Я придумаю будущее. Любовь после любви

Закончив свой рассказ, Маша пригладила свои слегка волнистые волосы, полностью закрывающие узкие плечи, и улыбнулась сразу всем. Потом расцеловалась с мамой, перебежала дорогу, и у первого же лотка с мороженым, купила эскимо. Я наблюдал за ней, пока она болтала по телефону-автомату, одновременно откусывая кусочки мороженого и кидая их бродячей собаке, удобно расположившейся у ее ног. Видел, как запрыгнула на заднюю площадку городского автобуса «Икарус» и исчезла в салоне. Ну, чудо, а не девочка!

– Вот бы попасть с ней в одну группу, – мечтал я все три недели, пока шли вступительные экзамены, наблюдая за ней на консультациях.

Так и случилось.

У нас сложились дружеские отношения. Ухаживать за ней я не смел. Как, собственно, многие из моих однокурсников. Нравилась она всем, но просто так ей морочить голову никто не рискнул, встречаясь с более доступными девушками. Наш староста курса, старше нас года на три, еще на первом курсе, как-то в курилке, объявил:

– Агееву не троньте. Кто обидит, будет иметь дело со мной.

– Ты сам что ли на нее глаз положил? – спросил Пашка, по прозвищу «Битлз».

– Я, Паша, женат, если ты забыл. Просто девчонка светлая, не забивайте ей голову, пожалуйста, если настроены несерьезно.

Долго мы на нее любовались и облизывались. Никто никому дорогу не переходил. Ждали, пока она сама кого-нибудь выберет.

И Мария выбрала. Однажды, накануне Нового года, у нее была репетиция бальных танцев. Заглянув в зал, я увидел Женю Макарова, который сидел на первом ряду и не сводил с нее глаз. Я решил понаблюдать, что будет дальше? Но Макар неожиданно ушел. Зато выскочила Маша и начала оглядывать весь холл, а потом, накинув пальто, долго стояла на улице возле института. Проходя мимо нее, я поздоровался, а она, по-моему, даже меня не заметила. Зато я успел увидеть, что в глазах у нее застыли слезы отчаяния.

И я понял, что она в него влюблена! Конечно, тягаться мне с ним было сложно. Макаров был кумиром многих девчонок. Я стал за ним следить, а он незаметно преследовал Машу. Но почему-то не подходил к ней. Теперь я понимаю, что он тоже просто любовался ею. Мы постоянно сталкивались с Евгением, и, увидев меня в очередной раз, он снисходительно улыбался.

Но вскоре наш институтский кумир уехал в Москву, и я вздохнул с облегчением. Вот только Мария заскучала и, как будто, заснула. Стала редко ходить на дискотеки, проводя все время со своей подругой Наткой и ее новоиспеченным мужем, а потом – с их маленькой Аленкой. Я стремительно начал заводить пустые романы, которые иногда доходили до интимных отношений, но не продолжались более месяца. Стоило только Маше попросить меня о чем-нибудь, я бросал своих подружек, поступая порой по-свински. Просто я каждый раз надеялся, что наше с ней дружеское общение, наконец, перерастет во что-то большее.

И однажды я не выдержал. Почему это случилось 23 февраля, я не помню. Наверное, так нестерпимо сильно захотелось ей признаться в своих чувствах, что я забыл про дату. Вручил ей цветы и сделал предложение. А Машка рассмеялась. Вряд ли она хотела меня обидеть, ей просто смешно стало, что я открываю ей свои чувства в мужской праздник. Я тогда сказал ей что-то обидное и ушел, дав себе клятву, что больше никогда не посмотрю в ее сторону.

Мы заканчивали институт. Марию распределили в Ярославль, а меня оставляли в нашем городе. Все чаще ко мне приходили грустные мысли: «Как я без нее буду жить? Не видеть ее глаз? Не слышать бархатного, проникающего в самую душу, голоса?»

Как вдруг – ее неожиданный звонок: «Я согласна. Буду Сергеевой!». Сбывалась моя самая заветная мечта. Я был на седьмом небе от счастья!

А о том, что я два раза возле ее дома поздно вечером видел вернувшегося из Москвы Макара, я старался не думать.

Ведь Мария выбрала меня!

Это потом, обезумевший от необоснованной ревности, я наделал таких глупостей, что мог ее потерять навсегда. Но Маша поверила в мою любовь, отдалась ей полностью и без остатка. Чувствуя перед ней свою вину, я лез из кожи, чтобы окружить жену заботой и вниманием, чтобы обеспечить ее. И у меня это, слава Богу, получилось.

Мария тоже старалась меня радовать, поддерживала во всех новых начинаниях. Была верной и надежной. Мне всегда хотелось идти домой после работы, а это, само по себе, уже много значило: я был уверен, что меня с нетерпением ждут.

Когда я занялся написанием программ, – тем, что я знал, понимал и умел, – меня стали приглашать в другие регионы, предлагая очень большие деньги. Я очень не хотел, чтобы моя жена проводила время в одиночестве, и долго раздумывал.

– Соглашайся, Толечка, – сказала мне Маша, – а я пойду работать. – Нужно же карьеру когда-то начинать. Красный диплом, курсы «Менеджмента и маркетинга» плюс моя креативная натура должны, наконец, кому-нибудь пригодиться. И, действительно, ее способности очень быстро оценили на производстве, и уже через два года предложили руководящую должность. Я очень гордился своей женой, и ни на одну женщину за двенадцать лет нашего брака даже не глянул. Мы очень хорошо и дружно жили с Марией, только вот детей у нас так и не было.

– Милая, давай малыша усыновим, – сказал я ей как-то, после ее многолетних попыток выносить ребенка.

Она ответила резко:

– Нет! Детей дарит Господь! И, если он захочет послать нам эту благодать, все еще может случиться. Сейчас и после сорока лет рожают. – Маша села на подоконник, обняла руками колени и уставилась на улицу. Разговоры о детях она не любила.

А три года назад со мной случилась беда – серьезно заболели почки. Я наблюдался в лучшей больнице Москвы, но почечная недостаточность нарастала. Мне пришлось практически все время жить в столице, благо, работодатель оплачивал мое жилье и лечение. Я не рассказал об этом ни родителям, проживающим в Мурманске, ни Марии. Сказал ей, что много работы, и я буду приезжать редко, чтобы заработать необходимую сумму. Тогда через пару лет мы сможем купить домик где-нибудь в Европе. В принципе, это было правдой: я работал над секретным проектом в органах государственной безопасности, и мне очень хорошо платили. Но самое главное – я непременно надеялся вылечиться. Ради Марии. Чтобы не стать инвалидом, и не быть ей обузой. Вот-вот мне могли назначить диализ, и мои поездки домой стали бы еще более редкими и краткосрочными.

Осенью 2003 года меня пригласил мой руководитель проекта для серьезного разговора.

– Присаживайтесь, Анатолий Владимирович, – поздоровался он, пожав мне руку. – Речь пойдет о Вашем здоровье.

– Я чувствую себя нормально, – произнес я. – Спасибо.

– А вот у меня совсем другие данные. Вам срочно нужна пересадка почек. Хотя бы одной. Очередь в Москве очень большая. Но не это главное. Мы бы смогли ее ради Вас подвинуть. Но в нашей стране пока не очень качественно проходят подобные операции. Если быть точнее, много послеоперационных осложнений, включая, летальные исходы.

Я молчал, не понимая, к чему он клонит? Мною давно была изучена необходимая и более-менее понятная мне информацию по этому заболеванию.

– У нас к Вам предложение. Вы уедете в Германию. Если не навсегда, то очень надолго. Операцию мы оплатим, жилье предоставим. Вы нужны нам в Европе, – и он назвал организацию, на которую я должен буду работать.

– А жена? – спросил я.

– Документы будем готовить на вас двоих. Максимум в феврале Вы должны быть там. И с этого же момента Вам активно будут искать донора. Ответ мне нужен в течение недели, – закончил он и пристально посмотрел мне в глаза. – Выбирайте.

Я дал согласие в тот же день. И вечером уехал домой.

Купил любимые Машины цветы, остановил попутную машину, чтобы не трястись с сумкой в транспорте. И через двадцать минут уже заходил в квартиру. Марии дома не было. Темные шторы завешены, на столе белеет листок бумаги, написанный ее почерком. Не читая, я понял, что там написано что-то важное, потому что текста было много, не как обычно: «Толик, я в парикмахерской. Буду в 19 часов. Ужинай» или «Муж, я уехала к Натке посплетничать. Ложись спать. Не жди»… Я в такие дни все равно без нее не ужинал, и, тем более, не ложился спать. Ждал ее возвращения. Теперь же передо мной лежало целое послание.

Я открыл ее шкаф: вещей было достаточно, но все равно бросался в глаза легкий беспорядок. Что-то висело несимметрично, некоторые вешалки болтались пустые, коробки из-под обуви раскрыты…

Она ушла. Эта новость ошеломила меня, и я долго не решался прочитать ее прощальное письмо.

«Прости меня, мой близкий человек, за боль, которую я тебе причиняю, – писала Маша. – Мы стыдно было бы смотреть тебе в глаза. Поэтому я постараюсь объяснить все письменно. Любовь всегда приходит неожиданно, сколько бы ты ее ни ждал, сколько бы о ней ни молил Всевышнего… Так же неожиданно она пришла и ко мне. Пришла и заставила забыть обо всем: о верности, чести и о долге перед тобой. Я до конца своих дней буду благодарна тебе за все то, что ты для меня сделал. И до конца своих дней буду чувствовать свою вину. Отпусти меня, Толик. Постарайся быстрее забыть. Буду молиться, чтобы мой уход стал новым и светлым этапом в твоей жизни, потому что ты, как никто, этого заслуживаешь. Прощай.»

Я вышел из квартиры и вернулся на вокзал.

Любовь, похожая на сон (1999 – 2003 гг.)

Из дневника Марии

Работа не ладилась. Мои коллеги несколько раз мерили мне давление и предлагали таблетки. Потом налили чай и принесли для настроения кусочек именинного пирога, испеченного нашей молодой сотрудницей, которой сегодня исполнилось двадцать пять лет.

– Впереди целая жизнь, – размышляла я о ней, – и еще можно не допустить своих главных ошибок, чтобы потом их не исправлять. И не делать никому больно.

Вчера вечером вернулся Женя. Бросился ко мне, поднял на руки, потерся своей небритой щекой о мою щеку. Родной и любимый. Я так его ждала! Сказал свою обычную после разлуки фразу: «Я дышать без тебя не мог!». Но я почувствовала, что он ни такой, как обычно. «Значит, – решила я, – разговор с женой состоялся».

Готовила ужин, рассказывала ему новости, не спрашивая о результатах их беседы. Ждала добровольных откровений.

И перед сном Женя признался:

– Манечка, я развожусь с женой. Это все ради тебя. Чтобы жить с тобой, чтобы жить тобой!

– Тяжело пришлось? – прошептала я.

– Да, – ответил Женька и уткнулся мне в плечо. – Тяжело. Но Ира все выдержит, она своенравная и сильная. Я только очень боюсь за Катю. Вчера к ней приходила подружка, вся разукрашенная, как шалава малолетняя. Наша дочка выглядела рядом с ней цыпленком. Где они друг друга подцепили, не знаю? Попросил жену, чтобы следила за ней. Но глаза у нее были далекие и пустые.

– Ей сложно сейчас. Не суди. А Катю привози на каникулы, я умею ладить с пятнадцатилетними девочками.

– Ты у меня со всеми умеешь ладить, даже с Петровичем из заводской котельной, – похвалил меня Евгений и нежно поцеловал.

Рано утром, пока Женька спал, я ушла домой, чтобы забрать часть своих вещей и написать мужу письмо. Сегодня он должен был приехать, но прощаться с ним, глядя в глаза, я не была готова.

Теперь уже день, и Толик, видимо, уже приехал. Я представила, как он ходит по пустой квартире, пораженный моим бегством, скомкав в руках исписанный листок бумаги,

Трудно рушить все. Нестерпимо трудно. Даже во имя любви.

Перед обеденным перерывом, не утерпев, пошла к Евгению. Захотелось услышать от него слова поддержки: «Ну, что ты, маленькая моя? Все наладится. Все у нас будет хорошо. Ведь мы же вместе».

В приемной поймала какой-то напряженный взгляд Ангелины, всегда поддерживающей со мной ровные, дружеские отношения. Сегодня же она, скользнув по мне беглым взглядом, процедила:

– Заходите. Евгений Александрович один.

Стучаться не стала. Тихонько прикрыла дверь, а Женя, стоящий возле окна, даже не услышал. Подошла к нему сзади, облокотилась спиной.

– Росомаха, любимая, – выдохнул он.– Волнуешься?

– Да.

– Все наладится, – услышала я слова, ради которых пришла к нему в кабинет.

Мы повернулись друг к другу и обнялись, чего никогда раньше не делали на работе.

– Как ты думаешь, – спросила его я, – про нас на заводе знают?

– Долго думал, что нет. Но, оказывается, что да.

– И…?

– Ну, знают и знают. Пусть завидуют! Помнишь историю про Сталина?

– Какую?

– Когда у Сталина спросили, что делать с маршалом Рокоссовским и его любовницей, актрисой Валентиной Серовой? Сталин вынул трубку изо рта и сказал: «Что делать? Что делать? Завидовать!»

Я улыбнулась. И уходила от него, почти счастливая.

А в четверг вечером, когда мы с Женькой уселись перед видеомагнитофоном, выбирая какой-нибудь позитивный фильм для поднятия настроения, ему позвонила встревоженная жена. Она кричала в трубку каким-то визгливым голосом, но разобрать я ничего не смогла. Поняла только, что произошло что-то страшное.

Женька побелел, как мел.

– Что, Женя? Что случилось? – настала моя очередь повышать голос.

– Катю чуть не изнасиловали в какой-то компании. Хорошо, что вмешались соседи. Она в больнице. Шок. И жена тоже совсем неадекватная. Мне нужно ехать. Наверное, поеду на машине – будет быстрее.

– Я с тобой. Пожалуйста. Я буду волноваться за тебя. Доедем вместе до Москвы, и я вернусь поездом одна. Хорошо?

– Поехали, – согласился он.

Я вернулась в город на следующий день. Всю ночь трясясь в плацкартном вагоне, я открыла удивительную для себя вещь: что в трудный час не могу быть с любимым человеком, не могу его утешить и обнять. Рядом с ним сейчас нелюбимая, но родная женщина! Роднее меня. Вот ведь как! Что-то неправильное происходило. Ведь мне не забыть его теплых слов о том, что я единственная в его жизни, о том, что только со мной он ощущает полноту жизни, только на моих руках он когда-нибудь хотел бы умереть. Тогда почему я не могу быть сейчас с ним? Периодически я не ощущала биения своего сердца, чувствуя Женькино волнение за свою дочку и его злость на ее обидчиков.

Как связаны мы? Какой такой нитью, по которой передаются все импульсы? Не знаю. Только сердца наши бились в один такт, я уверена!

К обеду я пришла на работу. От Жени никаких известий не было. Сидела, смотрела в окно и не слышала разговоров своих коллег. Неожиданно, с проходной позвонил Анатолий, хотя я знала наверняка, что он уехал: всю эту неделю окна в нашей квартире были темные. Я зашла в отдел кадров, задним числом написала заявление на отгул и, одетая, спустилась по лестнице на первый этаж.

В холле поймала на себе удивленные и осуждающие взгляды коллег, но мне почему-то было все равно. Я смотрела на мужа.

Толик находился на том самом месте перед проходной, где четыре с половиной года назад стоял Макаров, придя сюда в свой первый рабочий день. Я вспомнила те радостные ощущения от нашей неожиданной встречи, и поняла, что за это время прожила целую жизнь. Свою ли? Чужую? Вот сейчас тебе твой собственный муж обо всем и расскажет, – горько вздохнула я, приближаясь к нему.

– Здравствуй, – спокойно поздоровался Толя.

– Здравствуй.

– Ты как?

– Ничего. А ты?

– Я тоже. Пойдем немного прогуляемся.

Мы шли по мокрому, скользкому от недавно прошедшего дождя, тротуару. Зима в этом году никак не хотела вступать в свои права. Или это осень ей противилась: поливала нас холодными дождями и обдавала пронизывающим ветром. Толик привычно поддерживал меня под руку и молчал.

– Ты сможешь простить меня? – спросила я его.

– Наверное, смогу. Только мне нужно сказать тебе очень важное. То, что я скрывал от тебя и от родителей последние три года.

– У тебя тоже есть другая? – удивленно спросила я.

Он грустно улыбнулся, открывая мне дверь маленького ресторанчика. Здесь мы часто последнее время ужинали с Женькой, который насильно уговаривал меня не торчать у плиты, когда он задерживался на заводе и не мог мне помогать готовить ужин. «Как гармонично у нас все было,– подумала я. – Почему было? Все еще будет!».

Но сейчас передо мной сидел муж, заказывал официанту мой любимый десерт и смотрел на меня так, как смотрел в юности. В его взгляде не было зла, обиды и разочарования. Он любовался мной, как и прежде.

– Ты опять плохо выглядишь, – сказала ему я.

– У меня неизлечимое заболевание, Маша, – спокойно ответил он. – И есть только один шанс из ста, что этот процесс можно остановить. Но без тебя мне не справиться!

Ошеломленная, я слушала я его рассказ о болезни, и о предложении работать в Европе, куда он предположительно должен поехать со мной. В голове не укладывалось, что он так долго все скрывал, а я ни о чем не догадывалась, уверенная, что его худоба и черные круги под глазами – результаты напряженной работы. Я надеялась, что он вот-вот закончит свой проект и вернется к нормальной жизни.

– Ну, почему, почему ты мне не рассказал раньше? – сдерживая рыдания, спросила я мужа. – Все было бы по-другому! А теперь я не могу ничего изменить. Я не могу поехать с тобой! Возможно, есть другие методы лечения? В нашей стране. Я помогу тебе. Сделаю, все, что ты скажешь. Обещаю.

Я все-таки заплакала. Он молча гладил мои руки и выглядел безнадежно несчастным.

– Прости. Прости. Прости меня, Толя, – я с трудом поднялась из-за стола.

– Последний вопрос, – произнес Анатолий. – Это Макаров?

Я виновато смотрела в его потухшие глаза.

– Значит, все-таки Макаров, – он опустил голову на сложенные на столе руки. – Настиг, наконец.

И я почувствовала себя Иудой.

– Натка, ну, почему все так ужасно? Беда с Жениной девочкой, болезнь Толика? Это расплата? – спрашивала я подругу, примчавшуюся меня спасать.– Так всегда бывает, или только у меня?

Мы сидели в Макаровской нелепой квартире на кухне. Наталья помыла посуду, пожарила яичницу с застарелой колбасой и сварила кофе. Есть мне совершенно не хотелось, и я в который раз за день потянулась к кофе, но подруга перехватила мою руку:

– Поешь сначала, горемыка ты моя. Почему ты все так воспринимаешь? Это твоему мужу и Женькиной жене должно быть сейчас плохо. А голосишь, как всегда, ты. С Катей все обошлось! Оклемается и забудет обо всем. Или, наоборот, урок на всю жизнь получит. Хоть горький, но урок.

– Лучше бы без урока, а по фильмам и книжкам, – ответила я. – Нет! Ты, скажи, мне все-таки, Натка, за любовь – что, необходимо заплатить? Чем она сильнее, тем выше цена?

– Не всегда. Но всем одновременно хорошо быть не может!

– Это же неправильно. Несправедливо! Значит, мы забрали чье-то счастье!

– Маня, не мучай себя. Все наладится. И у Ирины, и, дай Бог, у Анатолия. Ты же не можешь всем помочь?

– Могу. Мне нужно вернуться к мужу и отпустить Женю. И все будут счастливы.

– Никто уже не будет счастлив! И, прежде всего вы с ним!

– Да, ты права. Я умру без него!

Наташа пошла в туалет и споткнулась о мои чемоданы и сумки, к которым за несколько дней я так и не притронулась:

– Что ты вещи не разбираешь? Заставила весь коридор своим барахлом, – возмущалась она из-за приоткрытой двери. Убралась бы, приготовила бы что-нибудь вкусное – у вас ведь новая жизнь начинается! А ты сопли распустила, виноватого ищешь. Все виноваты. Все четверо. Я, лично, так думаю.

– Завтра вещами займусь, Натка, завтра. Останься ночевать. Пожалуйста, – я вдруг очень захотела спать.

И мне приснился сон. Добрый и ласковый. В нем не было измены, предательства и обмана. В нем была только любовь – солнечная, вкусная и воздушная. В этой самой любви мы с Макаровым танцевали под чарующую музыку. По-моему, прямо в воздухе. Или так казалось. Звучал Шопен. Или Григ. Или, может быть, Штраус. Не помню.

– Раз-два, вдох, – командовал Женя, чтобы мы синхронно дышали! – Маня, ты опоздала на пол-такта. Давай с начала! Раз-два, вдох!

– Я люблю тебя, мой снежный Барс!

– Маленькая Росомаха, будь всегда!

Эти же слова он написал карандашом на облезлой стене какого-то подъезда.

В реальности зазвонил телефон:

– Машка, ты как? Прости, что оставил тебя одну. Но сама понимаешь, нужно было успокоить Катю.

– Понимаю. Не волнуйся, я в порядке. Как дочка?

– Пока не очень. Я отвез ее в детский специализированный санаторий. На реабилитацию. Думаю, все наладится. Пришлось договариваться со следствием, чтобы ее в милицию не вызывали. Поэтому задержался.

– Я скучаю, Женя. Очень скучаю.

– Я тоже, моя милая. Через несколько часов увидимся.

И в трубке раздались короткие гудки. Я слушала их до тех пор, пока сонная Наташка, разобравшись, что разговор уже давно закончился, не вырвала ее у меня.

– Совсем девка рехнулась, – произнесла она. – Скорее бы тебя с рук на руки сдать!

– Сдай поскорее, пожалуйста, – заскулила я.

Любовь, похожая на сон (1999 – 2003 гг.)

Воспоминания Евгения

Мне казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как мы расстались с Марией возле метро «Павелецкая». Целую вечность я не видел родного лица, любимых глаз, не слышал ласкового шепота ее признаний.

Лифт в подъезде был занят. Я побежал по лестнице. Нет, я летел вверх. Видимо, на крыльях любви.

И старался не думать о том, что нам придется поменять наши планы. Просто очень хотел скорее сжать Машку в своих объятиях, чтобы эти медлительные шарообразные эндорфины побыстрее заполнили мою голову. И я бы испытал счастье! Только в присутствии Маши я понимал, что оно на самом деле существует.

Она широко распахнула дверь. И смотрит на меня, всклокоченного и нервного. Потом, как бросится на шею:

– Ура! Мой любимый дядя Барсик приехал!

Из кухни выглянула Наталья и покрутила пальцем у виска. А я ей показал на себя и сказал:

– И я такой же. Это у нас взаимно. Да, Мань? – и стал ее целовать: лицо, шею, руки.

Наташа как-то незаметно ушла. Только запах ее духов проскользнул мимо нас.

А мы, как всегда, не могли, надышаться друг другом. Так отдаваться любви умела только Мария, и от этого я заводился все больше и больше.

– Манечка, ты моя сладкая девочка, – целовал я ее, не переставая.

Мы долго лежали на диване, обнявшись. Сколько прошло времени, совершенно не ощущалось. Для меня оно как будто остановилось. В перерывах между поцелуями моя любимая женщина рассказывала какую-то ерунду, вспоминала Венецию, теребя на запястье муранский браслетик, купленный нами в Римском аэропорту Фьюмичино, и планировала новое путешествие. Все равно куда, лишь бы вместе.

– Мань, мы обязательно съездим, слетаем или просто будем гулять до самой старости по аллейкам нашего Первомайского парка.

– Ты будешь с палочкой, а я останусь молодой, – начала мило ехидничать Мария.

– Да. Только…, – не зная, как сказать ей о своих планах, я замолчал.

– Что, Женя?

– Это будет чуть позже…

– Что будет чуть позже?

– Наша совместная жизнь. Понимаешь, нам с женой нужно какое-то время пожить вместе, чтобы Катя совсем успокоилась. Они скоро приедут сюда.

– Они приедут сюда, – медленно повторила Маша. Села, откинула простынку, и, что-то для себя решив, резко поднялась с дивана. – Знаешь что, Барс, пойдем в кафе, покушаем. Я ничего не готовила. Есть хочу, умираю. Вставай!

Я приподнялся:

– Росомаха, не обижайся. Я люблю только тебя. Это все временно. Ради дочки.

– Я понимаю, конечно, ради дочки. Пойдем быстрее, – почему-то настаивала она, не очень охотно отвечая на мои заигрывания во время сборов.

Мы заняли дальний столик, сделали заказ. Последнее, что я явно помню, это Машины глаза – они были другими. Какими-то неживыми, бездонными. Я тысячу раз потом вспоминал наш разговор, но все же запомнился он плохо: очередность слов, взглядов, слез и долгого молчания вдвоем.

– Вот здесь хорошо, – сказала она. – Здесь я не буду плакать. Наверное. Смотри, какая милая икебана в проеме окна, как живая. Хочется даже потрогать.

– Почему ты собралась плакать, Машка?

– Женя, у моего мужа ХПН. Я бросила ради тебя умирающего человека.