скачать книгу бесплатно
– Восточные или западные?
– Западные.
– Ох. О-ох. – Я поморщилась. – Все ТАК плохо?
– Нет-нет, не подумай, – помахал Джеро ладонью. – Помимо странных убийств, все в основном просто. Империум, как только победил, не терял времени даром и установил порядок.
– То есть они убили всех, кто хоть смутно напоминал революционера, и поработили нолей?
– Близко к тому. Они подошли к самой грани рабства и предпочли, чтобы за них все делала экономика. Запасы Долины сделали их достаточно богатыми для осознания, что заманить людей работать парой монет куда проще, чем заставлять силой.
Он цокнул языком, потянул за поводья, чтобы птица замедлилась.
– А вот про «убили» ты попала в яблочко. Они не желают признавать, что здесь им не хватает власти подчинить магически неспособных себе, так что есть надежда, что с достаточным потоком денег через Терассус мир в конечном итоге воцарится.
– Хм. – От запаха дыма у меня затрепетали ноздри. – Думаешь, так оно и будет?
– Надеюсь, что нет, – ответил Джеро. – Во время мира то, что мы собираемся сделать, станет раздражающе сложным.
Я бы спросила, но в тот момент запах стал вонью. Деревья уступили место шпилям и крышам домов. А моя усмешка – крайне хмурой гримасе.
Над нами возвышался Терассус, с уже окутанными снегом башнями и столпами дыма, продирающимися сквозь белую пелену. Тишину леса сменил нарастающий гул цивилизации – грохот кузнецких молотов, лязг повозок, клекот их тянущих птиц и, словно акцентами, звуки людей, крики, смех, плач, ругань.
Я не помнила, когда остановила Конгениальность, не говоря уже о том, почему. Но в тот момент, когда я взглянула на каменные ворота Терассуса, припоминаю, что меня охватило глубоко хреновое чувство – будто я вот-вот голая на похороны заявлюсь.
– Что-то не так?
Джеро оглянулся. Скучающий страж, одетый в пижонские фиолетовые тряпки имперских бюрократов, махнул нескольким путникам, мол, проходите. Он недовольно уставился на женщину, которая вдруг решила задержать очередь, и открыл было рот. Джеро, даже не глядя, заставил его замолчать единственной вскинутой рукой.
Он смотрел мне в глаза.
Чувство так и не ушло, но я все равно покачала головой. Джеро задержал взгляд еще на мгновение, затем пришпорил птицу и миновал ворота. Я проследовала за ним.
Я не могла допустить, чтобы Джеро или его наниматель посчитали, что Сэл Какофонию беспокоит какой-то город.
Я, в конце концов, собиралась для них убивать.
Терассусу выпала особая честь быть единственным имперским городом Долины, который начал существование не крепостью. Как только Империум достаточно упрочил позиции на местности, чтобы возжелать туда перебраться, аристократия посчитала разнообразные передовые командные пункты чересчур… башкой-на-копья-сажательными на их вкус. Магов отправили кораблями, следом – чароковалей и чарографов, и непомерной ценой был рожден город Терассус.
Готова поспорить, до войны он был прекрасен.
Не то чтобы он, попрошу заметить, таковым не остался. Но равно как самые шикарные одежки неспособны скрыть жуткий шрам, все пышное убранство Терассуса не могло скрыть так и не зажившие раны. За более изящными домами прятались разбомбленные остовы. Там и тут встречались кратеры, до которых руки не доходили заполнить землей, оставленные революционными пушками. И если знать, куда смотреть, то задашься вопросом, почему в таком прекрасном городе, как Терассус, столько кладбищ.
Но цель изысканных одежд – это, как-никак, отвлекать внимание от шрамов. А никто не создает вещи изысканнее Империума. Пусть уютные дома и лавки города возведены руками честных рабочих, огромные шпили и скалы вокруг, невозможно отвесные и изящные, были вырезаны магией.
Возвышающиеся над городом особняки, суровые, пафосные, стояли россыпью драгоценных камней на золотой перчатке. Блестящие ворота из слоновой кости и мрамора отделяли сады с движущейся живой изгородью и живой водой. Ожившие фигуры в витражных окнах насмешливо взирали сверху вниз на отребье, которое насыщало аппетиты господ у себя над головой. Чарогни горели сквозь снег, подсвечивая призрачные скульптуры – бесконечные изображения могучих героев, поражающих жутких тварей, или сливающихся в объятиях оперных любовников.
Имперцы свили свои гнезда разврата на виду у простонародья, что жили ниже. Вероятно, чтобы хвастаться достатком, либо же напоминать черни, что их купят или продадут по щелчку пальцев. Оттуда, с улиц Терассуса, можно разглядеть все великолепие, все безвкусные демонстрации богатства, абсолютно все…
Кроме, разумеется, дорожки для любого простолюдина на этот верх.
Раздался пронзительный птичий крик. И спустя мгновение мою голову чуть не зацепил огромный коготь.
Я уклонилась, плащ затрепетал на сильном ветру, Конгениальность гневно завопила. И сквозь звуки ее ярости я расслышала отчетливый смех мудаков, веселящихся в заснеженных небесах.
Оякаи. Черно-белые птицы – каждая вполне достаточно большая для ярко одетых всадников на них – виляли и кружили в воздухе, цепляя крыши, носясь по улицам, заставляя простых людей прятаться в убежищах, а потом поднимались в облака, чтобы исчезнуть в гнездовых башнях на скалах.
Я проследила, как они исчезли в своих поместьях из сияющих чарогней и искаженных магией камней. Потом порысила по городским улицам следом за Джеро, пока эти поместья не скрылись за белой пеленой.
И с падающим на плечи снегом я ощутила холод куда глубже, чем способен добраться ветер.
Не из-за того, что мне открылось. Кто-то, вероятно, счел бы нависающее над головой нелепое изобилие неуютным – все-таки никто не любит напоминания о том, что где-то там есть люди, способные купить и продать тебя как мясо. Но я? Я повидала внушительное количество богатых мудаков – сперва, когда служила им в имперской страже, потом, когда крала у них, будучи скитальцем – уж точно достаточно, чтобы знать: они умирают, крича и обделываясь, как и все остальные.
То, что я увидела, когда опустила взгляд – вот, что скорее вызвало у меня тревогу.
Люди помогали друг другу подняться, собрать котомки и корзины, попадавшие с телег, когда по улицам пронеслись оякаи. Они отпускали шуточки, мол, богатые сволочи срут золотом, и смеялись. Кузнецы ударяли молотами по стали, подмастерья выдавали им свои дрянные поделки на проверку. Рабочие, молодые мужчины и женщины, распевая песни нестройным хором, тянули по улицам тяжелые телеги. Матери разговаривали с отцами, и каждый приглядывал за детьми, что отчаянно пытались собрать достаточно снега для снежков.
Люди болтали, смеялись, покупали, продавали, шутили, жаловались, оскорбляли…
…и я понятия не имела, как они это делали.
Я понятия не имела, как они кланялись друг другу, не стремясь убедиться, что другой не пырнет, как только опустишь голову. Я не понимала, как они могут ходить по улицам без стали и выглядеть так, будто это совершенно нормально. Я уставилась на них, обнимающихся, смеющихся, так легко, и задалась вопросом, что же, сука, я делала не так, что все это выглядело… таким неестественным.
«Сколько же, – задумалась я, – я пробыла в глуши?»
– РОК ВАС НАСТИГНЕТ, ГРЕШНИКИ!
Извращенная херня, наверное, то, что чьи-то смертельные угрозы заставили меня малость подрасслабиться в седле, но заверяю, это еще не самая стремная вещь, которую ты от меня услышишь.
Мое внимание привлекла крошечная площадь и заметный красный силуэт в ее центре. Алые одежды свободно висели, трепеща вокруг усохшей фигуры и создавая впечатление, будто кто-то кровоточит. Посох, такой же сухой и узловатый, как держащая его рука, решительно взметнулся над собравшейся вокруг толпой. Капюшон, украшенный охваченным пламенем единственным глазом, был низко опущен.
Глянешь – назовешь ее странной.
Пока не увидишь пустые провалы на месте глаз – и горящие в них тусклые огни.
Тогда, думаю, ты назовешь ее чем похуже. Если сумеешь перестать орать.
Незрячие Сестры производят на людей именно такое впечатление.
– Видящий Бог судит вас и все ваши гедонистические порядки! – возопила она перед небольшой внимательной толпой. – Он видит вашу роскошь! Он видит вашу гордость! Он востребует все это, прежде чем дарует отсрочку! Ваш мир погибнет в пламени! Очищающая чистота пронесется по земле, и вы возрыдаете над пеплом, оставшимся после!
– Ты глаза вытаращила.
Я перевела взгляд и увидела, что Джеро сияет улыбкой.
– Не могу представить, что женщина, о которой сложена песня про случай, когда она выиграла состязание по выпивке, по стрельбе и по езде верхом, да и все это в один день, никогда не видела проповедника из Обители.
– «Баллада о двух сотнях пива» стала классикой в некоторых краях, неуч, – отбрила я. И снова посмотрела на Сестру. – Я видела обительщиков, сражалась с ними, и они меня даже как-то чуть не прикончили. Я не ожидала увидеть ее здесь такой… такой…
– Не оплеванной? – хмыкнул Джеро. – Они начали внедряться несколько месяцев назад и заняли дома, разрушенные во время войны. Стражи называют их Обителью-младшей. Верхи Терассуса сочли сие достаточно очаровательно эксцентричным, чтобы позволить им остаться.
«Эксцентричный» – странное слово для «склонных разрывать неверующих на части в приступе фанатичной ярости под наркотой», но что я там, на хрен, понимаю? Всего-то видела, как они убили шесть-семь сотен людей в беспорядочной оргии кровопролития. Куда уж мне судить.
И едва ли я одна так считала. Толпа вокруг проповедующей Сестры была столь мала, что можно убедить себя, будто это нормальные люди проявляют нормальное любопытство.
Если не смотреть им в глаза, по крайней мере. Увидь ты то же, что и я – пустоту, голод, отчаянную восторженность, исходящую от людей, которые познали столько страданий, что даже самое сдвинутое дерьмо обретает смысл, лишь бы оно обещало положить этому конец…
Ну, может, тогда тебя происходящее тоже бы взволновало.
– Мы недалеко от границы с Обителью, – продолжил Джеро, определенно не разделяя мою тревогу. – Так что их ты найдешь по всей Долине.
– Верно, однако я ожидала увидеть их в холмах, лесах или где там еще вы разрешаете водиться религиозным фанатикам, которые выколупывают себе глаза. – Я поморщилась, и мы свернули за угол. – А не в приличных городах.
– И не увидишь. До тех пор, пока они здесь внизу, простолюдины больше беспокоятся о фанатиках Видящего Бога, чем думают о богатых дураках, которые сюда их запихнули, имперцев Терассуса все устраивает.
– Но ты только что сказал, что обительщики не заходят в приличные города.
– И я не шутил. – Джеро глянул в сторону ближайшего переулка. – Но что из всего, что я перечислял, по-твоему, делает Терассус приличным?
Я тоже это увидела. Пугалище-попрошайка, убогий и завернутый в тряпки, сидел грязной кучей у хилого подобия дома; миска у ног пустовала, несколько гнутых кусочков металла не в счет. Чем бы он ни жил до того, как оказался тут, в том деле он явно был еще дерьмовей, чем пугалом сейчас – на его голове восседала жирная черная птица, которая орала на всякого случайного прохожего.
Тебе, вероятно, он показался бы не более, чем очередным беспомощным пережитком войны. Но, с другой стороны, именно так он и хотел выглядеть. И, отворачиваясь от взгляда, которым он стрельнул в мою сторону, я намеревалась этой иллюзии потакать.
Я поняла, почему ворона так разжирела.
– А-а, – вновь привлек мое внимание голос Джеро. – Вот и оно.
Вместе со снегом опустилась тишина – мы свернули к небольшому нагромождению причудливых домов, изображающих площадь. Посреди возвышалось сухое дерево, упрямый старик, не желающий сдаваться неровной брусчатке, наседающей вокруг. Несколько домов, размещенных скученно, наше появление игнорировали – окна закрыты ставнями, на крыльце высокий слой снега.
Если остальной Терассус напоминал теплое семейство за обеденным столом, то эта площадь – стареющий родственник, которого они держали наверху, чтоб смерти дожидался. Тишина была плотной, даже хруст снега под ногами Конгениальности почти не различить. Я как будто вышла из города прямиком на кладбище.
И, как бы ебано это ни было, только тут я наконец поняла, что расслабилась.
Единственные признаки жизни исходили из длинного двухэтажного дома в конце площади. Из широкой трубы валил дым, за покрытыми изморозью окнами горел свет, и под мягко поскрипывающей вывеской, на которой было изображено избиение жабы (вполне этим довольной), сурового вида женщина в потускневшем фиолетовом одеянии усердно мела падающий на ступеньки перед открытой дверью снег.
– Я, право слово, умираю, – вдруг воскликнул Джеро, нарушая покой, – ведь предо мной небесное создание, что приведет меня к последней награде.
«Неприязнь» – не то слово, которым я описала бы взгляд женщины. Неприязнь можно испытывать к шумным едокам или плохому вину. Взгляд, которым одарила Джеро эта женщина, из-под сведенных до напоминающих шрамы морщин бровей, был скорее не о неприязни, а о попытках сдержаться и не наблевать ему на ботинки.
– На твоем месте, – размеренно отозвалась женщина, – я не стала бы меня искушать. – Она смела со ступенек остатки снега. – Или, по крайней мере, дождалась бы, пока я возьму что-нибудь потяжелее и поострее метлы.
– Вы меня раните, мэм. Я надеялся, что мое месячное отсутствие заставит вас по мне соскучиться. – Джеро соскочил с птицы и окинул взглядом площадь. – А еще я вроде как надеялся, что вы таки попросили бордель переехать в соседний дом, как мы говорили.
– Единственная жопа на этой площади, на которую кто-либо станет пялиться – это та, с которой я сейчас разговариваю. – Женщина отставила метлу и крадучись приблизилась. – И если хочешь приветствие потеплее, пора тебе перестать таскать мне на порог всякий мусор.
Я открыла было рот для возмущения.
А потом вспомнила, как, должно быть, пахну.
Она хорошо держалась, я заметила, и ходила с осанкой, какую обычно редко встретишь в столь маленьких городах. Несмотря на седину, волосы безукоризненно уложены в идеальную имперскую прическу, волосок к волоску. Одеяние тоже ухоженное, из тонкого катамского шелка. На первый взгляд, я б сказала, что ей место на скалах, с остальной элитой. Кроме того, как она отпихнула Джеро в сторону одной рукой, а другой выхватила поводья птицы.
– Ну? – подняла она на меня выжидающий взгляд. – Если хочешь, чтобы я увела в стойло эту пернатую дрянь, на которой ты ездишь, давай-ка спрыгивай.
Конгениальность испустила раздраженный вскряк. Я погладила ее шею.
– Мне, наверное, стоит самой. Она бывает малость… трепетная рядом с незнакомцами.
Женщина закатила глаза.
– Я встречала много, мно-ого трепетных, милая, и среди них не было никого, кого бы я не заставила ползать на коленях одним мизинцем. А с этой я намереваюсь использовать руку целиком.
Я моргнула.
– Это… типа угроза или…
– Я бы ее послушал, Сэл, – заметил Джеро. – Мадам Кулак обычно не предлагает дважды.
Я моргнула. Снова.
– Мадам Кулак? Почему ее…
– Потому что будь у меня столько же удачи, сколько таланта, я получила бы отличную должность столичной куртизанки вместо нынешнего блестящего поста переводчицы для дубиноголовых и упертых.
– Погодите… чего?
– Что означает – я слишком много времени трачу на разговоры с мудаками. А теперь вниз, будь добра.
Тебя, как правило, не назовут именем вроде «мадам Кулак», если ты привык к тому, что тебя не слушаются, пришла к выводу я, и потому соскользнула с Конгениальности. Птица успела умоляюще на меня глянуть, прежде чем мадам Кулак коротко дернула ее поводья.
– Теперь я твоя мамочка, золотце, – прошипела она Конгениальности и метнула взгляд в сторону Джеро. – Твое начальство у себя. Ждет.
– Не подумайте, что я не стану уведомлять его о жутких нравах в этом заведении, – отозвался Джеро.
Мадам Кулак замерла на полушаге. Площадь окутало холодом покруче зимнего. И Конгениальность – та, что смотрела свысока на неистовствующих тварей и вырывала кишки бандитским королям, не моргнув глазом – нервно вскрякнула.
– Поймите следующее, «мастер» Джеро, – произнесла мадам ледяным тоном. – Условия, о которых договорились твой наниматель и я, включают в себя комнату, управление этим местом и молчание о ваших здешних делах. Дальнейшая вежливость, на которую я готова пойти ради вас без дополнительной оплаты – это воздержаться и не затолкать вам ногу в зад так глубоко, что зубы на ней браслетом будут. – Она бросила через плечо столь острый прищур, каких я еще не видела. – А если деньги вашего нанимателя однажды иссякнут, смею вас заверить, эта милость исчезнет столь же несомненно и быстро, как мои безупречные ботинки.
Я стояла на расстоянии вытянутого клинка от пустошных бандитов. Я задерживала дыхание, когда твари, у которых скорее сплошные клыки, чем пасть, шли по моему запаху. Я видела чуть ли не все, мать их, ужасы, двуногие и не только, какие встречаются в Шраме.
К слову, я не говорю, что мадам Кулак оказалась самой пугающей из них. Но будь ты там, тебе стало бы понятно, почему люди, птицы и все остальные делали то, что она им говорит.
Женщина с моей вдруг очень послушной птицей на поводу завернула за угол к стойлу и скрылась из виду. Я глянула на Джеро – тот смотрел ей вслед с безучастием, которое не могло меня не впечатлить.
– Тебя, э-э, вообще не волнует? – поинтересовалась я. – Это ж исключительно конкретная угроза твоей жопе.
– О, умоляю, – Джеро пожал плечами, поднимаясь по ступенькам, и толкнул дверь. – Она знает, что у меня на такое денег не хватит.
* * *
