Референт рая

– Не смей! Сегодня нам всем объявили постный день.

Мать вчера перед сном долго говорила по телефону с Брестом.

– Кто объявил?

– Мой духовный наставник.

– А при чем здесь я? Он – твой наставник.

– Ты – мой сын!

– А почему папа ест «Оливье»? – Жорик кивнул на отца. – Разве он тебе не муж?

– Он мне давно не муж, – ответила мать, после чего отец, лязгнув вилкой о тарелку, поднялся из-за стола и вышел прочь.

В то нервное утро, оставив лающихся родителей, он вышел из гостиницы. Возле крохотного парадного входа с наездом на бордюр был припаркован микроавтобус. Водитель курил, одновременно щурясь на осеннее солнце.

– Рейс через 10 минут.

– Я знаю.

– О, да, ты – умник!

– Еще какой, – зло согласился он.

– Ладно, не обижайся, – примирительно сказал водитель. – Утро какое замечательное!

– Да уж… Цвета и краски – просто блеск.

Водитель рассмеялся. Вроде бы одобрительно.

– Тебя как зовут?

– Георгий. Жора.

– Тебе нравится быть Жориком?

– А что мне остается?

– Вот меня зовут Гера.

– Герасим, что ли? – вызывающе громко рассмеялся он. – А Муму где? Уже утопил?

– Почему Герасим? – не обиделся водитель. – Я – Герман. Но и Георгий может быть Герой. Прочувствуй, как звучит.

– Обыкновенно…

– Ах ты, дубина стоеросовая! Гера – герой! – водитель засмеялся и поощрительно похлопал его по плечу. – Мне пора ехать. Остаешься?

– Пока да.

– Ну, привет, тезка. Будь Герой, будь, герой!

Он вошел в гостиницу, поднялся на четвертый этаж, открыл дверь номера, заставив замолкнуть все еще скандаливших родителей.

– Значит, так: не зовите меня ни Жориком, ни Жорой, ни Георгием!

– А как тебя, юродивый, тогда звать? – прокричала мать.

– Сын, что ты придумал? – спокойнее спросил отец.

– Мне нравится имя Гера. Хочу быть Герой.

– Кем? – спросил отец. – Геростратом? Чтобы спалить храм?!

– Бред! – взвизгнула мать. – Почему он меня постоянно изводит?

– Все предельно просто! – заорал отец. – Когда людям, поясню, нормальным людям, приходится жить с сумасшедшей дурой, то они уходят во «внутреннюю иммиграцию».

Мать разбила стакан, пробежала в ванную и с грохотом хлопнула дверью.

– Ничего, сын, ничего, – отец обнял его за плечи. – Гера – хорошее имя. Нормально…

«Отец у меня все-таки не остолоп, – думал он под стук колес электрички. – Кроме «внутренней иммиграции» знал еще два способа укрощения строптивых идиоток – животная хитрость и побег. Куда глаза глядят».

Он и сбежал спустя неделю после Питера. Теперь живет припеваючи в Минске, не особенно радуясь встречам со мной. А раз так, то и его… Можно и его… Чтобы он понял: Гера – герой. Настоящий Герострат, нашедший свой храм.

«Но что мне делать со своим языком? – опять вскипел он. – Укоротить? Чтобы только блеять бараном, каким на самом деле и являюсь? Ведь если так болтать, то не сегодня-завтра повяжут».

И все это мерзкое, дешевое отрепье – мать-сумасбродка, ее духовный жулик-наставник, сбежавший умник-отец, старая карга, будущая шлюха-соплячка и ее падре-сутенер – будет тыкать в него пальцами: «Он! Это – он!! Убийца!!! Схватить его!»

И будут пинать ногами, избивать до смерти, как это уже едва не случилось ровно три года назад в Польше.

***

Стояла золотая осень, которую он ненавидел лютой ненавистью, вспоминая питерское причитание «ах, какие цвета, ах, какие краски!». Тем более что к новой «поре очарованья» мамашка окончательно сбрендила. Бросила работу и почти переселилась в секту, где выполняла всю грязную работу, а заодно, видимо, исполняла роль подстилки – сексуальной рабыни. Если же нет, то тем хуже, и она, его мамашка, еще большая дура, чем судачили все, кто ее знал в прежней нормальной жизни.

Отец вовсе редко давал о себе знать. Да и перехватывать у него жалкие гроши вконец достало. Но жрать было нечего, да и квартира не сегодня- завтра могла перейти в руки «духовного отца». Гера как-то дернулся повоевать за собственность, но его так избили мордовороты гуру, что пришлось отлеживаться неделю, харкая кровью. Заодно мучаясь кошмаром, как мамашка, все видевшая, только радостно вскрикивала: «Дайте Жорику, дайте! Выбейте из него ересь, чтобы обратился к истине!»

Насчет ереси он сомневался, но из техникума лесников его вышибли за милую душу. Он и так учился через пень-колоду, держась на плаву только за счет блестящего знания химии. Но тут очень некстати нагрянула инвентаризация. Добрались и до химического кабинета, в котором многого недосчитались. Так многого, что ректор покрылся бурыми пятнами, чего не происходило с того памятного дня, когда он сделал предложение руки и сердца будущей супруге, которая от ужаса упала в обморок.

– Как вы это объясните? – спросил ученый муж у химички Клавдии Васильевны, что тоже была готова выпасть в осадок.

– Это Гера, это наверняка он. Я ему слишком доверяла. Он такой способный… – ответила химичка и закрыла глаза, не в силах смотреть на пятнистого ректора.

– Послушай, химик, – сказал ректор самому Гере. – Нас ждет скандал, который не нужен ни мне, ни тебе. Но есть выход: спущу на тормозах, если ты уберешься к чертовой матери и твоего духу здесь больше никогда не будет. Все, что украл, вернешь. Устраивает? Если да – кивни.

Гера кивнул, забрал документы, но ничего не вернул, прекрасно понимая, что последнее условие директор выдвинул только в качестве проформы. Не для того крадут, чтобы возвращать. Ему ли, Пятнистому, не знать сего элементарного постулата. Но сам Гера лишился стипендии, а на завод брать не хотели из-за нерешенного вопроса с армией.

– Плоскостопие – это прекрасно, – сказали ему в отделе кадров, – но ты вначале принеси документ об освобождении или хотя бы отсрочке. А то какой смысл нам с тобой связываться? На месяц-другой?

Но жрать хотелось, а жрать было нечего. Катьке, продавщице из ларька, с которой он имел шуры-муры, тоже хотелось и выпить, и закусить. Иначе она посылала его в тридевятое царство, заодно называя «прыщавым лесным ублюдком». Все это, безусловно, отвлекало от подготовки к миссии, которая сама по себе нуждалась в деньгах. Экстренно нуждалась. Ведь уже пришла сволочная золотая осень, и ему не терпелось устроить акт, пока мамашка не додумалась переписать квартиру.

«Миссия стоит цибули», – сказал он себе. Собрал рюкзак, сел на велосипед и выехал к польской границе. Благополучно прошел досмотры и уже к вечеру стоял перед паном-хозяином, подряжаясь на уборку лука и моркови. Было видно, что брать он его не хочет, с сомнением разглядывая велосипед и тощий рюкзачок со сменой белья. Но кандидат в батраки прилично говорил по-польски, да и рабочие руки фермеру были нужны. Особенно такие дешевые да согласные ютиться в общем бараке на матрасе.

– Будешь в бригаде с хохлами, – сказал усатый фермер. – И смотри мне! Не гадить, не скандалить, не напиваться, не драться. Понял?

– Как не понять, господар, – ответил он. – Все доступно.

Той же ночью он махался с двумя хохлами, что были смотрящими за полутора десятком работниц. Бабищи бабищами, хотя среди них была и одна знатная дородная молодка. Вдовица, лет тридцати, кровь с молоком. К ней и приревновали Геру после высосанного литра местного самогона – бимбера.

Драка получилась вялая, все больше толчки и вопли. Парни были шибздиками, да и подлинной злобы в них не было – один выпендреж. Утихомирились быстро. А утерев кровь – выпили. Считай, признали. Полюбить не полюбили, но терпели. Благо работал он по-крестьянски честно, не волынил. В быту держался скромно, молчаливо. Рук с языком не распускал. И черт его знает почему, но та молодка стала бросать на него быстрые взгляды, да еще устраивала так, что они батрачили в паре.

Но самого его хохлушка не интересовала – стара, опытна, цинична. Только если поболтать с сальными намеками да за грудь подержаться. А вот местная почтальонша, привозившая на ферму корреспонденцию, – это да. Светленькая девчушка с косами. Яся. Восемнадцать лет, а выглядит еще младше. Никаких джинсов, хотя и гоняла на велике! Только веселенькие платьица, коротенькие, открывавшие коленки, которые отказывались бояться прохладных вечеров. Очень приятный голос. А смех! Как она заливалась, слыша его акцент.

Голос воина, героя Герострата, готовившегося сжечь храм, приказывал ему: «Не смей! Нельзя распыляться! Неправильно сворачивать с магистрали на окольный путь, идя навстречу своим капризам! Что тебе эта Яся! Девчонка свеженькая, но даже не очень симпатичная. Нос, как у дятла. А коленки с лодыжками – чай не студень варить! Приедешь домой, купишь водки с колбасой, и будет тебе Катька, сколько и как пожелаешь. Или если сперма бьет в голову, иди к молодке, а еще лучше – мастурбируй!»

Но было полнолуние, почти бессонная ночь. Утром пан, рассчитавшись за очередную неделю, объявил выходной. Хохлы, узнав, что хозяин заплатил белорусу больше, опять оскалили зубы. Он понял – пора линять. Не прощаясь, не навязываясь на переписку с луково-морковной королевой. Денег, чтобы перебиться до завода, уже хватит.

Он упаковал в бараке рюкзак, незаметно снял с цепи свой велосипед, но заехал-таки в магазин, чтобы купить колбасы, хлеба и водки. Для встречи с Ясей.

Ее маршрут он проследил заранее. Теперь спокойно добрался до леса и устроил схрон для велика и рюкзака. Взяв пакет с водкой и колбасой, направился к тропинке, по которой ездила на ферму почтальонша. Тропинка шла параллельно узкой асфальтовой колее, разрезавшей лес. Вскоре Яся должна была появиться, посетив ферму и напившись там парного молока…

Ах, какие цвета, какие краски! Он сел на пенек, огляделся и впервые заметил, что находится в желто-багровом зареве. Под шорох медленно опадавших в роскошную безветренную погоду листьев лес как будто дышал и наслаждался собственной красотой. «Может, не такой дурой была мамашка, пока не стала конченой идиоткой?» – подумал он.

«Уходи, уезжай отсюда домой! – раздался внутренний голос. – Все погубишь, Гера! Не быть тебе Геростратом!» Он встрепенулся и даже дернулся в сторону схрона, но было поздно. Уже зашуршали шины велосипеда. Яся…

– Привет! – сказал он, перекрыв тропинку.

– О, матка боска, как ты меня напугал! – вскрикнула, тормозя, Яся. – А мне сказали, что тебя нет – смылся. Хохлы хвастаются, что струсил и убег.

– Было бы кого бояться! – усмехнулся он. – Просто захотелось с тобой поговорить…

– Караулил? – спросила она, нахмурившись.

– Караулил, – признался он. – Вот выпить, закусить купил.

Он помахал пакетом.

– А что потом? – подозрительно чуждо спросила Яся, откатившись на полметра дальше.

– Ну, что потом… – он нервно передернул плечами. – Поговорим…

– О чем? – она откатилась еще на полметра. – Ты знаешь, я не хочу ни о чем здесь говорить.

«Все! Хватит! – Не хватит! – Пропусти ее и делай ноги! Ты же видишь: она НЕ ХОЧЕТ! – Хочет! – Дурак, она сейчас не лобызаться полезет, а начнет орать, звать на помощь! – Пусть орет! Кто ее услышит?! – Все погубишь! – Не погублю!»

– Не хочешь говорить? – переспросил он, возбуждаясь. – А придется, Яся!

Резко бросив пакет, он в один прыжок покрыл расстояние до велосипеда, постаравшись сразу закрыть девчонке рот. Она его укусила.

– Ах ты курва, пся крев! – выругался он по-здешнему и отвесил пощечину. Потом еще одну. Ее бледное лицо пошло пятнами, отчего его вожделение только усилилось. Он сорвал с нее кофточку и уложил прямо на покрытую листьями тропинку. Заставил раздвинуть ноги и полез под веселенькое платьице, сдирая трусики.

– Na pomoc… – прошептала Яся. – Uratować, Uratować…

Кричать она не могла.

– Заткнись, холера ясна! – приказал он, ерзая на ней в попытке расстегнуть ремень на своих джинсах.

– Na pomoc!

Голос у нее все-таки прорезался, да и руками Яся принялась орудовать, стараясь расцарапать ему лицо. Он ее опять ударил.

– Кто тебе поможет, курва?!! – неистово прошептал он. – Кому ты нужна, дрянь? В лесу, да золотой осенью?! Когда такие цвета, такие краски!

Но Гера сильно ошибся. Сверху, от шоссейной дороги, раздался мужской крик. Ему даже послышалось, что кричали по-русски. Вроде «стой, сука!». Хотя это, конечно, был бред. Откуда здесь, в лесу, в нескольких километрах от Белостока, взяться человеку с русской речью? Но в любом случае он увидел на обочине молодого, худощавого, но жилистого мужика, который смотрел на него в упор. Откуда он взялся? Зачем орет? Проходи мимо – тебе какое дело?!

– Na pomoc! – в полный голос заорала Яся.

Услыхав вопль, мужик на мгновение замер, чтобы затем с неожиданной для его роста ловкостью ринуться вниз. К тропинке и распростертой Ясе. Что было дальше, Гера помнил плохо. Он действовал инстинктивно, как автомат, получивший команду улепетывать, сверкая пятками.

Себя он ощутил уже в беге, с неловко зажатой в левом кулаке пряжкой ремня. Гера задыхался, но был быстр. Он понимал, что его не преследуют, что мужик сейчас помогает Ясе. Но травля начнется. Обязательно начнется. Как только она сообщит о нападении. А значит, времени у него нет. Вообще нет.

Через минуту он оказался у схрона. Застегнул ремень. Зачем-то проверил дрожащими руками наличие паспорта и денег. Потом достал рюкзак, который закинул за плечи. Вытащил велик. А еще через минуту он рвался к границе известной ему кратчайшей лесной дорогой.

На польской таможне, как обычно, была очередь, но пешеходы и велосипедисты имели преференцию.

– Жди! – тем не менее приказал пан в форме. – У нас обед.

Господи, еще и это! Неожиданно он обнаружил, что молится Богу, в которого не верил. «Нет, нет – это не мое! Надо звать дьявола! Только его! – решил он – Как его зовут, а? Мефистофель? Люцифер? Воланд?».

Сосредоточиться не получалось. Мысли прыгали, постоянно возвращаясь к одному – страху. Перед Ясей, поехавшей с тем мужиком к полицаям. «Меня хотел изнасиловать белорусский батрак. Он работал у пана Томаша. А сегодня пропал. Но этот Гера караулил меня в лесу, где и напал. Только пан Спаситель избавил меня от позора, а может и смерти. Найдите подонка и оторвите ему яйца!»

«Вы подтверждаете ее слова?» – спросит жандармская рожа. «Конечно да, пан вахмистр! – ответит пан Спаситель. – Найдите и оторвите!» «Свистать всех наверх! – крикнет полицай, и сотни ищеек бросятся по его следу. – Найти и оторвать!»

А может, не сообщила, не поехала к полицаям? Решила молчать? А если стуканула, то успела ли информация прийти на границу? Объявлен ли розыск? И кто тот мужик? Откуда взялся пан Спаситель на второстепенной дороге? Без машины, в пяти километрах от Белостока?

«Надо быть спокойным, – уговаривал он себя. – Не подавать вида. Не дергаться. Не елозить велосипедом взад-вперед, словно утюгом. Надо думать о чем-то веселом». Он вспомнил, как ржал, когда случайно прочитал в одной спортивной газете о приключениях некого журналиста Лаврентьева, проходившего таможенный контроль в аэропорту Берлина «Тегель».

Гера не был болельщиком и тем более читателем газет. Тогда все получилось случайно. Ожидание, пачка макулатуры на столе, ленивое перелистывание, и вдруг – пробуждение интереса. Текст так понравился, что он втихаря вырезал часть статьи маникюрными ножничками и спрятал в портмоне. Чтобы иногда, подпив и поймав фривольное настроение, пересказывать его какой-нибудь дуре. Ради прикола, а заодно как бы присваивая чужой жизненный опыт.

Сейчас, стараясь унять дрожь в руках, он достал портмоне. Опять проверил деньги, паспорт. Затем достал и развернул газетную вырезку. Стал читать, хотя строки наезжали друг на друга.

«Все ребята и девчата уже прошмыгнули на волю в свободный Берлин, а меня все трясли и трясли таможенники. Тормознула белорусскую прессу, потребовав багаж на досмотр, восточная немка, которая, как выяснилось, немного помнит русский язык и говорит с акцентом, присущим и Ангеле Меркель.

«Водку, сигареты везете?» – спросила осси. Я честно ответил нет, потому как пусть тот, кто наречет коньяк водкой, первым кинет в меня камень.

«Открывайте сумку! – приказала она, чтобы тут же нащупать пол-литровую бутылку «Боржоми». – Водка?!!»

Я помотал головой: «Минеральная вода. Грузинская. Целебная. Врачи очень рекомендуют. Дорога – тяжелое испытание для желудка. Вот и взял, чтобы сейчас попить. Для пищеварения».

Но дама в погонах улыбнулась и не поверила: «Водка! Открывай!»

Ну, я и открыл. Меня два раза просить не надо. К тому же я сделал это энергично, понимая, что трансфер уже «ку-ку» пять минут назад. А «Боржоми» – это, смею напомнить, газировка. И болтало ее в багажной сумке весь путь от Минска через Вену в Берлин. В общем, что было – не передать словами! Дама стояла мокрая, ее коллега облизывался и оттирался, а таможенный компьютер был залит «с ног до головы».

«Не водка», – добродушно промолвил я и допил то, что осталось в бутылке».

Гера хихикнул. Нервно, но ему полегчало. Только бы прорваться, как прорвался этот Лаврентьев!

– Эй, Фром, давай сюда! – крикнул пан-таможенник. – Велосипедист – сюда!

Гера спешно покатил велик к посту, чутко услышав, как таможенник говорит своему коллеге: «Дикарь, не знает, кто такой Фром!»

Фром? При чем тут какой-то Фром?! Испытывая острое желание развернуться и бежать, бешено крутя педали, он предъявил паспорт.

– Что в рюкзаке, Фром?

– Вещи.

– Где был?

– Батрачил на луке.

– Знаешь, кто такой Фром?

– Нет, – испуганно ответил он. – Честное слово, нет.

– Ладно, – брезгливо сморщился пан. – Верю.

– Фром – это великий велосипедист, – с издевательской улыбкой пояснил второй таможенник. – Уматывай, балбес.

И добавил грязное ругательство, рассмешив еще двух помятых дежурством поляков, презрительно смотревших на батрака.

– Паспорт? – спросили его на границе.

– Проше, пан, – ответил он, чувствуя, что все нутро опять ухнуло, обвалилось и ушло в пятки. Если возьмут, то именно сейчас. Заложила или молчит?

Пан покрутил в руках паспорт, внимательно рассмотрел его лицо, сверил фотографию. Пролистал, осмотрел региональную визу и отметку о пересечении границы три недели назад. Еще раз посмотрел глаза в глаза. Взял штамп. Прицелился. Припечатал. Отдал паспорт.

– Спасибо, – поблагодарил он пограничника.

Поляк ничего не ответил, сделав вид, что и отвечать некому. Но Геру это не обидело: «Прорвался! Как Лаврентьев! Я дома! Я волен быть собой! Храм будет уничтожен! А потом я вернусь. Обязательно вернусь, чтобы показать этой мрази, какой из меня лихой Фром!»

***

Электричка замедлилась у нужной ему станции. Он бодро поднялся, еще в вагоне набросил за плечи рюкзак и подхватил сумку с котярой, который стал подавать робкие признаки жизни. «Спи! – приказал ему Гера. – Твой час еще не пробил». Выходя в тамбур, он покосился в сторону вагона, где сидели любопытная старушенция, Элли и ее верный Тотошка.

«Как бы они не высадились вместе со мной. Это уж точно ни к чему! – подумал он. – Но вряд ли. Здесь такая публика не выгружается».

Ошибки не вышло: из всего состава на перрон полустанка вышел только он. Не считая, конечно, кота, издавшего робкое сонное «мвяу-у».

– Заткнись, гад! – сорвался он, увидев, как из окна электрички на него пялились три пары глаз. Старуха, кажется, даже привстала.

«Ах ты ведьма!» – рассердился Гера и злобно хлопнул рукой по переноске, стращая котяру. Может, точно вырвать грешный язык? Он подумал и хихикнул. Нет! Ничего вырывать нельзя. Язык пригодится.

Просто надо держать себя в руках, не увлекаться, помнить, что для убийцы нет более высокой цели, чем полная ассимиляция и мимикрия. Одна молитва: «Сделай так, чтобы на меня никто не обращал внимания!»

И еще – идеал. Хладнокровный, немногословный мужчина со стальным взглядом. Подчиняющим, покоряющим, заставляющим столбенеть. И чтобы каждая, пусть даже незначительная фраза имела вес, воспринималась, как откровение. Чтобы казалось, будто любая погода – дождь, ветер, зной, град – ему абсолютно безразлична и интересует не больше, чем интересовал погоду он сам. Чуть загрубелая кожа чисто выбритого лица. Сила и умение пользоваться силой. Выдержка. Неограниченный запас терпения, в чьей подоплеке горечь и злость. Ко всему, а вернее, ко всем. Терпение мизантропа, выбравшего путь убийцы… Ах интернет, великая штука!

Сразу за станцией был лес, известный ему как свои пять пальцев. В этом хозяйстве он проходил практику после второго курса, потратив время с пользой для замысла Герострата. Он углубился в чащу, чтобы вскоре свернуть с тропинки. Пять минуть быстрой ходьбы по волшебному желто-багряному лесному храму, и он оказался у тщательно замаскированного схрона, из которого извлек велосипед и еще одну довольно увесистую сумку.

– Мвяу-у, мвяу-у, – стал жаловаться кот.

Он не обратил на него никакого внимания.

Прикрепив переноску и сумку к багажнику, Гера резво поехал, ориентируясь, словно на магистрали. Пунктом назначения являлась полянка, на которой из-под земли вылезал бетонный козырек какого-то забытого армейского бункера. Невдалеке, километр-полтора, что-то ухало и грохотало, раздавалось рычание трактора, а порой воздух сотрясал впечатляющий «бумс», заставлявший осыпаться листья. Это корчевали деревья, и он знал, что бригада будет трудиться до обеда.

– Нам надо уложиться за полчаса, – предупредил он кота. – Как ты думаешь, успеем?

– Мвяу-у…

– Я тоже так считаю.

Прежде всего Гера забрался в бункер с рюкзаком и сумкой из схрона и занялся монтажом-сборкой «адской машины». Справился быстро – за пять минут, но еще столько же посвятил перепроверке. Оставшись довольным, выбрался наружу и проверил собственное место. Даже прилег на бок, прячась за насыпь, как собирался лежать во время эксперимента.

Птицы пели, кот мяукал. Он посмотрел на небо. Оно было голубое, но в дымчатой поволоке. Бумс, бумс!

– Давай, шевелись! – подбодрил он себя.

Надев перчатки, Гера забрался в бункер с переноской.

– Твой выход, дружбан.

Котяра хоть и был вялым, но старался царапаться, явно подозревая недобрый финал путешествия в лес. Однако сопротивление ни к чему не привело. На животном уже была цепочка-ошейник, и он просто прикрепил ее к кольцу, выступавшему из бетонной плиты.

– Ну, будь умницей, не дергайся! – попросил Гера и выбрался наружу.

– Мвяу-ууу, мвяу-ууу…

Он отошел на свою позицию в двадцати метрах от бункера. Залег. Перевернулся на правый бок. Достал мобильный телефон. Нажал на «контакты». Нашел запись «смерть». Появился зеленый кружок «вызов». Птицы пели, кот орал. Солнце не беспокоило, небо было дымчатым…

Бумс!

Он прикоснулся большим пальцем к зеленому кружку. В унисон далекому взрыву грохотнуло и здесь. Причем не так громко, как он ожидал. Он закрыл глаза, реагируя на внезапное жжение внизу живота.

Бункер заметно перекосился и претерпел частичные разрушения. Что же касается кота, то Гера в первый момент даже отвернулся. Все было забрызгано кровью. Котяру разорвало на мелкие части. Гера достал нож и заставил себя подобрать наиболее крупный фрагмент. Поковырял. Гайка и резаный кусок арматуры.

– Нормально, – сказал он вслух и нервно выдохнул. – А теперь мотать отсюда. Чем быстрее, тем лучше.

Уже через две минуты Гера мчался на велосипеде от схрона в направлении Бреста, иногда выкрикивая одну только фразу: «Я готов, я готов!». Погода менялась, стремительно портясь. Золотая осень прощалась с лесом, уходя в типичную белорусскую хмурь.

4

– Ты посмотри, красота какая! – посоветовал мне Егорий, отрывая руки от руля. – Это же чудо! Какое выдалось бабье лето в начале октября! Солнце, голубое небо, желто-багровый лес. Справа, слева!

– А еще впереди и сзади.

– Да, именно!

– Егорушка, не отвлекайся! Опоздаю на регистрацию. Гони! – попросил я. – На обратном пути налюбуешься.

– Никуда ты, Даник, не опоздаешь, – отмахнулся мой водитель. – Будешь ты в своей Польше, не волнуйся.

Но я уже и сам понимал – буду. После всех задержек и треволнений, устроенных растяпой Маринкой, лететь мне на чартере в Варшаву! Что и доказал Егорий, ворвавшись на территорию аэропорта, где с визгом затормозил у терминала «Вылет». Я быстро выскочил из его «ауди». Вытащил из багажника дорожный рюкзак, компьютерную сумку. Раскрыл объятия.

– Ну, давай, брат, – сказал Егорий. – Привет загранице.

– Петух не птица.

– Польша – не заграница. В общем, много не пей.

– Я вообще не собираюсь пить!

– После месяца олимпийского воздержания?! – Егорий рассмеялся. – Привет мэтру.

– Обязательно.

Мы обнялись, и я вошел в здание аэропорта.

– Где тебя носит?! – зашипел на меня Иван Козаченко – мэтр и мой попутчик в командировке. – Почему так поздно?

– Тебе привет от Егория.

– Спасибо, но сейчас не об этом. Пошли скорее регистрироваться.

– Футболисты уже были?

– Нет, – ответил Иван и досадливо махнул рукой. – Рейс задержали на час. Но нас – отбросов общества, презренных журналистов – не посчитали нужным поставить в известность.