Чья-то сансара

Пока что мне приходится совмещать расписания и важные дела Марго и Г.Е., и я никак не могу понять, кого из них проще “спрятать”, ее или его. С одной стороны, Г.Е. может никому не отчитываться в том, когда он приходит, уходит и делает свои дела. С другой стороны, дел у него больше, и они куда более важны и значимы, чем дела Марго. Марго же менее занята, но больше на виду у других: ее отсутствие будет моментально замечено начальницей, стоит той выйти из отпуска, да и “смежных” начальников море разливанное, и все они живо обратят внимание на любые изменения в графиках присутствия.

Конечно, можно прикрыть Марго с помощью каких-то распоряжений Г.Е., но я пока не могу сложить этот пазл. И другой тоже не сходится: Марго сегодня в другой одежде, и я точно не перекладывала ничего и никуда, но в кармане толстовки почему-то снова находится чертова мятая листовка – и я понимаю, что это тот вопрос, на который мне нужно получить ответ. Я разглаживаю ее и читаю первый раз полностью.

Про веру, про единство, про изменения, про поддержку. Про собрания и церковь, в которую можно прийти в любой день – и с огромным неудовольствием намечаю себе сегодняшний вечерний путь туда, отменяя визит на массаж с огромным сожалением со стороны Марго. Но что тут сделать – Париж стоит мессы, а бумажка, с таким упорством возвращающаяся ко мне в любом моем “перевопощении” – хотя бы проверки. Может быть, именно там мне смогут объяснить, что именно со мной, с нами произошло.

Главное – чтобы отнимать это все не стали. Мне прекрасно нравится быть и Марго, и Г.Е., и только собой мне быть не нравится совсем. Для меня это не проклятье – это подарок судьбы или высших сил, возможность стать кем-то другим, добиться чего-то, не прикладывая особых усилий. Пожалуй, я всегда бы хотела решать только такие проблемы – как выбрать среди двух хороших вариантов, а не между плохим и еще более плохим, и как совместить расписания двух своих живых аватаров так, чтобы не спалиться. Это то, что я в самом деле готова делать, чтобы собирать дивиденды с обоих возникших у меня возможностей.

Главное – чтобы это не попытались отнять у меня. Нет, на такое я не согласная.

Я сбегаю с работы пораньше. Вернее, Г.Е. присылает сообщение помощнице ректора о том, что Маргариту Сергеевну надо бы услать посмотреть образцы к новому поставщику сувенирки, и та барским жестом меня и отправляет.

И мы выходим с работы. Как в фильме про супермена – водит в “вертушку” Марго, а выходит – Г.Е., и машину себе вызывает из ВИП-таксё, и садится в нее такой важный, что у меня на сердце становится тепло и хорошо, словно я за родимым внучком наблюдаю и радуюсь, как ему будет славно и удобно ехать.

Странно все это. Так странно, что даже уже окей – уровень гротеска и фантасмагории зашкаливает настолько, что это становится новой нормой. Я привыкаю – если вначале я была в почти шоковом состоянии, то ко второму участнику нашего конклава я привыкла намного быстрее, хоть он и совсем другой. Может, на самом деле, я всегда хотела именно этого? Быть крутым и борзым мужиком с кучей бабла? Транс-миллионер эдакий, а теперь вот – сбылось.

Но, на самом деле, мне не слишком удобно в его коже. В его ботинках. В его разговорах. я, видимо, все-таки ограничена своим первоначальным опытом и интеллектом, и если Марго для меня достаточно проста и понятна, то с Г.Е. я в каждом разговоре боюсь, что наделаю дел, потому что искушение “поисправлять” за ним велико, и ужасно трудно помнить, что работает именно то, что делает он, а не что делаю я. Я-то в своей собственной жизни, блин, нарешала на отлично. Со знаком минус.

Вернее, на полный, абсолютный ноль.

Район оказался так себе. Не “Восточное Бирюлево – обитель зла”, но такое себе. Я даже порадовалась, что не стала “мигать” в себя или Марго. Мистер герой тут, конечно, выделялся, как прыщ на заднице у модели Виктория Сикрет, но это было лучше, чем то, каково пришлось бы тут девочке.

Хотя часы, наверное, стоило бы снять, думаю я запоздало, пока деловым шагом двигаюсь по изрядно загаженному двору с останками детской площадки к нужному мне подъезду, рядом с которым красуется вывеска “Зал Собраний НКО “Возрождение”, и неизбежное “звонить решетка восемьдесят”.

Внутри, впрочем, стоило миновать немного обоссанный подъезд, оказалось достаточно мило: просторная комната вмещала в себя пару диванов, несколько кресел, проектор и рабочий стол, над которым висел жизнеутверждающий плакат “хорошо там где нас нет, но мы уже в пути”.

Под плакатом обнаружился ровно один местный, тутошний человек. Он широко улыбнулся мне и с радостным выражением лица поднялся навстречу.

– Здравствуйте! Вы, вижу, у нас первый раз. Пришли за путеводным лучом света в своей жизни?

Парень кажется мне до странности выглаженным, иначе не сказать. Словно бы он сытый, залюбленный, заглаженный по самое “не хочу” домашний котик, у которого волосок к волоску лоснится. Как-то не так я себе представляла сотрудников благотворительных организаций.

– В некотором роде, – отвечает за меня Г.Е. и достает из кармана скомканную листовку. – Это же ваши ребята раздают?

– Да! Конечно же, это наша работа – помогать людям находить путь к себе, менять свою жизнь и становится ближе к Богу! Раз вы пришли, я думаю, вы уже осознали, что нуждаетесь в изменениях. Скажите, что вас тревожит сейчас? И, пожалуйста, вот, давайте присядем и все такое. Хотите чаю? Кофе?

Ни чаю, ни кофе мы точно не хотим – прежде всего потому, что тогда мне придется сопровождать Г.Е. в сортир, а мне до сих пор не слишком уютно это делать. Хотя, может, я к себе в этом отношении слишком строга. Мы с ним вместе, дай-то бог, всего сутки, если не меньше, и большую часть этих суток я была с Марго, а она мне куда ближе, скажем, физиологически.

Нет, с оттенком тоски думаю я, все-таки придется не оставаться, в основном, в жизни Г.Е. Я просто не справлюсь, скорее всего, даже по чисто техническим причинам. Мне слишком сложно все это и непривычно.

– Нет, спасибо. Да и рассиживаться, признаться, мне не к месту. Меня интересует конкретно такой момент: после того, как я получил листовку несколько дней назад, моя жизнь в самом деле начала радикально меняться.

– Насколько радикально?

– Весьма. Даже не знаю, как описать так, чтобы это было достаточно точно. Вы смотрели, например, фильм “Без лица”?

– Это что-то про обмен телами?

Киваю.

– Представьте, что случилось нечто такого же масштаба. Словно я проснулся в другой жизни.

– Очень интересно! Говорите, это произошло сразу после того, как вы взяли нашу листовку?

– Именно. Кроме того, я теперь ее нахожу повсюду, как неразменный пятак. Надеюсь, этот термин вам знаком?

– Нет, но я себе представляю… Послушайте, можете рассказать поподробнее, что именно произошло с вами? Чем отличается ваша другая жизнь, как, вообще, это ощущается?

Я немного не понимаю, он мне верит, или он мне не верит? Г.Е. на своих инстинктах уверен, что парень нас вообще не понял, и не отсекает, что происходит, а мне кажется другое. Мне чудится, что за фасадом понимания и интереса, и за слоем непонимания есть более глубинный уровень, на котором все он прекрасно осознает и знает, только вот я боюсь, что ошибаюсь, и это, как раз, более вероятно. Потому что я вся такая, всю свою жизнь – мадам просер. И если я сейчас поверю своему мнению, это может плохо закончится – например, упекут моего Г.Е. в психушку, и придется как-то оттуда бежать в духе безумных коммандос из фильмов 90-х, и это будет совсем-совсем не весело, потому что у меня, вообще-то, планы если не на него самого, то на его денежки и возможности. Это то, что мне нужно от него больше всего, наверное.

– Представьте, что вы привыкли, что дела идут определенным образом, – говорит, тем не менее, Г.Е. под участливым и ожидающим взглядом своего собеседника. – Но каждый раз вы ошибаетесь, и все происходит совершенно иначе. Словно я провалился в какую-то параллельную вселенную.

– Это невероятно, потрясающе интересно! Возможно, Бог так указывает вам, что ваша прошлая жизнь была неправильной? Что вы должны измениться, изменить свое поведение?

Обдумываю это несколько долей секунды. Применимо ли это ко мне? Был бы некий Бог доволен или недоволен мной такой, какой я была до? Боюсь, скорее, никакой бог из традиционных религий не одобрил меня после. В конце-концов, чем я стала? Я сама не могу даже дать себе название или описание, и из всего, что я в своей жизни видела и знаю, больше всего стала похожа на чудовищ из фэнтезийных книг или игр. Кто-то, у кого три личности, три тела, и одна личность довлеет над остальными двумя. Только вот мне, кажется, все равно, если я и чудовище: главное, чтобы у меня были мои шансы, возможности жить так, как я хочу, а не так, как я могла жить раньше. Я не хочу обратно, в свою серость, в свою жалкость, в свое ничего.

– Я подумаю об этом, – лаконично отвечает Г.Е., уверившись в бесполезности нашего визита. – Спасибо. Я могу вам позвонить, если возникнут вопросы?

– Конечно, – тот просиял даже. Вот уж человек с какими-то неистощимыми запасами необоснованных восторгов – не на наркоте ли он, интересно? – На листовке есть наш телефон. но лучше приезжайте снова, например, в субботу. У нас будет собрание, мы будем слушать нашего пастора, и смотреть фильм. Вам понравится, обещаю!

Мы что-то сомневаемся – и с этими сомнениями выходим за дверь, и на тесной и темной лестничной клетке останавливаемся, хоть и хочется с ускорением покинуть подъезд. Просто, наверное, лучше вызвать такси отсюда, чтобы не светиться слишком долго на открытых пространствах в этом милом и гостеприимном, но потенциально опасном районе.

Г.Е. пытается поймать сеть, занятый этим, не сильно обращает внимание на звук открывающейся сзади двери, и поэтому, когда его хватают за шкирмы и тащат назад и вбок, он не успевает среагировать. Или, может быть, потому что у него, кроме занятости, еще и надстройка в виде меня, и от этого реакции тела опосредованы. Впрочем,буквально сразу же он начинает сопротивляться. Проворачивается в руках нападающего, вслепую бьет вверх и вбок, вкладывая в удар весь моментум поворота, но промахивается. Его, нас вталкивают в зловонные и темные недра квартиры, прижимают к стенке и начинают ощупывать карманы – и над ухом слышится прерывистое, хриплое дыхание, от которого ощутимо веет гнилыми зубами.

Мне страшно – почти парализующе страшно, потому что я понятия не имею, что будет, если одно из моих “тел” повредить. Или убить.

А Г.Е. лихорадочно перебирает варианты, то и дело дергаясь, пытаясь высвободиться из захвата.

– Не ерзай, бле, – чужак встряхивает нас, как бульдог добычу, и обдает вонью из глубин своего плохо пролеченного рта. – Не под клиентом, бле.

– Что вам надо? Денег? Давайте я дам вам денег и разойдемся миром.

– Да я сам возьму, чта мне, не барин какой царский. Не ерзай, говорю, а то пристукну, нах. Не понял, чта ле? Подобъяснить?

Под подбородком появляется ощущение холода, а потом давления, и сначала становится горячо, и потом – больно. Это кровь. Горячее – это кровь.

Говорить страшно – горло дернется и привет. Что мне делать? Мало ли что ему взбредет в голову?

И у меня еще одна проблема – там, где я хочу остановиться, перетерпеть и промолчать, Г.Е. начинает буквально рваться из-под контроля, пытаясь сделать что-то, высвободиться. У него кровь кипит и все бунтует при мысли, что он позволяет себя грабить вот таким вот дурацким способом, злится от бессилия, злится от того, что в телефоне, присвоенном чужаком, куча всего, и как все это восстанавливать? И карты, опять таки.

– Слышь, цапля, пин от карты какой? Ну? – чужак дергает нас сильнее и вдавливает нож в другое место на шее, но не кромкой, а лезвием плашмя.

– От какой? – спрашивает Г.Е. – Их там три.

– Я тебе бюхалтер, чта ле? – он возится сзади, явно пытаясь одновременно раздербанить кардхолдер и удержать Г.Е., и это, кажется, ошибка. Перехват за руку, рывок, поворот, и успевший среагировать нападающий и Г.Е. оба пытаются перетянуть руку с ножом в нужную себе сторону. Я могу разглядеть, наконец, того, кто на нас набросился. Ушкуйника, подсказывает память Г.Е. эстетичный термин, хотя я бы назвала его иначе. Огромный, мощный, но с полностью гнилыми серыми зубами, лысый – и с нездоровой тонкой пергментной кожей желтого ненормального оттенка, заметного даже в полутьме грязного коридора.

– Гнидаааа, – тянет он, отчаянно сопротивляясь, и на лице у него выступает болезненная испарина. Перетягивание каната идет еще несколько длинных секунд, или десятков секунд, я не знаю, но чувствую, как медленно, но верно лезвие ножа сдвигается все дальше от нас – пока рука чужака не срывается, и нож не втыкается с неожиданной легкостью ему в живот. Он выпучивает глаза с красными, воспаленными веками, хватается за нож, торчащий у него в животе, делает пару шагов назад, и потом зачем-то дергает нож, но не так, чтобы вытащить, а почему-то вверх, вспарывая себе живот.

Смотрит вниз, на себя, покачивается и падает назад.

Г.Е. делает шаг назад, еще один, и мы лихорадочно соображаем.

Отпечатки на ноже.

Отпечатки, возможно, на стене, на самом чужаке. Какие-то следы – волосы, еще что-то. Если у того НКО повернуты в коридор камеры – то еще и запись. И что нам делать?

Чужак на полу, заливаясь кровью, хрипит и сучит ногами, и затылком бьется о паркет, ритмично поднимая и опуская голову, и руками тащит в стороны края раны, явно не понимая, что он делает.

Скорую ему вызвать?

Да ладно. Не об этом стоит думать даже. Как нам вывернуться? Как?

Конечно, можно просто “бросить” Г.Е., заставить его исчезнуть, но как же все ресурсы? Нам и деньги его пригодятся, и все на свете его. Бежать в банк, снимать хоть что-то? Божечки, что делать?..

Так странно – рядом умирает человек, а никакого чувства вины я и в помине не ощущаю. Ни капельки. Хотя, если подумать, меня должно штырить и за Марго, чью жизнь я, фактически, забрала себе, и за Г.Е., который в цвете лет погиб, видимо, от инфаркта. Их же нет – по факту, они оба умерли, их телами я распоряжаюсь по своему усмотрению, и мне от этого тоже совсем не плохо.

И за этого, хрипящего на полу от моего удара ножом, мне тоже не плохо. Нет ощущения грядущего воздаяния, или мук совести – единственное, что меня тревожит – это как вывести из-под удара моего Г.Е., потому что он мне еще пригодится. Но мысли только кружатся одна за другой, и ни одной новой не появляется. Подбираем свой телефон, брезгливо отираем его, собираем раздебаненный кардхолдер, садимся на колченогую табуретку посреди коридора и смотрим, как руки чужака двигаются все медленней, и как кровавая лужа растекается по полу все дальше и дальше. Переступаем ногами, чтобы не замарать красивые ботинки ценой в полугодичную зарплату секретарши, и смотрим снова, надеясь, что какая-нибудь идея, все-таки, придет.

Но вместо этого через пару минут в глаза затекает мрак.

Вокруг влажно и немного липко, и даже в глаза словно горячей водой плеснули. И запах – тяжелый запах отходов, немытого тела, больного нутра и почему-то слез или соли. И еще боль.

Такая ужасная, разламывающая боль, заставляющая гореть изнутри глаза, мешающая думать нормально, дозволяющая мысли только об одном – как от нее избавиться. Так плохо, больно, плохо!.. Пытаюсь подняться на локте, но он соскальзывает, и я снова плюхаюсь обратно, и затылок больно бьется о поверхность, с таким ощущением, словно уже по шишке или набитому синяку.

Больно. Даже смотреть больно, даже составлять любую сознательную мысль. Больно так, что хочется выскрести себе глаза, чтобы добраться до их обратной стороны, где поселилось горячее и напряженное ощущение. Я слышу какой-то странный звук, и не сразу понимаю, что он идет от меня – я вою, подвываю как зверь, и против всякой разумной мысли начинаю биться головой обо что-то, пытаясь выключить себя нафиг, чтобы просто не чувствовать, раз я не могу справиться со своими ощущениями. Тело владеет мной, а не я телом – я в плену внутри, пока полная отчаянной боли плоть стремится к темноте и пустоте.

Вместо пустоты приходят странные видения о других мирах, в которых люди и предметы – всего лишь плоские рисунки, и третьим измерением служит только время. Все двигается в бесконечном плоском мире, с плоской планетой, плоским космосом, все заняты изучением того, что пространство как будто искривлено, и это искривление меняется – пока не оказывается, что этот плоский мир заключен в рулоне туалетной бумаги в грязном сортире придорожной заправки.

Глаза я открываю почти с облегчением, и сразу же осознаю, что меня, вроде как, попустило – только вот немного пониже моих собственных мыслей некрасиво ворочаются чьи-то еще, словно я хожу по чьей-то голове, и от этого тревожно. Кажется, что я схожу с ума.

Стоп, а кто это – я, и конкретно что для меня – сходить с ума, а что – нормально?

Руки и ноги затекли так, что я толком не могу ими двигать. Приходится раскачивать себя, пока не удается перевернуться, и терпеливо ждать, пока кровь прильет к рукам и ногам, чтобы хоть как-то прийти в себя.

Интересная фразеология – “прийти в себя”, и обратная к ней “быть не в себе”. Фактически, намек на отсоединение души, так ведь?

Смотрю некоторое время бездумно на грязный пол вокруг, покрытый какой-то мерзкой присохшей коркой, и потом, неловко подставляя и подсовывая руку, поднимаюсь.

В разбитом зеркале над советской тумбочкой отражается огромная, скошенная, щекастая морда и бритая голова, и когда я пытаюсь открыть рот, морда разевает свою пасть, демонстрируя покрошенные, серо-желтые зубы. Морду трясет, словно в нервном тике, и все движения кажутся одновременно резкими и неуверенными. Я себя не узнаю, но морда уверена, что ее зовут Славушка, и что он тут живет. Также Славушка знает, что хотел бы ширнуться, но на дурь нужны денежки. И Сахара, огромная засушливая Сахара во рту, господи боже.

Я? Это что, я?..

Насколько могу быстро поднимаюсь по стеночке на ноги и ползу на кухню, чтобы выпить, хотя бы воды. Подставляю голову под холодную струю, и чужие мысли немного смывает, как песок и жар, и от облегчения мне становится даже легче.

Я – не он! Ура, божечки, ура!..

Выпрямляюсь с трудом и встряхиваюсь, как собака, и сосредотачиваюсь на Г.Е., и с огромнейшим облегчением чувствую, как страницы переворачиваются внутри меня, и вместо картинки со Славушкой появляется картинка с ухоженным и здоровым мистером героем.

Он сразу ощущает стоящую в квартире вонь, но ничего не трогает – подбирает только нож, на котором могут быть отпечатки и при свете дня начинает проверять все вокруг на предмет своих следов – отпечатков, волос, чего угодно. Собрав пару подозрительных шерстинок, он платком берется за ручку двери и выходит в подъезд, и торопливо спешит прочь, на ходу вызывая такси.

Мельком мы смотрим на время – мы провалялись в отключке всю ночь и все утро, и если Г.Е. еще толком никто не ищет, наоборот, кажется, все вздыхают там свободно от того, что начальник куда-то подевался, то у Марго, наверное, семья на ушах стоит. Что вообще произошло? Кроме очевидного?

Г.Е. отвечает на рабочие письма в машине, спокойный и рассудительный – у него толком нет и не может быть своих эмоций, в конце-концов, он всего лишь моя марионетка, аватар – поэтому он, наверное, и не ощущает ничего от того, что, фактически, убил человека. Нападающего, да. Никчемного, да. Но – все же, живого, настоящего человека, такого же, каким был он сам. Но нет – пустота, ноль.

И хуже того – у меня сожалений тоже ноль. Раздавленный таракан в былые времена больше эмоций вызывал – гадливость, например, что теперь надо тараканьи кишки снимать с тапка. А сейчас … ну, убили. Так ему и надо.

И где-то на ТТК, когда Г.Е. поднимает, наконец, голову от телефона и смотрит в окно на проплывающий внизу и мимо пейзаж, до меня доходит. Вернее, мысль возникает откуда-то из глубин его мощной аналитической машины и поднимается выше, до меня, и я обрабатываю ее следующие долгие минуты.

Мои аватары – они все убиты мной.

Марго я ударила дверью в кофейне, она упала, ударилась головой и умерла мгновенно от кровоизлияния в мозг.

Г.Е. умер, вероятно, от инфаркта во время секса с Марго.

Славушку – я вздрагиваю от одного упоминания его имени – его убил Г.Е. в отчаянной борьбе за жизнь.

Они все умерли от моей руки, и стали мной, стали моими “страницами”, между которыми я могу “перелистываться”, выставляя наружу то одного, то другого, но ни в коем случае не обоих одновременно.

Их всех убила я.

Я.

Наверное, тут должно быть чувство вины, или что-то такое, но осознание есть – и ничего другого просто не приходит. Г.Е. и Марго для меня – все так же просто инструменты, и я готова их беречь и защищать, но мне не щемит от того, что я стала причиной и их смертей, и их, фактически, посмертного порабощения.

Мне надо. Мне они нужны. Я заслужила. Я заслужила все это, черт подери! Возможности, деньги, другую жизнь, я заслужила все это!.. И если Г.Е. прав, и я в самом деле забираю себе жизнь того, кого убиваю (как дивно звучит: “забираю жизнь” – я забираю жизнь и при этом забираю жизнь!), то это дает мне еще больше новых шансов.

У меня есть донор по деньгам и недвижимости, он же играющий тренер по успешному успеху, у меня есть учитель по красоте. И у меня есть безбашенный наркоман-убийца. И теперь я могу выбрать любого человека, которым хочу быть, и просто забрать его себе. Вот так.

Эта мысль вводит меня в такое нервное возбуждение, что даже Г.Е. подпрыгивает на сиденье машины, и нам приходится усилием воли подавлять это ощущение, хотя так трудно это сделать, когда перед тобой раскрываются ворота в волшебный идеальный мир, как створки окошка в детских фильмах.

Там ждет меня то, чего я всю свою жизнь хотела: надо только правильно выбрать себе идеальный аватар, чью жизнь я сделаю такой, как мне надо, и эта жизнь, наша общая жизнь станет моим раем на земле.

С проблемами отсутствия Марго оказывается разобраться сложнее, чем разрулить временное исчезновение Г.Е. В конце-концов, морально устав от своей этой ситуации, я хлопаю ею заявление по собственному – на работе, и хлопаю дверью дома, когда причитания ее матери и запах корвалола становятся совершенно невыносимы.

Конечно, так себе идея – увольняться в никуда в конце ноября, почти перед новым годом, и с родителями ссориться – тоже немного отстой, особенно с учетом того, что жить Марго больше негде. Но тут играют роль другие соображения – ведь, в конце-концов, мне теперь понятно, что Марго мне вряд ли потребуется на постоянной основе – я могу выбрать кого-то моложе, умнее, красивее – более перспективный для долгой и счастливой жизни вариант. Мне только надо его найти, этот прекрасный идеальный вариант.

“Выключив” Марго, я концентрируюсь на Г.Е., а про Славушку стараюсь и вовсе не вспоминать. Он мне потребуется точечно и временно: его задачей будет продать его квартиру за наличку, чтобы выручить с него хоть что-то, и добыть мне нужный аватар после этого. Дальше – все, разве что в опасные моменты его доставать, чтобы отбиться от нападений каких-нибудь. Хотя при хорошо организованной жизни такого просто не будет. Не потребуется.

С одной стороны, хорошо, что Славушка у нас появился – потому что грязную работу он сделает лучше всех. С другой стороны, мне от него немного страшно – из-за того, что он достаточно примитивный, состоящий почти из одних не слишком здоровых инстинктов, его связь с телом и власть над ним куда больше, чем у обычной Марго или достаточно просветленного Г.Е. И проблем от Славушки море, когда он активен. Его так и тянет найти какой-нибудь дряни, сделать что-то странное, добыть наркоты, порезать кого-нибудь. В общем, за ним только глаз да глаз, выпустить поводок и заниматься своим, как с Марго и мистером героем, совсем не получается.

Но зато свой функционал он выполнит, я знаю. Не моргнув глазом, не дернув щекой выполнит. А если менее метафорично – убьет нужного мне под аватар человека.

И, как ни странно, нужный вариант находится практически сам собой – помогает работа Г.Е., где вокруг, стоит только выйти за пределы административного этажа, бегают толпы хорошеньких, юных студенток. Одна из них и набегает – на мое счастье и свое … даже не знаю, что.

– Ой Григорий Евгеньевич, простите, – пискнула она, натолкнувшись на нас в коридоре. Большие ясные глаза, фарфоровая кожа, густые светлые волосы, фигура– песочные часы с тончайшей талией – шикарный экземпляр физического развития. – Извините! Я знаю, что вы не преподаете, но, может быть, вы рассмотрите возможность руководить моим дипломным проектом? Понимаете, у меня тема очень близкая к Вашей диссертации. Она мне попалась, когда я подбирала материалы, и … и … она очень, очень интересная! И я считаю, что могла бы хорошо раскрыть один из вопросов, которые у вас там стоят как темы дальнейших исследований. У меня хорошие идеи, честно!