скачать книгу бесплатно
– Пойдём в дом, я попрошу родителей напоить тебя чаем. Потом посмотрим, какой ты Соломон, – устало улыбнулась девушка.
«Чай» в гостеприимном еврейском доме, где девушка на выданье, для молодого неженатого «еврея», пусть даже в солдатской форме, – это пир души и тела!
Мне было очень уютно и хорошо в старом скрипучем доме, за столом, на который два толстеньких человечка под постоянное причитающее добродушное кудахтанье выставляли из холодильника, чулана, бесчисленных шкафов и полочек какие-то немыслимые домашней выделки и необычайной вкусности вещи. Я моментами чувствовал себя засранцем – обманщиком, но у меня хватало сознания понимать, что весь этот пир затеян вовсе не ради меня, он просто был ни чем иным, как проявлением любви двух стариков к единственной дочери.
Мама величала меня «доктор», чем вогнала меня в смущение и вынудила поправить её:
– Да я просто фельдшер… несостоявшийся студент мединститута.
– Ну что же, что «фельдшер»? Сегодня вы – фельдшер, завтра – доктор! – ободряющее произнесла мама.
Где-то в 10 часов вечера Еля пошла меня провожать. Мы с ней застряли в саду почти до самой команды «Подъём!»
9. Академия
Выстукивая морскими прогарами по мостовой брусчатке ул. Лебедева, что вела от кафедры нормальной анатомии ВМОЛА мимо мрачных красного кирпича стен старой питерской тюрьмы «Кресты» к ветхому от старости зданию бывшего Пироговского музея на набережной Малой Невки, где располагалось общежитие военно-морского факультета академии, я мысленно сочинял письмо своей маме: «Дорогая мама, не знаю, буду ли я когда-нибудь профессором, но уж кандидатом-то наук точно стану…»
Моя мама не очень-то разбиралась в учёных степенях и званиях, но против моей ориентации на профессорскую карьеру она не возражала: подруга её детства, тетка Полина, работала долгие годы прислугой в профессорских домах.
Под впечатлением «Фрегата «Паллады» Гончарова я писал маме: «Думаю, что в один прекрасный день меня пошлют врачом посольства России в какой-нибудь островной Мурлындии, где для проживания и приёма больных мне будет отведён домик с верандой в колониальном стиле на берегу лазурной бухты… В мурлындский порт изредка будут заходить русские суда, и я, в белоснежном мундире и при золотом кортике, буду подниматься на капитанский мостик со словами: «Господа, сочту за честь оказать помощь больным и всяческие услуги здоровым соотечественникам».
Что могла возразить против «домика в колониальном стиле» старая больная женщина, вырастившая практически в одиночку четырёх детей в московских бараках и доживавшая свой век в коммуналке?
«Охотники за микробами» Поля де Крюи и книги всяких других микробиологов – вирусологов – иммунологов – инфекционистов толкали меня на самоубийственную карьеру: «Мама, а может быть, я поеду работать в лепрозорий… проведу лет пять в исследованиях по лечению прокажённых…»
Но мама шла и на такую жертву: «Сынок, я на всё согласна – лишь бы ты у меня вышел в люди…» Из своей мизерной зарплаты лифтёра московской гостиницы «Варшавская» она выкраивала деньги для посылки мне блоков «Дуката» – по 7 копеек за каждую из 20 оранжевых пачек в десять сигарет…
10. Там, где медведь хозяин
Трудно представить русского человека, который не побывал бы в Сибири. В Сибири русскому человеку побывать нужно обязательно. По крайне мере, нужно мечтать туда поехать.
Первый заезд в Сибирь мне посчастливилось осуществить после 9-го класса. На летние каникулы меня пристроили на один рейс поезда «Москва-Владивосток» ночным сторожем вагона-ресторана, где директорствовала моя старшая сестра. Виды тайги через вагонное окошко, конечно, вряд ли можно было назвать знакомством с Сибирью, но они разбередили моё воображение.
Весной 1965 года я работал в противо-туберкулёзном диспансере на Октябрьской площади Москвы. С красавицей Барминой, врачом диспансера, у нас были чудесные приятельские отношения. По какому-то поводу я подарил её сыну коробку из-под гаванских сигар, полную оловянных солдатиков эпохи наполеоновских войн, – уникальную коллекцию, собранную моим другом Юркой Бабьяком.
Ответным жестом Барминой было телефонное ходатайство за меня перед её другом – начальником московской лесоустроительной экспедиции. Вот так Юркины оловянные солдатики помогли мне устроиться в группу лесопатологов, отправлявшихся для изучения причин усыхания леса в Красноярском крае.
Уже через неделю после звонка Барминой в контору экспедиции, располагавшейся в подвале неподалёку от моего дома на Университетском проспекте, я получил направление на прививку против клещевого энцефалита, авиабилет на рейс Москва – Красноярск, деньги на проезд пароходом по Енисею от Красноярска до Енисейска, командировочные и трёхлитровую бутыль с диметилфталатом.
Следующие три недели ушли на экипировку. Я залез в долги ради приобретения шикарного ёмкого рюкзака зелёного цвета, такого же качества и цвета пижонского туристского костюма, туристских ботинок, портативной любительской кинокамеры, лёгкого двуствольного ружья фирмы «Bayard» 16-го калибра с эжектором и кучи всякой другой, совершенно ненужной в условиях работы в тайге, дряни.
Прилетел в Красноярск. Город, его улицы и пристань меня совершенно не тронули – все мои мысли были о тайге. В ожидании отправления парохода в буфете познакомился с командировочным из Якутска, который с одиноким брюзжанием с трудом приканчивал бутылку водки:
– Красноярские столбы… Красноярские столбы… А ты про Якутские столбы слыхал?
– ???
– Представляешь: деревянные сортиры, в которых зимой при температуре за минус 30 всё содержимое замерзает столбом… Из-за обильных снегопадов деревянный домик сортира поднимают выше и выше. По весне снег подтаивает – сортиры убирают, а столбы остаются. Это и есть знаменитые якутские столбы!
Любоваться на широкий Енисей с палубы парохода особенно не пришлось – под моросящим дождем было холодновато. В ресторане один из членов команды потешился надо мной байкой, которая взбудоражила моё московское воображение:
– Как-то шли мы по Енисею с геологами. Глядь, медведь переплывает с одного берега на другой. Ёж твою, что стало твориться-то! Все мужики заорали «Стоп машины! Шлюпку на воду!!» В шлюпку попрыгали человек шесть и только один с ружьем. Нагнали медведя – бух! бух!
Медведь плывет себе… Опять – бух! бух! Медведь разворачивается и к шлюпке. Стрелок-то опять – бух! бух! Однако мимо!!! Медведь в двух метрах – все мужики со страху в воду попрыгали, а стрелок плавать не умел – в шлюпке остался. Медведь в шлюпку влез, поломал здорово стрелка и обратно в воду сиганул. Бедолагу еле успели живым в больницу доставить. Откачали…
В Енисейске я без особого труда разыскал дом, в котором располагался штаб экспедиции. Меня приветливо встретили московские инженеры – поулыбались на мой смешной вид туриста, с благодарностью встретили бутыль с диметилфталатом, рассказали мне о своей работе и моих обязанностях.
Глава экспедиции облетал на самолете районы с усохшим лесом и производил аэрофотосъёмку. Потом эти районы наносили на карту.
В места усыхания леса вертолётом выбрасывались группы по три человека – инженер, техник и рабочий. Поскольку вертолёт в тайге не посадишь, искали ближайшие поляны, но чаще пользовались островками огромного количества таёжных рек. Обычно место высадки группы находилось в нескольких километрах от участка с «сухостоем» – высохшим лесом, отработанным жуком-точильщиком.
Хождение по тайге со всем необходимым для жизни и работы на неделю – дело довольно тяжкое. Тайга – это нехоженый лес без дорог и троп, а в сухостойной тайге деревья падают друг на друга, образуя многие километры завалов, по которым можно передвигаться на высоте до двух метров от земли. Во время дождя для человека с двадцатикилограммовым рюкзаком за спиной хождение в сапогах со скользкой подошвой по лишённым коры стволам мокрых деревьев, обломки сухих веток которых штыками торчат во все стороны, – смертельный цирковой номер. Только молодые отваживаются на это.
Меня познакомили с членами экспедиции. Четыре инженера-лесопатолога из Москвы, выпускники московского института лесной промышленности. Запомнил имя только одного из них – Володя Стороженко, у которого дома осталась беременная жена.
Три техника – стеснительные парни, лет по 16–17, студенты лесоводческого техникума из Бийска. Первый рабочий – здоровый, с нагловатой физиономией девятнадцатилетний москвич, которому через два месяца предстояло идти в армию. Второй – бичующий мужик лет 45 из ленинградской области. Он освободился из тюрьмы три месяца назад. По возвращении домой загулял так крепко, что очнулся только когда ему сообщили, что его разыскивает милиция по делу ограбления сельского магазина. Мужик не стал дожидаться ареста с сомнительных исходом дела, к которому, с его слов, он не имел никакого отношения, и махнул в Красноярский край.
Мне повезло – в силу каких-то организационных неувязок мы вынуждены были четыре дня бездельничать в Енисейске.
Вечером под сухое вино бородатые мои инженеры пели под гитару студенческие и туристские песни, где говорилось про таёжный костер, вокруг которого молодые парни мечтают о Париже… Ну и всякие разные:
У ворот барана режут —
Я баранины хочу!
А если мать меня не женит —
Дома печку сворочу!
ПРИПЕВ:
Всё потому, что кукуруза
Совершает чудеса!
Потому, что кукуруза —
Это мясо-колбаса!
Без кукурузы, без кукурузы
Жить не может организм!
Без кукурузы, без кукурузы
Мы не построим коммунизм!
Не цалуй меня, Никита,
Не волнуй девичью кровь —
Я наелась кукурузы
И забыла про любовь!
Попозже мы пошли на танцплощадку. На обратном пути нас сопровождала группа местных парней, добродушно выкрикивающих:
– Эй, геологи, идите подерёмся!
Инженер Володя сжалился надо мной и сказал:
– Ты всё это своё пижонское добро побереги – домой в нём поедешь. Вот, переоденься! – и дал мне добротный противоэнцефалитный костюм и кирзовые сапоги.
Следующий день выдался солнечным, я увязался с техниками и рабочими на городской пляж. Ширь Енисея в этом месте поражала – противоположный берег был едва виден.
Песок был довольно горячим, но вода оставалась холодной – желающих купаться не было. Люди просто ловили солнышко. Мне было скучновато с молодыми ребятами, и я присел к компании командировочных, играющих в преферанс. Узнав, что перед ними студент из Москвы, картёжники быстро объединились наколоть москвича. Я был неплохим игроком, но против группы, даже в «сочинку», устоять трудно. Проиграв рублей пять, я сослался на отсутствие денег и сел в сторонке со скучающим видом.
Енисейск был местом ссылки тунеядцев, проституток и прочих антисоциальных элементов, с которыми вёл очередную компанию борьбы очередной вождь КПСС.
Один такой антисоциальный элемент подошёл ко мне:
– Студент, баржу разгружать идём? Ещё бы нам троих ребят и по семь рваных на рыло за два часа.
Я встрепенулся от возможности встретить новое приключение, позвал моих сотоварищей по экспедиции, и мы отправились зарабатывать по «семь рваных на рыло».
Разгружали из глубокого трюма баржи какое-то удобрение в бумажных мешках. Поначалу было страшновато подниматься по качающемуся трапу с 25-килограммовым мешком. Потом привык. Двое из нас были грузчиками, четверо – носильщиками. Первые лихо подбрасывали мешок в воздух и опускали его на плечи вторых. Менялись местами каждые полчаса. Перерывов не было. Действительно, мы справились с грузом за два часа, и каждый из нас получил по семь обещанных.
– Студент, ты будешь? – спросил меня бич-организатор.
– А как же – конечно!
– Трояк!
Собрав деньги, бич исчез и минут через 15 вернулся в сопровождении двоих приятелей и тремя… флаконами в виде московского кремля с духами «Красная Москва».
Он быстро откупорил флаконы, слил содержимое в эмалированную кружку и протянул мне:
– Давай!
Когда-то, в общежитии студентов московского нефтяного института, мне доводилось пробовать зеленоватый бальзам для ращения волос, слитый в бутылку из-под венгерского ликера. Там я выпил целых два глотка! Здесь же моей выносливости хватило только на то, чтобы коснуться верхней губой жгучей и тошнотворно пахучей жидкости.
Я вернул кружку бичу. Бич протянул её техникам из Бийска, но те прочитали на моём лице отвращение и отказались. Москвич-призывник проявил больше храбрости – глотнул чуток зелья, а потом с вытаращенными глазами возвратил кружку бичу.
Бич с довольным видом взял кружку и разделил с двумя своими приятелями содержимое.
* * *
Первый выброс-выход в тайгу. Волнительнейший момент приземления на галечном островке таёжной реки!
Нас было шестеро – две группы. Договорились встретиться через три дня на том же островке и разошлись по разным маршрутам.
Дорог не было, но этот участок тайги был «обустроен» – по нему прошли лесоустроители, поделившие тайгу на квадраты. При делении они шли точно по прямой, каждые 200 метров ставили кол с затёсками и каждый километр – примерно метровой высоты столб с табличкой, где указывался номер участка.
Путь от одного колышка до другого было легко найти по острым, высотой по колено, пенёчкам срубленного наискось молодняка. Этот путь назывался «абрисом». Идти по нему было несложно – нужно было только остерегаться падения лицом или животом на острые пеньки.
Тайга была порой пугающе молчалива – не слышно даже пения птиц. В июньские дни температура поднималась до 30 градусов. В глухом противоэнцефалитном костюме, с намазанным против комаров и прочих кровососущих гадов диметилфталатом лицом, в шляпе с противомоскитной сеткой и тяжёлым рюкзаком за плечами эти 30 градусов быстро начинали казаться тропической удушливой жарой. Больше 400 метров без отдыха пройти было просто невозможно. При команде инженера «Перекур!» я с радостью садился верхом на какой-нибудь сухой ствол упавшего под углом дерева и спешил насладиться душистым дымом вьетнамской сигареты.
Здесь только я понял, что такое «гнус» – это с десяток разновидностей кровососущих насекомых, которые не позволяют тебе спустить штаны по большой нужде более чем на 1–2 минуты. Особо вредным насекомым была мошка с былыми полосами на лапках – «перчатками». Мошка умудрялась заползать под портянки и в кровь изгрызать щиколотки и стопы.
От гнуса, летней жары, диметилфталата, который вперемешку с потом попадал в глаза, от тяжести заплечного мешка, постоянного пересвиста сеноставок тайга в моём мозгу предстала каким-то монотонным ошалевающим звенящим знойным кошмаром. Я шёл и видел перед собой только сапоги впереди идущего инженера. Вдруг сапоги остановились. Я поднял глаза: инженер Лёша замер с предостерегающе поднятой вверх ладонью.
– Что? Медведь?
– Рябчик!
– Где??? – я никогда раньше не видел рябчика.
Проследовав глазами за указательным перстом Леши, я увидел птаху метрах в пяти от нас.
– Стреляй!
– Разнесем в клочья… слишком близко. Я его сейчас шугану. Они здесь непуганые – далеко не улетит. Сядет, тогда и подстрелим его.
Лёша поднял с земли сухую веточку и кинул в уставившегося на нас с интересом рябчика – ветка даже не долетела до цели. Тогда он взял сырую увесистую валежину и швырнул её в нахальную птицу. Конец метательного оружия коснулся маленькой головки птички – она камнем упала в траву под кустом.
– Неужели убил? – сконфужено спросил Лёша.
Москвич-рабочий не стал дожидаться ответа на вопрос – рванул вперёд и через несколько мгновений победоносно поднял руку с зажатым в кулаке рябчиком:
– Есть жаркое на обед!
Первая работа – околот. Для оценки степени зараженности деревьев полагалось на определённом участке леса через определённые интервалы расстелить под деревом широкое (5?5 метров) полотно – «полог» и постучать по дереву «колотом» – бревном метров семи.
Упавших при околоте на полотно насекомых нужно было собрать, отклассифицировать и пересчитать. Одна трудность была в необходимости всякий раз вырубать и очищать от веток молодое пихтовое дерево – не таскать же на себе по тайге один и тот же колот. Другая трудность заключалась в том, что полог после первого употребления намокал и увеличивался в весе раз в пять.
Вторая работа – более впечатляющая. Нужно было срубить погибшее от шелкопряда и отработанное жуком-точильщиком дерево, распилить его на метровые плашки, которые надлежало расколоть так аккуратно, чтобы не потерять ни одну гусеницу, схоронившуюся в дереве.
Самым лёгким был подсчёт разных сортов деревьев на определённом участке леса. Меня поражала добросовестность никем не контролируемых инженеров-лесопатологов.
Под впечатлением пребывания в первом маршруте по тайге и студенческих и туристских песен наших инженеров я сочинил свою песню… длинную, как песни туркменского пастуха в пустыне. Я сейчас только припев её вспомнил:
Котёл пустой, живот пустой.
Медведь – хозяин, а лес густой.
Тайга, тайга, кругом тайга
На много сотен и тысяч га!
Нам рассказали, что в тех местах не так давно пару геологов насмерть заломала медведица, у которой кто-то застрелил медвежонка. От таких рассказов веселее не становилось – даже во время околотов и рубки-колки брёвен я не расставался с ракетницей (говаривали, что один геолог спасся от медведицы, выстрелив из такой ракетницы прямо ей в пасть).
Излишне говорить, что после хождения по тайге с тяжёлым грузом, изнурительной с непривычки работы и желанного ужина мы забирались в палатки и засыпали таким крепким сном, что медведь мог обглодать нас на добрую половину, а мы бы так и не проснулись. Бывали случаи, что я просыпался в палатке, и мне становилось так страшно, что я стремился поскорее уснуть опять с детской мечтой убежать от страшного сна, которым была явь ночной тайги.
Выбрав место для ночлега, мы быстро разжигали костер – чему даже в дождливый день прекрасно служила кора кедра. В одном котелке варили кашу, в другом – подстреленных на маршруте рябчиков (если они попадались).
Правый берег Енисея – лесистые сопки с каменистой поверхностью. На камнях не поспишь – мы рубили пихтовые ветки, чтобы сделать пружинящую подстилку.
В разгар работ по устройству на ночлег к палаткам из кустов с полуспущенными портками выскочил москвич-призывник.
– Ружьё! Ружьё! Давай ружьё! – страшным голосом шипел парень.
– Медведь? – прошипел ему я в ответ.
– Глухарь!!! Я только присел и посмотрел вверх, а он прямо над моей головой сидит!
