Чья-то сансара

Ирина Ростова

Чья-то сансара

Где-то рядом

Профсоюзная, 90

Тоскуют ли люди без загадочных историй? Без щекочущих нервы чудес, без веры в волшебные существа, которыми могут быть полны закоулки даже современного города? Определенно, да. Но и забытые чудеса, мифические создания и чудовища точно так же тоскуют без своих людей. Может быть, там, совсем рядом, в соседнем доме или в пустующей квартире этажом ниже. Или там, в покинутом людьми здании на Профсоюзной, 90.

– Так там, это, новостей-то нет никаких? – охранник потирал озябшие руки, вопросительно глядя на айтишника, расписывающегося за сдачу ключей. Второй топтался с ноги на ногу рядом, молчаливый и угрюмый. – Что там будут делать с издательством-то?

В пустом здании по адресу Профсоюзная, 90, где отопление работало на самом минимуме, только чтобы трубы не разорвало, царил кромешный мрак и холод.

– Нет, сами ничего не знаем. Велено вот остатки оборудования перевозить. Но ты б обогреватель взял, что ли, в 422 комнате. Мы там видели сегодня, – сказал старший из них, и от его дыхания в воздухе стоял пар, хотя они были внутри помещения.

– Что, можно? Ну, спасибо, спасибо, мужик! А то я тут уж снег убираю, чтоб согреться-то. Холод зверский.

– Не лазает никто, не мешает?

– Да кому тут что надо? Пыль и запустение. А за разрешение спасибо, от души!

– Не болей, – старший из айтишников захлопнул журнал и кивнул своему коллеге. – Ну, чего стоим, уже бы давно в машине грелся!

Они подняли оставшиеся две рабочие станции и понесли к машине, ожидающей в закутке у ворот. Те, заваленные снегом вместе со двором, не открывались, только до калитки была прокопана скромная дорожка.

Шаги, короткие фразы и ощущение жизни скрылись за падающими снежинками, и потом на худо-бедно работающей камере было видно, как отъезжает машина – на черно-белом экране было непонятно даже, какого она цвета.

– Э-хе-хе-хе-хе-хе, – печально потянул охранник, закрывая обратно все двери и шагая от входа вглубь пустого холла, полного недовывезенных коробок и засохших цветов. Пока он шел, неровно прихрамывая, он постепенно рос ввысь и вширь, обрастал волосами на лысине, приобретая совершенно другой, хоть и тоже человеческий вид. – Э-хе-хе-хе-хе, – он поднялся на четвертый этаж, покрякивая, нашел 422 кабинет, постучал по двери.

Та, подумав, распахнулась, и охранник, кем бы он на самом деле ни был, вразвалочку зашел, пооглядывался в немного сумрачном зимнем свете, падающем из огромного мутного окна, поднял обогреватель и понес прочь. Дверь закрылась за ним сама.

– Э-хе-хе-хе-хе, – повторил он, поднимаясь повыше, на следующий этаж.

– Чего ты там «э-хе-хе-хе»? – в середине зала со стеклянной крышей, на стуле, стоящем прямо среди раскиданных бумаг, тут и там валяющихся карандашей родом из Советского Союза и белых наростов, сидела сухая дама с синими губами, оттянутыми вниз в одну сторону, в большом коричневом свитере и сером костюме. Вокруг нее гнездились наросты не то лежалого льда, не то пенопласта, ноздреватые и бледные.

– Обогреватель вот принес, – он поставил на пол свою добычу с кривой надписью «Собственность Производственного Управления» и огляделся, оценивая расстояние до других стоящих тут же обогревателей.

– Отдали? – дама поправила очки на тонком носу.

– Отдали, – охранник провел рукой по надписи, и она тут же сменилась на «Профсоюзная, 90». – Может, все-таки вылупится кто.

– Достаточно тщетные надежды, – дама поправила очки на тонком носу.

– Ты, Алефтина Ниловна, не квакай, – пожурил ее охранник. – Раз нас попросили коллеги, так наше дело вот приглядеть, свет обеспечить, тепло. А ты тут сидишь, чтобы следить, а не чтобы квакать. Довысказывалась уже. Сколько там лет? Двадцать? Не покину любимую работу, никогда не расстанусь с этими стенами… И не рассталась же, умерла, а все тут шляешься.

– Хам, – отозвалась дама. – И облик этот тебе совсем не идет!

– А мне нравится, – охранник потрогал пальцами рукав надетой на нем после изменения кофты с крокодильчиком, взъерошил сероватые густые волосы. – Директора-то все менялись тут за последние годы, а этот, хоть и не директор, сидел крепко. Врос. Забавно с ним было, да. Интересно. Я все думал, может, он и додумается до всего. Но нет, не успел. Уехали все.

– Так подсказал бы, раз надеялся.

– Это нельзя. Я артефакт, я свою инструкцию сам никому не раздаю.

– Вот и сиди, холодный, пустой и темный, – сказала Алефтина Ниловна. – Без людей, без новых знаний, без перспектив. Зато с кладкой букавацов на чердаке, семьей гулей в бомбоубежище и демоном Лапласа в актовом зале.

– Ты забыла вредную мертвую редакторшу, которая умудрилась почить на рабочем месте и так там и застрять.

– От меня хотя бы была польза, – оскорбилась Алефтина Ниловна.

– Да-да, уж сколько было скандалов за то, что ты правки поменяла или корректуры попутала, – проворчал дух артефакта. – Скучно, небось, теперь.

– Уж эти-то точно статей не пишут, книг не редактируют, – печально согласилась Алефтина Ниловна. – Но скандал у тебя тут точно будет, потому что демон не кормлен.

– Ох, ты ж прыть, – отозвался он, даже дернувшись. – И даже не зовет, зараза.

– А это чтобы скандалить погуще, – уже ему в спину сказала мертвая редактор Алефтина Ниловна, которая так навсегда и осталась на своем редакторском посту. Ей в самом деле было скучно, так скучно без привычной и любимой работы: даже если и кричали раньше иногда по коридорам суеверно: «Аля, прекрати», – чтобы она не вмешивалась в чужой творческий процесс выше меры, это было куда лучше тишины и пустоты.

Надо сказать, один из последних директоров даже священника вызывал, чтобы изгнать из здания проблемы вместе с демонами. Но и демоны, и призраки, и артефакт, которым было само здание, только ослабли – отчего защита дала течь, и проблемы в старейшем научном издательстве и вовсе пошли косяком. Так вот и докатились – пустота, тишина, холод и мрак.

– Сам поесть, что ли, не мог? – Демон Лапласа, с незапамятных времен обитающий в здании, был недавно переселен в самый центр сцены из закутка, в котором прозябал с момента падения Советской власти. Он был привязан к неизменной точке во вселенной – гипсовому бюсту Ильича – и от этой точки вел свои исчисления. В былые времена демон был закормлен контрольными экземплярами, счастлив, сыт и выслушан, позже – перебивался корректурами и черновиками, а сейчас дух артефакта был вынужден кормить его книгами с подземных складов в бомбоубежище, которые были списаны за ненадобностью в утиль и так и оставлены там, потому что вывозить их не было возможности. Кормить, чтобы демон не вымер, не пошел вразнос, разрушая и без того хрупкие грани реальности внутри артефакта, не сошел со своего космического ума.

– Э-хе-хе-хе-хе, – вздохнул дух артефакта, подсовывая демону тонкую книжицу.

– Это что? Инструкция… инструкция! От микрокалькулятора, – потянул демон с удовольствием. – Электроника! МК-44! Раритет! С привкусом веры в будущее! Когда делали эту инструкцию, так верили в людей, что там есть принципиальная схема, чтобы его можно было починить самостоятельно! И талончик, талончик для отзывов, и восемь страниц адресов ремонтных мастерских! А сам калькулятор, кстати, где, мон шер?

– Так люди вроде забрали.

– Нехорошо, нехорошо, мон шер, – пригорюнился демон. – Как же они его теперь починят без принципиальной схемы?

– Ты демон Лапласа или демон вопросов? Вот и предскажи, как.

– Не хочу, – отозвался тот. – Потому что окажется, что они его чинить не станут. У тебя там литературных памятников никаких не осталось? Соскучился по классике. Это как, знаешь ли, мон шер, глоток воздуха в сосновом лесу.

– Нет, «Памятники» вроде растащили.

– А нет ли, мон шер, хотя бы подшивок старых журналов «Докладов»? У них, понимаешь ли, есть небольшая кислинка замшелости, как от несбывшегося.

– По-моему, ты доел все журналы еще в прошлом марте.

– А что же есть, мон шер, что нам осталось?

– Вот, есть «Плоскоклеточный рак», будешь?

– Что же поделать, буду. Хоть он и не мечта. Это из поздних книг?

– Да, кто-то выбросил при переезде.

– Совсем не деликатес, – посетовал демон и закусил еще какой-то книжкой по локальной дендрологии. – А были времена, скажи же, мон шер! Знание, бурление, огромные тиражи! И как мне было дурно от цензуры.

– Теперь-то ее нет.

– Только вот и книг нет вместе с нею, – демон задумался и затих, переваривая последние скормленные ему книги и знания. – Шел бы ты, мон шер, к заднему входу.

– А что я там не видел?

– Лезут-с к нам, – так же меланхолично сказал демон и затих.

Дух артефакта, ни слова больше не говоря, дематериализовался до основы и тут же ощутил обещанное: заднюю дверь в самом деле пытались вскрыть. В целом, да что там пытаться особенно: замок от честных людей, на честном слове. Он быстро щелкнул, но дверь, конечно, заело, так что нежданному визитеру пришлось попыхтеть, расталкивая разбухшее дерево. Стоял он очень удачно, кстати, – так, чтобы не попадать на одинокую камеру с этой стороны, словно все заранее знал и изучил. Возможно, он даже знал, где что тут искать. Может, тут где-то был клад? Но нет, сам артефакт не был в курсе – и, значит, все клады, даже если они были, давно найдены. Давно откопаны. Что же может быть нужно тут постороннему? Остатки техники, может быть, или архивы документов? Договоры какие-нибудь? Где они там, в 334-м? Однако это не так уж важно, на самом деле, не так уж нужно знать.

Визитер прикрыл за собой дверь, оставляя за ней идущий третий день буран, но пропуская внутрь ощутимый ток холодного воздуха, огляделся, уверенно прошел до лестницы и начал подниматься наверх, явно точно зная свою цель и ее расположение. Поднявшись на третий этаж, он пошел по коридору, проверяя номера кабинетов. «323», «324», зашагал уверенней, прошел номер 301, вышел на площадку противоположной лестницы, пересек ее и, мельком глянув на номера кабинетов, резко затормозил.

Номера снова были «323», следующий – «324», словно половина здания куда-то пропала. Подумал, повернулся назад – последним номером в только что пройденном коридоре все еще был «301».

Вернулся снова вперед. «323».

Помотал головой, выругался себе под нос, пошел назад: «301», «302»… «322», «323».

Лестничная площадка, коридор… и номер «301».

– Какой еще триста первый, – пробормотал он. – Триста тридцать четыре где?..

– Вы, молодой человек, потерялись? – интеллигентно, с совсем небольшим пришамкиванием, спросил кто-то сзади него.

Визитер повернулся и уставился на кого-то серого, в легкомысленной розовой блузке с розочками, сером пиджаке с заплатами на рукавах, в джинсах и домашних тапочках с загнутыми мысками, с немного гнилыми мохнатыми ушами и густыми волосами под носом, из которых выступали длинные зубы и острый подбородок.

– А подскажите, где тут кабинет триста тридцать четыре? – от неожиданности храбро спросил незваный гость.

– Он в секции коридора, закрытой на обслуживание, – любезно ответил местный житель. – Вы можете, конечно же, обратиться с жалобой к дежурным, если вам сообщили неправильное время визита.

– А дежурный… это будете вы? – от встречающего, как смог различить гость уже через несколько секунд, попахивало гнилью, разложением и подвалом, несмотря на царящий вокруг холод.

– Я, конечно же, готов принять вашу жалобу и должным образом зафиксировать! У меня даже есть особый диплом коммуникатора с людьми. И я не ел человечины уже шестьсот шестьдесят семь дней, что является рекордом для моего вида.

Это могло быть шуткой. Программой-розыгрышем. Это могло быть гримом. И спецэффектами. Но в темнеющем, пустом здании на отшибе, где были целые катакомбы внизу, где можно спрятать кого и что угодно, проверять совсем не хотелось.

– Вы знаете, я, наверное, лучше пойду.

– Позвольте предложить вам горячий напиток? – донеслось уже ему в спину, но визитер предпочел быть невежливым и не останавливаться.

– Ну вот. Но я же старался, – сказал местный житель. – Даже оделся по-человечески, – он вздохнул и аккуратно закрыл стеклянные двери входа на этаж с обеих сторон лестничной площадки, чтобы ветер поменьше гулял.

Ускоряющийся топот по лестнице меж тем сменился скрипом половиц, хорошо слышимым в тишине здания, туда-сюда, снова туда, словно кто-то метался по первому этажу, пытаясь найти выход.

– Молодой человек, – послышался голос охранника. – А что это вы тут делаете? А пройдемте-ка на выход, молодой человек.

– Извините. Спасибо. Извините. Заблудился. А что за дежурные такие у вас там на этажах?

– Какие дежурные? Нет никаких дежурных, я вас и сам прекрасно выпровожу…

Вечерело, и снег даже не думал переставать падать, потихоньку засыпая тонкую цепочку следов, оставленную курьером совсем недавно от запертой уже опять калитки до дверей здания. Курьер приносил пиццу, заказанную на небольшой «штраф», ловко изъятый из карманов незадачливого визитера, пока тот пребывал в недоумении.

На парапете балкона над главным входом, свесив наружу ноги, сидели большой человек в красивой бежевой кофте с крокодильчиком, мертвый редактор Алефтина Ниловна и гуль Петр. Они ели (или делали вид, что едят, в случае Алефтины) пиццу с разными сырами прямо из коробки, и оттуда поднимался легкий пар.

– Думаешь, они вернутся? Люди, в смысле, – спросила Алефтина.

– У демона спроси, пусть предскажет.

– Отнесу ему буклет от пиццы, – согласилась Алефтина Ниловна. – А ты сам что думаешь?

– Сдается мне, коллеги, что никому это все уже не нужно, – глубокомысленно сказал гуль Петр, покачивая тапком на ноге. Тапок вместе с остальной его одеждой был найден в оставленных съезжающими редакциями вещах.

– Мы? Здание? Знание? Книги?

– Все это.

– Не говорите глупостей. Конечно, вернутся, – проворчал дух артефакта, откусывая большой кусок пиццы. – Это все очень нужное. Ценное. Просто нужно, чтобы мир двинулся немного в другую сторону. Надо просто немного подождать и никуда не торопиться.

Чья-то сансара

Чужая судьба, как блестящая игрушка на витрине, может показаться намного интересней и привлекательней своей, понятной, известной и налаженной. Но можно ли прожить чужую жизнь вместо своей? Или прожить две жизни? Три? Если ли предел тем желаниям, которые выполнит неведомая золотая рыбка для “старухи у разбитого корыта”?

В сорок лет, говорят, мы находимся на вершине жизни. И как с любой вершины, стоит неправильно ногу поставить, как тут же начинает сыпаться пыль и камни. А если еще чуточку не повезет, как случается лавина, и ты с этой вершины катишься колбаской, пока не переломает и не выкинет трупиком куда-нибудь в отстой.

– Никогда не поздно изменить свою жизнь! Девушка, девушка, возьмите листовочку! Вы тоже сможете изменить свою жизнь с ее помощью! Зуб даю!..

Листовку я машинально беру и смотрю на нее, тупо и устало. Как будто бы этому замерзшему нафиг промоутеру сильно помогло все это, да?

На листовке, при том, какая-то ересь: непонятные линии, похожие на узоры ковра в детстве, обрамляют броский заголовок: “скажи “да” и все поменяется!”

– М-да, – вздыхаю, комкаю бумажку и засовываю поглубже в карман задубелой дуленки, которой уже не один десяток лет, чтобы выкинуть попозже. Этот социальный договор соблюдают, наверное, только те, кто моего поколения и старше, кто застал самое начало промоутерской активности. Мы брали листовки не потому, что интересно, или нужен товар или услуга, а чтобы помочь человеку, который не от хорошей жизни так на хлеб зарабатывает.

– Девушка! Вы только подумайте получше! – вворачивает он мне вслед, и я только плечами передергиваю. Вот привязался!.. О чем думать? Как будто я на самом деле собираюсь на какое-то собрание сектантов, или что там у них?.. Хотя, наверное, любая жизнь была бы лучше, чем моя.

Было бы, наверное, здорово сойти с ума. Просто вот – взять и сойти. Стать городской сумасшедшей. Или спиться. Или еще что-то. Потому что, может, у меня не все мега-плохо, но чаще всего кажется, что просто хуже всех.

Нет, крыша над головой есть. У меня, у мамы, у брата и трех его детей, с которыми мы живем в трешке с одной проходной комнатой. Просто я чувствую себя там никем. Причем, занимающим место и лишним никем.

Нет, работа тоже есть. Только там я совершенно точно никто, и заменить меня – дело двух минут.

Нет, слава богу, хотя бы нет детей от бывших мужей с копеечными алиментами. Просто – нет детей, и чем дальше – тем мне все больше кажется, что я и не успею. Потому то личной жизни на горизонте тоже нет, и вряд ли будет. Лицо начало предательски ползти вниз, и фигура во внезапных областях куда-то поехала, тоже. Это еще не закат – но мое солнце явно ушло из зенита и клонится к вечеру.

40 лет, а что вы хотите, сказал мне мой доктор Г на мои жалобы.

А давайте поймем, чем вы любили заниматься в детстве и юности, чтобы узнать, откуда вы может получить радость жизни, сказал мне доктор П на мой запрос.

Никто из них никак не помог. Моя жизнь, вроде, и не кончена, родное государство и вовсе считает, что мне еще работать столько же, сколько я уже проработала, но я не вижу никакой разницы для себя или для мира между тем, умру ли я сейчас или попозже, через два десятка лет.

Карьера? Не задалась у меня карьера.

Личная жизнь? Только со знаком минус в остатке.

Семья? Я так, кривой придаток финансового характера.

Ничего у меня нет, и поменять это уже не получится. Я сложилась, да. Но как-то не так. Вот бы мне … лет на десять, двадцать стать моложе? Например. Со всеми теми знаниями об ошибках и неправильных выборах, со всем опытом. Я бы справилась лучше.

Я могу себе вообразить такой второй шанс. Я перечитала уйму книжек именно про это, господи боже. Про попаданок, про внезапные любовные любови, когда никому не нужная дамочка средних лет внезапно оказывается жуть как нужна красивому миллионеру. Но как бы мне не нравилось прокручивать это все в голове, в реальности этого не будет. Никаких вторых шансов.

Мой тупой возраст плох именно тем, что он выглядит так, словно ты в самом деле можешь немного поднапрячься и все-таки чего-то добиться, вроде бы, время еще есть. Но на самом деле – нет. Во всех сферах и направлениях есть более активные и молодые, или более знающие и крутые специалисты, и все кругом лучше меня. Кто угодно лучше меня – может, даже тот раздатчик, на самом деле он какой-нибудь важный чел, а листовки раздает так, для тонуса.

“Скажи “да” и все поменяется”.

– Да, – вздыхаю, и теплое облачко пара мгновенно рассеивается в воздухе.

Город начинает принаряжаться, и в кофейнях и тц уже стоят блестящие мишурой елки. Я чувствую себя сироткой со спичками, когда прохожу мимо красивых витрин с дедами морозами и расписными шарами, за которыми виднеются столики и довольные или задумчивые люди со своими десертами за овердофига денег и красивыми чашками вычурного “кофи”.

В целом-то … я могу точно так же толкнуть любую дверь, войти и взять себе чашечку за триста, чашечку за шестьсот. Раз в месяц, даже раз в неделю это не сделало бы мне хуже. Да и вообще, не сделало бы. Все равно я работаю “на холодильник”. Ну, или “на унитаз”, если миновать промежуточные остановки.

Не так уж часто шмотки себе покупаю, да и косметики я не фанат, только и уходят деньги, что на оплату квартиры, интернета и еду – потому что, если я хочу утром сделать себе бутерброд, вечером надо купить колбасу и хлеб, а иначе это и не работает. Стол у нас общий, и за день семья успевает смести все, что оставалось в запасе с утра.

Может, так и меняют свою жизнь? Просто в один момент сходят с проторенной дороги “как я делаю всегда”, и поступают так, как никогда не поступали? Останавливаюсь. Напротив меня – веселые окна кофейни-кондитерской с плохо читаемым названием – кто-то играл со шрифтами и проиграл, не иначе. Все миленько и светло, и вечерние скидки на пирожные.

Выдыхаю, берусь за ручку, и с другой стороны вижу свое отражение – растрепанная тетка сорока лет собралась в новую жизнь. Злюсь и дергаю, дверь не открывается, и я резко толкаю от себя, хотя это же против правил пожарной безопасности, нет? И внезапно на меня падает что, темное, черное, закрывает мне глаза как пеленой, и на секунду я не чувствую себя и не существую.

На секунду я счастлива.

А потом меня кто-то дергает, за руку, за плечо, пытаются поднять. Кто-то кричит в трубку, вызывают скорую?..

Открываю глаза – оказывается, они были закрыты. Вокруг – кофейня-кондитерская, и веселая праздничная елка на островке виднеется, и я на полу, кажется, и встревоженная официантка или бариста, поддерживая, помогает мне приподняться.

– Вы в порядке? Вы норм? Скорую вам вызвать? У вас шишка такая, кошмар! И кровь!

Подношу руку ко лбу, где болит, к затылку, где болит, и смотрю на свои пальцы с красной неровной кромкой крови поверх розового аккуратного маникюра.

Маникюра?..

Разве у меня бывает маникюр? Разве мои руки всегда так выглядели?..

– Можно мне … умыться? Руки вымыть. Кровь, – сбивчиво объясняю я голосом, который одновременно кажется мне чужим и своим собственным. Ребята – они совсем дети, на самом деле, лет по восемнадцать, двадцать? – помогают мне подняться, и девочка-бариста ведет меня прямо до туалета, и сует мне сумочку. Чья это сумочка? Ой, мамочки. Моя сумочка – за тридцать тысяч сумочка, купленная через ***грам кругом запрещенным образом.

Да что со мной? Да что это, что со мной?..

Я отражаюсь в туалетном комплимен-тарном зеркале – на работе у нас такое же, специально, чтоб никто не расстраивался – и в нем я очень даже ничего, несмотря на кровь из рассеченного лба, несмотря на маловатые губы. Надо побольше сделать бы, наверное. Подумаю. Промакиваю влажной салфеткой кровь на лбу, отряхиваюсь, поправляю макияж тревел-средствами. Челкой прикрываю ссадину и шишку на лбу. Нормально. Нормально же. Подбородок красивый – все с ним окей, почему мне помнится, что он начал сползать? И скулы на месте. Все хорошо.

Уточняю на выходе из туалета у терпеливо ожидающей меня милой девочки, заплатила ли я за кофе – совсем память отшибло – и еду домой, и мысли теснятся в голове, какие-то пустые, словно шарики, словно я пытаюсь думать не то, что должна.

– Рита, ты что так долго? – зовет с кухни мать, и меня буквально морозит посреди движения, пока рот сам собой отвечает.

– Пришлось задержаться, собираем новогодний номер студгазеты, я тебе говорила, на нас опять все спихнули.

Меня зовут не Рита.

И живу я не тут.

И выгляжу я не так.

И сумки такой у меня в жизни не было.

И таких ботинок, конечно.

Я с ума сошла?..

– Я думала, доделали уже. Захочешь, тут пироги есть с капустой, и с яйцом.

– Спасибо, мам.

Помню, читала про одну девушку, у которой было расстройство. Из-за придирок своей мамы она сорвалась, у нее что-то щелкнуло, и она напрочь забыла мать и придумала себе новую, другую жизнь.

Я тоже сорвалась? Но зачем мне придумывать себе унылую жизнь сорокалетней тетки, если мне двадцать девять, и живу я … нормально? Не шикарно, но нормально же. Нормально.

Что мне делать?

Вот она моя жизнь, разве нет? Глажу кота, который пришел меня встречать, трогаю свои ботинки, модную блестящую куртку. Проверяю карманы.

И тут же запихиваю обратно смятую листовку “скажи “да” и все поменяется”.

У меня от нее бабочки в животе. Только крылья у них стальные, похожие на лезвия, и они полосуют меня изнутри, превращая внутренности в фарш.

Если “я” тут, то где тогда … “я”? Другая я. Та, которая подошла к кофейне, дернула дверь, толкнула дверь, и что случилось?..

Это и есть мой второй шанс? Я его получила? Нет, в самом деле?

Волочу за собой сумку, иду в свою комнату. В Маргаритину комнату – но Маргаритины воспоминания, знания, умения – они все тут, они есть. Я могу без труда вспомнить, что она делала сегодня на работе, что ей предстоит делать завтра. Что ее начальницу зовут Жанна, но она в отпуске, и Маргарита пока за нее, и что их курирующего проректора зовут Григорий Евгеньевич, и Маргарита его ужасно боится, до трясущихся поджилок.