Чабанка

На Ширлане же пострадала красота нашего Игорька Савуна. Перед дембелем и его туда сослали. Смолили огромный бак для воды рядом с котельной. Технология простая: бойцы в ведрах несут расплавленную смолу, не доходя до бака несколько метров, стараются расплескать смолу на стену бака как можно повыше. А затем другие воины тряпичными кляпами на длинных палках размазывают смолу по поверхности. Понятно, что техники безопасности – ноль. Игорь, разогнавшись, не устоял на ногах в то время, когда пытался плеснуть с ведра, получилось неловкое движение, нога соскользнула, локти согнулись и смола полетела в него самого. Когда Игоря везли в больницу, лицо полностью было под смолой. Я его после госпиталя не видел, так уж получилось. Знаю только, что врачам удалось спасти его глаза.

В то же время в часть привезли с Ширлана и одного опущенного. Он прожил в роте только один день и его отправили куда-то подальше. А вот насильника оставили нам на несколько недель. Им особо остро интересовался Корнюш.

– Ну, ёбарь тяжеловес, расскажи, как всё получилось?

Опущенным был маленький, щупленький, напрочь задроченный паренёчек из забитого села. «Тяжеловес» внешне ничем не отличался, только сроком службы. В силу своих физических невозможностей работать как все, служили они сторожами на стройке. Вот ночью в сторожке это непотребство и произошло. Я обратил внимание, что большинству пацанов насильник был противен не менее, а может и более, самого опущенного. Грязные птичьи лапки в цыпках.

Старшина с особым «уважением» относился к крымской босоте. Не прошло «всего-то» и полгода, как их главари были отпущены в первое своё увольнение. Контролирующим органом был назначен я. Весело было в увольнении с Зиней, Гномом и Чёрным. Адреналина в крови было хоть отбавляй. Идём по улице, сворачиваем за угол, Зиня отстал, мы остановились, ждем нашего товарища, догоняет, в руках зеркало от Жигулёнка.

– Откуда это у тебя?

– У тебя пять попыток отгадать, сержант.

– Спиздил.

– В натуре обижаешь, командир. Шо за кипиш на болоте? Ты ещё скажи, что это я Азовский банк вертанул. Нашёл, – смеются все.

– Зиня, скажи, ну на хуя тебе зеркало?

– Клёвое… и точняком не надо, – смеясь, выбрасывает зеркало в мусорный бак, стоящий у входа в одесский дворик.

Идём дальше.

– Командир, мы в гастрик82 заскочим.

– Так и я с вами.

– Не. Тебе с нами нельзя. Мы так – на посмотреть.

Вышли из гастронома, в руках булочки по три копейки.

– Я не понял, парни, все же деньги у меня. У вас, что тоже есть? Так сдавайте в кассу.

– Не, командир, нам в магазине деньги без надобности, – смеются.

Весёлые.

На те деньги, что были у меня, взяли мы два флакона бормотухи и пошли в пельменную «У бабы Гули». Там я спросил:

– Ну и какого хера вы всё время рискуете? У меня же были бабки. Нафиг пионерить несчастные булочки по три копейки? Чтобы залететь на шару?

– Гена, ты на нас беса не гони, – к вечеру я для них уже был Гена, – мы пацаны, мы должны жить по понятиям, нам в натуре с армией дико не повезло. Мы фарт здесь теряем, а мы босяки по жизни, у нас жопы в шрамах. Чтоб рука не забыла, мы воровать должны, а мы всё время в роте, а у своих воровать – западло, мы не крысы. Вот и тырим мелочь по карманам, где только можно.

Не дай Бог, думаю, вас к нам на Кулендорово, при наших там возможностях и ваших понятиях. А после того увольнения у меня с крымской босотой отношения стали приемлемо взаимоуважительными.

Тогда я ещё не внял уроку, что с подобной публикой лучше расходиться краями. Так уж жизнь повернула, что дома у нас разные.

Лето 1991 года. Волгодонск

Подсобили тёща с тестем с летним отдыхом. Связались со своими старыми приятелями в деселе мною не слышанном городе Волгодонске. Те от чистого сердца и предложили копеечные путевки на турбазу от местного завода. До того я себе базы отдыха представлял иначе.

Поехали Лариса, её родной брат Вовка, я и трое наших и не наших детей. Поехали на моём «Жигуленке». Ещё по дороге нам представился случай познакомиться с нравами местного населения. На дороге ведущей от трассы Харьков-Ростов к Волгодонску у, летящего впереди нас КАМАЗа лопается колесо и он на наших глазах улетает в кювет. Кювет глубокий, переходящий в березовую рощицу. Благодаря мастерству водителя, машина не перевернулась, она промчалась, пропрыгала кюветом и влетела в рощу, там деревья её и остановили. Нам с трассы было видно, что одна из берез пробила кабину насквозь. Я заорал Вовке:

– Тормози!

Вылетая из машины:

– Хватай аптечку и за мной!

Полетели в кювет. Быстрее! Там люди! Шансы уцелеть у них есть. К моменту, когда я и, догнавший меня, Вовка приблизились к КАМАЗу, дверца со стороны водителя распахнулась. На землю выпрыгнул водитель, за ним два мелких шкета, лет по десять. Их лица были освещены радостными улыбками, они восторженно делились впечатлениями, но речи я их не понимал. Их речь состояла полностью из многоэтажного мата. Других слов не было. Даже для связки. Вначале я подумал, что это адреналин, но когда водитель, осадив сыновей, начал нам давать четкие инструкции, как в ближайшем по дороге поселке найти автобазу, я понял, что волнением и не пахнет, мы просто в другой стране, и в этой стране люди говорят на своем языке. А ещё я был поражен, на сколько даже шкеты разговаривают с нами воинственно, беспричинно агрессивно. Мы то остановились помочь, ожидаем хотя бы немой благодарности в глазах, а имеем – пальцы-веером и залупастое «чево?» в ухмылке. Что и говорить – мозг и язык развиваются в соответствии друг с другом.

Приятели родителей Ларисы выглядели, не смотря на свое многолетнее проживание в Волгодонске, людьми совершенно другими – чистый русский язык, скромные движения, в глазах боль невозможности изменить судьбу. Они мечтали вернуться в Украину.

Нас привезли на базу. По знакомству поселили в хороший домик. Мама мия! Домик на две семьи, общая кухня пяти квадратных метров и по две спальни на семью. В спальнях только железные кровати и все. Ни шкафов, ни стульев, ни тумбочек, ничего не было. На улице деревянный, грубо сбитый стол и лавки. Отхожее место на два «очка» в метрах тридцати от домика, а вот с помыться «повезло» – общий умывальник, труба с дырками под открытым небом, был совсем рядом.

– Ничего, фруктов поедим, покупаемся. Детям полезно, – успокаивал нас и себя Вовка-позитивист.

Вторая половина дома была уже заселена, но хозяев видно не было. Мы их ждали с нетерпением. Только к вечеру появилась хозяйка с детьми. Наша шумная компания её в восторг не привела. Мы поздоровались, она прошагала мимо, о сомкнутые губы можно было колоть орехи. С кухни послышался её скандальный голос. Так как речь снова состояла исключительно из мата, перенести на бумагу её мне не удастся. Смысл передавался только интонационно и сводился к тому, что, мол, здесь всё мое и если увижу кого на кухне, огорчусь и покусаю, а если не верите, то скоро приедет мой муж и тогда вам будет несколько неприятно.

Приехал муж. Сначала громко заткнул жену, а потом вызвал нас на разборки. Вовка и я вышли с бутылкой самогонки. Для тех-то краёв и в те-то времена была она редкостной невидалью. У ейного мужа глаза округлились и разговор сразу пошел в мирном русле. Через полчаса мы уже дружили семьями.

В сопровождении соседа пошли осматривать местные достопримечательности. Их было мало – одна. На территории базы, кроме убогих домиков и не менее убогих и редких тополей ничего не было. Не было даже, в мало-мальски ухоженном виде, кустов, травы, дорог, аллей. Но в воде реки Дон, в десяти метрах от берега стояла красавица бильярдная. На огненно-красном закате она придавала пейзажу японские очертания. К стеклянному строению вел мостик. Мы пошли туда. Внутри стоял довольно приличный «русский» полноразмерный стол, компания мужиков в плотном дыму резалась два-на-два. Наш сосед предложил:

– Сыграем?

– А чего, давай забьем, – немедленно согласился я, имея ввиду занять очередь.

А дальше произошло что-то непонятное. При наших словах, мужики немедленно сложили свои кии и с явным огорчением отошли в сторону. Сосед, не обращая на них ни малейшего внимания, стал расставлять шары. Как будто мужиков здесь и не было. Должно быть столько же внимания обращала раздевающаяся Клеопатра на своих рабов.

Следующим утром мы пошли на пляж все вместе. Собственно никакого благоустроенного пляжа не было, но песок был по самой природе этих мест отменного качества. У берега сосед скинул с себя тенниску, штаны и я, не сдержавшись, присвистнул. Синие перстни на его руках я уже видел и прочитал, если все правда, то он сидел, в смысле отбывал наказание, и не раз. Но когда он разделся, то стало понятным, так как я знал, что такими наколками не шутят, – с нами в одном домике отдыхает ну очень серьезный авторитет. Достаточно было увидеть характерные звезды на коленях и ключицах. Это уже абсолютно самодостаточные воровские регалки. Торс соседа был украшен неплохо «сшитым» гусарским мундиром – эполеты с бахромой на плечах, аксельбанты, ордена, кресты, пуговицы.

– Китель то сними, бля, упаришься, – вывела нас из ступора очевидно стандартная шутка жены соседа.

Купались, разговаривали. Повторюсь, что все передаваемые мною здесь разговоры это окололитературный перевод. На самом деле понять нам собеседников было порой непросто, хоть мягкость их речи и напоминала нашу украинскую. Сосед сам, часто повторяя набившую оскомину шутку, передразнивал среднерусский говор, тыча пальцем в воду: «Ой, Ваня, гля, кака мядуза плявёть, – Милк, кака в пязду мядуза, гавна кусок!»

Мы подружились, много времени проводили вместе. Помню два эпизода. Первый, как к соседям приехали родители с мясом для шашлыков. Дряхлый, тощий, древний отец соседа уже после первого стакана положил на мои очки глаз и всё время пытался вызвать на драку. Сосед его успокаивал:

– Остынь, батя!

– А че он умный, да?

– Зрение, батя, у него плохое.

Это пример перевода. Так сказать смысл сказанного. В живую был только мат. Мат и агрессия господствовали в этих местах. Даже эта старая немочь в сатиновых трусах пыталась найти на свое заднее место приключений.

А второй эпизод, как нас с Вовкой за пивом пригласили поехать.

Утром по базе пронесся слух, что в Волгодонск пиво сегодня привезут. Редкость. Ощущалось, что Новый год в этих местах бывает чаще. Чувствовался ажиотаж у стосковавшихся аборигенов. Сосед же нас спокойно спросил:

– Пива хотите?

– Конечно. Но, наверное, сложно будет взять, очередь.

– Поехали. По дороге воблы купим.

– А чего и вобла есть?

– Чего, чего, а воблы здесь навалом.

Мы взяли с собой три трехлитровые банки и поехали на моей машине. Пивная от греха подальше, располагалась за городской чертой. В степи одинокое здание, вплотную окруженное огромной злющей толпой и плотным куполом вони. Вход в пивнуху охраняли два огромных милиционера, они на две головы возвышались над остальными, в их руках были дубинки, до того невиданные ещё мною. Те, кому уже повезло, валялись здесь же, плотно укрывая почву по диаметру от здания метров от двадцати до пятидесяти. Там и сям пили и там же оправляли нужду. Учитывая степень местной агрессии и в обычное время, здесь пробраться целыми сквозь всё это возможным мне не представлялось. Мы с Вовкой с опаской вышли из машины, на нас косились такие взгляды, что свою любовь к пиву я уже проклинал. Сосед же взял у нас авоськи с банками и пошел сквозь толпу. Легко и непринужденно. Те, кто оглядывался потревоженные тишиной сзади, немедленно расступались, замолкали и дергали за рукава других. Менты на входе заупрямились:

– Ты куда, бурый?

– Туда.

– В одни руки не больше литра!

– А я не сам, – спокойно.

– А то мы не знаем, что ты сам не бегаешь. Входи давай.

Толпа снова зашумела.

Пиво было теплым, но вобла была просто потрясающей.

Отдых складывался, мягко говоря, плохонько. Время было крайне бедное. Никакой столовой на базе не было. Бензин в страшном дефиците, 20 литров помогли купить знакомые. Эти двадцать литров мы экономили, как могли, выезжая только за овощами и картошкой. Только этим и питались. Взятые с собой консервы закончились в первые же дни. Бедная Лариса занималась обслуживанием нашего кагала в непрерывном режиме. До конца оплаченного срока оставалось ещё несколько дней, когда ночью к нам ворвались менты, бесцеремонно разбудили наших детей, светили им в лица фонариками, искали соседа, потом орали его жене:

– Утром сам пусть к нам явится, ему же лучше будет.

Сосед появился только к вечеру и сразу вызвал меня и Вовку на разговор:

– Здесь дело такое, парни, вам ноги надо рисовать и немедленно.

– А че стряслось? – я.

– С нашей базы «Волжану» увели.

– Ну и?!!

– Гандона этого менты поймали почти сразу. Он никто и звать его никак. Его попрессовали, он и подписался, что это я его навел. Меня сегодня менты крутили, но они же знают, что меня на такой пурге не проявить. Вот к вечеру и придумали вариант, что это вы, киевские, залетные, мол, мне такой заказ подогнали.

– Мы же не при делах.

– Им какая разница? Гена, Вовка, вы наших ментов не знаете. Беспредел. Ломать вас будут. Они же как прикидывают: исполнитель на меня показал, если и заказчик покажет, у них все срастется. Вы им не интересны, а меня опять упрятать – они спят и видят. Не любят меня. А вы боком можете сильно пострадать.

– И что нам делать?

– Ноги в руки и вперед. Они, падлы, под утро заявятся.

Ночью мы уехали. От света встречных машин шарахались. Только с рассветом, уже на харьковской трассе немного успокоились и я чуть не убил всех, заснув за рулем. Спасло то, что Лариса, случайно увидев мои закрытые глаза, закричала, а мне чудом удалось спросонья удержать машину на дороге. Переход от обгона очередной машины к глубокому сну произошел быстро и незаметно. Сказался «отходняк» от всех треволнений последних часов.

А что мы? Просто отдыхали рядом.

Лучше ходить параллельно. Параллельные, говорят, не пересекаются.

Май 1985 года. Чабанка

Долго наша часть прожила без начальника штаба. Нельзя сказать, что солдаты просыпались с вопросом на устах «доколе, мол?». Но вот однажды тёплым майским вечером, когда стояли на вечерней проверке на нашей аллейке, появился рядом со строем пузатый майор. Огромность фигуры подчёркивала просто кавалерийская через плечи портупея. Как подтяжки, портупея обрамляла огромный живот. В роте офицеров не было, старшина убрёл домой, проверку лениво вёл Узик. В густых сумерках незнакомая фигура появилась на правом фланге и там замерла, руки за спиной. Всё бы ничего, но в строю, как всегда, обдолбанных было больше, чем отмороженных.

– Баранов, – выкрикивает, ничего не замечающий Узик.

– Я!

– Хуй на! – голос из строя.

– Бельдыбеков, – Узик к комментариям привык и внимания на них не обращал.

– Я!

– Шкурка от хуя!

– Валобуев… Валобуев!

– Есть!

– Хочешь говна поесть?!

– Отставить!!! – гаркнула фигура и вплыла в поле зрения всей роты. – Что у вас здесь происходит, сержант?!

– Вечерняя проверка четвёртой роты, товарищ майор. Проверку ведёт военный строитель сержант Аронов.

– Я ваш новый начальник штаба майор Давид!

– Давид громко пердит, – тот же голос из строя.

– Что-о-о!!! Кто сказал? Выйти из строя!!!

Молчит строй, своих не выдаёт.

– Я сказал, выйти из строя! Что не ясно? – голос припадал на мягкое «л», не так сильно, как у Сапога, но национальность выдавал сразу.

– Предупреждаю, пострадает вся рота. Ну?

Молчим.

– Как вы ведёте проверку, сержант? Почему допускаете неуставные формы обращений? Когда здесь последний раз занимались строевой подготовкой? Почему в строю солдаты в незастёгнутых воротничках? Почему ремни болтаются на яйцах? Вы в армии или где?

– Или кто, – всё тот же проклятый голос.

– Так. Допрыгались! Я, лично, буду из вашей роты делать Советскую армию. Вы у меня образцовыми быстро станете. Командуйте «отбой», сержант. Через минуту захожу в роту – там полная тишина.

– Отбой!!! – заголосил на молодую луну Узик.

А ночью нас разбудил истошный крик дневального:

– Подъём!

Салабоны вскочили, начали одеваться, деды только перевернулись на другой бочок. Звонок, крик:

– Подъём, рота! Тревога!!!

– Ты чё там охуел, дневальный? Какая в пизду тревога? Щас в ебальник схлопочешь. – недовольные голоса старослужащих.

– Подъём четвёртая рота! Боевая тревога!!! Выбегай строиться на улицу! Шире шаг! – уже другой голос.

Все вскочили – армия, всё же, есть армия. В проходе стоял майор Давид. Оделись, выскочили на улицу. Не за сорок пять секунд, но майор команды «отставить» не дал. Тревогу то он объявил боевую. Замечу, шла война в Афганистане и у нас постоянно распространялись слухи, что скоро все стройбаты пошлют на восстановление братской страны. В плохое верилось охотнее. Так, что и в тревогу мы могли поверить, тем более ночью, спросонья.

На аллее стоял УАЗик командира части, но самого комбата видно не было. Мы кое-как построились.

– Рота…!!! Равняйсь! Смирно! На пра-а-аво! На танкодром бего-о-ом марш!

Побежала нестройно четвёртая рота. Из части, через старо-николаевскую дорогу и вдоль танкодрома. Последний раз я так бегал, когда был духом. Мозги начали просыпаться. Строй растянулся, позади отставших ехал УАЗик с майором на борту, начштаба контролировал бег, покрикивая из окна. Рядом со мной бежал Валерка Самотуга:

– От сука, наебал нас майор. Нет никакой тревоги, – каждое слово Валерка выплёвывал неравномерно с выдохом.

– Да, похоже через километра два повернём назад. Больше мы не выдержим, – я дышал по спортивному – выдох растягивал на два шага, но обильное курение давало о себе знать.

– Падла, такой сон обломал. Я ему это запомню, сукой буду!

– Что ты ему можешь сделать, Валер? Соли насыпать? Забудь. Он наверняка из строевых частей, увидел нас и охуел. И я его где-то понимаю.

– Вот увидишь, он ещё вспомнит этот марш-бросок.

– Да ладно тебе, дыхалку экономь.

– А чё мы, как духи задроченные, на это фуфло повелись? Давай сканаем с этого ГТО, блядь!

– Куда?

– Вон в лесопосадку рванём. Дорога то одна, рота по ней и возвращаться будет.

– Давай, всё равно темно, не заметит.

Мы с Самотугой свалились в кювет, в лесопосадку и там замерли. У Валерки с собой были сигареты. Закурили. Ещё не жгло, когда мы увидели сильно поредевший строй, медленно трусящий назад в часть. Без труда пристроились и мы. Прибежали. Было пять утра.

На утреннем разводе комбат официально представил нам нового начальника штаба. Несмотря на свой живот, тот, надо отдать ему должное, все строевые упражнения, сопутствующие официальному представлению, исполнял, что кремлёвский караул. Строй83, что и говорить! А вот следующим утром настал наш черёд веселиться. Развод вёл снова комбат.

– У нас опять ЧП, военные! Рядовой Самотуга!

– Я!

– Ко мне!

– Есть!.. Товарищ майор, военный строитель рядовой Самотуга, по вашему приказанию прибыл!

– Круго-о-ом! Так вот, товарищи, полюбуйтесь на этого водителя! Профессионал! Вчера рядовой Самотуга на своей хлебовозке снёс ворота КТП. Было? Ты был за рулём?

– Так точно, товарищ майор, я.

– Обкурился? Или с похмелюги?

– Никак нет, товарищ майор, заснул. Виноват.

– Что значит «заснул»? Тебе, что ночи мало? Блядовал где-нибудь?

– Не-а. Я в части был.

– А если в части, почему не спал? Ты, что в наряде был?

– Никак нет. Бегал, товарищ майор.

– С какого бодуна ты бегал? Что ты несёшь, солдат?

– По боевой тревоге, товарищ майор.

– Какой боевой тревоге? Тебя шиза пробила? Какая тревога в стройбате?!! Какой мудак может придумать тревогу водителям? – на слове «мудак» наша рота синхронно хмыкнула, как одним ртом.

– Виноват, товарищ майор, это я объявил тревогу…

– Вы, что совсем охренели, товарищ майор? – опешил комбат.

– … воинская дисциплина…

– Какая дисциплина?!! Это стройбат, майор, здесь не шутят, в войну не играют. А если монтажник заснёт и наебнётся с девятого этажа? Крановщик плиту упустит? Водители даже в наряды не ходят! Мы же пешеходов гражданских беречь должны.

– Виноват, товарищ майор, не учёл специфику.

– Впредь прошу учитывать. Объявляю вам замечание! – отдал честь.

Вернее, комбат только приложил ладонь к козырьку, а новый начштаба действительно отдал свою честь. Перед всем строем. И трахнул его военный строитель рядовой Самотуга. Отомстил! Красиво!

А через несколько дней уже Давид вёл утренний развод. Гремел что-то по своему обыкновению о воинской дисциплине, об уставе, о строевой подготовке, когда увидел странную фигуру, бредущую через плац. Увидел и обмер, оборвав себя же на полуслове. И было от чего, мы сами обалдели. И дело было даже не в том, что это верх наглости ходить через плац во время общего построения батальона. Как выглядела эта фигура! Новенькая вельветовая тройка самого модного в то время цвета «кофе с молоком», коричневый батничек, солдатские тапочки на босу ногу, приветственные кивки знакомым. Элегантный как рояль, улыбающийся Аслан Гаджиев шли завтракать.

– Это что?!! – обескуражено спросил начальник штаба.

– Рядовой Гаджиев, каптёрщик первой роты, – браво выслужился капитан Адаменко.

Другие офицеры благоразумно промолчали.

– Что!? Рядовой!!?

Наверняка майор думал, что это шагает лицо гражданское, УНРовское. Но даже гражданскому лицу он был готов сделать замечание. А это был военнослужащий вверенного майору подразделения Советской армии!

– Солдат! Ко мне!!!

– Да пошёл ты! – незамедлительный и беззлобный ответ Аслана через плечо.

Давид разинул рот, лицо его начало приобретать цвет, который бывает у заката перед ветреным днем. В целях противопожарной безопасности капитан Царик потянул высокого майора за рукав и что-то зашептал тому в ухо. Майор крякнул, осунулся лицом, посерел, и продолжил развод батальона, неловко скомкав свою речь о неуклонном росте воинской дисциплины при социализме.

Марксисты-материалисты, мля. Служили мы все по разному.

Май 1985 года. Чабанка – Киев

Теплый одесский май. Настроение, как и погода, прекрасное. Работы много, но это тоже хорошо. Плохо, когда вагонов нет и надо делать вид, что мы очень перетруждаемся на Кулиндорово. Актёрствовать любил только Баранов. Когда он бывал у нас на станции, помощи от него в работе мы не ждали, но посмешить, спектакль устроить он мог. А уж если в то же время был и Райнов, вечный апологет Барашека, то концерт был обеспечен, места на первой койке надо было занимать с утра. Весёлые были деньки. Плохое не так не помнится.

Возвращаемся мы с работы вечерком, не поздно. Проходим через КПП, а перед штабом стоят Кривченко с Балакаловым. Так бы мы и пошли в казарму маленькой толпой, а теперь мне пришлось бригаду построить – по уставу больше двух военных человек могут перемещаться только строем. Пока ребята нехотя строились, до меня донеслось:

– О, Руденко! Пусть он едет. Он же киевлянин, – голос Балакалова.

– Руденко, ко мне давай! – крикнул Кривченко.

Я, соблюдая уставные условности, подбежал.

– Товарищ майор, …

– Глохни. Джафаров же из твоей роты?

– Так точно. Он сейчас в учебке.

– Выгнали его на хуй из учебки. Пришла телеграмма, надо забирать бойца.

– А чего он сам не может приехать?

– Боятся его самого отпускать, дёрнет куда-нибудь. Он же безбашенный. Езжай и забирай его.

– А где он?

– В Киеве.

– С тебя бутылка, – ухмыляется Балакалов.

– Так, сутки тебе туда, сутки побыть дома, сутки забрать Джафарова и сутки назад. Зайди в штаб и получи командировочное предписание.

Четверо суток это был конечно подарок замполита, на самом деле ночь туда, ночь обратно, максимум полдня забрать Джафарова, остальное моё. И очень кстати – у моей молодой жены скоро день рождения.

Джафарова я помнил хорошо. Был он с последнего призыва. Помню, захожу как-то в каптёрку, за столом сидит маленькое горбоносое чмо с глазами, как мячики для пинг-понга, а стол окружили мои друзья и стебутся над нерусским:

– Генка, ты только послушай. А ну, земеля, повтори, что ты нам говорил.

– Всэх рэзать будем, – со страшным акцентом произносит чмо.

– Кого всех?

– Одесситов, киев, это, блат.

– А почему?

– Борзие очень, – подумав.

– Всех?

– Э-э, всех, – совершенно серьёзно сожалеет Джафаров, сокрушенно качая головой и разводя в стороны руки.

Вот этого «мясника» мне и надо было забрать с учебки. Переодевшись в парадку, я сразу рванул на вокзал. Билетов не было, начинался сезон. На вокзале я встретил киевлянина Вовку Берёзова из нашей роты, он ехал в отпуск по договоренности со старшиной, как он мне сообщил. Тут-то я вспомнил, что не предупредил старшину о своем отъезде. Это могло создать мне нешуточные проблемы после возвращения.