скачать книгу бесплатно
Я и Лёша схватили ружья и на полусогнутых двинулись за призывником.
И вправду, на одном из молодых деревьев спиной к нам сидела огромная птица, которую я раньше никогда не видел, но которая, по всей вероятности, должна была быть глухарём.
Я стал осторожно прицеливаться.
– М-ба-ба-а-ах! – опередил меня Алексей.
– Мба-ба-а-а-ах!! – поспешил разрядить один ствол своего «Bayard» и я.
Птица оставалась на своём месте…
Бу-ум! Бу-ум!! – опять с небольшими интервалами сотрясли мы воздух.
Птица неподвижно сидела на дереве.
– А глухарь ли это? – засомневался я.
– Глухарь… Я думаю, мы его убили, но он застрял в ветках и не может упасть… Сейчас я его… – солидно ответил мой инженер.
Он достал из-за пояса длинный и сверхострый нож, срубил длинную осинку, быстро очистил её от веток и двинулся к дереву, под которым сидела злосчастная птица. Этой осинкой он на манер удара рапирой ткнул птице чуть ли не под хвост. Птица… беззвучно взмахнула крыльями и тяжело полетела прочь, маневрируя между деревьями.
– Кхеее… – обиженно выдавил Леха, махнул рукой и пошёл куда-то в сторону от нашего лагеря.
– Ты куда, Лёш?
– Да сапоги отмывать… наступил я тут.
* * *
На завтрак мы заваривали чагу, добавляли в эту тёмно – бурую жидкость сгущённое молоко – таежный кофе с молоком!
По соображениям экономии веса, да и денег, разумеется, мы не брали с собой в маршрут много провизии – рассчитывали на дичь. Но порой ни рябчиков, ни глухарей на маршруте не попадалось. Я как-то подстрелил кукшу – съели мы эту таёжную сороку за милую душу.
Сеноставка – сверхосторожное животное, её и увидеть-то редко удаётся – повернёшь голову на свист, а её уже и след простыл. Лёше удалось не только увидеть, но и подстрелить сеноставку – это что-то типа сурка. Наши молодые желудки переварили и эту крысу…
Мы стремились завершить работу побыстрее, чтобы сохранить день-два для отдыха у реки – порыбачить. Шли к месту встречи бодрыми, с предвкушением окунуться в холодную чистую воду таёжной реки и смыть с себя многодневный пот-грязь.
Пришли. Я вошёл в сапогах в воду, окунул зудящее лицо в бегущие струи и стал жадно пить. Я не помню более вкусной воды в моей жизни…
Побросали мешки, быстро скинули с себя все одежды и голышом бросились воду – намылились после первого омовения, а потом с наслаждением бросились на волю течения.
Исстрадавшееся тело позволило перенести холодную воду что-то минуты две-три.
Лёша извлёк рыболовную снасть для ловли хариуса под названием «кораблик».
– Лёш, дай попробовать… Я никогда не ловил так.
Отмытая и холодная кожа, наверное, не издавала никакого запаха, кроме запаха хозяйственного мыла, потому ни одна кровососущая тварь не беспокоила моё полуголое тело.
Шёл просто обалденный клёв на перекате: хариус бросался на мои мушки постоянно, и я вытаскивал на берег по две-три рыбины за один заброс.
Минут за двадцать у меня в сумке уже было килограмма три хариуса. Увлёкшись рыбалкой, я отошёл метров на сто от нашего лагеря. Наверное, от возбуждения меня вдарило в пот, с потом пошёл запах, а на запах ринулся гнус. Я бросил на берегу сумку с уловом и «кораблик» и побежал к лагерю за спасительным диметилфталатом и одеждой.
На следующее утро я выпросил у Алексея другую снасть, спиннинг, и стал пробовать свою удачу. После десятка забросов впервые в моей жизни поймал на спиннинг небольшую, с полметра, щуку. А ещё через четверть часа добыл мечту моих последних дней – красавца тайменя. Пусть таймень был и не очень большим, но это был мой таймень!
Пора было и честь знать – вернуть орудие лова хозяину. Я сменил спиннинг на ружьё и решил побродить по мелководью в поисках водоплавающей дичи. Я обходил речной остров, когда вдруг увидел удирающего по чуть прикрытой водой гальке серого зайца. Я выстрелил навскидку – заяц перевернулся через голову, потом поднял голову с торчащими ушами и тут я впервые в жизни услышал жалобный заячий крик. О, Господи! Пришлось мне поспешить к своей добыче и прервать мучения несчастного животного.
* * *
Случилось несчастье – Лёша неосторожным движением топора разрубил себе ногу. Стало ясно, что нам к месту встречи пешком к сроку не добраться.
Решили смастерить плот. Разыскали три хороших кедровых сухостоины вблизи от воды. Распилили пять стволов, перекатом доставили их к реке. Здесь, под руководством Алексея, с призывником выпилили в стволах дельтаобразные пазы, в которые загнали бревна-клинья – плот готов.
На следующее утро двинулись на нём по таёжной реке под названием Пит. С большим наслаждением плыли по спокойной воде вблизи скалистых прижимов, где на глубине двух-трёх метров под нами видны были красочно раскрашенные таймени.
Беда пришла неожиданно, на первом же, не ахти как бурлящем пороге: наш плот стал поперёк течения, обоими концами упершись в подводные камни.
В мгновение напор воды перевернул его в вертикальное положение, а нас троих швырнуло в холодную воду. К счастью плот чуть-чуть задержался, и нас успело отнести подальше от места, куда он с громким шлепком упал. Нам удалось поймать плот, вывести его на мель, куда мы посадили для передышки и осмысливания случившегося нашего инженера.
Призывник и я бросились искать наши вещи: на мелководном перекате тотчас за порогом удалось разыскать рюкзаки, ружья и даже спиннинг.
Вот пришли на поворот,
Поворот, поворот!
Влево рот и вправо рот —
Поворот, поворот!
И вот по бурному Питу
Три жопы белые плывут.
Припев:
Котёл пустой, живот пустой.
Медведь хозяин, а лес густой.
Тайга, тайга, кругом тайга
На много сотен и тысяч га!
11. За морем тёлушка – полушка…
Н-да-а-а-а-а… Мне шестьдесят два стукнуло.
Будто всё это не со мной происходит… Я даже в молодости таких планов себе не строил. Ну, то есть дожить до 62 лет. Вот заглянуть в третье тысячелетие – такая мечта была. Казалось, что там будет что-то особенное. Нас ведь коммунизмом тешили, говорили: «Вот Он придет – ох чё будет!!!»
Коммунизм не пришёл. Пришёл антикоммунизм.
И – ох! Чё пришло-то, братцы!!!
При всём моём жизненном везеньи в СССР, у меня, до женитьбы, а потом и у нас, после женитьбы, никогда не было кровати – всё время спали на топчанах, раскладывающихся диванах… А тут, понимаешь, дом с пятью туалетами – на одной туалетной бумаге разориться можно.
В свой 62-й день рождения я проснулся на нашей с женой собственной широкой кровати с чистым постельным бельём, в нашей большой собственной спальне с примыкающей просторной и светлой ванной комнатой, в нашем собственном огромном доме, где мне доставляют несказанное удовольствие мои утренние путешествия – пройти за чашкой кофе на кухню без запахов и тесноты московского аналога, прошлёпать босыми ногами по блестящим плиткам столовой, где под лепным потолком Татьяна сотворила по-сценичному причудливый интерьер из выполненного по её заказу стола чёрного металла и восьми такого же материала стульев с завитушками. Присесть, прослушать новости CNN в моей широкой приёмной, ещё не открытой для пациентов, SURGERY, включить компьютер в уже ставшем уютным для меня профессорских масштабов кабинете.
Пока загружается электронная почта, успеваю пробежать с дозорным обходом: взглянуть на электросчётчик в «малой спальне», выдворить из «средней спальни» мальтийского пуделя Тошку, пробравшегося туда через решетки окна, погасить забытый с вечера свет в «малой гостиной»…
Выхожу на утренний сбор отходов собачьей жизнедеятельности во внутреннем дворе и саду. На веранде на меня набрасываются Тошка и его сын Кешка, а со стороны внутреннего двора ко мне через решетку рвётся и скулит внушительных размеров семимесячный щенок немецкой овчарки.
Отходы собраны. Собаки получили по случаю моего дня рождения не только ненавистные им сухие шарики, но и по банке собачьих консервов с очень вкусным, даже по человечьим понятиям, запахом.
Прохожу по постриженной два дня назад газонной траве в небольшой сад: с ветвистого дерева, что над деревянным домиком с садовой утварью, со стуком падают поклёванные птицами чёрные сливы – а мы-то в сентябре по цветам думали, что это вишня!
В небесной голубизны бассейне с заманчиво прозрачной водой тук-тукает, ползая по дну в поисках опавших с пальм листьев, «барракуда».
Размышляю: «Ночью было душновато, утро тёплое, наверное, и вода вполне пригодна для купания старика с привычной болью в спине?»
«Всё, за что уплочено, должно быть проглочено!» – вспоминаю я российскую народную мудрость и погружаю лицо в воду.
Изумительные ощущения – бег воды по лицу, ихтиандровское скольжения даже каких-то пять-семь метров по дну бассейна, исчезновение тяжести в выгнутой в брассе спине.
«Совсем даже неплохо для 62 лет…» – я вновь окунаю лицо в воду.
Вынырнув, замечаю нашу приходящую работницу за беседой с медсестрой Таней, снимающей у нас «granny flat» – квартиру при гараже из двух спален и гостиной для своей дочери, нового мужа, карликового пинчера, четырёх кошек и пяти удавов.
Работница всегда приходит ровно в семь утра.
«Пора будить мою Татьяну», – думаю я в предвкушении того, как поделюсь с женой своими «деньрожденскими» восторгами.
– Кэтрин, позови, пожалуйста, миссис!»
Моя «миссис» появляется:
– Славулька, с днём рождения! Что я вижу – ты утром в воде?!?! Скажу детям – не поверят!!!
– Присоединяйся – будем праздновать торжество проклятого антикоммунизма!
Шутки шутками, а не так уж плохо встречать свою 62-ю годовщину в бассейне!
И на всё про всё у меня ушло ровно десять лет… Я покинул Россию десять лет назад – 7 октября 1991 года, а ровно девять лет назад, 26 ноября 1992 года, я пересёк на автобусе фирмы «Greyhound» границу между Намибией и ЮАР. Йоханн Веб, его жена Шантел и тёща Бабс устроили по случаю моего прибытия праздничный ужин с русской водкой под названием «Медведь». У меня в кармане оставалось 5 долларов США…
«Тат, за какие такие заслуги Господь так милостив ко мне??»
У меня восьмой день двухнедельного отпуска, который я впервые за десять лет решил провести без дальних поездок. Я уже наездился в августе-сентябре, когда к нам приезжал работавший в Швейцарии русский врач Олег Блинников со своей говорящей на флемиш (материнский корень языка юаровских буров африкаанс) бельгийской валлийкой Сесиль и пятилетней франко-русскоязычной дочерью Машкой. Сейчас Олег в Лаосе, а Сесиль с Машкой в Таиланде – и такой бывает «се-ля-ви» русских врачей в дальних забугорьях.
Пришлось всё-таки съездить в Преторию для покупки другой машины: мой старенький «форд» семейным советом решили отдать детям – ребята «на выходе» из университета. Да и к тому же Ксюшка принесла в бюджет семьи в прошлом году что-то около 6000 рандов, и в этом году ей обещали заплатить 10 000 – практически она на две трети оплатила «форд».
Я с помощью детей притормозил желание Татьяны купить шестимесячную южно-корейскую «Shuma» и настоял на приобретении скромного годовалого «Volkswagen» – «City Golf 1,6i». Так вот сделали мне первый подарок…
Татьяна разохотилась и решилась на покупку давно приглянувшейся ей итальянской мебели – голубого цвета трёх- и двухместных диванов и кресла, которыми она завершила обустройство нашей гостиной-столовой. Я расценил это как подарок номер два к моему дню рождения.
Однако настоящим подарком к празднику стало прибытие из Москвы – пароходом через Англию и юаровский порт Дурбан – вещей из нашей проданной квартиры: хрусталь – фундамент семейных реликвий от Александра Николаевича и Анны Петровны Сапожниковых, немного книг – часть выделена моей дочерью Анной из моей библиотеки.
Часть подкуплена ею же на нынешних московских книжных базарах, старые фотографии из архива Сапожниковых и наших с Татьяной, фронтовое письмо дяди Татьяны – подольского курсанта, выжившего после знаменитого боя под Юхновым и погибшего позже где-то под Азовом, несколько тетрадей моих дневников, написанных за три месяца пребывания в самом центре объятой гражданской войной Анголы в госпитале католической миссии Voga, вблизи провинциальной столицы Quito (Bie, Angola)…
Мне не удалось создать «родовое гнездо» на Калужской земле, так, может быть, удастся хоть какой-нибудь юаровской выделки сундук набить реликвиями русской семьи?
Среди памятных вещей, прибывших из России, большую радость принесли мне видеокассеты, на которые я снимал «чудеса», увиденные мною в Америке, Анголе, Намибии и Свазиленде. Татьяна выразила сомнение по поводу того, что на них можно будет что-либо разобрать – материал-то был отснят 5–10 лет назад. Качество изображения пострадало за прошедшие годы, но большинство кассет мне удалось просмотреть самому и показать Татьяне в тот же вечер.
Жена мужественно просидела со мной у телевизора до полуночи, терпеливо снося мои восклицания: «Смотри, это мы с доктором Sumbo на реке Кванза, где Люка чуть-чуть не сожрали крокодилы! А это Виктор Агафонов снимал меня, танцующего с Sumbo на дне рождения ангольского врача Владимира, обучавшегося в Баку! А это Sumbo снимал меня в танце с красивой мулаткой на festa эмигрантов с Cabo Verde!» Татьяна выразила восхищение моими съёмками основателя госпиталя Voga – испанца, padre Manuel Garcia, после чего я сжалился над ней, и мы отправились спать.
* * *
Дорогие друзья, не хочу вводить вас в заблуждение – все перечисленные юаровские «богатства» куплены не на деньги, заработанные честным и тяжким трудом в Африке (те ежемесячно уходят в прорву под названием «мои дети»), а благодаря успешной продаже нашей квартиры в Москве (говорят, что три года назад цены на такие квартиры были раза в полтора выше – ах, где наша не теряла!), и за счёт падения курса ранда по отношению к доллару.
Поясню: в момент покупки наш дом стоил 300 000 рандов, то есть 40 000 долларов. Из вывезенных из России Татьяной 45 000 долларов мы отдали за дом 20 000. Нам осталось выплатить 150 000 рандов, что по нынешнему курсу валют составляет всего 15 000 долларов. Образовалась экономия в добрых 10 000 долларов – вот на них мы сейчас и шикуем
12. Десять лет вне России
Жив ли ты, мой генерал Тозе?
Я давно собирался написать тебе – как-никак, а ты причастен к моему движению из России в Африку. Откладывать больше невозможно – не ровен час кто-нибудь из нас помрёт, и ты так и не прочтёшь юбилейного письма-отчёта о последних десяти годах моей жизни в Африке.
Да, мой друг, Господь сподобил мне своих посланников, через которых он направил мой жизненный путь на красный континент.
Первыми были Мутуакилу ибн Идрису и Дэвис – «officers-cadets» (курсанты) из Ганы, которых я встретил за время моей учёбы в Военно-медицинской академии (ВМОЛА) им. С.М. Кирова в Ленинграде.
После хорошей пирушки с ними я и мой друг Вадим Сазонов, будучи в сильном подпитии, натолкнулись на военный патруль. Дело кончилось тем, что нас изгнали с третьего курса академии и направили дослуживать на военно-морской флот.
Через год, в сентябре 1965 года, меня приняли на третий курс 2-го московского медицинского института (МОЛГМИ им. Н.И. Пирогова), где я встретил молчаливого тощего-длинного-бородатого парня в тёмных очках по имени Антонио Хосе Миранда – ангольского студента, переведённого в МОЛГМИ из Ярославльского мединститута. Миранда и я были новичками на курсе – это определило наше сближение.
Поздней осенью 1969 года я провожал в аэропорту Шереметьево Миранду и его соратников по MPLA[10 - Народное движение за освобождение Анголы (MPLA), которое возглавил Антониу Агостинью Нето (1928–1979), создано в декабре 1956 года в результате объединения нескольких нелегальных организаций. Позже, в 1977 году, MPLA было преобразовано в MPLA-Партию труда.] в Париж, откуда они должны были отправляться на Родину для ведения освободительной войны.
В последние минуты расставания я произнёс без всякого глубокомысленного подтекста:
– Ну, прощай, Тони! Давай, воюй и побеждай. Потом меня позовёшь – работать в Анголе. Небось, врачи-то вам нужны будут?
Всегда серьёзный Миранда ответил:
– Да, конечно, врачи нам будут нужны…
13. Еда моей жизни
В ожидании приезда Анечки и Светки мы все обсуждаем, что будем им показывать. Понятно, что за короткий срок всего не увидишь. Мне кажется, что из-за ограничения в денежных средствах я не смогу «потрясти» Аню. Но мама говорит, что всё это глупости, что и в нашей провинции достаточно мест, чтобы удивить бедную москвичку. Одни магазины чего стоят… да и жратва…
Конечно, в Москве сейчас всего полно, но, по словам опять же мамы, такого спокойствия, чистоты и порядка, к которым мы уже привыкли в нашем тихом и провинциальном Питерсбурге, в Москве нет. Ну, а уж о еде я и не говорю…
Хотя… давайте поговорим о еде, ОК?
Для контраста я позволю себе предаться воспоминаниям о еде из моего детства, юности, молодости и отдельных этапов жизни.
Моё самое первое воспоминание.
Я себя помню с нашей жизни в Поиме (Пензенская область). Мать печёт блины (надо полагать, на кухне деревенской избы), а мой дед (со стороны мамы? папы?) сидит на табуретке у стены в другой комнате и плачет (я не помню точно его лица – помню какую-то бороду… и отчётливо помню, что он плакал). Мама даёт мне в руки блин и просит отнести его деду – у меня до сих пор сохранилось чувство, что этим жестом она хотела извиниться перед дедом. Таким образом, моё первое воспоминание о еде – о блинах! Типично русское воспоминание…
В бараках московского села Кожухово
