Имитация науки. Полемические заметки

Если все-таки относиться к логике с подобающим почтением, следует прямо заявить: отрицание объективной истины ведет к абсурду. Далее, если встать на позицию отрицания объективной истины, придется выбросить за борт всю науку, все достижения цивилизации, отказаться от плодов прогресса. Ни кто-то в отдельности, ни все вместе сделать этого не в состоянии. Не может «опроститься», конечно, и Юрий Сергеевич. Что же мы услышали в ответ на критику? Да самый слабый аргумент, который вообще в такой ситуации можно придумать: он, Юрий Сергеевич, изо всех сил сопротивляется научно-техническому прогрессу. Он рад бы писать и гусиным пером, да редакторы требуют текст в формате Word. А какое вообще отношение к теме имеют чувства Юрия Сергеевича? Вопрос ведь не в том, нравятся ему достижения прогресса или нет, а в том, можно ли от них отказаться. Мне, может быть, не нравится закон всемирного тяготения. Но я не могу закрыть глаза на факт его существования, считаюсь с ним в реальной жизни, и потому предпочитаю спускаться с десятого этажа на лифте, а не прыгать с балкона. Точно так же достижения научно-технического прогресса – объективная данность, из которой никому выпрыгнуть не дано, даже если очень хочется. И говорит эта данность о том, что кое-что мы об окружающем мире знаем и кое-что умеем.

Идейная тенденция, которая пронизывает обе статьи Ю. С. Салина, вполне очевидна: антипрогрессизм. В этой связи я формулирую свой третий тезис: антипрогрессизм есть позиция антигуманная и реакционная. Какой объективный смысл имеют сетования Ю. С. Салина на то, что западный рационализм зиждется на противопоставлении объекта субъекту, а вот восточная мудрость этого раскола не знала? Какой смысл имеет постоянное подчеркивание мудрости первобытного, не испорченного цивилизацией человека в сравнении с познавшим искус науки современником? По какой причине Ю. С. Салин мечет критические стрелы в адрес науки и техники? Это может быть истолковано только одним образом: перед нами – один из бесчисленных вариантов руссоизма, теоретически оформленная мечта о счастливой жизни «простого человека» на лоне природы. Жизни без душных и тесных городов с их дымом и чадом, каждодневной изматывающей суетой, толпами вечно спешащих людей, автомобильными пробками; жизнь без самолетов с их рвущими барабанные перепонки двигателями, без труб, выбрасывающих в чистое небо клубы дыма, без источающих зловоние мусорных свалок. Мне эта мечта очень близка и понятна. Я сам в городе чувствую себя неуютно, истинное наслаждение испытываю только в тайге, где-нибудь на берегу горной речки. Лежишь ночью в палатке и слышишь сонное, умиротворенное бормотание потока, в котором чудится порой человеческий голос; время от времени проносится порыв ветра, поднимая ни с чем не сравнимый лесной шум, где-то далеко-далеко ухает филин. Лепота! Но лежу-то я в палатке из синтетической ткани – легкой, прочной и водонепроницаемой. Снаружи – удочки из углепластика с капроновой леской, свинцовыми грузилами и крючками из высокопрочной стали. А рядом – рюкзак, в котором пара буханок хлеба, несколько банок мясной тушенки, туристический топорик. Добрались мы с друзьями до своего заветного места вертолетом. Так что никуда мы от цивилизации не ушли, более того, именно она и дала нам возможность наслаждаться общением с природой. Это первая часть вопроса, не самая главная. Но есть и вторая часть. Представим себе, что человечество решило отказаться от всех достижений научно-технического прогресса и всерьез решило более не портить природу. Возникает вопрос, на который никто из сторонников Великого Отказа, не может дать ответа: на какую стадию нам надо возвращаться? В те времена, когда не было бензинового двигателя? Или вообще в домашинную эпоху? Или – того круче – к присваивающему хозяйству? Но ведь для любого прежнего стадиального рубежа нас, человеков, слишком много. На обширных территориях планеты продуктивное сельское хозяйство возможно только при условии использования машин. Стоит только от них отказаться, как сразу же пищевые ресурсы человечества резко сократятся. Из ныне живущих семи с лишним миллиардов человек «лишним» людям придется покинуть этот свет. И таких «лишних» наберется не менее шести миллиардов. Но это только в том случае, если будет реализован «мягкий вариант» руссоизма. Если же пойти до конца, т. е. вернуться к присваивающему хозяйству, то в таком случае на Земле сможет прокормиться всего лишь несколько миллионов человек. Т. е. столько, сколько жило до неолитической революции. Если же учесть всю совокупность факторов, то даже меньше. Дело в том, что дикарь с его якобы врожденным экофильским сознанием истребил такие важнейшие ресурсы пищевого белка, как мамонты, шерстистые носороги, пещерные медведи. Само собой разумеется, средняя продолжительность жизни опять будет составлять лет 25–30, а из десяти рожденных детей до взрослого состояния доживут едва ли двое. Руссоисты выносят смертный приговор большей части человечества – вот в чем состоит неафишируемый смысл их социального проекта.

Руссоисты не ставят вопроса о том, кто будет достоин жить в «прекрасном старом мире», но он сам собой вытекает из контекста их рассуждений.

И это сближает руссоизм с идеологией глобализации по-американски. Сторонники такой глобализации делят человечество на две неравные части: на «удачливых», которые имеют право наслаждаться благами жизни, и «отверженных», «изгоев», «неудачников», коим надлежит оставить этот мир. Такую позицию я называю абсолютно и безусловно реакционной.

По своим политическим взглядам Юрий Сергеевич, как и я, – патриот и противник глобализации по-американски. Но его общефилософские воззрения приводят его во враждебный стан.

Таким образом, мои теоретические расхождения с уважаемым оппонентом имеют фундаментальный характер. Это не различие точек зрения внутри одной позиции, а коренная противоположность мировоззренческих принципов.

Марксисты, к которым я себя причисляю, не ограничиваются критикой заблуждений, они ставят вопрос глубже: каков общий корень этих заблуждений, каковы их гносеологические предпосылки?

Отвечая на этот вопрос, я формулирую свой четвертый тезис: взгляды Ю. С. Салина отмечены печатью доктринерства. Кто такой доктринер? Это человек, который жертвует реальностью ради принципов. «Пусть погибнет мир, но восторжествуют мои принципы!», – вот кредо доктринера. Максимально наглядно эта особенность взглядов Ю. С. Салина проявляется в рассуждениях о математике. Приведем соответствующую цитату:

«Да и вообще всю математику иногда называют колоссальной тавтологией, в которой нет ничего, кроме того, что уже содержится в принятых определениях и посылках. Равно как и в случае с любой другой логической, рациональной посылкой»[201].

Ю. С. Салин не заявляет прямо, что он в числе тех, которые имеют столь низкое мнение о математике, но общий контекст его позиции не заставляет усомниться: он именно так и думает. Ради чего так оклеветана математика? Да только ради высоких принципов, которые Ю. С. Салин счел для себя истинными. Я не могу поверить в то, что Ю. С. Салин не испытывал творческих мук, решая в рамках вузовской программы стандартные (!) задачи по математике. А что же говорить о таких гениях, как Ньютон, Лейбниц, Гилберт, которые прокладывали в математике новые пути? Которые открывали то, что было до них сокрыто в простейших аксиомах математики? Только доктринерством можно объяснить восхищение Ю. С. Салин абсурдными идеями Беркли. Или, например, заявление о том, что

«действительная объективность мира – вовсе не независимость мира от нашего восприятия, а общность в восприятии, объективность – это интерсубъективность»[202].

А чьей интерсубъективностью был мир тогда, когда человека не существовало? Этого само собой разумеющегося вопроса Ю. С. Салин не видит именно потому, что надел на свои глаза покровы. Он не видит и того, что принятая им позиция запрещает говорить о покровах на наших глазах. Если истина субъективна, то каждый может говорить только за себя. Если бы мой оппонент был последовательным, он заявил бы о том, что покровы имеются на его глазах.

Доктринер – человек смелый. Иной робеет, столкнувшись с неимоверной сложностью предмета, боится утверждать что-либо определенно, прибегает к разного рода уклончивым формулировкам: «как мне кажется», «вероятно», «при существующих условиях» и т. п. Доктринер все эти сложности почитает лишними и, ничтоже сумняшеся, делает самые радикальные выводы. Есть ли элемент субъективности в наших ощущениях? Бесспорно, есть. Это понимали и до Беркли. Но вот явился сей горящий священной ненавистью ко всем врагам веры юноша и заявил: «Ощущение целиком субъективно». Связан ли прогресс с потерями для человечества? Разумеется, да. За прогресс приходится платить цену очень высокую. Но тут является руссоист и провозглашает: «Весь прогресс – безусловное зло».

В чем общая причина заблуждений Юрия Сергеевича? Если говорить коротко, в созерцательной трактовке процесса познания. Все аргументы, с помощью которых он обосновывал свою позицию, без труда опровергаются, если применить к ним критерий практики. Возьмем, например, его тезисы о том, что:

– «каждый из нас живет в своем собственном, собственноручно построенном, предварительно спроектированном, придуманном для самого себя мире»[203];

– «мне надо сначала убедиться в существовании других людей, и лишь потом приступить к реализации очень непростых и очень небесспорных последующих логических операций»[204].

Прошу читателя представить картину: в лодке, застигнутой штормом, несколько людей, которые говорят на разных языках, исповедуют разные религии, имеют разный возраст и обладают очень различающимся жизненным опытом. Что будут делать пассажиры, увидев, что лодку заливает водой? Правильно, они станут эту воду с помощью всех доступных средств вычерпывать. Все помехи для взаимопонимания разом исчезли. Люди заняты общим делом, они вовлечены в общий практический процесс, и это и является фактором, обусловливающим их духовное единство. Пятый мой тезис: «Отрицание объективной истины находит свое завершение в признании сверхъестественных сил, т. е. в мистике». Если объективной истины нет, то каждый человек оказывается изолированным в своем внутреннем мире. Существование Другого превращается в неразрешимую проблему. Но человек – существо социальное. В ледяной пустыне солипсизма он чувствует себя чрезвычайно дискомфортно. Добровольно отказавшись от апелляции к аргументам здравого смысла, опыту, практике, солипсист оказывается принужденным искать какую-то путеводную звезду, которая могла бы привести его к другим людям, какую-то душевную опору. Долго искать, в общем-то, не приходится, ибо человечество располагает универсальным рецептом обретения душевного покоя: обращение к помощи свыше. Бог никому в помощи не откажет. Ну, если не всемогущий бог монотеистических религий, то какой-нибудь из бесчисленных богов политеистического комплекса. Сойдет и что-то попроще: дух леса, озера, горы. В общем, не так уж и важно, кто именно помогает. Существенно лишь то, что источником помощи является существо, находящееся по ту сторону дольнего мира. Оно же поможет и справиться с логическими противоречиями, в которых неотвратимо запутывается философ, отрывающий познание от его объективной основы, т. е. от практики.

В классически ясном виде эта мысль выражена Марксом в «Тезисах о Фейербахе»:

«Общественная жизнь является по существу практической»[205].

И далее:

«Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики»[206].

Статья Ю. С. Салина – прекрасная иллюстрация правоты Маркса.

Обществоведение для пипла («когнитивная структура» С. Г. Кара-мурзы)[207]

Дебют С. Г. Кара-Мурзы на ниве публицистики приходится на самое начало 90-х годов. Именно в это время происходит коренной перелом в жизни советского народа, завершившийся победой контрреволюции. Советская власть уничтожена, а СССР разодран на части. Это историческая катастрофа, последствия которой значительно превосходят урон, нанесенный гитлеровским нашествием. За два с лишним десятилетия, что прошли с тех пор, все образовавшиеся на месте СССР осколки (за исключением Белоруссии) отброшены на многие десятилетия назад в экономическом, техническом, геополитическом, культурном отношении. Наша страна превращена в сырьевой придаток стран капиталистического ядра, попала в продовольственную, лекарственную, и – самое главное – технологическую зависимость от Запада. Деградация промышленности, сельского хозяйства, резкое социальное расслоение, демографическая катастрофа, духовное одичание, подъем мутной волны мистики, мракобесия, торжество клерикалов, вытеснение реалистического искусства пошлейшими поделками в духе Михалкова и Донцовой – таковы горькие реалии послесоветского бытия. На Западе социальные завоевания трудящихся, ставшие возможными под влиянием советского примера, подвергаются ускоренной эрозии. Под демократическими покровами, в которые облачена политическая жизнь западных стран, все более отчетливо проступает совсем иная сущность. Современный мир эволюционирует по направлению к глобальной фашистской диктатуре во главе с США. Земля в XXI веке все больше становится похожей на планету Торманс, созданную творческим воображением Ивана Ефремова в его знаменитой антиутопии «Час быка». Для человека, наделенного совестью, чувством ответственности за будущее народа, не желающего мириться с насилием и несправедливостью, видеть все это – тяжелое испытание. Люди левых убеждений не могут считать, что в истории поставлена последняя точка, что ничего иного не дано. Лучший мир возможен. Мало того, он необходим, и дело стоит того, чтобы за него побороться.

Нравственное негодование – необходимое условие борьбы. Оно наполняет деяние страстью и придает ему творческий импульс. Но негодование только тогда может привести к реальному изменению ситуации, когда оно соединено с пониманием цели борьбы. Для революционного действия нужна революционная теория. Именно она должна стать тем прожектором, который осветит революционерам путь в будущее, направит их энергию в созидательное русло.

Поэтому вполне понятно, что поражение революции потребовало теории, которая могла бы объяснить произошедшую катастрофу и выковать новое оружие борьбы. Поскольку на уровне официальной риторики реальный социализм считался реализацией марксистского проекта, постольку поражение советского строя было воспринято (и с великой радостью истолковано реакцией) как поражение марксизма. Широкая публика склонна была этому верить, ибо она изучала марксистскую теорию не по «Капиталу» и «18 брюмера Луи Бонапарта», а по популярным изложениям в советских учебниках. Работы С. Г. Кара-Мурзы, в которых он выступал с позиций радикального отторжения контрреволюционного переворота, но в то же время дистанцировался от марксизма, отвечали ожиданиям очень многих думающих людей, не смирившихся с поражением социализма. Добавьте к этому свободный раскованный стиль изложения, субъективную взволнованность автора, непринужденность, с которой он делает экскурсы в любую область науки, и чрезвычайную смелость обобщений – и вам станет понятно, почему все новые и новые сочинения С. Г. Кара-Мурзы встречались на ура.

Утренняя заря карамурзизма

В них он представал как несгибаемый борец с ультралиберальной идеологией, насаждаемой всей мощью прорежимного агитпропа. Хорошо помню небольшую брошюру с новым для меня именем на обложке, озаглавленную «Что происходит с Россией? Куда нас ведут? Куда приведут?». В 1993 году эта книжка была как глоток чистого воздуха в атмосфере, отравленной миазмами антисоветской истерии. Созданная контрреволюцией гигантская машина промывания мозгов денно и нощно внушала людям, что Советский Союз – это империя зла, «тоталитарный монстр», весь советский период истории – выпадение из мировой цивилизации, что 74 года Россия шла «не туда», что плановая экономика расточительна и неэффективна, культурная жизнь в нашей стране убога и провинциальна, что в советском обществе царила жестокая несправедливость, что наш путь выстлан трупами «десятков миллионов» невинных жертв ГУЛАГа и т. д., и т. п. Это сейчас, после двадцати с лишним лет антисоветского шабаша, подобные тезисы воспринимаются как привычный и порядком надоевший набор идеологических штампов, фальшь которых для думающего человека вполне очевидна. Но не так обстояло дело в начале девяностых. Трудящийся народ, против которого и была развязана информационная война с целью его превращения в объект капиталистической эксплуатации, пребывал в замешательстве и растерянности. Непрерывный обстрел из всех пропагандистских орудий, ведущийся из контрреволюционного лагеря, не давал поднять головы сторонникам альтернативных взглядов. В этом диком улюлюканье, гвалте и свисте трудно было сохранить самообладание, способность к здравомыслию, найти в себе силы для отпора. С. Г. Кара-Мурза – один из тех, кто поднял знамя борьбы с контрреволюцией, кто смело пошел в атаку против ее идеологической обслуги. Своим мужеством и отвагой он завоевал симпатии великого множества людей, неравнодушных к судьбе своей страны.

За два десятилетия на суд публики С. Г. Кара-Мурзой представлено великое множество произведений разного жанра и объема. В моем книжном шкафу труды этого автора занимают почти всю полку: «Интеллигенция на пепелище России» (М.: Былина, 1997); «Манипуляция сознанием» (М.: Эксмо, 2000); «Советская цивилизация» в 2 т. (М.: Алгоритм, 2001, 2002); «Евреи, диссиденты и еврокоммунизм» (М.: Алгоритм, 2002); «“Совок”» вспоминает» (М.: Эксмо, 2002); «Идеология и мать ее наука» (М.: Эксмо, 2002); «Истмат и проблема Восток–Запад» (М.: ЭКСМО-Пресс, 2002); «Столыпин – отец Русской революции» (М.: Эксмо, 2003); «Гражданская война 1918–1921. Урок для XXI века» (М.: Эксмо, 2003); «Антисоветский проект» (М.: Эксмо, 2003). А есть еще публикации в соавторстве: «Царь-Холод. Почему вымирают русские» (М.: Алгоритм, 2004) (совместно с С. А. Телегиным); «Коммунизм. Еврокоммунизм. Советский строй» (М.: ИТРК, 2000) (в соавторстве с А. Зиновьевым и Антонио Фернандесом Ортисом). И это только то, что мною куплено. Если бы я попытался приобрести все труды С. Г. Кара-Мурзы, изданные за время его активной публицистической деятельности, мне пришлось бы занять не одну книжную полку, а несколько. (И к тому же серьезно напрячь свой семейный бюджет.) Так что другие труды этого автора я прочитал в Интернете. На жестком диске моего компьютера хранится несколько десятков работ С. Г. Кара-Мурзы – от коротких заметок до многосотстраничных трактатов («Демонтаж народа», «Потерянный разум»). Сознаюсь честно, начиная с определенного момента (года так с 2008-го) я перестал внимательно читать работы С. Г. Кара-Мурзы. Так, просматриваю по диагонали. Мои принципиальные позиции не изменились, да и С. Г. Кара-Мурза не переметнулся в стан противника. Но мой взгляд на этого автора изменился: если раньше я относился к нему с пиететом, то сейчас совершенно иначе. Дальнейшее изложение, надеюсь, позволит понять причины такой перемены.

В Сети имеется обширный как по количеству участников, так и по объему представленных материалов форум, где обсуждаются работы С. Г. Кара-Мурзы. Такая творческая плодовитость вызывает восхищение, граничащее с мистическим ужасом. Не рискну утверждать, что я прочитал все, что написано С. Г. Кара-Мурзой, но думаю, что с большей частью его работ я ознакомился. Надеюсь, изученный мною массив текстов вполне достаточен, чтобы составить представление о его взглядах.

Отдельный вопрос – образуют ли эти взгляды систему? На многих тысячах страниц, написанных С. Г. Кара-Мурзой, можно найти массу нестыковок и просто взаимоисключающих утверждений. Скиф Рэд даже составил своеобразную антологию таких антиномий (извините за невольный каламбур), озаглавленный «Kara-Murza v.s. Kara-Murza»[208]. Такого рода погрешности, да еще встречающиеся в изобилии, заставляют думать, что взгляды С. Г. Кара-Мурзы – эклектический набор отдельных положений, мешанина личных мнений человека, слабо разбирающегося в предмете своих скороспелых суждений. Но даже если это и так, на критике лежит обязанность отыскать базовые, центральные идеи публициста, т. е. представить их в целостном (системном) виде. Совокупность идей, развиваемых С. Г. Кара-Мурзой в его произведениях, уже получила название карамурзизм. Это избавляет меня от необходимости придумывать какой-то новый термин.

О стиле С. Г. Кара-мурзы

Итак, моя цель – анализ содержания карамурзизма как определенного идейного феномена, в достаточной степени актуального в современной России. Однако судить о содержании невозможно в отрыве от формы. Форма, конечно, менее существенна, чем содержание, но она не такой пустяк, которым можно вовсе пренебречь. Преподаватель может прийти на свою лекцию и без галстука, одетый в какую-нибудь джинсу. Нормы этикета такие вещи допускают. Но если профессор заявится в аудиторию в засаленных спортивных штанах, стоптанных кроссовках на босу ногу, да еще заросший двухнедельной щетиной, то вывод о нем будет сделан вполне определенный. И вряд ли этот профессор долго задержится на своем месте. Форма – условность, но такая условность, которая говорит об уважении человека к обществу, к его культуре и традициям. И автор, желающий, чтобы его воспринимали всерьез, обязан считаться с условностями, принятыми в цивилизованном обществе.

Внимательному читателю при знакомстве с текстами С. Г. Кара-Мурзы не может не броситься в глаза такое их свойство, как неаккуратность, точнее говоря, неряшливость.

Возьмем самый поверхностный слой – лексический. Лексика С. Г. Кара-Мурзы своеобразна. Ее легко узнать даже в том случае, если работа подписана другой фамилией, например, Батчиков или Телегин. «Цивилизационный код», «антисоветский проект», «матрица», «сборка народа», «теплое общество лицом к лицу», «когнитивная структура» – вот только некоторые термины, которые использует основоположник карамурзизма. Любой автор, конечно, имеет право на терминологические новации, но при двух непременных условиях: они должны быть уместны и обоснованы. Что такое, например, «цивилизационный код»? Каково содержание этого понятия? Чем оно лучше других понятий, характеризующих отличие одного общества от другого, например, таких понятий, как «культура», «менталитет», «духовное своеобразие»? Почему «система представлений» хуже, чем «когнитивная структура»? Но автор не считает нужным вдаваться в такие объяснения. Как это прикажете понимать?

Но с терминологией еще как-то можно при желании разобраться, потому что смысл понятий проступает из контекста. Более серьезное препятствие для понимания – неопределенность, точнее говоря, без-размерность жанра, в котором творит С. Г. Кара-Мурза. Вот я читаю следующий пассаж из книги этого автора:

«“Мы – рабы слов”, – сказал Маркс, а потом это буквально повторил Ницше»[209].

Ссылки нет ни на Маркса, ни на Ницше. Где и по какому поводу высказывали эту мысль названные авторы? Каков конкретный смысл их утверждений? Для вдумчивого читателя это вопросы не последние. К этому примешивается и субъективный момент. Я отношу себя к марксистам, труды немецкого мыслителя и его близкого друга и соратника изучал прилежно. Но не припомню, чтобы где-то у Маркса или у Энгельса встречалась такая мысль. Неужели у меня появились проблемы с памятью? На жестком диске моего компьютера хранится второе издание собрания сочинений классиков марксизма, так что есть техническая возможность проверить, следует ли мне принимать винпоцетин или пока можно обойтись без него. Потратил час, прогнал 39 томов через соответствующий фильтр. Остальные прогнать не смог по техническим причинам. И есть серьезные основания полагать, что и в других томах изречения «все мы рабы слов» не содержится. Если бы столь экспрессивное высказывание действительно у Маркса было, оно не осталось бы незамеченным. Но ни один другой автор, кроме С. Г. Кара-Мурзы, ни о чем подобном нам не сообщает. Вы можете сказать: публицист торопится, ему некогда копаться в текстах, выверять ссылки и вообще оформлять справочный аппарат так, как этого требует наука. Но тогда зачем приводятся ссылки в других местах? Не затем ли, чтобы убедить читателя в том, что концепция С. Г. Кара-Мурзы – не вольный полет фантазии, а строгая доктрина, опирающаяся на наиновейшие достижения науки? (Вроде синергетики.) Но как доверять автору, если он пренебрегает элементарными требованиями научной добросовестности? Его построения вызывают обоснованные сомнения у человека, который ему симпатизирует. Противник же вцепится в такие огрехи мертвой хваткой.

Конечно, можно сослаться на известное высказывание Пушкина, писавшего, что

«драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным»[210].

Но разве С. Г. Кара-Мурза претендует на роль драматического писателя? Нет, он вроде бы желает, чтобы его считали публицистом, причем публицистом, который опирается на последнее слово науки. Но это же совсем другое дело!