Нерв памяти

Он стиснул зубы, удерживая равновесие – своё и её.

Ния судорожно вдохнула, как человек, которого долго держали под водой и наконец отпустили. Её руки дернулись, пальцы разжались, диктофон упал на мокрый асфальт, но она даже не заметила.

Свет под её кожей достиг пика. Несколько секунд её нервная система выглядела, как сложная карта города: перекрёстки, линии, пульсации. И в этот момент – всего на миг – Рэйу показалось, что он видит знакомый рисунок. Не глазами. Узором. Как если бы его собственная кожа узнала структуру, похожую на свою.

И вдруг всё оборвалось.

Не постепенно – резко. Свет погас. Тело обмякло, как будто его внутренние струны кто-то отпустил. Она почти обрушилась в его руки, и он аккуратно опустил её на землю, поддерживая голову.

Толпа сделала шаг ближе, но он снова поднял руку.

– Скорую! – крикнул кто-то.

– Нельзя! – отозвался другой. – Их же теперь… – он осёкся, не договорив.

Слово «опасные» повисло в воздухе, хотя никто его не произнёс.

– Тише, – сказал Рэй, уже не повышая голоса. – Дайте ей прийти в себя.

Он снова посмотрел на неё. Она дышала. Неровно, но дышала. Лоб – влажный. Ресницы дрожали. На шее – всё тот же узор света, теперь едва заметный, как след от недавно погасшего фонаря.

Его собственная грудь медленно успокаивалась. Узор ещё слегка вибрировал, как струна, которую только что дёрнули. Он чувствовал – да, именно чувствовал – что только что через него прошло нечто большее, чем приступ. Не просто физиология. Связь.

– Ты… – сказал он едва слышно, больше себе, чем ей, – узел.

Это слово, едва сорвавшись с языка, вдруг стало окончательно реальным.

И именно в этот момент она открыла глаза.

Взгляд был сначала пустым, как у человека, который возвращается в тело из далёкого места. Потом постепенно фокус начал собираться. Зрачки сузились. Губы чуть дрогнули.

Она посмотрела на него.

Не вокруг. Не на толпу. На него.

И тихо, почти спокойно сказала:

– Привет, Рэй.

Он замер.

Внутри всё оборвалось ещё раз, но теперь – без света, без волн. Просто чистый, холодный удар понимания. Потому что он точно знал, что никогда её раньше не видел. Не разговаривал. Не видел её имени в делах, не слышал её голоса. И тем не менее она произнесла его имя так, как называют человека, которого давно знают.

Вокруг кто-то зашептал. Кто-то, наоборот, отшатнулся. Но мир словно отодвинулся на несколько шагов. Остались только они двое – бывший следователь, который хотел быть только человеком, и девушка, в нервах которой город научился светиться.

– Мы знакомы? – тихо спросил он. И впервые за долгое время его голос прозвучал неуверенно.

Она моргнула. В её глазах мелькнула не боль – печаль. Будто она увидела что-то, о чём не была готова говорить.

– Пока – нет, – ответила она. – Но город помнит тебя.

На мгновение всё вокруг застыло. Шум рынка ушёл на задний план, как если бы кто-то убрал его громкость одним движением ползунка. Остался только её голос, тихий, без интонационного вздрагивания, с таким естественным ударением в его имени, будто она произносила его ежедневно.

Он поймал себя на глупой, почти детской мысли: «Кто подсказал?» Но взгляд Нии был слишком чистым, слишком прямым. В нём не было ни спрятанного триумфа, ни смущённого удовлетворения от удачной догадки. Слово «Рэй» слетело с её губ так, как иногда появляются чужие воспоминания: без подготовки.

Толпа медленно возвращала себе голос. Кто-то нервно рассмеялся. Кто-то прошептал:

– Видели? Она его по имени…

Слово «носители» разрезало воздух, как брошенный нож.

– Может, он из этих… – едва слышно добавил чей-то голос.

Рэй не обернулся. Сейчас любой шаг, любой лишний взгляд в сторону толпы мог превратить ситуацию в то, чего он меньше всего хотел: представление. Он чувствовал, как старые профессиональные схемы, тщательно задвинутые на дальнюю полку, одна за другой лезут наружу. «Ограничить круг свидетелей. Увести объект из открытого пространства. Установить первичный контакт».

Он сделал то, что делал всегда в подобных случаях, ещё до того, как его признали трудонесостоятельным чудом: вернул людям иллюзию контроля.

– Всё в порядке, – сказал он достаточно громко, чтобы его услышали те, кто стоял ближе. – Приступ закончился. Ей нужен воздух, не паника.

Говорил он ровно, без приказной ноты. Но в голосе всё равно сквозило то, чего не спрячешь: привычка, выработанная годами – чтобы ему верили. Несколько человек послушно отступили. Те, что держали телефоны, нерешительно опустили их, будто вдруг осознали, что снимают не сюжет, а чью-то боль.

Он снова посмотрел на Нию.

– Ты можешь встать? – спросил он мягче.

Она моргнула, как человек, к которому возвращаются ощущения тела.

– Да… думаю, да, – ответила.

Её голос теперь звучал более земно – в нём появилась слабость, обычная, человеческая, физиологическая. Хороший знак, отметил он автоматически: значит, хотя бы часть произошедшего укладывается в стандартные реакции организма на перегрузку.

Он аккуратно помог ей сесть, потом – подняться. Под пальцами чувствовалась дрожь – мышечная, мелкая. Свет под кожей угас почти полностью, остался только лёгкий перламутровый отсвет у основания шеи, как если бы там задержалось немного чужого дня.

– Лучше? – спросил он.

Она кивнула, оглянулась. На лицах вокруг читались разные ожидания: от «сейчас она начнёт левитировать» до «сейчас её заберут». Ния сосредоточила взгляд на Рэе, словно сужая реальность до одного человека.

– Они боятся, – тихо сказала она. – Но им хочется смотреть.

– Это обычный человеческий баланс, – отозвался он. – Страх и любопытство редко ходят поодиночке.

Она слабой усмешкой отметила его иронию, но глаза оставались серьёзными.

– Ты всё ещё держишь меня, – напомнила она.

Только тогда он заметил, что рука всё ещё лежит у неё на спине, чуть выше лопаток. Он отдёрнул её, как от горячего металла. Узору под кожей это не понравилось: внутри пробежал остаточный импульс, похожий на тихое ворчание.

– Извини, – сказал он.

– Не извиняйся. Ты меня поймал, – просто ответила она, как факт.

Один из мужчин в толпе сделал шаг вперёд.

– Может, всё-таки врача вызвать? – с сомнением произнёс он. – У неё ж… – он неопределённо махнул рукой в сторону её шеи. – Кто их знает, этих светящихся.

Слово прозвучало без злобы, скорее с осторожностью. Но оно резануло.

Ния чуть повернула голову в сторону голоса. Её взгляд на секунду стал острым.

– Я тут, – спокойно сказала она. – Не «эти». Ния.

Мужчина смутился, пробормотал что-то вроде извинения и отступил. Толпа, почувствовав, что спектакль завершается, постепенно начала растворяться. Кто-то всё ещё оглядывался, но уже больше из привычки, чем из настоящего интереса. Город редко задерживал внимание надолго на одной сцене. Слишком много parallel жизни, слишком мало времени.

Когда вокруг стало чуть свободнее, Рэй кивнул в сторону бокового переулка.

– Здесь слишком шумно, – сказал он. – И слишком много свидетелей. Пойдёшь?

Она задумалась на секунду, потом кивнула.

– Там лучше слышно, – заметила.

Он не уточнил, кого именно она собирается слушать. Они двинулись в сторону узкого прохода между домами, где рынок заканчивался и начиналась привычная для окраины смесь складов, мусорных контейнеров и полуподпольных мастерских.

Там было тише. Не в смысле звука – гул города всё равно просачивался в любые щели. Но здесь не толпились люди, и воздух не был насыщен чужими взглядами. Для Рэя это было сейчас важнее всего.

Ния остановилась у стены, покрытой слоями старых объявлений, поверх которых кто-то недавно нарисовал очередную схему – более хаотичную, чем та, что он видел утром. Её ладонь на секунду коснулась шершавого бетона, как если бы она здоровалась.

– Потеряла что-нибудь? – спросил он.

– Уже нет, – ответила она. – Это не то, что можно потерять. Скорее… оно иногда теряет тебя.

Он выждал пару вдохов, потом всё-таки вернулся к тому, что жгло его сильнее всего.

– Откуда ты знаешь моё имя?

Он не стал обходить вокруг да около. Чем дольше откладывать прямой вопрос, тем больше призраков успевает наплодить сознание.

Ния посмотрела на него внимательно, как будто примеряя, какое объяснение он способен выдержать.

– Из города, – сказала она, не делая паузы.

– Это не ответ, – сухо отреагировал он.

– Для меня – да, – она не обиделась. Просто констатировала. – Но я попробую перевести.

Она замолчала на пару секунд, прислушиваясь не к нему. К чему-то другому.

– Когда это начало происходить, – медленно заговорила она, – я думала, что слышу… шум. Как радио между станциями. Шорохи, хрипы, отголоски. Я записывала – просто чтобы убедиться, что это не в моей голове. А потом, когда прослушивала, поняла, что там есть повторяющиеся фрагменты. Ритмы. Структуры. Как будто город пытается составить мелодию из помех. Он не умеет ещё. Слишком много обрывков. Слишком много голосов, которые не сходятся по тональности.

Она чуть нахмурилась, подбирая слова.

– Иногда… – продолжила она, – в этом шуме всплывают имена. Не как список. Как… якоря. На них накручивается всё остальное. Вчера я слышала твоё. Несколько раз. – Она посмотрела на него, словно сверяя реальность с тем, что записала. – Не только от людей. От улиц.

– Улицы редко произносят буквы, – заметил он, но без привычного сарказма.

– Они произносят ритмы, – мягко парировала она. – Но иногда ритм очень похож на имя. Город… – она чуть замялась, – зовёт. Я его одного из немногих, кого он называет как человека, а не как маршрут. Это… выделяется.

Он молчал. Ему хотелось отмахнуться. Сказать, что это всё – переработка новостей, где его имя когда-то звучало чаще, чем он бы хотел; что где-то в информационном слое ещё ходят старые сюжеты про следователя отдела техно-аномалий, который сам оказался аномалией; что она, возможно, видела его фото, запомнила, а потом мозг выдал комбинацию «лицо+имя» как озарение. Это было бы логично.

Но у логики была проблема: она всё чаще не выдерживала соседства с его собственным телом.

– И город… рассказал тебе обо мне? – спросил он.

– Город никому ничего не рассказывает, – она чуть усмехнулась, но в голосе была усталость. – Он сам пока не понимает, что с этим делать. Он… перебирает. Как ребёнок, нашедший коробку с чужими фотографиями. Смотрит, трогает, складывает, рвёт. Иногда – неправильно. – Она перевела дыхание. – А я… иногда слышу то, что он не успевает спрятать.

Она подняла диктофон, сжала его в пальцах.

– Музыка. Шум. Чужие куски. Имена, как ноты. Твоё имя звучит там, где шум особенно густой. Значит, ты… важен. Для него.

Рэй усмехнулся сухо.

– Я для него уже был важен, – сказал он. – Мы обошлись друг с другом дорого.

– Я знаю, – тихо сказала она.

Он удивлённо посмотрел на неё.

– Что ещё он тебе показал?

Ния пожала плечами.

– Не всё можно разложить по полочкам. Иногда это просто ощущение. Не кадры, не слова. Как запах, который переносит в место, где ты никогда не был, но почему-то всё узнаёшь. – Она помолчала. – Но кое-что… просачивается. Лица. Моменты. Твои… – она чуть наклонила голову, – и не только твои.

Он почувствовал, как внутри поднимается старая, давно знакомая злость. Не на неё. На сам факт. На то, что тот кошмар, который он с таким трудом умещал в собственном теле, теперь гуляет по городу, переключившись на другие проводники.

– То, что он сохранил для тебя, – медленно сказал Рэй, – может принадлежать не тебе. Не лезь в это слишком глубоко.

– Ты говоришь как человек, который уже утонул, – тихо ответила она.

Фраза попала точно. Он даже чуть дёрнул уголком рта: ирония судьбы была слишком прямолинейной.

– Может, я не хочу, чтобы ещё кто-то шёл за мной тем же маршрутом, – сказал он.

– Уже идут, – спокойно ответила Ния. – Только у них нет твоей карты.

Он замолчал. В её словах не было ни упрёка, ни просьбы. Просто фиксация реальности. Это раздражало больше всего: он привык к людям, которые либо требовали, либо отрицали. Та, что стояла перед ним, делала третье – принимала.

– Ты говорила… – он вернул разговор к тому, что казалось более конкретным, – что слышишь, как город шьёт себя. Сейчас – что он зовёт. Ты понимаешь, чего он хочет?

– Понимание – слишком человеческое слово, – она задумалась. – Он… испытывает варианты. Как ты когда-то протягивал руки к разным предметам, чтобы понять, горячие они или нет. Только у него вместо рук – мы. Носители. Узлы. Тела, которые он уже тронул и не смог полностью отпустить.

Она чуть сжала плечи, словно от холода.

– Кто-то это не чувствует. У них прозрачные нервы – но тишина. Кто-то – сходит с ума, – продолжила она. – Слышат голоса, но не знают, где заканчивается город и начинается их собственная голова. А кто-то… – она едва заметно улыбнулась, – учится слушать не слова, а структуру. И не пытается сразу ответить.

– А что будет, когда он научится? – спросил Рэй. – Когда перестанет шить криво и соберёт себя в одну линию?

– Тогда, возможно, он впервые скажет что-то осмысленное, – сказала Ния. – Вопрос в том, кто успеет его услышать – люди или те, кто стоит между.

– «Чистые», корпорации, службы, – досказал он. – Старый хор на новый текст.

Она кивнула.

– Они уже спорят о том, кому мы «принадлежим», – сказала она ровно. – Читала. Смотрела. Слушала. Для кого-то мы – ресурс, который надо взять под контроль. Для кого-то – ошибка, которую нужно изолировать. Очень мало тех, кто готов увидеть в нас… не провод, а… – она поискала слово, – собеседника. Даже если мы сами ещё не знаем, что сказать.

Рэй почувствовал, как внутри всё сдвигается на полшага. В её голосе прозвучало что-то, что он не хотел признавать вслух: знакомое ощущение быть не человеком, а протоколом. Только он прошёл эту дорогу раньше, и теперь видел, как по ней идут другие, с меньшей защитой.

– И ты решила быть собеседником? – спросил он.

– Я решила быть чем-то большим, чем просто провод, – тихо сказала она. – Музыка – это не только кабели. Это ещё и уши. И руки. И те, кто решит, как это записать. Если город уже начал играть – кто-то должен хотя бы попытаться не дать этому звуку утонуть в помехах.

Она немного помолчала, потом вдруг уставилась ему в грудь – не нагло, скорее изучающе.

– Ты знаешь, как это – быть только проводом, – добавила Ния. – И как – пытаться перестать им быть. В тебе это сразу слышно.

Он неожиданно почувствовал, как сжимается горло. Что-то в её словах было слишком точным, как скальпель, который знай, куда нажать.

– Тебе часто так… – он кивнул в сторону рынка, – выносит?

Ния чуть усмехнулась.

– Не так часто, как могли бы, – ответила. – Обычно это похоже на шёпот. На тихие ноты. А тут… – она коснулась пальцами своей шеи, словно проверяя, всё ли на месте, – слишком много сразу. Как если бы кто-то резко поднял громкость всего, что раньше едва звучало. И… – она закусила губу, – когда это случилось, ты был ближе всех.

– Удобное совпадение, – произнёс он с привычной сухостью, за которой прятался.

– Здесь не бывает совпадений, – спокойно парировала она. – Есть маршруты. Ты же знаешь.

Он хотел сказать «я больше не занимаюсь маршрутами». Хотел напомнить и ей, и себе, что его официальная жизнь в роли того, кто ищет закономерности и схему, закончилась вместе с теми экспериментами, которые начались, когда он был ребёнком. Он хотел вернуть себе право быть просто уставшим мужчиной со шрамом.

Но город, похоже, решил по-другому.

Он выдохнул.

– Тебе нужно в больницу, – всё-таки сказал он. – Хоть раз. Пусть посмотрят. Узоры под кожей, приступы… такое не игнорируют, даже если очень хочется.

– Уже смотрели, – коротко ответила она. – Сделали снимки. Записали. Пожали плечами. Сказали, что «таких случаев становится больше», что «нужно наблюдение», что «ничего критичного». – Она подняла на него глаза. – Они смотрят на нас, как на новый тип оборудования. Им важно, чтобы мы не перегорели слишком быстро. А то, что ходит между… – она постучала пальцами по своей груди, – между током и тем, что было до него, – их не интересует. На это нет кодов.

– На это вообще ни у кого нет кодов, – признал он.

Они помолчали. Где-то во дворе заорали дети – резкий, здоровый, почти наглый звук жизни, которая ещё не знает слова «носитель» как оскорбление. Этот крик странно разбавил их разговор.

– Тебе не обязательно со мной разговаривать, – вдруг сказал Рэй. – Я не из службы. Не из корпораций. У меня нет полномочий и нет ресурсов. Есть только… – он поискал слово, – опыт, от которого я сам бы с удовольствием избавился. И шрам, который не умеет молчать, когда ему не положено.

Ния вздохнула.

– Мне необязательно разговаривать вообще, – сказала она. – Но, если честно, с теми, у кого нет полномочий, говорить легче. Они меньше врут себе.

Она задумалась на секунду.

– И потом… – добавила она мягко, – когда город сам по себе шепчет твоё имя, игнорировать встречу с тобой было бы невежливо.

Он хмыкнул. В этом была странная логика. Логика того, кто уже признал, что граница между «случайностью» и «маршрутом» в этом городе давно размылась.

– У тебя есть где жить? – спросил он вдруг. Вопрос прозвучал грубее, чем хотел.

– Есть, – кивнула она. – Комната, инструменты, старая аппаратура, соседи, которые делают вид, что ничего не замечают. В общем, всё как у всех.

– Кто-нибудь рядом знает, что с тобой происходит?

– Они знают, что я странная, – ответила Ния. – Этого им достаточно, чтобы держаться на расстоянии и не вызывать меня к участковому каждые три дня.

– Участкового, – он усмехнулся. – Милое старое слово.

– Да, – она тоже чуть улыбнулась. – Они думают, что живут в прошлом. А у меня в шее будущее.

Эта фраза прозвучала почти как шутка, но в ней было слишком много правды.

Он кивнул на её диктофон.

– Ты много записываешь?

– Каждый день, – сказала она. – Иногда – по нескольку часов. Иногда – две минуты. Зависит от того, насколько громко сегодня шепчет город. Пока я не понимаю, что с этим делать. Но, если честно, мне легче, когда это – снаружи. На плёнке. Тогда я хотя бы знаю, что не всё только в моей голове.

Он понимал её. Слишком хорошо.

– Ты когда-нибудь показывала эти записи кому-нибудь? – спросил он.

– Был один парень из форума, – она чуть поморщилась. – Решил, что это можно продать как «особый саунд-дизайн». Я отправила ему несколько фрагментов. Он наложил на них бит, выложил в сеть, написал «мозг города», собрал пару сотен тысяч прослушиваний. Теперь, когда я включаю свои записи, иногда слышу его ударные между шорохами. Это… раздражает. Но в этом есть и что-то правильное. Город тоже не может отделить своё от чужого.

Рэй представил этот трек – чужие ритмы поверх того, что Ния считает «голосом города», и ощутил лёгкое, сухое отвращение. Люди всегда стремились сделать коммерческий продукт из любого ужаса. Но именно этот ужас казался слишком личным.

– Если хочешь… – медленно сказал он, – я могу… – он запнулся. Слово «помочь» застряло в горле, как кость. Слишком много раз оно звучало фальшиво в его жизни. – Могу хотя бы слушать. Иногда. У меня есть… – он на секунду задумался, – определённый опыт работы с тем, что «не укладывается».

Она посмотрела на него пристально.

– Ты предлагаешь мне собственного бывшего следователя? – в её голосе мелькнул лёгкий, скорее тёплый, чем колкий юмор.

– Я предлагаю тебе человека, который хотя бы не убежит при первом приступе, – ответил он серьёзно. – И который знает, как выглядит город внутри, когда он перестаёт притворяться инфраструктурой.

Они какое-то время смотрели друг на друга в молчании. Где-то за их спинами проехала тележка, скрипя колёсами по неровному покрытию. С крыши стекала вода с последнего ночного дождя, падая тонкими струйками в ржавый жестяной таз.

– Ладно, – сказала Ния наконец. – Можно считать, что город организовал нам знакомство. Было бы грубо отказывать.

Она порылась в кармане, достала маленький, потрёпанный терминал – старую модель, без лишних функций. Он невольно отметил: у них в этом тоже есть сходство. Любовь к технике, которая не лезет в голову.

– Запишешь свой номер, Рэй, которого помнит город? – она протянула ему устройство.

Он взял. Его пальцы на секунду коснулись её. Узор под кожей тонко дрогнул, но уже без вспышек. Скорее – как приветствие. Он быстро набрал цифры, сохранил контакт без лишних пояснений.

– И как ты меня подпишешь? – спросил он, возвращая терминал.

Она взглянула на экран, чуть улыбнулась.

– «Тот, кто был проводом», – сказала Ния. – Пока так. Потом, возможно, переименую.

Он криво усмехнулся.

– Надеюсь, когда-нибудь я заслужу более лестный псевдоним.

– Всё зависит от того, кому ты собираешься служить дальше, – сказала она спокойно. – Только себе. Или ещё кому-нибудь.

Слова прозвучали просто, но в них было слишком много слоёв. Он не стал их разбирать. Не сейчас.

Вдалеке, над рынком, завыла сирена – коротко, без паники. Город напоминал о себе другими каналами. Ния вскинула голову, прислушиваясь. Ее глаза на секунду расфокусировались, будто она пыталась уловить что-то за пределами слышимого. Свет под кожей не вспыхнул – лишь едва заметно дрогнул.

– Ему сейчас больно, – сказала она негромко. – Но он ещё не решил, кого винить.

– Хорошо бы, чтобы в этот раз он остановился на себе, – сухо заметил Рэй.

– Он ещё не умеет брать ответственность, – ответила Ния. – Его этому никто не учил.

Она сделала шаг назад, к выходу из переулка.

– Я должна идти, – сказала она. – Сегодня у улиц много сказать. Я не уверена, что готова всё услышать. Но… – она чуть развела руками, – выбора у меня не так много.

– Увидимся, – сказал он, сам удивившись, с какой уверенностью это прозвучало.

– Конечно, – так же уверенно ответила она. – Ты же знаешь, как работает этот город. Он редко делает первый шаг только ради одного раза.

Она развернулась и ушла, легко, чуть пружинисто ступая по неровному покрытию. Её фигура вскоре затерялась среди людей и стен. Но ощущение её присутствия осталось – не только в голове, но и под кожей. Узор ещё какое-то время тихо вибрировал, как если бы пытался запомнить новый ритм.

Рэй остался стоять в полутени переулка, прислонясь спиной к холодной стене. Он чувствовал, как обычная усталость смешивается с чем-то другим – не страхом, не возбуждением. Скорее – пониманием, что его попытка держаться в стороне начала трещать.

Город, который он так долго пытался воспринимать как фон, снова сделал шаг к нему. Но на этот раз – не через кабели, не через лаборатории, не через нейрокод. А через живого человека с прозрачными нервами и диктофоном, на котором записан шёпот улиц.

И от того, что этот шаг выглядел почти человеческим, было только страшнее.

Он не сразу ушёл из переулка. Стоял какое-то время, опираясь спиной о стену, чувствуя под лопатками шероховатость старого бетона и холод, который от него исходил. Этот холод был честным, земным, из тех, что не пытаются проникнуть в нервы и переписать тебя изнутри. В сравнении с тем, что происходило последние полчаса, это было почти облегчение.

Он провёл ладонью по груди. Узор успокоился, но не до конца. Внутри оставалась остаточная дрожь – тонкая, едва ощущаемая, как эхо далёкого удара, которое всё ещё циркулирует по костям, когда звук давно стих. Он понимал, что это не просто физиология. Это – реакция системы на факт: он встретил узел. И не просто узел – тот, с кем сеть решила заговорить через имя.

Имя, которое он так долго пытался оставить себе.

Он выдохнул, оттолкнулся от стены и медленно вышел обратно к рынку. Шум вернулся, как волна: голоса, шаги, ругань, звук падающих ящиков, запах жареного мяса, сырости, дешёвого кофе. Вся эта бытовая буря показалась ему слишком громкой, после того как он побывал в зоне другой громкости – тихой, внутренней.

Люди больше не смотрели на него, как на участника только что случившегося странного спектакля. Город быстро переваривает сюжеты: то, что пятнадцать минут назад было центром внимания, теперь становилось очередной историей, которую расскажут вечером на кухне с добавленными деталями и потерянной правдой.

Он купил бутылку воды – пальцы дрогнули лишь на секунду, когда она коснулась его кожи. Сделал несколько глотков, заставляя тело вспомнить простые, понятные алгоритмы. Вода стекала по горлу, холод приятно резал, возвращая контроль.

– Эй, – услышал он рядом.

Он повернулся. Мужчина средних лет, из тех, что на рынке всегда «свои»: рубашка, слегка выцветшая куртка, манера говорить так, будто он со всеми знаком. В руках – пластиковый пакет.

– Это та самая? – спросил он, кивнув в сторону переулка, куда ушла Ния. – Светящаяся. Слышал, здесь опять было.