Кожа данных

Рейн Карвик

Кожа данных

Глава 1. Тело в отстойнике

Ночь вязла в квартале, как пролитое машинное масло. Воздух был тёплым, тяжёлым, с привкусом соли и чего-то железистого, словно сам порт истекал кровью где-то за бетонными стенами. Дождь прошёл пару часов назад, но тут, среди заброшенных биореакторов, казалось, что он никогда и не заканчивался: всё блестело, отсвечивало мутными лужами, в которых плавали радужные разводы.

Служебная машина остановилась, не доезжая до кордона. Колёса шуршали по влажному бетону, тормоза взвизгнули, будто им тоже не нравилось, куда их привезли. Рэй Дуро сидел ещё секунду за рулём, слушая, как двигатель постепенно стихает, а заодно – себя. Сердце било ровно. Пульс – в норме. Никакой паники. Просто очередное тело в городе, который давно уже привык выблёвывать их на поверхность.

Он потянулся к бардачку, достал перчатки. Тонкий медицинский латекс, усиленный синтетикой, чуть пах мятой: дешёвый дезодорант отдела закупок. Рэй провёл пальцем по внутренней стороне запястья – привычка, проверка границы между кожей и искусственной оболочкой. Всё на месте, всё твёрдо, всё закрыто. Хорошо.

Он натянул перчатки и вышел наружу.

Ночной воздух врезался в лицо тёплым, липким ударом. Сразу накрыл запах: тухлая вода, промасленная грязь, старые реагенты, мокрый бетон и что-то сладковато-горькое, едва заметное, но цепляющее за ноздри. Пахло промышленной гнилью, той, что растёт не на телах, а на проектах, от которых отказались.

Квартал биореакторов раскинулся по обе стороны от бывшей магистрали: громадные цилиндры, бетонные ванны, ржавые каркасы, обмотанные старыми шлангами. Когда-то здесь выращивали что-то полезное, обогащали культуру города белком и пластиком. Потом бюджеты сократили, климат поехал ещё дальше, и квартал превратился в гигантский склад забытых решений.

Сейчас между резервуарами стояли полицейские дроны и двое живых патрульных. Один курил, спрятавшись под навесом, другой нервно постукивал ботинком по земле, как будто смотрел не на место преступления, а на часы в голове. На бетонных блоках виднелась жёлтая лента с чёрным текстом: стандартный символ того, что здесь уже кто-то умер и кто-то за это формально отвечает.

– Дуро? – кивнул ему старший патрульный, высокий, в промокшей форме, с лицом, на котором последние часы не было сна. – Отдел техно-аномалий?

– Ну, или лучшая имитация, которую они смогли найти, – отозвался Рэй, закрывая машину и поправляя кобуру. – Что у нас?

– Тело, – банально сказал патрульный. – В отстойнике. Старый промышленный бассейн. Парни из дежургруппы подумали, что очередной нелегал решил искупаться в химии. А потом увидели… – он замялся, почесал щёку. – Короче, лучше самому.

Рэй уловил паузу. Не страх, нет, скорее попытку подобрать слово, которое не слишком выдаст, что его самого запускает. Добросовестный патрульный, не привыкший к тому, что тела иногда ведут себя… неправильно.

– Время обнаружения? – Рэй уже включил внутреннего бюрократа, который прикрывал его от мыслей.

– Двадцать три ноль семь. Вызов от ремонтной бригады. Сюда забрёл их автономный инспектор, что-то у него по датчикам не сошлось. Смотри… – Патрульный указал на стоящий в стороне низкий багги-дрон, увешанный сенсорами. – Он первым заметил.

Рэй кивнул и пошёл следом за патрульным. Бетон под ногами был влажным и чуть липким; каждый шаг отдавался в пятках глухим эхом. По краю площадки растекалась мутная жёлто-зелёная жижа – словно кто-то пролил флуоресцентную краску и смешал её с болотной водой. В свете прожекторов она казалась нечёткой, как неудачно срендеренный текстурный слой.

Отстойник был огромной круглой ванной, утопленной в землю. Когда-то в нём фильтровали отходы, теперь он просто собирал всё, что не успевало испариться. По краям бетон крошился, по стенкам тянулись тёмные потёки. Вода – если это можно было назвать водой – переливалась, колыхалась от лёгкого ветра. И прямо в центре, как подпорченный плод в киселе, лежало тело.

Рейм замедлил шаг, подходя к краю. Патрульные заглядывали через ленту, но близко не подходили. Один из техников, в белом защитном комбинезоне, стоял на переносной платформе, выдвинутой над отстойником, и что-то отмечал на планшете. Верхушка платформы слабо покачивалась, и от этого тело чуть шевелилось в жижеподобной массе. Жуткая иллюзия, словно оно ещё дышит.

– Погоди здесь, – сказал Рэй патрульному. – Если начну тонуть, можешь подать заявление на перевод.

Тот невесело хмыкнул. Шутка не слишком помогла, но хотя бы обозначила роль: Рэй – тот, кто спустится. Они – те, кто останется чистыми.

К платформе вела узкая металлическая лестница. Ступени были скользкими, но кто-то всё же удосужился бросить на них резиновый коврик. Рэй проверил устойчивость, поднялся. Техник поднял голову, сквозь пластиковый визор уставился на него красными от недосыпа глазами.

– Это вы из аномалий? – спросил он, перекрикивая тихое, но постоянное шипение насосов, где-то в глубине всё ещё живых труб.

– Да. Что успели? – Рэй встал рядом, глядя вниз.

– Минимум. Закрепили тело, чтобы не ушло на дно. Фиксируем положение. Жидкость – смесь старых реагентов, дождевой воды и, возможно, чего-то свежего. Запах… сами чувствуете. По показаниям – рН плавает, но условно агрессивная среда. И при этом… – техник поморщился. – Сами посмотрите.

Рэй посмотрел.

Тело лежало на спине, полузатонутое, так, что грудь и лицо были наполовину в жиже, наполовину снаружи. Одежда превратилась в нечто бесформенное, вроде размокшего бумажного пакета. С расползшихся рукавов свисали лоскуты ткани. Кожа на руках выглядела так, будто её долго держали в слишком горячей ванне с химией: вспухшая, побелевшая местами, с сероватым оттенком. В местах стыков – плечи, шея – были заметны разрывы, где плоть начинала расползаться, обнажая тёмные, напоминающие водоросли ткани.

Лицо почти не читалось: глаза закрыты, губы разбухли, нос как будто приплюснуло. Волосы слиплись в тяжёлые пакли, плавающие вокруг головы, словно медуза. Тот самый сладковато-горький запах бил оттуда, из зоны, где химия уже начала делать своё.

Но при этом в теле было что-то… аккуратное. Слишком аккуратное. Даже сейчас, в этой жиже, он не выглядел как случайный утопленник. Никаких рваных ран, никаких очевидных следов борьбы. Только медленное, неотвратимое растворение.

– Личность установили? – спросил Рэй, не отрывая взгляда.

– Документы были в куртке, – техник кивнул в сторону пластикового контейнера у ног. – Паспорт, доступные пропуска. Всё ещё проверяем, но предварительно – Эрих Вольф, биоинженер. Работал в одной из частных лабораторий в доках. Там ещё разберутся.

Биоинженер в промышленном отстойнике. Город, как всегда, был поэтичен в расстановке метафор.

Рэй наклонился чуть ближе, насколько позволяла платформа. Жижа внизу лениво пузырилась, оставляя на поверхности тонкую плёнку. На груди у тела что-то темнее выделялось сквозь слой воды и расползающейся кожи. Неясный рисунок, может, просто игра теней от прожектора. Он отметил это краем сознания, но пока не стал придавать значение – всё ещё рано для выводов.

– Сколько он здесь пролежал? – спросил он.

– По первичным данным – несколько часов, максимум ночь, – ответил техник. – Температура высокая, химия ускоряет процессы, но мы ещё уточним. Вы же знаете – сначала цифры, потом догадки.

Рэй кивнул. Цифры он уважал. Цифры не спрашивали, как он себя чувствует, когда трогает чью-то кожу. Цифры не прикасались. Они просто были.

Он достал из кармана маленькую портативную камеру, закрепил на нагрудном креплении. Индикатор мигнул зелёным, включившись. Встроенный в линзы интерфейс показал угол, линию горизонта, мягко подсказал, где пройтись взглядом. Всё это – для протокола. Если город потом решит, что он что-то упустил, пусть смотрит на собственные записи.

– Начинаем первичный осмотр, – коротко сказал Рэй, больше для записи, чем для людей вокруг. – Объект: мужское тело, предварительно – Эрих Вольф, возраст уточняется. Локация: промышленный отстойник, заброшенный биореакторный квартал… – слова выходили автоматически, натренированные годами. – Среда: водно-химическая смесь неустановленного состава, агрессивная к мягким тканям…

Техник невольно поёжился, заслушавшись. Рэй это заметил краем глаза и мысленно усмехнулся: вот уже кто кого пугает.

– Нам нужно будет поднять его на борт, – сказал он, закончив формальную часть. – Но сначала – зафиксировать, что можно, не выдирая из среды. У вас есть переносная УФ? Хотя… – он секунду помолчал. – Нет, давайте сначала обычный свет.

Он наклонился ещё ближе, насколько позволяла дистанция безопасности. Перчатки защищали от прямого контакта, но неизвестно, насколько агрессивна была эта жижа. И всё равно – где-то глубоко под латексом его кожа уже знала, что скоро придётся к ней приблизиться. Он чувствовал это, как зуб, о который собираешься ударить холодной водой.

– Видите это тёмное на груди? – спросил он, показывая технику. – Тень, пятно, татуировка?

– Мы тоже заметили, – техник переключил режим фонаря, усиливая контраст. – Но нормальный свет его почти не берёт. Может быть, просто подслои. Или… Короче, пока не уверен.

Рэй прищурился. Рисунок всё ещё был расплывчатым, но теперь отвечал чуть иначе: не как тень, а как что-то, имеющее структуру. Он зарубил это у себя в голове: вернуться к этому, когда тело будет на столе. Сейчас важнее сохранить, чем понять.

Он распрямился, почувствовав, как под лопатками выступает пот. Куртка прилипла к рубашке. Влажный воздух, химия и нервная система образовали идеальное трио.

– Кто последний видел его живым? – спросил он, отступив на шаг, чтобы избежать иллюзии, что тело смотрит на него в ответ.

– По данным, что успели получить, – техник пролистал что-то на планшете, – сегодня утром он отходил с работы пораньше. Официально – боли в животе. Никто особо не удивился. Тихий, исполнительный, не конфликтный. Куда дальше – никто не знает. Камеры в доках его зафиксировали, а потом он пропадает. Вечером наш инспектор получает сигнал аномалии по химии – и… вот он.

– Тихий, исполнительный, не конфликтный, – повторил Рэй. – Лучший набор, чтобы о тебе никто толком ничего не знал.

Он перевёл взгляд на мутную жёлто-зелёную поверхность. Она слегка подрагивала, и от этого казалось, что тело медленно тонет, сантиметр за сантиметром. В реальности его удерживали тросы, но визуальный эффект был упрям.

Город любил такие картинки. Он засовывал людей в свои механизмы, крутил, резал, растворял, а потом аккуратно выталкивал то, что осталось, в подобные ванны. Не потому что был жесток, а потому что так было удобнее.

Рэй почувствовал зуд – ещё обычный, бытовой – где-то под манжетой перчатки, ближе к запястью. Мелочь, на которую любой другой не обратил бы внимания, но для него любое ощущение кожи было отдельной строкой в отчёте. Он стиснул пальцы, не позволяя себе почесать. Не здесь. Не над этим.

– Ладно, – сказал он наконец, делая шаг назад. – Подготовьте подъемник. Только аккуратно. Мне нужно, чтобы с него не слезло лишнее, пока мы его вытаскиваем.

– Понял, – техник кивнул, уже отдавая распоряжения по связи.

Рэй развернулся к лестнице.

Когда он спускался обратно вниз, в сторону патрульных и мигающих огней дронов, квартал казался ещё более заброшенным, чем минуту назад. Будто сам факт обнаружения тела напомнил этим бетонным костям, что они тоже когда-то были частью живого организма. И теперь организм слегка шевельнулся.

Он подумал, что это просто усталость. Ночь, влажный воздух, очередной утопленник. Подобные мысли часто приходили на первой стадии расследования – перед цифрами, протоколами, перед тем, как всё превращалось в графы и диаграммы.

Ему даже в голову не пришло, что это ощущение шевеления – не только в квартале, но и под его собственной кожей – скоро перестанет быть метафорой.

Подъемник заскрежетал, как старое горло, которое давно не пело. Металлические тросы натянулись, платформа чуть просела, но выдержала. Над отстойником вспыхнули дополнительные прожекторы – не яркие, а какие-то больнично-стерильные, от которых всё вокруг выглядело ещё более мёртвым. Жёлто-зелёная жижа лениво зашлась волнами, когда под телом натянули поддерживающие стропы.

– Медленно, – сказал Рэй, стоя уже внизу, на бетонной площадке, где кто-то успел поставить передвижные контейнеры, инструменты, пластиковые ванночки для проб. – Очень медленно. Мне нужен каждый квадратный сантиметр.

Техники послушно снизили скорость. Тело вытягивалось из отстойника, как рыбина, которая и не очень-то сопротивлялась. Капли густой жидкости стекали с него, оставляя на воздухе нитевидные следы – как будто сама жижа не хотела отпускать добычу. Когда грудь вышла полностью, Рэй впервые разглядел то, что раньше видел лишь угадывая. И понял, что это точно не “просто тень”.

На коже, под мутной пленкой воды и расползающейся химии, было что-то… неестественно правильное. Как будто по телу когда-то прошёлся человек с идеальной рукой и не менее идеальной идеей.

– Стоп, – тихо сказал он. – Замрите.

Подъемник послушно застыл. Тело зависло над отстойником, капая густыми каплями обратно, как перевёрнутый кран. Пахло сильнее – смесь разложения и реагентов ударила так, что один из патрульных сзади негромко выругался и отошёл подальше, прикрывая нос. Рэй остался на месте. Плохие запахи он переносил лучше, чем прикосновения.

– Дайте мне ближний свет, не этот прожектор. Мягче.

Техник щёлкнул режимом. Свет стал холоднее, точечнее. Он лёг на грудь, на разодранный ворот одежды, на кожу, уже начинающую терять целостность. И под этим светом рисунок стал отчётливым.

Это была спираль. Не простая, не декоративная, не та, что подростки выбивают на коже ради бунта. Эта спираль была выстроена в строгую, почти математическую кривую. Она начиналась где-то внизу, возле солнечного сплетения, и поднималась вверх, чуть смещаясь вправо, огибая грудину, захватывая ключицу. Линии – тонкие, ровные, без колебаний, будто наносил их робот. И самое странное – они не выглядели нарисованными. Они были… вписаны.

– Это тату? – неуверенно спросил патрульный сзади. – Или что-то… вроде ожога?

– Это не тату, – сказал Рэй спокойно. – И не ожог.

Он шагнул ближе. Перчатка поехала по влажной коже – медленно, осторожно, так, словно он щупал прибор, от которого зависит взлёт самолёта. Знакомое ощущение – сопротивление мокрой плоти сквозь слой латекса. И под этим – совершенно незнакомое. Кожа была мягче обычного, да, химия уже поработала. Но линии… Линии казались плотнее. Как будто сами по себе были структурой.

При ближайшем рассмотрении стало ясно: это не просто рисунок. Линии состояли из микроскопических знаков. Не символов, которые легко прочитать, а мельчайших, почти волосяных сегментов, выстроенных в цепочки. В них было что-то от генетических обозначений, от старых схем ДНК, которые он когда-то видел в учебниках, но гораздо сложнее и… нарочито красиво.

– Есть УФ? – спросил Рэй, не отрывая взгляда.

– Есть, конечно, – техник уже тянулся к кейсу. – Только… вы уверены, что это нужно сейчас? Мы могли бы…

– Уверен, – перебил Рэй тихо, но так, что спорить не захотелось.

Фонарь щёлкнул, излучение сменилось. Сначала ничего не произошло. Потом спираль вспыхнула.

Не ярко – не как неоновая вывеска. Скорее, внутренним светом. Символы, эти микроскопические сегменты, зажглись ровным, почти благородным флуоресцентным свечением. Жёлто-зелёным, но не тем грязным болотным, что внизу. Скорее – аптечным, чистым, лабораторным. Они легли на кожу как сеть, как латексная перчатка, которая обтягивает тело изнутри.

– Охренеть, – прошептал кто-то позади.

Рэй ничего не сказал. Он просто смотрел.

В мире, где татуировки могли печататься в биофабрикаторе и приживаться лучше собственной кожи, где люди имплантировали себе датчики, капиллярные фильтры, микро-лабиринты из синтетических сосудов, – его не так уж легко было удивить. Но это… это было странно по-другому. Это было не “сделано кем-то”. Это было “должно было случиться”.

– Записывается? – спросил он.

– Да, – техник поднял планшет повыше, как щит.

Рэй медленно провёл пальцами по спирали. Не давя. Просто касаясь. Под перчаткой он почувствовал слабейшую вибрацию. Или ему показалось? Иногда клиника не в виноватых, а в наблюдателях.

И в этот момент случилось то, чего он не ждёт никогда, когда смотрит на чужую кожу: его собственная откликнулась.

Зуд вернулся. Не тот мелкий, от перчатки. Глубже. Где-то в ладонях, в мягких подушечках пальцев. Сначала – осторожно, как лёгкое покалывание после сна. Потом – увереннее, расползаясь к запястьям. Не больно. Но бесцеремонно. Как если бы кто-то постучал изнутри по стеклу.

Рэй остановил руку. Воздух вокруг словно стал гуще. Он не заметил, как задержал дыхание.

Это глупо. Это просто реакция. Химия. Нервы. Подсознательный отклик на вид странных знаков. Тело иногда реагирует на то, что мозг считает опасным. У него это бывало. Не раз. Особенно в первые годы работы. Да, именно так. Просто тело решило напомнить, что оно – тоже участник диалога.

Он выдохнул и медленно отнял руку. Зуд не усилился, но и не исчез. Он будто закрепился в коже, тихо ожидая, когда его признают.

– Дуро? – позвал техник. – Всё нормально?

– Да, – слишком быстро ответил Рэй. – Продолжаем.

Он не собирался обсуждать свою кожу посреди отстойника.

– Мы можем его поднять к машине, – предложил техник. – Зафиксируем, доставим в морг. Там всё по уму…

– Подождите, – снова сказал Рэй. – Ещё пара минут.

Он наклонился к голове. Волосы всё ещё висели тяжёлыми прядями. Лицо… Лицо он не любил рассматривать. Не потому, что боялся – просто потому, что лица всегда были последним, что у человека оставалось своим. И всегда – первым, что предавало.

Он взглянул на шею – никаких следов удушения. На руках – мелкие химические ожоги, но без борьбы. Значит, его сюда не тащили волоком. Или тащили аккуратно. Или он пришёл сам. Эта мысль почему-то показалась самой неприятной.

– Проверьте карманы, – сказал он.

– Мы думали оставить это для лаборатории… – осторожно заметил техник.

– Я не собираюсь разворачивать ему кишечник, – сухо отозвался Рэй. – Просто карманы. Пока он ещё не превратился в суп.

Техники переглянулись. Один, пониже, осторожно потянулся к расползающейся куртке. Материя поддалась, как мокрый картон. Пальцы наткнулись на что-то плотное. Он аккуратно вытащил.

Это был маленький носитель. Не флешка – такие давно вышли из употребления для серьёзных людей. Скорее, биогель-накопитель в пластиковой капсуле. Серый, матовый, без опознавательных знаков, только крошечный порт контактного соединения. Такого рода вещи обычно любили те, кто не хотел, чтобы их вещи читали без спроса.

– нашёл в правом внутреннем кармане, – отчеканил техник для записи. – Не повреждён визуально.

– Дайте сюда, – попросил Рэй.

Он принял капсулу. Она была холодной, как стеклянный глаз. Лёгкой. Почти слишком лёгкой – словно внутри пусто. Но он знал: там никогда не пусто. Пустота – это роскошь честных.

Рэй повертел носитель в пальцах. Никаких меток, ни QR, ни лазерной гравировки. Это было либо очень умно, либо очень самонадеянно. Чаще – второе.

– Что-то ещё было? – спросил он.

– Деньги. Карты. Документы. Всё без сюрпризов, – ответил второй техник, уже складывая находки в маркированные пакеты. – Телефон – старый, корпоративный, защищённый, но без самоуничтожения. Мы передадим…

– Передадите, – кивнул Рэй, убирая носитель в пластик. – Только это – со мной. По линии отдела.

– Конечно.

Он посмотрел на тело ещё раз. Спираль светилась мягко, будто дышала. Если долго смотреть, казалось, что линии медленно шевелятся, как трава под водой. Он моргнул, отгоняя иллюзию.

– протокол № 17-А. Феномен кожного узора зафиксирован. Свечение устойчивое при УФ облучении. Предположительно – фоточувствительные белковые маркеры либо интегрированные био-коды синтетического происхождения. Предстоит проверить на активность, инфекционность, реактивность к нейросигналам. Не прикасаться голыми руками. Не допускать контакта с открытыми ран – риск неизвестен.

Чужой голос в голове – не буквальный, конечно, а голос любого вменяемого отчёта – звучал ровнее и спокойнее, чем он сам чувствовал себя. Хороший голос. Спокойный. Дистанционный. Он его любил.

– Тяните, – сказал он наконец. – Поднимаем полностью. Закрепите голову. И, ради бога, не уроните.

Подъемник послушно двинулся. Тело, словно устав от позы зависания, наконец выбралось из липкой пасти отстойника. Грязная вода злобно хлюпнула, как животное, которому отняли добычу. Капли посыпались на бетон. Один из патрульных резко отступил ещё дальше, бормоча что-то про то, что после смены он отмоется до кости.

Рэй не отступал.

Зуд в руках чуть усилился, когда тело приблизилось. Как если бы расстояние что-то значило. Он постарался не обращать внимания. Дышать ровно. Сосредоточиться на деталях. Детали – якоря. Детали – спасение.

Когда тело положили на переносные носилки и прикрыли влагостойкой плёнкой, спираль всё ещё едва светилась под слоями ткани – призрак узора под чужой кожей.

– Увезём в морг, – сказал техник, больше для порядка. – Документы оформим. Вам сообщат.

– Сообщите, – кивнул Рэй.

Он проводил взглядом, как носилки медленно перемещаются к машине. Дроны гудели, как насекомые вокруг раны. Квартал снова стал тихим. Только шипение труб и мягкое чавканье отстойника напоминали, что вот тут, пару минут назад, город держал в руках чужую жизнь.

Рэй опустил взгляд на свои перчатки. Под латексом всё ещё шевелилось. Не боль. Не дрожь. Просто ощущение, как будто там есть что-то ещё. Что-то, что внимательно смотрит на него изнутри.

– Дуро, – позвал патрульный. – Комиссар на связи. Хочет услышать ситуацию.

– Конечно, хочет, – устало сказал Рэй.

Он взял комм, повернулся спиной к отстойнику, как будто так легче будет говорить о том, что до конца не понял.

Он не знал ещё, что спиной стоять – уже поздно.

Комиссар Кессель говорил так, будто каждое слово ему приходилось проталкивать через зубы. Не от злости – от привычки. Он был человеком, выросшим не среди биореакторов и умной плоти, а среди бумаги, протоколов и телефонов с проводами. Мир вокруг давно перешёл на влажные поверхности, органические интерфейсы и системы, которые дышат, а Кессель так и остался внутри эпохи, где всё можно выключить кнопкой. И поэтому каждый раз, когда возникало что-то, похожее на аномалию, он звучал раздражённо, как человек, которому опять поменяли правила игры.

– Дуро. Говори быстро, – сказал голос в ухе. На фоне – гул станций, кто-то ругался, кто-то печатал. – Что у вас там за цирк?

Рэй посмотрел ещё раз на отстойник, где поверхность уже почти успокоилась, как если бы ничего и не было. Только запах остался. Запах никогда не уходит сразу.

– Мужчина, биоинженер, вероятно – Эрих Вольф. Тело без явных признаков насильственной смерти, но в химически агрессивной среде, – сухо начал Рэй. – На коже – нестандартный узор. Спиральная структура. Активируется под УФ. Состоит из микро-сегментов, похожих на биокод. Пока не могу сказать больше. Нужна лаборатория.

– Тату?

– Нет.

Пауза. Спокойная, тяжёлая.

– Инфекционно?

– Не знаю. Мы работаем осторожно. Персонал в защите. Контакт голыми руками не был допущен.

– Хорошо. Что-нибудь ещё?

Рэй посмотрел на пластиковый пакет в кармане, где лежал носитель.

– У него был личный накопитель. Без маркировок. Я забираю его в отдел.

– Конечно, забираешь, – устало сказал Кессель. – Только не сейчас. Сначала оформляешь. Сначала бумага, потом геройство. Ты меня понимаешь?

– Понимаю.

– И ещё. Это – квартал биореакторов. Там всё – потенциальный скандал. Пресса любит такие вещи: “мертвый учёный в токсичном бассейне”, “генетические знаки на коже”. Понимаешь, да?

– Понимаю.

– Значит так. Официальная версия пока: несчастный случай на фоне нарушения техники безопасности. Ты слышал? Несчастный случай. Всё, что выбивается из этой формулировки – лично мне на стол, а не журналистам. Никаких “аномалий”, никаких “биосетей”, никаких “светящихся спиралей”. По крайней мере, пока мы не найдём человека, который это нам продаст за реальный результат.

Рэй кивнул, хотя комиссар его, естественно, не видел.

– Принято.

– И, Дуро… – голос Кесселя стал чуть мягче, хотя мягкость у него была как у наждачной бумаги, – не надо в этом тонуть. Это просто тело. Ты же знаешь, да?

– Знаю, – сказал Рэй.

Комм щёлкнул, связь оборвалась. Рэй остался на площадке, среди мокрого бетона и запаха промышленной гнили, и подумал, что слово “просто” в этом городе вообще ничего не значит.