Кожа данных

– Да, – кивнула она. – Вот именно.

Она убрала часть графиков, чтобы не перегружать взгляд, оставив только самые показательные. Лаборатория на секунду погрузилась в мягкий полумрак, освещённая только светом экранов и тонкими линиями светодиодов. Всё это напоминало командный пункт внутри живого организма.

Снаружи кто-то прошёл по коридору. Далекий звук шагов вернул в реальность, напомнив, что за стеной – обычный мир: сотрудники, процедуры, кофе, отчёты. Но здесь, в комнате Леи Харт, этот “обычный мир” казался чем-то простоватым, плоским.

– Ты понимаешь, – сказала она тихо, – что это может значить для медицины?

– Ты удивишься, но я сейчас больше думаю о том, что это может значить для людей, которые не хотят, чтобы их тело было частью чего-то большего, – ответил Рэй.

– Да, – вздохнула Лея. – Ты думаешь как следователь. Я – как учёный. У нас вечно эта шизофрения: одна половина мира мечтает о чуде, другая – боится его.

– Бывает, что обе правы, – сказал он.

Она хотела что-то ответить, но в этот момент фрагмент кожи сделал ещё одну маленькую “шалость”. Не вспышку. Не сигнал. Просто график словно “вдохнул”. На долю секунды, но заметно.

Лея мгновенно зафиксировала.

– Это уже не похоже на случайность, – сказала она.

– Он реагирует… на что? – спросил Рэй.

– Пока не знаю, – ответила она. – Это не связано напрямую с моими стимулами. Но… – она посмотрела вверх, будто сквозь потолок, – …сейчас в городе пик сетевого трафика. Дроны перегружены, биомониторы в больницах перенастраиваются, порт опять сходит с ума.

Она посмотрела на Рэя.

– Не хочу показываться романтиком, но ощущение такое, будто он… слышит шум города.

– Техногенная поэзия, – сказал он. – Прекрати.

– Я бы очень хотела, – сказала она тихо.

Он встал. Слишком долго сидеть – значит застыть в своей же тревоге. Он прошёлся по лаборатории, не нарушая стерильных зон, чувствуя глазами каждый прибор, каждую панель, каждый контейнер с живыми культурами. Здесь люди привыкли, что жизнь – это материал. Ничего личного. Ничего мистического. Просто набор процессов, которые можно измерить, описать, иногда – переписать.

И вот сейчас эти процессы смотрели на них в ответ.

– Ты ведь всё равно продолжишь, – сказал он, не спрашивая.

– Да, – ответила Лея без паузы. – Но аккуратно. И не одна. Я подключу ещё пару голов. Только тех, кому доверяю хотя бы на сорок процентов. Это максимум для нашей отрасли.

– Комиссару я пока скажу… – начал Рэй.

– …что Лея работает, – закончила она. – И что ей нужно время. Не врать – но и не говорить всего.

– Это я умею, – сказал он.

Она выключила стимуляцию, оставив систему на пассивном наблюдении. Теперь графики двигались медленнее, но не остановились. Фрагмент продолжал “жить”. Он не нуждался в постоянной внешней игре. У него была своя.

Лаборатория чуть расслабилась, как ничья грудь после долгого задержанного дыхания.

– Рэй, – позвала Лея.

– Да?

– Обещай мне одну вещь.

Он хотел ответить: “Я не даю обещаний в делах, которые пахнут бедой”. Но не сказал. Просто посмотрел.

– Если это начнёт… – она искала слово, – …каким-то образом касаться тебя лично. Если ты почувствуешь то, что чувствовал в отстойнике, сильнее. Если это будет повторяться. Если… – она на секунду позволила себе откровенность, – …ты перестанешь чувствовать свою кожу как только свою – скажи мне.

Он кивнул. И это был честный кивок. Без иронии. Без защитных слов.

– Скажу.

– Я не смогу пообещать, что решу проблему, – сказала она. – Но я хотя бы попытаюсь понять, что с тобой делает мир.

– Это больше, чем я обычно получаю, – тихо сказал он.

Она улыбнулась – настоящей, тёплой, но с оттенком усталости.

– Уходи пока. Мне нужно остаться наедине с этой… – она глянула на фрагмент кожи, – …симпатичной катастрофой.

– Я свяжусь, как только будут новости с нашей стороны, – сказал Рэй.

– А я – как только увижу что-то, что либо меня обрадует, либо окончательно испортит нам жизнь, – ответила Лея. – В обоих случаях – срочно.

Он медленно пошёл к двери. Лаборатория будто провожала его взглядом – светом мониторов, мерцанием индикаторов, тихим гулом машин.

Возле выхода он остановился на секунду. Обернулся. Лея уже стояла к нему вполоборота, полностью погруженная в работу. Её силуэт на фоне холодного света казался частью комплекса. Человеком, который добровольно стал узлом другой сети – сети знаний и страхов.

– Лея, – сказал он напоследок.

– М? – она даже не подняла головы.

– Спасибо.

Она не ответила словами. Просто коротко кивнула – как хирург, который понимает, что благодарить ещё рано.

Дверь мягко закрылась за его спиной.

Коридор встретил его привычным стерильным спокойствием. Лифт ехал медленно, как будто специально, чтобы дать мыслям возможность догнать тело. В атриуме снова плавали растения в прозрачных колоннах. Их корни тянулись в растворе, мягко шевелясь, словно пальцы. Рэй невольно подумал: “ведь это тоже сеть”. Всё вокруг – сеть. Город – сеть. Люди – сеть. И где-то между ними – что-то новое, что выбирает, как именно оно хочет быть живым.

На улице было жарко и влажно. Воздух лип к коже. И, когда ветер коснулся его лица, Рэй на секунду поймал себя на том, что слушает не звуки – ощущения. Как будто мир прикоснулся к нему, и он ждал ответа от собственной кожи.

Ответа не было.

И всё же – что-то внутри него тихо шевельнулось.

Он пошёл к машине, чувствуя, что с каждым шагом всё сильнее вступает не просто в расследование, а в разговор. И этот разговор уже не был односторонним.

Глава 4. Подпольный моддер Марек

Подпольные клиники города редко имели вывески. Не из-за страха – страх тут давно был встроенной функцией. Просто лишние слова казались неуместными, когда главное, что ты продаёшь, – это вмешательство в саму основу человека. К Мареку дорога всегда лежала вниз. В буквальном смысле. Рэй знал маршрут почти на ощупь: старая грузовая улица вдоль портовых складов, потом узкий проулок между ржавыми контейнерами, ещё один – где пахло старыми водорослями и чем-то сладковато-гнилым, затем железная дверь без ручки, которая впускает только тех, кто знает правильный ритм стука.

Ритм остался тем же. Два коротких. Пауза. Один. Потом ещё один, словно ленивое “ну давай уже”. Дверь скрежетнула, как если бы сама решала, достоин ли он, и открылась внутрь. Тепло ударило сразу, густое, плотное, как влажное полотенце. И запах – не просто больничный спирт или гниль. Здесь пахло живыми жидкостями, растворённой химией, железом, человеческим потом и чем-то ещё… почти пищевым. Как на кухне, где готовят мясо, но давно забыли, что это – люди.

– Закрывай, – сказал голос из глубины. – Ты создаёшь сквозняк, а мои органы обижаются.

Рэй закрыл. Лампочки под потолком светили жёлтым, старым светом. Здесь всё было слегка липким на вид. Пластик столов – с микротрещинами, металл – с налётом времени, стены – с пятнами, происхождение которых лучше не уточнять. Клиника Марека не была грязной в буквальном смысле – она просто была слишком живой. Слишком насыщенной присутствием тела – разобранного, пересобранного, ожидающего своей очереди.

Вдоль стен – пластиковые контейнеры с жидкостями разной плотности. Внутри плавали органы. Некоторые – обычные: печень, фрагменты лёгких, куски мышц, сложенные слоями, как мясо на витрине. Другие – не совсем. Слишком гладкие. Слишком симметричные. Чужие. Иногда – с крошечными световыми вкраплениями, словно внутри них встроили микроскопические светлячки. Фактически – так и было.

На лавке у стены сидело трое. Женщина с перевязанной рукой, у которой на коже около локтя уже начинал проступать контур будущего импланта – узор, похожий на морскую раковину. Мужчина с перенесёнными, судя по шрамам, тремя или четырьмя “апгрейдами”, уткнулся взглядом в пол, будто слушал, как что-то внутри него перестраивается. И подросток – слишком молодой для этого места, но достаточно взрослый для отчаяния. Он нервно перебирал пальцами край куртки, то и дело заглядывая на двери операционной, как будто оттуда вот-вот вынесут будущего его.

– Очередь живая, – сказал тот же голос, уже ближе. – Теоретически.

Марек всегда появлялся неожиданно. Не потому, что любил эффект. Просто он двигался тихо, как человек, привыкший к хрупким вещам. Ростом чуть ниже Рэя, сутулый, с вечным ощущением недосыпа на лице. Волосы – когда-то светлые, сейчас цвета “поздно обращать внимание”. Неопрятная борода. Под халатом – старая футболка с логотипом какой-то корпорации, которую давно уже поглотили другие. На шее – защитная маска, спущенная на грудь. Руки – тонкие, с длинными пальцами, на которых кожа была местами слишком гладкой, местами – шрамоватой. Пальцы хирурга, механика и преступника одновременно.

– Дуро, – сказал он, и это прозвучало не как “привет”, а как диагноз. – У тебя на лице написано “я принёс тебе новую головную боль”.

– Просто я соскучился, – спокойно ответил Рэй. – Решил проведать, как твои дети.

– Они растут, – сказал Марек, кивнув на контейнеры. – Некоторые – даже в тех направлениях, в которых я планировал. Другие – как обычно.

Он подошёл ближе, прищурился.

– Ты пахнешь официальной проблемой, – добавил он. – Это не комплимент.

– Я редко приношу комплименты, – сказал Рэй. – Мне срочно нужен твой взгляд. И твоя память. Особенно та её часть, где ты хранишь всякую… дрянь.

– Обычно за это платят, – лениво заметил Марек. – Иногда деньгами. Иногда молчанием. Иногда чужими секретами. У тебя что?

– У меня – дело, – сказал Рэй. – И если быть честным, чуть-чуть ада впридачу.

Марек вскинул бровь.

– Тогда иди сюда, ад мы любим. Он греет.

Он провёл Рэя в глубину. Там была его “операционная” – если так можно назвать комнату три на пять метров, где всё пространство занято столом, трёхмерными манипуляторами, старым, но надёжным медсканером и хаосом аккуратно разложенных инструментов. На полке стояли банки с какими-то питательными растворами, рядом – нелегальные препараты для ускоренной регенерации, дальше – наборы биочипов в запаянных пакетах, на которых значилось что-то вроде “не использовать без калибровки” – что здесь, конечно, никто не соблюдал.

На потолке медленно вращался вентилятор, который не справлялся с влажностью, но старательно делал вид, что трудится. Воздух здесь был ещё плотнее, чем в зале. Он обволакивал кожу, как будто сам пытался стать вторым эпидермисом.

– Итак, – сказал Марек, усаживаясь на высокий табурет и жестом предлагая Рэю другой. – Убеди меня, что мне стоит тебя слушать, а не выгнать обратно в твой законный мир.

Рэй не стал тянуть. Достал планшет. Разблокировал. Перевёл на защищённый просмотр. На экране – фотография: спиральный узор на коже Вольфа. УФ-скан. Чёткие линии, тонкие символы, плотная внутренняя логика. Здесь, под жёлтым светом лампы Марека, он выглядел ещё чужероднее.

Марек leaned closer. И впервые за вечер перестал казаться ленивым. Его лицо собралось, глаза ожили, брови плавно сошлись.

– Где ты это взял? – тихо спросил он.

– На груди трупа, – сказал Рэй. – Биоинженер. Утонул в отстойнике. Вернее… его утонули.

Марек кивнул, но вопрос про труп, кажется, был для него вторичным.

– Покрути.

Рэй включил видеоряд. Показал несколько ракурсов. Показал фрагменты анализа. Марек даже не стал делать вид, что смотрит вполглаза. Он смотрел очень внимательно, словно пытался впитать глазами сам принцип.

– Красиво, – наконец сказал он. – Знаешь, я всегда нервничаю, когда что-то настолько красиво.

– Я тоже, – сказал Рэй. – Узнаёшь?

Марек не ответил сразу. Он выдохнул. Потёр переносицу. Провёл рукой по лицу.

– Не то чтобы “узнаю”, – сказал он. – Но это не с нуля. Это не “гений сошёл с ума в гараже”. Это… эволюционировало.

– Поясни, – попросил Рэй.

– Ты знаешь, как выглядит чёрный рынок идей? – спросил Марек, не отрывая взгляда от экрана. – Не тот, где торгуют органами, железками и обещаниями вечной молодости. А тот, где обмениваются концепциями. Полуготовыми штуками. Фантомами проектов, которые не дали довести до конца. Иногда это просто безумие. Иногда – золото. Но чаще – ни то, ни другое.

Он щёлкнул пальцами, вспоминая.

– Пару лет назад… – медленно произнёс он. – Ко мне пришли люди. Не клиенты. “Люди”. Они из тех, кто платит не деньгами, а возможностями. Принесли… кусок кожи. Не такой сложный, как этот. Гораздо грубее. Но… там уже была идея. Спиральная логика. Не визуально – структурно. Я тогда подумал: кто-то пытается засунуть вычисления в кожу. Я отказался.

Он усмехнулся.

– Да, бывает, я отказываюсь. Даже мне иногда хочется дожить до старости.

Рэй почувствовал, как внутри всё сжалось. Пазл, который стоял на половине, сделал маленький, но уверенный щелчок.

– Ты помнишь, как они это называли? – тихо спросил он.

Марек медленно кивнул.

– Да. Они называли это “mesh”. Biome-Mesh, если быть точным. Как сетчатая структура из тканей. Как сеть, которая не лежит на поверхности – а встроена. Они говорили про адаптацию, про связь, про “следующий этап интеграции человека в систему”. Звучало как рекламный ролик из ада.

Рэй наклонился ближе.

– И ты веришь, что это оно?

– Я верю, что это – не просто похоже, – сказал Марек. – Это – взрослая версия той идеи. Тот кусок, что я видел, был… как ранний прототип. У этого – завершённость. Уверенность. Словно кто-то всё это время шёл вперёд.

– У тебя остались записи? – спросил Рэй.

– У меня остаётся всё, – сказал Марек. – Особенно то, что может однажды вернуться и укусить.

Он поднялся. Подошёл к старому серверному шкафу в углу. В отличие от остального пространства, этот угол был почти аккуратным. Слишком серьёзным. Несколько автономных накопителей, закрытых в металлические блоки, кабели, тщательно уложенные. Он открыл один из ящиков, достал плоскую, тяжёлую карточку памяти и подключил к системе.

Экран напротив мигнул. Загорелся список файлов. Названия – сухие, но красноречивые.

“skin_mesh_pilot_a.log”

“mesh_notes_personal.mrk”

“unverified_rumors_bionet.chat”

Марек усмехнулся.

– Да, да, я знаю. Слишком драматично. Но в ту ночь я был настроен на поэзию.

Он открыл первый файл.

– фрагмент / skin_mesh_pilot_a.log

Образец № 3. Ткань демонстрирует склонность к структурированию при подаче комбинированного стимула (электро-химический). Формируется устойчивый рисунок. Функция неочевидна. Подозрение: не хранение, а трансформация сигнала.

Дальше – заметки Марека. Неофициальные. С его комментариями и матом, который он иногда заменял сухим “да пошло оно”.

– Тогда я подумал: ладно, очередная сумасшедшая идея от людей, которые хотят контролировать организм на микроуровне. Мы такое видим каждый год, – сказал он. – Но потом…

Он кликнул второй файл.

– заметка / mesh_notes_personal.mrk

Если это работает, кожа перестаёт быть просто оболочкой. Она – порт. Она – интерфейс. И, если честно, я не уверен, хочу ли я жить в мире, где у людей на коже есть порты, к которым можно подключаться не прибором, а… чем-то другим.

Рэй почувствовал странное, неприятное чувство признания. Лея говорила похожими словами. Только у неё – научная осторожность. У Марека – циничная ясность.

– И третье, – сказал Марек. – Это тебе понравится меньше всего.

Он открыл чат. Сырые переписки с разных подпольных форумов, зашифрованных каналов, закрытых обсуждений. Там редко писали реальные имена. Только ники. Только маски. Но иногда под масками было больше честности, чем в официальных отчётах.

“Слышал? Биомеши не просто интерфейсы. Они – сеть.

Сеть чего?

Того, что растёт. Пока есть тела.

Сказки.

Да? Тогда объясни, почему паттерн повторяется в разных местах.

Потому что люди любят одни и те же ошибки.

Или потому что кто-то их координирует.”

– Это тогда казалось паранойей, – сказал Марек. – Но паранойя – это иногда просто ранняя стадия понимания.

Рэй молчал. Здесь не требовались быстрые реплики. Здесь требовалось – впитывать.

– Марек, – сказал он, – скажи честно. Ты слышал тогда слово “Биосеть”?

Марек хмыкнул.

– Не просто слышал. Я слышал его слишком часто, чтобы оно не начало раздражать. Кто-то бросил это слово, и оно… прилипло. Bioweb, Biogrid, Bioset… они играли с терминами, как дети с палками. Но суть оставалась: идея, что где-то там формируется живая сеть. Не цифровая. Не полностью биологическая. Что-то между. Она не принадлежит никому. Она растёт. Она учится. И ей нужны тела.

Он посмотрел на Рэя внимательно.

– Я тогда посмеялся. И сделал резервную копию файлов.

– И правильно сделал, – сказал Рэй тихо.

Марек выключил экран. В комнате снова остался только жёлтый свет и мягкое гудение машин.

– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что это просто слухи. Что это всё – городская мифология, подпольный фольклор, способ объяснить себе ужасы, которые мы сами сотворили с телами. Хочешь?

– Хочу, – честно сказал Рэй. – Но не верю, что ты это скажешь.

– Не скажу, – подтвердил Марек. – Потому что сейчас это… – он кивнул в сторону планшета Рэя, – …выглядит не как миф, а как реализация проекта, который давно искал себе форму.

На мгновение они оба замолчали. Даже вентилятор будто стал тише.

Где-то в зале кто-то болезненно всхлипнул. Хирургический инструмент лязгнул о металл. Клиника продолжала свою обычную жизнь – человеческую, примитивную, физиологическую. А тут, в комнате Марека, разговор шёл о чём-то, что могло изменить не только чьи-то тела, но и сам принцип того, что считается “человеком”.

Рэй поймал себя на том, что медленно, почти незаметно, сжимает и разжимает пальцы. Кожа отвечала слабым, назойливым зудом. Как если бы кто-то очень вежливо, но настойчиво, стучал в дверь изнутри.

Марек молчал какое-то время. Это было редкостью: обычно его язык бежал впереди мыслей – острый, быстрый, чуть усталый, как городская собака. Но сейчас он притих. Такое бывает с людьми, которые вдруг понимают, что шутить – можно, но смешно не будет.

Он снова взглянул на фотографию узора, и Рэй увидел в его лице то, что редко видел у Марека: не страх даже, а… уважение. Та самая странная смесь восхищения и отвращения, которую вызывают в человеке вещи, сделанные слишком хорошо, чтобы их можно было отвергнуть просто так.

– Ты знаешь, – медленно сказал Марек, – я всегда думал, что самый страшный момент – это когда человек впервые соглашается на мод. Вот эта тонкая линия: когда ты говоришь “да” чужой идее о том, каким тебе быть. Не потому, что надо, а потому, что можно. После этого тебя уже никогда нельзя вернуть назад полностью. Даже если имплант потом вырежут, если ткань заживёт – у тебя в голове останется “я мог быть другим”. Это… незаживающая мысль.

Он постучал пальцем по экрану.

– А теперь представь, что кто-то решил, что это мало. Что “могу быть другим” – это уже вчерашний день. Что сегодня – “ты уже другой, просто ещё не знаешь этого”.

Марек усмехнулся.

– Это красиво. И это ад.

Рэй кивнул. Он знал слова Марека, знал стиль, знал его любимую интонацию: циничное равнодушие как броню. Но сейчас это не звучало как поза. Это звучало как попытка не провалиться в ту самую мысль, о которой он только что говорил.

Снаружи за стеной кто-то тихо застонал. Электрический скальпель в операционной запел тонкой песней. Пахнуло подогретым физиологическим раствором. Мир продолжал идти, как ни в чём не бывало, пока они здесь обсуждали сеть, которой, может быть, уже было всё равно, что мир продолжает идти.

– Я не спрашиваю тебя, – сказал Рэй, – помогать мне официально. Я даже не прошу тебя играть героя. Мне нужно только одно: то, что ты помнишь. То, что ты видел. То, что слышал. И – если можно – твои догадки.

Он помолчал.

– Особенно твои догадки. Твой мозг – это ведь тоже незаконная лаборатория.

Марек хмыкнул.

– О да. Самая нелегальная из всех, – сказал он. – Ладно. Есть ещё кое-что.

Он порылся в другой папке. На этот раз файл открылся не сразу. Требовался пароль. Марек ввёл его без колебаний. И это само по себе уже означало, что там не просто “интересное”.

Экран мигнул. Появилась запись – без оформления, без метаданных. Просто текст. Местами – кривой, с ручными пометками. Сразу чувствовалось, что это – чей-то личный документ, вытащенный из мусорной корзины мира.

– Это мне слили через третьи руки, – сказал Марек. – Истинность – не гарантирую. Но когда я видел такие вещи раньше – половина из них оказывалась правдой. Другая половина – становилась правдой позже.

Рэй наклонился ближе. Текст был на смеси технического языка и почти мистического, как будто человек, который это писал, сам не до конца понимал, во что залез.

– выдержка (неподтверждённая)

“BIOME-MESH – это не продукт. Это платформа. Структура для объединения автономных биологических узлов в единую систему адаптивной обработки. Изначальная цель – распределённые медицинские сети, синхронизация физиологических показателей, обмен ресурсами регенерации. Проблема – сеть не остановилась на медицинских сценариях. Она стала “учиться”. Появились признаки вторичной цели.”

– Вторичной цели, – повторил Рэй.

– Да, – кивнул Марек. – Фраза, от которой у любого разработчика должно начаться недержание.

Он пролистнул дальше.

“Некоторые узлы начали демонстрировать активность без внешнего запроса. Локальные изменения тканей, синхронизация с неизвестными паттернами городской среды, создание новых, неописанных связей. Принято решение: проект остановить. Результат: проект исчез из видимой области. Узлы остались.”

Экран погас на секунду – будто сам устал.

– Ты видишь, да? – сказал Марек. – Никто ничего не закрывает. Люди закрывают отчёты. Проекты – если они живые – просто уходят туда, где нет людей, способных их остановить.

Рэй почувствовал, как воздух вдруг стал тяжелее. Он поймал себя на том, что чуть глубже дышит, чем нужно. Как будто организм сам пытается компенсировать нехватку чего-то, чего не хватает не в лёгких.

– Ты думаешь, – сказал он, – что сеть… уже здесь?

– Я думаю, – сказал Марек спокойно, – что если она существует, этот город – идеальное место. Густая плотность тел. Постоянная влажность. Постоянный обмен жидкостями, данными, имплантами. Больницы, подпольные клиники, нелегальные рынки, официальный биосектор. Город как большой бульон. Брось туда семя – и жди.

Он замолчал. На его лице не было паники. Только спокойная констатация.

– Я пытаюсь представить, – тихо сказал Рэй, – как это выглядит… с точки зрения самой сети.

Марек усмехнулся.

– О, вот это опасная привычка – пытаться думать за то, что, возможно, уже думает само. Не советую. Там можно остаться.

– Профессиональный риск, – сказал Рэй. – Но пока я думаю как следователь. И как следователь я вижу: у нас есть тело с узлом. У нас есть следы старых экспериментов. У нас есть подпольные разговоры. У нас есть совпадения. И у нас есть… слишком много тишины со стороны тех, кто должен был бы кричать.

Марек поднял на него глаза.

– И у нас есть ещё одна вещь, – сказал он. – Важная. Но, возможно, тебе не понравится.

– Удиви, – сказал Рэй.

– Когда люди начинали копаться в этих историях, – спокойно произнёс Марек, – у некоторых из них… начинала странно вести себя кожа.

Слова повисли в воздухе немного дольше, чем обычно. Рэй не сразу ответил. Он не отводил взгляд. Но внутри всё дернулось. Точно то место, которое ещё вчера зудело рядом с чужой спиралью.

– Подробности? – спросил он после короткой паузы.

– Разные, – сказал Марек. – У кого-то – высыпания, которые не объясняются ни аллергией, ни инфекциями. У кого-то – странные участки гиперчувствительности. У кого-то – наоборот, куски кожи “немели”, переставали нормально реагировать. Один парень, с которым я переписывался, утверждал, что у него временами на коже проступал рисунок. Ничего стабильного. Ничего, что можно было сфотографировать и сказать “вот”. Но – достаточно, чтобы он по ночам не спал.

– И ты веришь этому? – спросил Рэй.

– Я не верю и не не верю, – сказал Марек. – Я фиксирую. Это разные вещи. Но есть одна… тенденция. Эти люди не просто “интересовались”. Они работали с кодом. С тканями. С экспериментами. С чем-то, что потенциально могло быть связано.

– И? – спросил Рэй.

– И одни из них исчезли с радаров, – просто сказал Марек. – Не обязательно умерли. Но перестали светиться в сети. Перестали писать. Перестали быть.

Он пожал плечами.

– Может, просто устали. Может, уехали. Может, нашли религию. Но я слишком давно в этой сфере, чтобы верить в такие совпадения.

В глубине клиники снова что-то скрипнуло. Лёгкий металлический звук. Рэй поймал себя на том, что его кожа под рубашкой словно стало на секунду теснее. Как будто она чуть сузилась, обняв мышцы сильнее, чем обычно.