Имитация науки. Полемические заметки

Наше рассуждение – вовсе не умозрительная гипотеза, а вывод, опирающийся на факты. До создания «Диссернета» мы могли судить о таких явлениях лишь гипотетически, на основании отдельных фактов, которые иногда в результате случайных обстоятельств становились нам известными. Благодаря кропотливой работе, проведенной экспертами этого общества, мы получили достаточно ясную и полную картину явления. Стало отчетливо видно, что в научном сообществе сложились организованные псевдонаучные группы (ОПГ), которые концентрируются вокруг определенных лиц, занимающих официальные должности в научной среде. Такие ОПГ иногда называют диссеродельными фабриками. По понятным причинам их больше в столице, но есть они и на периферии. Каждый желающий может заглянуть на сайт «Диссернета» и узнать имена тружеников диссеродельного фронта, работающих в провинциальных вузах, в том числе и дальневосточных. Они не склонны заниматься рекламой своих достижений, однако их успехи несомненны и несомненно велики. Ну как, например, не воздать должное талантам профессора Л. Е. Бляхера! Он единственный на Дальнем Востоке России сумел обрести статус суперзвезды «Диссернета», имея в своем послужном списке 15 «красочных» диссертаций. Было бы неверно недооценивать деловые качества отдельных диссероделов, их целеустремленность, напористость, гибкость убеждений, умение налаживать нужные связи в научной среде, способность производить благоприятное впечатление на окружающих. В свете известных фактов вовсе не фантастической представляется возможность объединения отдельных ОПГ в целостную сеть, как и перспектива превращения мастеров диссеродельных фабрик в видных деятелей науки, авторитетов, лидеров, определяющих научный мейнстрим. Именно эти деловые люди имеют предпочтительные шансы образовать группу научных лидеров.

Если бы такая возможность относилась к разряду абстрактных, о ней не стоило бы и вести речь. Однако опасность, которую не замечает конвенционализм (и консенсуализм как его разновидность), к сожалению, реальна. Конечно, А. Г. Сергеев и все другие искренние борцы за чистоту науки такого поворота не желают. Но благородство помыслов само по себе не гарантирует совпадения намерений и результатов. Социальная материя не поддается прямому управлению, ибо наряду с прямыми и очевидными последствиями предпринимаемых действий всегда существуют неявные, неочевидные, которые могут перечеркнуть ближайшие результаты. Так, введение сухого закона оборачивается не снижением потребления алкоголя, а расцветом криминального бизнеса. Попытки запретить аборты ведут не к увеличению рождаемости, а к повышению уровня смертности женщин детородного возраста. Поэтому так важно иметь правдивую, а не приукрашенную картину реальности.

На наш взгляд, в основе идеализации науки, свойственной конвенционализму, лежит неразличение науки как социального института и науки как сферы человеческой деятельности. В качестве социального института наука безлична и бесстрастна. Истина – ее высшая цель. Как область человеческой деятельности наука ничем принципиально не отличается от политики, искусства, религии, материального производства. Везде действуют люди, наделенные достоинствами и недостатками, везде кипят страсти, сталкиваются амбиции, героизм соседствует с трусостью, а искренний энтузиазм – с циничным расчетом. Благородство целей науки как социального института не делают автоматически всех ученых людьми благородными. Ученые – это просто люди со всеми их добродетелями и пороками. Задача состоит в том, чтобы выработать социальные механизмы, делающие невозможным или хотя бы крайне маловероятным торжество зла. С нашей точки зрения, конвенционализм в качестве теоретической платформы такой работы – не самый удачный выбор.

Наиболее уязвимый пункт конвенционалистской доктрины – его гносеологический фундамент. Основой любого соглашения, в конечном итоге, является мнение. Да, это может быть мнение настоящих ученых, глубоко постигших закономерности изучаемой области действительности. Но мнение – даже в таком идеальном случае – это все-таки субъективный взгляд на вещи. Наука может строиться только на основе такого представления об объекте, которое не зависит ни от чьего мнения, иначе говоря, на основе истины. Никакие попытки откреститься от классической концепции истины как соответствия представления действительности не могут привести к успеху. Мы солидарны с позицией Н. Н. Губанова, выраженной им в следующих словах:

«Необоснованными являются попытки ряда философов устранить из философии и науки категорию истины и заменить ее понятиями смысла, достоверности, правдоподобия»[158].

Осмысленность того или иного утверждения, его согласованность с системой других утверждений, как и его фальсифицируемость (по К. Попперу) – не причина, а следствие его истинности. Конвенционализм, как и другие теории истины, альтернативные классической концепции, переворачивает действительное отношение с ног на голову. Согласие между учеными возникает тогда, когда практика, данные наблюдения и эксперимента убеждают их в том, что они верно, адекватно понимают суть протекающих процессов. Истина – причина согласия, а не его результат. Конечно, в каждой науке критерий практики обладает спецификой, обусловленной особенностями изучаемой предметной области. Практическая проверка знаний в астрофизике отличается от практической проверки в исторической науке или в культурологии. Однако различие не заслоняет то общее, что свойственно всем наукам, что присуще науке как сфере духовного освоения действительности. Устранение под флагом конвенционализма (равно как и консенсуализма) понятия истины из научного познания ведет к утрате той ариадниной нити, которая единственно способна вывести нас из лабиринта заблуждений к свету подлинного знания.

Симптомы и диагноз

Сначала мы сформулируем принципиальную для нашего понимания вопроса мысль: внешние признаки псевдонауки (иначе говоря, симптомы) прямо не связаны с той или иной трактовкой ее сущности. Используя медицинскую аналогию, можно сказать так. Любая болезнь проявляется через определенные симптомы. Именно с ними имеет дело врач, начиная обследование пациента. Первый вопрос, на который должен ответить врач: действительно ли человек, предъявляющий жалобы, болен? Если, например, у пациента повышенная температура, кашель, насморк, тахикардия, то тогда можно уверенно сказать, что пациент болен. Но какая у него болезнь конкретно – острое респираторное заболевание, бронхит, пневмония или что-то еще – этого врач пока не знает. Чтобы поставить диагноз, нужно провести дополнительное исследование.

Сошлемся для иллюстрации наших рассуждений на концепцию Е. Д. Эйдельмана[159]. Он не углубляется в обсуждение общих вопросов, а просто, на основании жизненного опыта, указывает на те признаки, которые позволяют диагностировать псевдонауку.

Всякий, кто профессионально занимается научными исследованиями, знает, что наука в современном мире – мощный социальный институт, в деятельность которого вовлечены многие миллионы людей. Давно канули в лету те времена, когда наука была занятием отдельных обеспеченных джентльменов, располагающих достаточным досугом, чтобы удовлетворять свою любознательность. Этот институт функционирует по определенным правилам, внутри него сложились специфические общественные отношения, сформировалась система самовоспроизводства, профессионального призвания, вознаграждения за успехи и заслуги и т. п. Поскольку результат работы ученого материализуется в первую очередь в публикации, постольку ядром данной системы является организация публикационной деятельности. Имеются специальные журналы, в которые ученые представляют свои труды на суд коллегам, в этих журналах проводится внутреннее рецензирование; редактором журнала является, как правило, общепризнанный авторитет, он несет персональную ответственность за качество публикуемых материалов. Во всем мире накоплен огромный практический опыт функционирования института науки. Он позволяет достаточно обоснованно судить о том, каким путем добывается доброкачественный результат. Успех приходит к ученому не в виде мистического озарения, а в результате долгого и упорного труда. Чтобы овладеть необходимой квалификацией, нужно получить профильное высшее образование. За ним следует аспирантура, защита диссертации, включение в работу научного коллектива на той или иной должности и т. д. Таков стандартный путь, ведущий в науку. Если реальный путь автора статьи (или работы в ином жанре) отличается от стандартного, то это всегда вызывает вопросы. Почему так получилось? Почему, например, специалист в области химии берется судить о вопросах истории? Или биохимик о проблемах генетики? Кто перед нами: гений, способный профессионально освоить разные области знания, или всего лишь дилетант, который неадекватно оценивает свою компетентность? Тут явно есть повод призадуматься.

Заслуга Е. Д. Эйдельмана состоит в том, что он разработал простой и удобный в использовании тест, который позволяет составить обоснованное суждение о том, насколько претендент на статус ученого вписан в научную среду, насколько он социализирован в ней. Этот тест изложен в виде таблицы, содержащей 18 вопросов. За ответ на каждый вопрос начисляется определенное количество баллов – от нуля до двух. Если автор набирает критическое количество баллов, то его с высокой степенью вероятности относят к псевдоученым. Первые два предложенных Е. Д. Эйдельманом критерия именно таковы: имеет ли автор, претендующий на статус ученого, образование по профилю рассматриваемой статьи? Принадлежит ли автор к научной школе по теме, которую взялся освещать? Этот вопрос уточняется следующим образом: учился ли претендент в соответствующей аспирантуре или докторантуре? Укорененный в профессиональной среде ученый, как правило, безразлично относится к известности среди широкой публики. Гораздо выше он ценит мнение коллег, поэтому свои работы он стремится публиковать в специальных изданиях, которые читают профессионалы, способные по достоинству оценить полученные результаты. Так что вполне логично поинтересоваться, имеет ли интересующий нас автор какие-либо публикации в рецензируемых научных журналах, отражены ли они в авторитетных обзорах. Другой логичный вопрос: имеются ли у него рекомендации высокостатусных ученых, чье мнение априори имеет значительный вес? Ученый творит не в вакууме, он находится в определенной социальной среде. Единство этой среды обеспечивается, в частности, наличием общепризнанных авторитетов. И мнение этих авторитетов помогает составить представление о научной состоятельности претендента. Предложенные Е. Д. Эйдельманом критерии № 3–6 дают возможность раскрыть эту сторону дела. Принципиальное значение имеет вопрос о характере претензий автора. Любой ученый претендует на новизну полученного результата. Это и понятно, так как весь смысл научной деятельности состоит в движении за горизонт познанного. Но тот, кто действительно является ученым, крайне редко претендует на революцию в науке. Настоящий ученый прекрасно понимает, что революции в науке случаются крайне редко. Потому-то и уровень его претензий гораздо более скромный: уточнение факта, развитие концепции, решение конкретной задачи, обоснование новой гипотезы с целью разрешить затруднения в существующей теории и т. п. Псевдоученый, напротив, не страдает от избытка скромности, и уровень его претензий обычно чрезвычайно высок. И отношение к труду предшественником соответствующее. Он не скажет, подобно Ньютону, что смог добиться многого, потому что стоял на плечах гигантов. В своих глазах первый и единственный гигант в науке – это он сам. Классический пример подобного нарциссизма – книга Е. Н. Понасенкова с характерным для такого рода сочинений названием[160]. Предложенные Е. Д. Эйдельманом критерии позволяют отразить и этот аспект вопроса.

Диагноз и симптомы

Итак, Е. Д. Эйдельман шел к своим выводам не от высокой теории, а от повседневной практики. Полученный им результат, безусловно, обладает значительной инструментальной ценностью. Однако эмпирическое обобщение, даже весьма плодотворное, не может быть завершающим этапом исследования. Эмпирия должна быть просвечена рентгеном теории, и тогда, возможно, откроются новые грани истины. Так врач, проанализировав симптомы болезни, определяет ее общую природу, т. е. ставит диагноз. После постановки диагноза появляется возможность лучше осознать характер симптомов, а порой и обнаружить те симптомы, которые до этого были незаметны.

Рассмотрим с этой точки зрения концепцию псевдонауки, развиваемую М. А. Казаковым[161]. Опираясь на теорию К. Маркса, он трактует псевдонауку как превращенную форму науки. Предоставим слово А. М. Казакову:

«Эта превращенная форма является самодостаточным целым, способным функционировать вне науки и без нее, как мифология или религия, которые представляют собой качественно отличные типы человеческого сознания, мировоззрения и, как следствие, человеческой практики»[162].

Конкретизируя свою позицию, автор утверждает следующее:

«Псевдонаука <…> представляет собой одновременно и социальную форму отчуждения (от научного сообщества), и отчуждение от научной картины мира за счет ее отрицания или искажения. Факторами этого отчуждения выступают, например, фальсификация научных фактов, свободная трактовка научных теорий, включение ненаучного знания разных типов в некоторую научную концепцию и т. д.»[163].

Исходя из данной трактовки сущности псевдонауки, М. А. Казаков выделил конкретные признаки, которые ей (и другим превращенным формам познания) присущи. Он обнаружил 15 таких признаков. Назовем некоторые из них:

– «использование мифологических, религиозных или политических установок в научно-исследовательской работе»[164];

– «апелляция к персональному авторитету людей, далеких от науки, к публицистике или художественной литературе»[165];

– «невозможность опровергнуть или подтвердить истинность теории при утверждении автора о ее безоговорочной истинности»[166];

– «злоупотребление научной терминологией, приписывание научным терминам значений, отличающихся от общепринятых…»[167];

– «претензии на бескомпромиссность, «революционный характер», быстрые и новаторские позитивные результаты, которые наука неспособна достичь в принципе или же в данный момент»[168];

– «виктимная стратегия мышления – попытки автора псевдонаучной теории выставить себя жертвой некоего заговора, зависти или консервативных установок, приписываемых науке»[169];

– «апелляция к СМИ вместо научного сообщества»[170].

Не станем перечислять все признаки, ибо работа М. А. Казакова общедоступна. При сравнении критериев, предложенных М. А. Казаковым, и тех, которые фигурируют в таблице Е. Д. Эйдельмана, обнаруживаются совпадающие элементы. Так, п. 4 таблицы по смыслу тождествен п. 11 перечня М. А. Казакова. Сформулированный Е. Д. Эйдельманом вопрос о том, имеются ли у автора статьи в рецензируемых журналах, нацелен на выяснение публикационной тактики претендента на статус ученого. Если автор предлагает к публикации результаты своих изысканий не специализированным научным изданиям, а средствам массовой информации, то это – верный признак того, что он относится к псевдоученым. На данный признак и указывает М. А. Казаков, формулируя п. 4 своего перечня индикаторов псевдонауки. Фактически совпадают п. 13 таблицы Е. Д. Эйдельмана и п. 9 перечня в статье М. А. Казакова. В обоих случаях речь идет о том, что псевдоученый претендует на революционный характер своей концепции. Таким же образом обстоит дело с п. 12 таблицы и п. 7 перечня. Е. Д. Эйдельман ставит вопрос о том, можно ли изложить сведения, сообщаемые автором, в терминах, используемых в учебниках для средней школы и младших курсов вузов. Отрицательный ответ на этот вопрос – достаточно надежный признак того, что перед нами – псевдоученый. М. А. Казаков пишет о том, что для псевдонауки характерно злоупотребление научной терминологией. В то же время несложно заметить, что концепция М. А. Казакова позволяет диагностировать те симптомы псевдонауки, которые Е. Д. Эйдельманом не отражены. Все дело в том, что концепция Е. Д. Эйдельмана представляет собой социологический инструмент анализа, а концепция М. А. Казакова – философско-методологический. Социологический инструментарий непригоден для выявления такого, например, признака псевдонауки, как

«обращение к понятиям, теоретическим схемам или идеальным объектам, представляющим собой умозрительные конструкты, либо не имеющим референта, либо операционально бесполезным, т. е. не имеющим достаточного основания для их введения в научную теорию в качестве идеальных объектов, алгоритмов для построения формальной системы, модели и т. д.»[171].

Точно так же обстоит дело с таким признаком, как «синдром Пифагора» (онтологизацией теоретических схем). Этот признак псевдонауки фигурирует в предложенном М. А. Казаковым перечне под номером 8[172]. Несколько иначе обстоит дело с признаком № 10 – виктимная стратегия мышления[173]. В принципе, можно было бы разработать такой перечень вопросов, который позволяет выяснить, позиционирует ли себя автор как жертву заговора, предмет зависти, объект козней недоброжелателей и т. п. или нет. Но это потребовало бы такого усложнения таблицы, которое лишает смысла исходную идею: дать в руки исследователей простой и надежный тест на принадлежность к псевдонауке. Обратимся к п. 12 перечня, составленного М. А. Казаковым:

«Создание “прибавочного смысла”: поиск и создание произвольных связей между реально существующими явлениями и процессами»[174].

Данный признак также может быть выявлен только с помощью философско-методологического инструментария. Таким образом, концепция М. А. Казакова обладает тем несомненным достоинством, что позволяет выявить некоторые симптомы псевдонауки, которые при ином подходе либо улавливаются с трудом, либо вообще не обнаруживаются.

Проблеме поисков критериев псевдонауки специально посвящена статья известного отечественного специалиста по данной проблеме Н. И. Мартишиной[175]. В ней она развивает идеи, сформулированные более 20 лет назад[176]. Правда, используемая ей терминология несколько отличается от нашей, поэтому следует уточнить, что она разграничивает собственно науку и околонаучное знание. К этому последнему она относит народную науку, экстранауку, паранауку, девиантную науку и протонауку. В разряд околонаучного знания ею зачисляется и псевдонаука, которую она считает тождественной с лженаукой. (Кстати, в данном пункте мы придерживаемся такой же точки зрения.) Таким образом, предметом анализа в работах Н. И. Мартишиной является все околонаучное знание, а не только то, что, она называет псевдонаукой. Мы имеем полное право считать, что ее суждения относительно околонаучного знания имеют силу и применительно к псевдонауке, поскольку эта последняя включается в околонаучное знание. Таким образом, в отличие от М. А. Казакова, который рассматривает псевдонауку как превращенную форму научного знания, Н. И. Мартишина развивает идею о том, что псевдонаука относится к знанию околонаучному. Но это означает, что пседоученый руководствуется в своих рассуждениях иной логикой, чем ученый. Если мы сможем выявить эти отличия, то появится объективная возможность обнаружить маркеры, позволяющие отделить один тип мышления от другого. Исходя из этих соображений, Н. И. Мартишина выделяет

«два связанных логических маркера околонаучного знания: максимизация исходных допущений – признание реальным не только того, что обнаруживается в опыте, но и таких сущностей и сил, наличие которых не опровергается эмпирическими данными, т. е. отождествление возможного и действительного при переходе от эмпирии к теории»[177].

Развивая свою мысль, она пишет:

«Это смещение дополняется отождествлением возможного с достоверным в логическом развертывании теории: суждения, которые вводятся как допустимые предположения, на следующем шаге используются как признанные идеи и кладутся в основание дальнейших логических построений. Происходит смещение модальности высказываемых утверждений: вероятностное утверждение “нельзя исключить, что…” не подвергается дальнейшему обоснованию, а в следующий момент становится несущим элементом в схеме “а поскольку это так, то…”»[178].

Наряду с указанными признаками она выделяет также такие признаки, как указание на

«“радикальную недостаточность науки”, дополняемое сентенцией о “необходимости опереться на мудрость древних, религиозными откровениями и этическими установками”»[179]

и претензия на

«глобальное усовершенствование науки»[180].

Итак, концепция Н. И. Мартишиной позволяет выделить 4 признака псевдонауки: 1) максимизация исходных допущений, 2) отождествление возможного с достоверным, 3) идея радикальной недостаточности науки и 4) претензия на ее глобальное переустройство. Последние два пункта в определенной мере перекликаются с отмеченной Е. Д. Эйдельманом и М. А. Казаковым (а до них М. В. Волькенштейном[181]) претензией псевдонауки на революционные свершения. Что же касается двух первых симптомов, то их обнаружение – прямая заслуга Н. И. Мартишиной.

Несколько иной вариант демаркации науки и псевдонауки (точнее, паранауки как ее разновидности) предлагает В. Е. Кезин. Он рассматривает паранауку как такое интеллектуальное образование, которое принципиально отличается от науки на уровне мировоззрения[182]. Паранаука, в отличие от науки, не допускает реальности чуда[183]. Опираясь на данную концепцию, Ю. М. Сердюков делает следующее утверждение:

«<…> Принципиальное отличие отличие научного знания от всех других видов когнитивной деятельности человека, состоит в неприемлемости объяснения причин и характера исследуемых явлений путем постулирования гипотетических трансцендентальных сущностей, находящихся за пределами опыта»[184].

Таким образом, в науке

«любые объяснения со ссылками на неестественные объекты не допускаются»[185].

Отсюда со всей непреложностью вытекает, что тот, кто апеллирует к каким-то сверхприродным (неестественным) сущностям, ученым не является. Ну, а если он на такой статус претендует, то тогда его следует зачислить в разряд псевдоученых. Аналогичные идеи Ю. М. Сердюков развивает в другом своем труде[186]. В концепциях М. А. Казакова и Н. И. Мартишиной обнаруживаются определенные параллели с этими идеями. Достоинством позиции, выраженной В. Е. Кезиным и Ю. М. Сердюковым, является ее всеобъемлющий характер. Ими сформулирована норма, не знающая исключений. Но как быть в тех случаях, когда автор, претендующий на статус ученого, апеллирует к сущностям, которые надприродными не являются? В качестве примера назовем торсионную теорию. Существование торсионного поля современной физической картине мира не противоречит, однако вполне справедлива оценка всей торсионной теории как псевдонаучной[187]. Поэтому предложенный маркер, при всей его полезности, для демаркации науки и псевдонауки недостаточен.

Итак, мы охарактеризовали концепции М. А. Казакова, Н. И. Мартишиной, В. Е. Кезина и Ю. М. Сердюкова. Изложенное подтверждает наше предположение о том, что исходная теоретическая позиция определяет видение маркеров псевдонауки. Нельзя предложить исчерпывающий список таких маркеров, но это не значит, что наука безоружна перед лицом ее неподлинного двойника. Оптимизм внушает тот факт, что существует значительная область согласия между исследователями в трактовке базовых симптомов псевдонауки.

Поскольку тему нельзя считать закрытой, необходимо искать новые подходы к феномену псевдонауки, позволяющие уточнить уже существующие ее критерии и, возможно, сформулировать новые. На наш взгляд, одна из таких возможностей связана с обращением к этическим аспектам научной деятельности.

Этос псевдонауки

В неоднократно упоминавшейся и цитированной нами статье А. Г. Сергеева высказана одна важная мысль, с которой мы совершенно согласны: наука и псевдонаука – это феномены социальной жизни. А всякая социальная деятельность регулируется определенными нравственными нормами. Главное же нравственное требование, предъявляемое к ученому со стороны общества, давно и хорошо известно: добросовестность. А. Г. Сергеев совершенно справедливо отмечает:

«Ученые получают невозвратное общественное финансирование в виде грантов, строительства институтов и научных установок. При этом от ученых требуют не гарантий успешности, а лишь добросовестности»[188].

Вполне объяснимо, почему это так. Широкая публика имеет довольно общие и порой туманные представления о науке. Человек со стороны не имеет необходимой квалификации, чтобы разобраться в сути научных споров. Поэтому общество может проконтролировать лишь то, что поддается контролю, – соблюдение человеком требования честно служить истине. И настоящий ученый только так и поступает. Именно поэтому он скромен в своих претензиях, именно поэтому он с пиететом относится к знаниям, добытым многими поколениями трудолюбивых предшественников, именно поэтому он испытывает сомнения в полученном результате и представляет его на суд взыскательных коллег, а не желтой прессы. Поэтому же он тщательно продумывает эксперимент, запрещает для себя ходы мысли, чуждые науке. (Вроде тех, что описаны Н. И. Мартишиной.) Он скрупулезно изучает литературу, трудолюбиво собирает сведения по интересущей его проблеме, старается ничего существенного не упустить, внимателен к критике, стремится как можно более убедительно обосновать свои утверждения, проверяет и перепроверяет ссылки, факты, графики, таблицы. Перед публикацией работы он отдает ее опытным рецензентам и толковым редакторам, чтобы выловить все вкравшиеся в текст неточности, ошибки и опечатки. И если уже после опубликования текста он находит в нем какую-то погрешность, то его охватывает чувство досады и стыда. Все это совершенно чуждо псевдоученому. Основная отличительная черта псевдоученого – безответственность. Его цели лежат не в сфере науки, а за ее пределами. Он стремится к известности, славе, материальным благам, но не к истине, как бы она ни понималась. Таким образом, если этос науки определяется императивом добросовестности, то этос псевдонауки состоит в его игнорировании.