Искушение

Затем в фильме следуют кадры торжественной линейки в школьном дворе. Жанна стоит в ряду первоклашек в отутюженной форме, аккуратно причёсанная с двумя косичками. В руках у неё букет цветов, за спиной ранец со школьными принадлежностями. Она улыбается своим бабушкам и дедушкам, а те умилённо на неё смотрят. После этого идёт крупный план, в котором Сергей Петрович общается с первой учительницей Жанны, что-то ей говорит, а та в ответ кивает и улыбается.

В последних кадрах фильма Жанна, взявшись за руку с одноклассником, поднимается по ступенькам и, перед тем как войти в здание школы, оборачивается и машет ручкой. А бабушки, вдруг смешно спохватившись, замечают это и дружно машут ей в ответ.

Антон каждый раз с жадностью поглощал эти трогательные моменты того солнечного утра тридцатилетней давности, а когда на экране все родственники от души смеялись, у него по щекам текли слёзы.

Единственным близким человеком для Антона оставался Виктор. С ним он всегда делился мыслями, мог поговорить по душам или даже поплакаться ему в жилетку. И такое бывало. Однако после потери дочери и жены Антон перестал ему звонить. Это делал Виктор и каждый раз, приглашая друга в гости, упрекал его в том, что ленится прийти. У Антона всегда находились причины мягкого отказа от приглашений Виктора, хотя встречи с ним всегда доставляли ему радость. Но лишь когда эти встречи происходили дома у Антона, либо в каком-нибудь московском парке в хорошую погоду. У Виктора была большая семья: жена, две дочери, зятья и три внучки. Летом все они жили на даче. Антон с ностальгией вспоминал те годы, когда они с женой и дочерью приезжали к ним на дачу и оставались ночевать. В большом двухэтажном доме из сруба мест хватало. А как тепло их принимали! И как им было комфортно в этой атмосфере доброжелательности и семейного уюта, создаваемого обитателями дома, включая трёх прелестных внучек, которые мило оживляли их дачную жизнь.

Антон искренне любил своего старого друга, который за все прожитые годы никогда не изменял чуткого отношения к нему, а главное – с поразительной терпимостью выносил его насмешки и взрывной характер. Он же, в отличие от Виктора, мог, иногда чем-то сильно увлёкшись, месяцами забыть про него и даже игнорировать его звонки на сотовый телефон, но когда видел Виктора, его доброе круглое лицо и улыбку, бросался к нему в объятия и говорил:

– Как же ты меня терпишь, толстяк?

– Ты, конечно, подлец, – отвечал Виктор, широко улыбаясь,– но всё же мне друг.

Они были очень разные. Виктор, будучи иногородним, сознательно много трудился и корпел над учебниками. Знал парень из Свердловска, что в столице ему никто не поможет. В университете он сумел привлечь к себе внимание преподавателей своим усердием и активным участием в общественной жизни факультета. В результате, получив отличную характеристику и рекомендации, остался работать на кафедре и в первый же год вступил в коммунистическую партию. «Шагай смело! – иронизировал Антон, – далеко пойдёшь!» Виктор, безусловно, был не без способностей, однако не последнюю роль в карьере сыграло его особое умение ладить с людьми. В отличие от Антона он спокойно воспринимал опостылевшую коммунистическую власть, а главное – довольно снисходительно относился к человеческим порокам. Эту его способность Антон называл «талантом конформиста».

С возрастом Виктор ещё больше поправился, появилась одышка при ходьбе, скакало давление. К тому же он страдал сахарным диабетом, но старался не замечать своих хворей, никогда не унывал и бодрости духа не терял.

Последний раз Антон был у него дома в начале мая 2017 года, однако оставался недолго, ушёл вскоре после того как пришла старшая дочь Виктора с детьми. И Антон, сославшись на усталость и плохое самочувствие, стал прощаться. Не то чтобы юные девочки с молодой мамой его раздражали, скорее, бередили душу. Эти прелестные создания, полные жизни и детской беспечности, ненароком жгли ему сердце, заставляя с особой остротой чувствовать своё горькое одиночество. Только своим присутствием они невольно обостряли в нём мучительные переживания, и тогда к сердцу подкатывала неизбывная тоска, которая в последние полтора года подтачивала его изнутри, разъедая душу.

– Ну, куда ты собрался? – говорил ему Виктор с грустью, – только ведь пришел. Даже толком пообщаться не успели!

– Антон, не уходи, – подключалась Галина, – останься, пожалуйста, ты же неважно себя чувствуешь. Лучше приляг в спальне, отдохни, тебя никто не потревожит.

– Спасибо, Галя, не беспокойся, мне просто нужен свежий воздух, я лучше пройдусь.

– Ладно, – понимающе вздохнул Виктор, – я провожу тебя, только переоденусь.

Друзья вышли на улицу и подошли к машине Антона.

– Что же ты так… – начал Виктор осторожно, – Антон, я за тебя очень переживаю…

– Брось, Витя, мне этого не надо, сам знаешь.

– Что с того, что знаю. Веришь, мне за тебя иногда даже страшно бывает, я…

– Перестань, – перебил его Антон, – что ты заладил одно и то же. Мне действительно захотелось на свежий воздух.

– Ладно… – Виктор вздохнул, мол, не буду. Потом предложил: – Слушай, а хочешь, поедем к тебе? Мы давно с тобой не играли в шахматы на этой твоей огромной доске с вычурными разукрашенными фигурами. Знаешь, я ведь хотел купить себе такие шахматы, чтоб у нас с тобой были одинаковые, но нигде их не видел. Кстати, откуда они у тебя?

– Несколько лет назад Тоне подарили на двадцать третье февраля.

– Ха! – улыбнулся Виктор. – Опять выдумал?

– Ничуть?

Зная о пристрастии друга к выдумке и искажению некоторых фактов, когда он о чём-то увлечённо рассказывал, Виктор всегда был начеку. Антон называл своё враньё преданием рассказу перца, приведением его в товарный вид, и порой трудно было отличить выдумку от реальности. Однажды, когда они с Тоней вернулись из Вьетнама, проведя там две недели отпуска, Антон поделился с Виктором поразившей его информацией от местного гида. Оказывается, в целях ограничения рождаемости правительство Вьетнама установило для граждан большой налог на рождение третьего ребёнка. Со слов гида теперь третьего ребёнка могут себе позволить лишь люди богатые. Такова политика государства, борющегося с перенаселением. Бедные крестьяне рыбаки, естественно, не в состоянии платить такой налог, а предохраняться они, как оказалось, не умели. К ним специально ходили люди, раздавали презервативы и объясняли, как ими пользоваться, показывали, надевая на большой палец. Многие крестьяне воспринимали демонстрацию буквально. Ложась в постель с женой, они надевали на палец презерватив, а после, когда жена беременела, жаловались на его бесполезность.

Виктор решил, что смешную историю о презервативах друг добавил от себя, однако удостоверился в подлинности информации после того как её подтвердила Тоня, которая присутствовала при разговоре с гидом.

Когда Антон сказал, что шахматы Тоне подарили на двадцать третье февраля, Виктор усмехнулся:

– Как это? Подарили Тоне в мужской день?

– Именно. Представь, приехал какой-то чиновник из администрации Костромской области, оказывается, только там такие шахматы производили, и решил поздравить руководителя проекта с мужским праздником. Его забыли предупредить, что руководителем является женщина. Тоня ведь работала с музеями Костромы. Когда он с шахматами в руках увидел её, растерялся, стал извиняться и говорить, что его подвели, иначе вместо них принёс бы цветы. Тоня стала его успокаивать, мол, шахматы – её любимая игра с детства, а с цветами он может явиться Восьмого марта. После того как тот открыл доску, демонстрируя размалёванные резные фигуры, Тоня сказала, что такие шахматы следует дарить исключительно женщинам.

– Да, – улыбался Виктор, – Тонечка была остроумная.

– Это её качество я ценил больше всего.

– Ну, так что, едем играть?

– Витя, если ты и вправду располагаешь временем, давай подъедем к речному вокзалу и прогуляемся вдоль набережной. Вы тут рядом живёте, а я давненько не провожал корабли. Потом привезу тебя обратно.

– Здорово! Поехали, я и сам давно там не был.

Друзья сидели на скамейке в парке, расположенном высоко над набережной Северного речного вокзала. Отсюда открывался великолепный вид на реку. Вблизи судов не было. Они стояли пришвартованные к дальним причалам. Здание вокзала едва просматривалось за кронами деревьев. Молодая листва, ещё не достигшая зрелого размера, блестела под лучами тёплого майского солнца.

– Хорошо тут! – Антон глубоко вобрал в себя воздух.

– Да, – согласился Виктор, – спасибо, что вытащил меня сюда. Хоть и близко от дома, но редко приходится здесь бывать.

– Мне всегда нравилось это место: ширь реки, парк, набережная, само здание вокзала, похожее на огромный корабль, широкая лестница, фонтаны. Знаешь, когда в детстве родители привозили меня сюда покатать на прогулочном катере, мне казалось, мы выехали далеко загород. После прогулки на катере мы гуляли по парку. Отец покупал мне мороженое, сажал на колени и вместе со мной смотрел на отплывающие корабли. Он каждый раз, заведомо зная мой ответ, спрашивал: «Сынок, тебе нравится?» И уже много лет спустя мы с Тоней и Жанной отсюда отчаливали на теплоходе в круиз.… Какой же это был год? – силился вспомнить Антон. – Жанне тогда исполнилось пять лет, точно, мы же справляли день её рождения на корабле, значит 1984-й…

Улыбка исчезла на лице Антона. Задумавшись, он смотрел куда-то вдаль. Минуты две оба молчали. Затем Виктор тихо произнёс:

– Антон, ты же знаешь, как я люблю тебя, как мы с Галей…

– Перестань, Витя! Хватит меня жалеть!

После непродолжительного молчания Антон повернулся к другу и, уже улыбаясь, вдруг сказал:

– Давай лучше поговорим о тебе.

– Обо мне? – Виктор удивлённо вскинул брови.

По выражению лица Антона он понял, что его что-то гложет. Со студенческих лет Виктор хорошо знал этот его горячий взгляд и манеру слегка дёргать губами, когда Антон был чем-то сильно увлечён или мучился в поисках ответа на какой-нибудь вопрос.

– Чем же на сей раз я тебе не угодил?

– Ты не находишь странным, – начал Антон, – что я антикоммунист и при этом неверующий, вернее сказать агностик, а ты марксист, материалист и коммунист, и вдруг стал религиозным?

– Ты опять об этом, – вздохнул Виктор.

– Всё же ответь, ты не считаешь такое совмещение в человеке безнравственным? Скажу откровенно, если б я тебя не знал с юных лет, не знал твоих человеческих качеств, которые, несомненно, делают тебя во много раз лучше меня, наверняка презирал бы тебя.

– Нет, не считаю.

– Поразительно! Образованный человек, доктор наук, и вдруг – верующий.

– Это потому что некоторые вещи ты не способен воспринимать, просто не хочешь понять. Не буду приводить тебе имена великих людей, в том числе учёных, которые были истинно верующими. Сам их можешь назвать. Толстой говорил, что бог в душе у человека. Душа приводит человека к вере. И неважно, какая у него профессия.

– Но я не понимаю, как коммунистическая идеология может сочетаться с религией?

– А разве христианские заповеди противоречат кодексу строителя коммунизма? Те же нравственные категории, только выражены другими словами и вполне соотносятся с коммунистическими идеалами. Просто мы уже забыли эти идеалы, ориентируемся на семидесятилетний опыт социализма в нашей стране, который был далёк от этих принципов. Ты вспомни лекции, которые нам читали в университете по научному коммунизму, вспомни великих утопистов, основателей социализма. Того же Томаса Мора с его «Утопией», или Томмазо Кампанеллу с его бессмертным «Городом солнца». Они же были людьми религиозными. А что такое «Город солнца»? Это даже не социализм, а коммунизм в чистом виде.

– И всё же, религия – это, прежде всего, бог. Как там у Иоанна: «В начале было слово, и слово было у бога…», кажется так. А коммунистическое мировоззрение зиждется на материализме, на отрицании бога. Здесь очевидное расхождение с точки зрения ответа на основной вопрос философии.

– Над этим вопросом гении веками ломали копья, и до сих пор ломают. Пусть многие доказывают, что материя породила разум, и никак не наоборот, я с ними спорить не стану.

– По поводу бога, на мой взгляд, хорошо сказал Сергей Капица.

– И как же?

– Он сказал: верующий считает, что человека создал бог, я думаю – наоборот.

– Знаешь, что я скажу, Антон, не вдаваясь в эти дебри. Мне кажется, что верующий человек старается жить по совести.

– Ох, как красиво сказано! Сам-то ты веришь в то, что говоришь, Витя? Сколько я видел этих верующих лицемеров! Стоят в церкви со свечой, крестятся, а библию ни разу в руки не брали. Иной повесит крест у себя в машине, даже не забывает креститься, проезжая мимо церкви, а сам пройдоха из пройдох, так и норовит содрать с тебя побольше денег. Или какой-нибудь поп по телевизору порой такую пургу несёт!

– Знаю, но я же не о них говорю, я говорю об истинно верующих людях.

Помолчали. Несколько минут друзья любовались представшей перед глазами картиной. По реке, сверкая под лучами солнца, чинно шел четырёхпалубный белый теплоход. Две девочки, стоя на верхней палубе, что-то доставали из пакета и бросали вверх. Чайки, стремительно подлетая, хватали корм в воздухе прямо у них над головой.

Когда теплоход исчез из поля зрения, Антон нарушил молчание:

– Скажи мне, Витя, только честно. Ты веришь в загробную жизнь?

– Без веры в бессмертие души иссякнет сама любовь. Это не моя мысль, примерно так писал Достоевский.

Антон взорвался:

– Что ты меня пичкаешь Толстым и Достоевским?! Бумага всё стерпит! Ты мне скажи откровенно, как сказал бы духовнику, – тут он понизил голос. – Есть загробная жизнь?

– Есть, я верю.

Антон на некоторое время задумался, потом так же тихо спросил:

– Ты думаешь, я встречу… – у него подкатил ком к горлу, – … Тоню и Жанну?

Виктор обнял друга и также тихо сказал:

– Конечно, вы обязательно встретитесь.

Антон с минуту задумчиво смотрел вдаль и вдруг еле слышным шёпотом произнёс:

– Скорее бы.

Виктор вздрогнул:

– Ну что ты несёшь?! Не смей больше такое говорить! Антон, пойми, уныние – смертный грех! Нельзя ему поддаваться!

– Ладно, ладно, – заулыбался Антон, – мой славный Витёк!

– Очень тебя прошу, ради Христа, ради меня, выкинь ты из головы дурные мысли.

– Всё, Витя, уже выкинул. И знаешь, что я тебе скажу?

– Что?

– Здорово, что ты у меня есть!

Антон успокоил Виктора, пообещав ему выкинуть из головы дурные мысли. Но после того как похоронил всех близких, он потерял интерес к жизни. Уже давно Антона преследовала депрессия, которая с течением времени усугублялась. Она порой становилось до того невыносимой, что «дурные мысли» стали посещать его всё чаще и вскоре неотступно преследовали. Самое страшное было утреннее пробуждение. Особенно если запоминался ночной сон. А он чаще всего запоминался, так как после ухода Тони Антон лишился крепкого сна. Перед тем как заснуть, он час-полтора ворочался в постели, притом что ложился не раньше полуночи. Мысли не отпускали, порой они терзали его до глубокой ночи и приводили к головной боли. Приходилось принимать болеутоляющее и, сидя среди ночи на постели, поскольку в положении лёжа боль не ослабевала, ждать пока она утихнет, а затем пытаться заснуть. Мысли эти не отличались разнообразием, почти всегда были одни и те же и касались они Тони и Жанны. Собственно он вспоминал всю свою жизнь, которая так или иначе была с ними связана. Это был бесконечный сериал воспоминаний, который не обрывался в его сознании, а только повторялся или на чём-то зацикливался. Антон мысленно смотрел его перед сном каждую ночь и не мог остановиться. В некоторых эпизодах он корил себя за допущенные просчёты и ошибки, за свою вспыльчивость и даже грубость по отношению к любимой жене и мучился угрызениями совести. Но в других эпизодах душа его ненадолго пребывала в блаженном состоянии, когда он вспоминал счастливые мгновения жизни, связанные с дорогими ему людьми. В такие минуты на лице Антона застывала улыбка, а по щекам текли слёзы.

Удивительно не то, что эти мысли сопровождали его теперь постоянно, а то, что думать о чём-то другом у него не получалось, как бы Антон иногда ни старался. Когда он, например, начинал думать о своей работе в институте или пытался занять мысли научными исследованиями, они сначала подчинялись его воле, но уже через некоторое время поразительным образом и как-то незаметно отдалялись от темы, возвращая его к Тоне и Жанне. А после того как Антон наконец засыпал, ему снился сон. Это происходило чаще всего под утро. И надо ли удивляться тому, что сны эти являлись продолжением его бесконечных дум. Но если в мыслях своих он вспоминал события прошлой жизни, то во сне они совершались сегодня и сейчас, и каждый раз происходило что-то новое и немыслимое. В них Жанна и Тоня, как ни в чём не бывало, были живы и вели себя обыкновенно, только ситуации вокруг них возникали фантастические и нелепые. Впрочем, порой они были вполне правдоподобные. Антон во сне говорил с женой и дочкой, решал с ними какие-то неотложные семейные проблемы. И вели они себя естественно и просто, а он был с ними ласков и даже обнимал Тоню. Картины возникали абсолютно живые, не оставляющие сомнений в реальности происходящего. И вдруг – пробуждение! А за ним горькая действительность, осмысление которой сонным сознанием происходило не сразу, а только через несколько секунд после того как открывались глаза. В эти секунды у Антона ещё длилась иллюзия сна. И лишь после неё наступал страшный, беспощадный момент отрезвления – осознание реальности, ввергавшее его в отчаяние. Каждый раз оно наносило смертельную рану его исстрадавшейся душе. И в один из таких моментов Антон принял решение уйти из жизни.

Конечно, это был миг отчаяния. Но нельзя сказать, что решение принималось им скоропалительно под влиянием минутной слабости. Оно подсознательно созревало у Антона, потому что уже через несколько месяцев после осмысления им необходимости осуществления рокового шага он абсолютно хладнокровно и со спокойной совестью утвердился в своём решении. Оставалось только реализовать задуманное, что, как выяснилось, особого труда не составляло. Уже более двух лет Антону выписывали снотворное после того как он однажды пожаловался врачу на плохой сон. Он не так часто принимал таблетки, поэтому запасов для гарантированного ухода из жизни накопилось более чем достаточно. Однако прежде чем это сделать, необходимо было предварительно решить организационные и наследственные вопросы. Ведь кто-то должен заняться его похоронами, и кому-то надо оставлять квартиру, машину, а также солидную сумму в банке. Кандидатура Виктора Вострикова, единственного друга, была безальтернативна.

Антон разработал алгоритм действий. Прежде всего, предстояло заверить у нотариуса дарственные на имя Виктора, которому он оставлял всё своё имущество. Но документы наследник должен получить лишь после ухода Антона из жизни. По счастью у Антона оказались паспортные данные Виктора, необходимые для оформления документов. В противном случае ему пришлось бы их запрашивать у друга, а это вызвало бы у него вопросы, на которые Антон вряд ли смог бы ответить. Лет пять назад Виктор присылал ему копию договора с банком для выдачи кредита, в котором были указаны его данные, и куда следовало вписать данные Антона, выступающего в качестве гаранта.

Далее согласно алгоритму следовало назначить день ухода в небытие и написать предсмертную записку, чтобы никого в его смерти не дай бог не винили, затем каким-то образом передать (непременно на следующий день после его ухода) заверенные нотариусом документы и ключи от квартиры Виктору. Здесь возникала проблема. Кто мог это сделать на следующий день после его смерти? Разумеется, только человек посторонний, с которым ещё предстояло договориться о гарантиях. Но как доверить постороннему человеку столь важные документы и ключи от квартиры?

Было начало июня. Антон знал, что семья друга в это время безвылазно находится на даче. Сам Виктор периодически возвращается в Москву, так как в этот период у студентов экзаменационная сессия, а также для того, чтобы забрать корреспонденцию и заодно проверить, всё ли дома в порядке. Следовательно, думал Антон, за день до его приезда в Москву можно с утра опустить в его почтовый ящик ключи от квартиры с прощальным письмом, в котором указать, где и как себя хоронить, а вечером уйти из жизни. На следующий день, обнаружив конверт, Виктор примчится к нему домой. Таким образом, тело будет лежать дома не более суток, что при включённом кондиционере вполне приемлемо. Только надо узнать у Виктора точный день его возвращения в Москву.

После принятия твёрдого и окончательного решения Антон оформил необходимые документы на имя Виктора Вострикова: отдельно на квартиру, на машину и на счёт в банке. Женщина-нотариус с некоторым любопытством на него смотрела, но вопросов не задала. Затем он позвонил другу.

– Привет! – удивился Виктор и с тревогой в голосе спросил: – Что случилось? Ты здоров?

– Здоровее не бывает.

– Что произошло?

– К чему эти вопросы?! Почему ты думаешь, я должен непременно загнуться, чтобы тебе позвонить? Для этого есть «скорая помощь».

– Ты хоть помнишь, когда в последний раз мне звонил?

– Ну что ты за человек! Похоже, тебе доставляет удовольствие каждый раз мешать меня с дерьмом.

– Антоша, не юродствуй, объясни по-человечески, что случилось.

– Может, я по тебе соскучился.

– Не сомневаюсь, только скажи, что произошло.

– Мне надо обсудить с тобой одну статью, надо ли её публиковать.

– Вот как? Неужели мой совет тебе так важен? У тебя есть коллеги, профессионалы, они лучше разбираются в твоей теме.

– В данном случае важен не профессионализм, а… если угодно, моральный аспект. Вопрос деликатный. Человек опубликовал книгу, не знаю, что взбрело ему в голову, но она пустая, то есть не совсем… есть некий результат, ранее опубликованный, но… словом, надо обсудить. Я подготовил разгромную статью, однако… не знаю, может, погорячился? К сожалению, я с ним знаком.

– Когда это тебя останавливало?

– Мне нужен твой совет, хочу показать тебе статью.

– Хорошо, давай сегодня встретимся.

– А… разве ты не на даче?

– Завтра с утра поеду.

– А когда вернёшься?

– Вернусь в четверг вечером. В пятницу мне надо быть в университете, весь день занят. А чем тебя сегодня не устраивает?

– Понимаешь… статья ещё не полностью готова. Давай лучше встретимся в субботу, я тебе позвоню.

– Неужели сам позвонишь? – усмехнулся Виктор.

– Ладно, Витёк, не надо думать, что ты меня больше любишь. Я тебе ещё докажу, что это не так.

– Да неужто докажешь? Чудеса! – смеялся Виктор.

– Вон как обрадовался! Ладно, пока.

– До встречи.

На журнальном столике перед диваном в гостиной лежал чистый лист бумаги, на котором возвышалась гора таблеток. Гора выглядела довольно внушительно. Принятие такого количества снотворного гарантированно привело бы к летальному исходу. Рядом на столике стояли два стакана с водой. Антон сидел на диване перед журнальным столиком и смотрел на гору таблеток. «Хорошо бы не мучиться, – думал он, – но если придётся… что ж, в данном случае цель оправдывает средство».

Это был день отчуждения – день ухода его из жизни, к которому Антон тщательно готовился. С утра он поехал к Виктору домой и опустил в его почтовый ящик конверт, содержащий прощальное письмо с уведомлением о передаче ему всего своего имущества. В конверт были вложены ключи от квартиры. Сначала Антон на всякий случай поднялся на седьмой этаж, позвонил в квартиру друга и убедился, что дома никого нет. Виктор обещал приехать вечером следующего дня. Потом Антон спустился вниз и попробовал сунуть конверт в почтовый ящик, но столкнулся с непредвиденной сложностью – из-за связки ключей внутри конверта он не влезал в щель. Ему пришлось немного его снизу порвать, чтобы достать связку ключей, снять их с ободка, и каждый ключ отдельно запихнуть обратно в конверт, затем опустить его в почтовый ящик. Выполнив эту операцию, Антон с чувством исполненного долга вернулся домой.

Перед его подъездом собрались соседи и что-то оживлённо обсуждали. Он попытался пройти мимо, но его остановили, пригласив к разговору о возникшей в доме проблеме. Предположительно она могла касаться и его квартиры. Оказалось, новый жилец, неделю назад купивший в доме две квартиры, одна из которых располагалась над квартирой Антона, затеял ремонт и стал вырубать в капитальной стене дверь, чтобы их соединить. К сожалению, подобные дерзкие идеи не перестают посещать некоторые бредовые головы. Но надо отдать должное фантазии нового жильца, который задумал после соединения квартир иметь доступ к своему жилищу как с одного подъезда, так и с другого.

Жуткий шум перфоратора соседи ещё некоторое время терпели, не подозревая, что вразнос идёт капитальная стена. Но когда пошла в ход кувалда, от ударов которой панельный дом стал трескаться по швам, они стали колотить в двери безумного соседа, ворвались с угрозами в обе его квартиры, после чего безобразие прекратилось. Всё это произошло за время отсутствия Антона, когда он ездил к Виктору домой. А теперь, вернувшись, он застал скопление жильцов перед своим подъездом. В том состоянии абсолютной отрешенности и безразличия ко всему окружающему, в котором пребывал Антон, ему было далеко до возникшей в доме проблемы и не терпелось как можно скорее покинуть сборище разгневанных соседей. Некоторое время он молчаливо стоял возле них, выражая кивком головы свою солидарность, но вскоре незаметно покинул собрание и поднялся к себе домой.