… Сэр Кондор говорил правду. Правда, слишком редкий «товар». Она встречается даже реже, чем золото…

– Я согласен, – сказал я и отпустил его руку.

– А как быть с третьим желанием? – спросил Гринвуд.

– Как-то ничего не приходит в голову, – ответил я и задумался.

Мы начинаем задумываться о важном только тогда, когда теряем. В такие моменты возникает чувство, что тело и разум наполняются бессилием, а жизнь медленно утекает, предсказывая будущую боль и отчаяние. Боль и отчаяние приходят позже, тогда, когда всё потеряно, когда Вселенная, которую ты построил для себя и окружающих «планет» разрушена. Но ты продолжаешь жить, а значит строить новую Вселенную – такова сущность человека… А когда новой Вселенной не будет?.. Как быть?..

Я об этом думаю, но ощущения конца нет. Нет даже страха, а есть лишь беспокойство, какая-то «не уютность разума», сумбур мыслей, бьющихся в «лихорадке»… Мне хочется выбрать что-то важное, действительно ценное, способное поддержать тебя там, почти в самом конце. Оно не придаст сил. Оно позволит отгородиться от мига, мгновения, от всего того, о чём мы не догадываемся. И здесь, думаю, должна помочь память о прошлом, недавнем, тёплом, любимом… В нашей жизни слишком мало тепла и любви. И чтобы сохраниться, они окружают нас как кокон, превращаясь в броню, защищающую от внешних угроз… Но так бывает, кокон распадается. Распадается на отдельные нити, одни из которых связывают тебя, а другие душат… Мне уже поздно думать о втором сценарии жизни… Всё-таки удивительное слово: «Жизнь»!.. Оно так ёмко и неопределённо. В нём есть что-то такое, что не поддаётся определению. Как и любовь… А есть ли она в моей жизни?.. Отца нет, и любовь к нему превратилась в память. Они слились вместе, превратившись в единое целое – память-любовь. Но они лишены физического тепла. Тепла, которое придаёт тебе дополнительных эмоций, превращаясь в раскачивающийся и ненадёжный мостик настоящего… А у меня есть тот, кто кроме любви даст и тепло?.. Ведь можно любить и образ, но он недосягаем. Мы не можем приблизиться к нему как к костру, протянуть руки и ощутить тепло в застуженном жизнью теле…