
Полная версия:
Референт рая
У грусти были другие причины, от которых Шеф и хотел меня отвлечь, используя традиционный метод болтовни «автоматной очередью».
– Кстати, Данила, вот вы опытный, даже прожженный оперный слушатель.
– Прямо-таки!
– Не скромничайте. Ту же «Пиковую даму» в различных интерпретациях слушали раз двадцать.
– Гениальная музыка.
– Но сколько же дерьмовых постановок, простите за резкость!
– Ничего, не в бровь, а в глаз. Я согласен. Бреда и халтуры предостаточно.
– О, да! Вы знаток – и не спорьте. Так ответьте: почему у Германа не сыграла третья карта? С какой стати в его руке вместо туза обнаружилась пиковая старушенция? Как он обмишулился в «фараоне», где обмишулиться невозможно? Или, если ставить вопрос ребром, почему его в итоге обмишулили?
Я рассмеялся.
– Когда графиня явилась к Герману, чтобы по высшей воле раскрыть секрет «трех карт», она поставила условие: «Спаси Лизу. Женись на ней».
– А Герман?
– Его не выполнил. Очень не вовремя сбрендил: «Там груды золота лежат, и мне, мне одному они принадлежат». Как следствие, Лиза пошла топиться в Неву, а Германа обмишулили в «фараоне».
Референт Рая несколько раз похлопал в ладоши.
– Но как вы увязываете Германа и меня, «Пиковую даму» и Яшкин телевизор? Не хотите ли вы сказать, что, не проникнись я сочувствием к несчастной толстой женщине, и моя голова раскололась бы еще тем злополучным вечером?
Шеф таинственно поднял брови, словно дав понять: «Как знать, как знать…»
– Да ладно, бросьте! Чтобы такой мелкий поступок, пусть и добрый, вел к спасению?!
Шеф погрозил мне пальцем.
– Ша, стажер! Добро не может быть мелким, ничтожным, несущественным. Типичный перевертыш для подточенного злом человеческого сознания. Те, кто не способен по своим личностным качествам совершить поступок, всегда ревниво ворчат и стенают, реагируя на успех ближнего: «Эка невидаль!» Дескать, от какой малости зависит спасение и погибель души. Но поступок – любой поступок – всегда преодоление страха и собственных слабостей. Не мелочь, стажер, отнюдь не мелочь…
Я согласно покивал головой. Это стало понятно само собой. Как и многое другое. Например, в раю можно ошибаться, но нельзя согрешить. В раю интеллект в подчинении у духовности, и никаких исключений нет.
А Шеф мне нравился. Он был смешлив, но очень чутко реагировал на синдром «инерции жизни», когда даже рай не рай. Ибо не в радость. Все смягчал, все нивелировал, все облагораживал, хоть грешен человек. Даже праведник. Особенно тот праведник, что праведником себя никогда не считал.
Но постепенно я сам осваивался в новом качестве и новом мире. А уж купание в «божественных потоках», в которые Шеф позволил окунуться, вообще показалось чем-то волшебным. Хотя почему показалось? Таким оно и было! Божественное, волшебное!
Как и все в Раю. Сейчас мы сидели на удобной лавочке в чудесном саду. Благоухали цветы, щебетали птички, а блики Света пробивались сквозь зелень листвы красиво изогнутых в поклоне деревьев. И всего было в меру. Тепла, чтобы без зноя, цветов, чтобы без ряби, ветерка, чтобы без озноба…
– Можете называть этот сад Эдемом, – небрежно заметил мой Шеф. – Хотя что здесь не Эдем?!
Конечно, его реплика опять таила двусмысленность, но я уже с большего ориентировался в устройстве рая.
– В устройстве рабочих помещений Рая, – поправил меня Шеф. – Терминологию и христианскую философию только предстоит освоить. А стать настоящим схоластом ой как не просто. Но бездельники сюда не попадают, и бездельничать здесь никому не позволяют.
– Но с чего-то надо начинать, – немного обиженно заметил я.
– Конечно, – подтвердил Шеф. – В этом смысле устройство рабочих помещений Рая совсем неплохой старт для познания.
… Итак, перво-наперво – «шлюзовые камеры». Два направления. «Туда», что, в принципе, происходило не часто даже в прошлом, а сейчас вовсе считалось моветоном. И «оттуда», что, как понимает каждый смертный, даже будучи живым, – повседневная практика. О том, каково вновь прибывшему, я ничего не помнил и, следовательно, ничего не мог сказать об устройстве «шлюза».
– А что вы могли сказать о материнской утробе в возрасте вопля «уа-уа»? – спросил Шеф.
Я смущенно закашлялся.
– Похоже, коллега, даже повзрослев и получив какое-никакое образование, вы ничего не скажете о материнской утробе и жизни зародыша, – хохотнул Шеф. – Я прав? Пусто-пусто?!
Я зарделся.
– Как не стыдно! Но и еще раз «но»! Здесь этот номер у вас не пройдет! Каков девиз каждого школяра?
– Учиться, учиться и учиться! – отрапортовал я, но, не удержавшись, добавил: – Это фантастика! Цитировать безбожника Ильича, и – где?! Поразительно.
– А где же еще?! – заметил Шеф. – С вашим здешним опытом дискуссий о коммунизме удивляться нелепо! Хотя, знаете анекдот? Уэллс, оказавшись у Ленина, спросил вождя мирового пролетариата: «Как вы додумались до такого простого, но гениального девиза – учиться, учиться и учиться?» «Что вы, батенька, – ответил Ильич. – Это я расписывал перо».
– Ха-ха-ха! – деревянно рассмеялся я.
***
Все потому, что опять перенесся в ТОК. В ней ко мне вернулось сознание и я услышал голоса. Вначале они неразборчиво бубнили между собой. Что-то на тему православного домостроительства: Бог Отец творит мир, Бог Сын спасает мир, Бог Святой Дух исполняет космический замысел. Хотя, возможно, я что-то не так расслышал.
Потом раздалось строгое повеление: «Ананке, призовите!» В ответ донеслось: «Слушаюсь, Пятый. Мойры, хватит умничать – по местам!»
Томительная пауза, какой-то скрип, словно проворачивалось веретено. А потом мне стали задавать вопросы. Самым безобидным из них был первый:
– Фамилия, имя, отчество?
– Лаврентьев Данила Иннокентьевич.
Дальше дело пошло жестче.
– Вероисповедание?
– Православный христианин…
После этого ответа повисла густая тишина, тянувшаяся час, а может, и вечность. В Темной и Одинокой комнате никогда и ни о чем нельзя говорить категорично.
– Он что, шутит? – произнес спустя вечность первый голос.
– Он над нами издевается, – мгновенно ответствовал ему второй голос.
– Ты когда последний раз исповедовался? – спросил Первый.
– А причащался? – спросил Второй.
– Он вообще когда-либо причащался, он вообще когда-нибудь исповедовался? – вмешался Третий.
– Что скажешь? – тихо спросила Четвертый.
– Прошу обращаться ко мне на «вы», – промямлил я, ища свою прежнюю боевитость.
– Занятный парень! – засмеялся некто Пятый, после чего добавил с председательской интонацией: – Ну что ж, начнем, пожалуй. Рассматривается дело Лаврентьева Данилы Иннокентьевича, объявившего себя крещеным православным христианином. Неполный 41 год, обстоятельства ухода Оттуда и прихода Сюда сложны, противоречивы и требуют подробного разъяснения. Итак…
– Церковь посещал, но не более – турист, – констатировал Второй.
– Да не исповедовался он, можете не сомневаться! – перебил Первый.
– Не причащался! – добавил Третий.
– Согласна, – согласилась Четвертый. – Дурит он нас.
– Приступим! – сказал Пятый и хлопнул, видимо, в ладоши. По крайней мере, мне так показалось.
И они приступили. Да так славно, деловито и дружно, что вытрясли из меня все, что скрывалось даже не в памяти, а в подсознании. Все проступки, грешки, грехи и грехопадения, когда приводившие к покаянию, а когда и нет. Правда, и я держал хвост пистолетом.
– Защищаю не коммунизм, а правду о коммунизме!
– Тю! – воскликнул Пятый, давясь смехом. – Это он сам выдумал?
– Куда ему, плагиатору несчастному! – разочаровал его Первый. – Журналисту-неудачнику.
– Фраза Зиновьева, – сказал Второй.
– Философа, – пояснил Третий.
– Согласна, – согласилась Четвертый. – Александра Александровича. Помните такого?
– Как же, как же, – откликнулся Пятый. – Процитировать не грех. Принимается!
Это было разовое поощрение Лаврентьева Данилы Иннокентьевича в ТОК…
– Пожалуй, все, – констатировал Первый.
– И что? – спросил Третий.
– Куда его? – поинтересовался Второй.
– Ты еще спрашиваешь? – удивилась Четвертый.
– Так куда? – спросил Пятый. – Данила Иннокентьевич, алло-алло, как слышно? Куда?
– Меня? – все-таки решил уточнить я.
– Вас, именно вас! На «вы», как и просили.
– Не знаю… – прошептал я.
– Он не знает! – восторженно повторил Пятый. – Нет, занятный парень. Он не знает, ха-ха!
– Согласна, – вмешалась Четвертый. – Шут гороховый.
– Не скажи, Ананке, он опасен для космического плана, – заметил Второй.
– Ты думаешь? – задумчиво спросил Пятый. – Тем не менее, уважаемые Мойры, тем не менее. – Пятый взял драматическую паузу. – Вверх и направо его! Ананке, попрошу сопроводить.
***
Я обрел сознание, когда мне помогали выволакиваться на Свет, а за Черным столом, который столом не являлся, сидела персона, представившаяся моим Шефом.
Скудно обставленные кабинеты («У нас ныне мода на минимализм, как в немецких оперных постановках», – пояснил Шеф) – зона номер три. Воздушные замки, эдемские сады и все прочее для релакса – зона номер четыре.
И, наконец, Божественные потоки, открывающиеся в Черном столе, столом не являющемся, – это номер пять. Награда. Прямая связь с Тем, кто все Это и придумал.
– Кстати, вы совершенно напрасно, Данила, хихикали на ленинскую тему, – сказал Шеф. – Возможно, ответ о коммунизме и спас вашу душу. Потому как чаши весов могли качнуться в другую сторону. Это я говорю не только как следивший за процессом эксперт, но и как ваш куратор, естественно, сопереживавший и сострадавший, а потому жутко волновавшийся.
– И многое мне прощавший? – Спросил я. – Там прощавший? – Я кивнул вниз, как это было принято делать при ссылке на мир, в который изгнали Адама и Еву.
– Не надо путать обязанности и все смешивать в кучу, – поморщился Шеф. – Прощать не моя функция. И не в прощении суть. Это все у вас от недостатка знаний. А пользы от винегрета, поверьте, никакой не будет. Вы просто должны спросить себя: нравятся ли мне открывшиеся перспективы?
– Да! – сразу ответил я.
– Готовы ли вы учиться, учиться и учиться, даже не до конца пока понимая, какое призвание вам отведено в Раю?
– Да!
– Сколько вы знаете сейчас?
– Ноль целых и ноль десятых.
– Конкретнее!
– Одну сотую.
– Прямо-таки!
– Одну тысячную.
– Что ж, – одобрил Шеф. – Вы не безнадежны. Похоже, в вас не ошибся ни я, ни Пятый.
– А кто он – Пятый? – понизив голос, спросил я.
– Не все сразу, лапа, не все сразу. – Шеф засмеялся. – Вы познакомитесь, обязательно познакомитесь. Он близок к нашему отряду специального назначения.
– Он носит кольцо Соломона?
– А вы, Данила, как думаете?
– Я первый спросил!
– Нет, посмотрите на него! – возмутился Референт Рая. – Пятый прав – вы занятный парень.
***
Так вот о призвании. В Раю выбор профессий невелик – это правда. Зато и проиграть невозможно. Один процент как раз таки принадлежит судейскому чину, находящемуся под специальным божественным патронатом.
– Мойры, что с них взять, – легкомысленно заметил мой смешливый Шеф. – Занимаются не набором, а отбором. Так сказать, селекцией. А иногда и ой как нередко – утилизацией, ха-ха-ха!
Правда, он тут же посерьезнел.
– Важно понимать, насколько все у рефери ответственно. Особые таланты, особый склад ума.
– Согласна, – сказал я в андрогинном духе Четвертого.
Пусть судят, Мойры полосатые, коль больше ни на что не годятся! Тем более что от нас, членов отряда «Кольца Соломона», требовались свои умения.
– Вспомните, Данила, хотя бы свое путешествие в Словению, – попросил Шеф. – В году, пожалуй, 2012-м вас отправили на этап Кубка мира по биатлону в Поклюку. Вы еще не приняли схиму ответственного секретаря и были очень живым на слово и мысли пишущим журналистом. Летели из Минска через Вену в Любляну…
– Было такое, – поморщился я.
– Момент номер один. В Вене вы сидели в зале ожидания пять часов…
– Шесть.
– Пусть шесть, – согласился Шеф. – Вам было скучно, но спокойно. До тех пор, пока рядом не возникло трое шумных арабов. Они уселись, загомонили, но через пять минут вскочили и куда-то понеслись, словно на пожар. Как по команде. Но один большой полиэтиленовый пакет оставили на сиденье…
– Оставили, – промямлил я.
– Никто не обратил на это внимания, но вас начала сверлить мысль об опасности террористического акта. Вы пытались успокоиться тем, что, конечно же, в аэропорту все прошли проверку и пакет гаденышей – обыкновенный мусор. Но – бесполезно?
– Бесполезно…
– Вы подумали: разве я, Данила Лаврентьев, не знаю этих растяп в форме, этих лопухов на контроле? Сколь раз у меня самого не извлекали бутылки с водой! Ведь так? – спросил Шеф и продолжил, не дожидаясь ответа: – Поэтому вы обратились к службе безопасности аэропорта, и, пока лохматый пес с длинными ушами не обнюхал злополучный пакет, жизнь самолетов в венской гавани замерла.
– Мой вылет тоже задержался. На два часа.
– Но вы сделали это.
– Сделал…
– А теперь о самом полете из Вены в Любляну, который должен был длиться 25 минут. Однако через полчаса вас опять охватило беспокойство?
Я стал раздражаться и ерзать, несмотря на ободряющую улыбку Шефа.
– Что ж удивляться? Ведь 30 – это больше, чем 25!
– Разумно. И вы стали прислушиваться к двигателям?
– Да.
– Что предприняли?
– Вызвал стюардессу, спросил: по какой причине мы пошли на второй круг? Она удивилась, но рассказала о сильных порывах ветра, попросив не беспокоиться самому и не будоражить других пассажиров.
– Сумели?
– С большего. Я уточнил, каков запас топлива и сколько мы вообще можем сделать кругов.
– Кто-нибудь еще отреагировал схожим образом?
– Нет, – ответил я. – Кто дремал, кто болтал без перерыва.
– Теперь понимаете? Это только один день, прожитый вами в режиме выхода из обыденности. Кратко итожу: вы наблюдательны, сообразительны, не безучастны, инициативны, способны остро чувствовать и принимать самостоятельные оперативные решения. Как раз эти качества и необходимы в отряде специального назначения. Чьей задачей, как я вам уже докладывал, является наблюдение за тем миром, что стал землей обетованной после известного случая поедания фрукта в Эдеме. Кстати, то дерево недалеко отсюда: два раза направо, вверх и налево. Не промахнетесь. Есть мемориальная доска с портретом змея и Евы.
– Правда?
– Конечно, шучу, – ответил Шеф и сделал смысловое ударение. – Пять процентов.
– Что пять процентов? – не сообразил я, несмотря на свою природную сообразительность.
– Пять процентов – наш специальный отряд.
– Не густо.
– А больше никак не выходит. Почти штучный товар, ха-ха-ха, – опять рассмеялся Шеф. – Но вы пока в этот процент не входите. Только претендуете. Почему?
– Ничего не знаю, ничего не умею! – отрапортовал я. – Одна сотая.
– Одна тысячная, Данила, – поправил Шеф. – Какой выход?
– Учиться, учиться и учиться!
***
Чему и как? Я пока не знал даже этого. Но зато имел представление, что остальные 94 процента обеспокоены такой миссией, что мне, дрейфившему от размышлений на предмет отряда «Кольца Соломона», все равно казалось удачным, какую чашу пронесли мимо.
Проектирование и конструирование душ! Именно на это нацеливались 94 процента! Естественно, под началом Того, кто дал начало всему, но при известной доле творческой самостоятельности.
– Решающее дуновение за Ним, – уточнил Шеф. – Как повелось с красноглиняного Адама, так и продолжается.
– А где?! – спросил я. – Где все происходит?
– Разве трудно догадаться?
Я изобразил движения брассиста, намекая на купание в Свете, а Шеф многозначительно прикрыл веки.
– Увидеть можно?
– Данила! Только почувствовать, уловить порыв. Как можно увидеть ветер? Дух, дуновение. Это невероятная инженерия! Мыслящая душа и дерзкое воображение! Онтология интеллекта и автономия познания! Но при этом война чуть ли не вслепую за свое тварное бессмертие.
Шеф замолчал, подчеркивая важность сказанного.
– Христианство – это о спасении души, – напомнил он. – И наша задача как была, так и остается полна дерзновенного созидания. По мере своих возможностей мы стремимся изначально наделить души добротой, любовью, милосердием. Чем и обеспечить потенциал к спасению, несмотря на все жизненные искушения и каверзы. Чтобы из ТОК души выходили к Свету. Радостно, с осознанием своей чистоты и силы. Или хотя бы выползали, как кое-кто, потерявший сознание, чье имя называть не буду.
Я издал благодарный смешок.
– Главное, чтобы пол в Темной и Одинокой комнате разверзся под меньшим количеством душ. Как можно меньшим. – Шеф вздохнул. – Однако статистика как раньше, так и сейчас не слишком впечатляет. Каждый человек обладает свободой воли. От каждого персонально зависит, сумеет ли он использовать в земной жизни все заложенные нашими райскими конструкторами и технологами духовные резервы или собьется на кривую дорожку, чтобы уже в ТОК оставить после себя вопль отчаянья.
Референт Рая грустно покачал головой.
– Жить прожить – не поле перейти, – пробормотал я.
– Так и есть, – согласился Шеф. – Хотя, при всем уважении к Пастернаку, речь не о поле и не о том, чтобы его перейти. Вся эта образность в терминологии неприменима к высшим понятиям. Но мы пока будем пользоваться ею, помня, что и совершенство не совершенно. Увы, увы. – Референт Рая похлопал меня по плечу. – От оплошностей и ляпов никто не отказывается. Природа ошибок чаще всего кроется в желании сделать лучше, чем просто хорошо. Но иначе при работе с душами нельзя! Это искренне! Пусть даже искренность всегда немного глуповата. – Шеф посмотрел на меня лучистым взглядом. – Вы согласны, коллега?
Я предельно искренне пожал плечами. Многое еще представлялось мне претенциозной тарабарщиной. Как так: несовершенное совершенство? Не ересь ли?!
– Не ересь, – заметил Шеф. – Конечно, стыдно, развивая одно, упускать другое. Но какой смысл воротить нос от проблем, вызванных исполнительской некомпетентностью? Сокрытие правды всегда и везде аморально. Не в рай вымощена дорога благими намерениями.
– Как же, как же! – откликнулся я. – Если ты, будучи иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?
Шеф выкатил на меня глаза, превратившиеся в натуральные шары для новогодней елки. Причем в те – парадные и большие, что вешают на самые престижные верхние лапы.
– А это здесь при чем? – спросил Референт Рая, обретя дар речи. – Зачем вы процитировали апостола Павла, обращавшегося к апостолу Петру, когда тот осуществлял мессианскую деятельность по распространению христианства на территории Антиохии? Разумеется, с теми исполнительскими перегибами, которые неизбежны в любом новом деле?
Я потупился.
– Ах, Данила Иннокентьевич, Данила Иннокентьевич! Не пытайтесь казаться лучше, чем вы есть на самом деле. Неужели, сердечный мой друг, вы хотели произвести эффект столь дешевым способом? Ведь нам обоим известно, что в Библии и евангелических текстах вы пока разбираетесь, как, простите, свинья в апельсинах! Хотя, скорее всего, я зря возвел напраслину на хрюшек. Не знаете вы ни Ветхого, ни Нового Завета. Что-то, конечно, читали, что-то слышали и даже что-то, как оказалось, запомнили. Но все отрывочно, не системно, а значит, бездумно.
– Каюсь…– пробормотал я.
– Пойми, Данила, – продолжил менторски Шеф. – Мы здесь не стоим на месте. Изменяемся, модернизируемся, даже, прости Бог, эволюционируем. От чего-то отказываемся, становимся более снисходительными или, наоборот, требовательными. Опять-таки импрессионисты со своими мгновенными впечатлениями, не говоря уже о чудаках, которые пришли им навстречу.
– Пикассо и так далее?
– Вот именно – и так далее. А Пикассо – мастер. Зарабатывать он любил, но прекрасно отдавал себе отчет в том, что интеллектуальный интерес – философия, а духовная тяга – Библия. И путать Маркса с Христом могут только карьерные идиоты. – Референт Рая удовлетворенно покивал головой. – А знаете ли вы, стажер, что такое искусство?
Я сразу понял, что начальство хочет услышать короткую отрицательную реплику.
– Не-а.
– Искусство – это трактовки, интерпретации. Для приспособленчества. Вон, господа художники из Ренессанса, чтобы изобразить обнаженную натуру, нарекали моделей Марией Магдаленой, причем кающейся. И ладно Тициан. Но есть такие маляры, а у них такие вопиющие о грехах прошлых и будущих Маньки, что вся немецкая порноиндустрия ХХ века нервно курит в сторонке.
– Разумеется, – согласился я.
– А потом материализовался Бизе с цыганкой Кармен, не боявшейся ничего, в том числе неба. За ним – Ницше, неудачно пошутивший на тему «Бог умер». Но! Не спеши ты нас хоронить! – неожиданно пропел Шеф. – Евангелия как были, так и остаются кладезем святости и мудрости. Вся литература, все сюжеты вышли с этих страниц. И вам, Данила, придется стать их знатоком и ценителем – схоластом.
– Учиться, учиться и учиться… – уныло повторил я затверженный постулат. – Трудиться, трудиться и трудиться…
– Что такое, стажер? – спросило чуткое руководство. – Сомнения? Какие?
– Придется дерзить, – предупредил я.
– Стерплю, – ответил Шеф. – Дерзите.
– Устал я. В струи пускаете редко, сеансы короткие. Зато постоянно твердите: учись и работай. А вот у протестантов считается, будто Адам в раю был избавлен от любой работы и труд считался пыткой.
Шеф зашелся в хохоте.
– Не всему же говоренному в становлении надо верить! – отсмеявшись, сказал он. – И не все протестантские деноминации считают Адама лодырем. Так что – забудь! Надо учиться и трудиться, трудиться и учиться. – Тут Шеф заулыбался. – Как там говаривал товарищ Гамлет? Готовность – это все!
– Всегда готов!
Я, повеселев, отдал пионерский салют.
– Гамлет и был первым пионером! – одобрил Шеф. – Без красного галстука, конечно, зато с идеями Реформации в окаянной голове. Тоже все сомневался: «Работать или не работать? Вот в чем вопрос?» Вы же читали, что писано Шекспиром?
– Писано ли? – парировал я.
Референт хмыкнул.
– Писано – факт! Не сомневайтесь. Но вопрос поставлен не верно. Какая разница, кем писано? Правильно было спросить: кто диктовал?
***
– Небесный град – не метафора, – объяснял Шеф. – Царство Божье, как и всякое царство, – политическая организация. Ангельское войско, конечно же, войско – обмана нет. Правда, призыв «крылатых» фактически отменен. В век информации у них и непосредственных забот выше неба. Но войско осталось – мы влились в его ряды. Профессионалы. Жертвенные, если понадобится, стражники.
– С автоматом в руках?
Шеф скривился.
– Что есть автомат, Данила? Детский «пиф-паф».
– Даже так?!
– Конечно. И не в нем суть. Члены отряда не только бойцы – еще и философы. Больше даже философы. А ручной пулемет-аннигилятор… Что ж, иногда. Порой не хотим, а надо. Помнишь такое слово, Данила Иннокентьевич?
Я помнил, хотя привыкнуть было непросто.
– Конечно, «голова», «руки», «ноги» и прочие «глаза» – чистая условность, – объяснял Шеф. – Но для дебютантов в ходе начального этапа обучения предусмотрена своеобразная поблажка. – Референт Рая сделал неопределенный жест рукой. – Что видел только что?
– Мановение вашей руки с кольцом Соломона на мизинце! – отрапортовал я.
– Как же! – рассмеялся Шеф. – Это был мираж. Ваш мираж, коллега. Никаких рук, никаких жестов, никакого речевого аппарата. Голос – тоже игра мышц, о чем расскажет любая оперная примадонна. Нотабене: я вас не вижу и не слышу! Зато я вас чувствую.
– Но я же вас и вижу, и слышу! Да и себя ощущаю не хуже, чем раньше.
– В этом и заключается поблажка, – пояснил Шеф. – Да и никакого запрета, в принципе, нет. Но вы сами по мере получения образования научитесь чувствовать по-настоящему. Все прежние умения останутся с вами, а значит, изредка, подчас забавы ради, вы будете возвращать свое человеческое лицо, тело. В качестве милого анахронизма. Практическое применение ограничено. Крайний случай известен – Страшный суд, когда пробьет его час и призовут всех вместе с каждым. А нынче… только если речь пойдет о высадке десанта. Но этого так давно не случалось, и мой прогноз – еще очень нескоро случится.
Шеф развел руки в сторону, чтобы спросить с подозрением:
– А что это, Данила Иннокентьевич, вы сверлите меня взглядом?
Прежде чем ответить, я прокашлялся в кулак, который по-прежнему являлся для меня кулаком обыкновенным, прошедшим через изрядное число переделок.
– Ну же! – поощрило меня руководство.
– Понимаете, я вижу перед собой солидного мужчину в возрасте красивого старения. У него умные глаза, в которых играют огоньки смешливости. Но он уверяет меня в своей миражной сути. Как проверить?