Кожа данных

– Ты бледнеешь, – сказала Лея, мельком глянув на него.

– Это мой способ оставаться в теме, – буркнул он.

– Сядь, – спокойно сказала она. – Ты мне нужен в сознании. Без драм.

Он сел. Вдохнул. Выдохнул. Влажный воздух лаборатории, пропитанный чуть сладким запахом культур, был странно успокаивающим. Как будто здесь даже тревога проходила стерилизацию.

– Ты понимаешь, – сказала Лея уже тише, – насколько это опасно?

– В общих чертах, да, – сказал Рэй. – Но я думаю, ты сейчас обрисуешь это красивее.

– Опасно не только потому, что кто-то способен переписать кожу, – продолжила она. – Опасно потому, что эта штука не выглядит как эксперимент, который вышел из-под контроля и умер вместе с носителем. Она… – она посмотрела на графики, где линии пульсировали в ровном, уверенном ритме, – …выглядит как часть системы, которая продолжает работать, даже если носителя больше нет.

Он вспомнил сообщения Гассера. Теплостойкая стабильность. Электрический шум. Лёгкий ритм, как стук пальцев по стеклу.

– Часть системы, – повторил он.

– Да, – сказала она. – И вот здесь мне начинает по-настоящему не нравиться всё, что я думаю дальше.

– Скажи, – спокойно сказал Рэй. – Я для этого и пришёл.

Лея повернулась к нему. Взгляд у неё был резкий, прямой, как скальпель.

– Ты слышал слухи, – сказала она. – Мы все слышали. Про “живую сеть”. Про “организм города”. Про систему, которая растёт не в проводах, а в людях. Я обычно смеюсь с этого. Или раздражаюсь. Потому что большинство этих историй – смесь техно-мистики, городской паранойи и желания людей объяснить свою жизнь чем-то сложнее, чем “нам просто не повезло”.

– Но? – мягко подтолкнул Рэй.

– Но, – сказала она и кивнула на фрагмент кожи, – если кто-то сознательно создаёт структуры, способные исполнять код внутри тела; если эти структуры стабилизированы; если они могут взаимодействовать с нервной системой… это уже не безумие. Это – архитектура сети. Не цифровой. Биологической.

Она замолчала. В лаборатории на секунду стало особенно тихо. Даже приборы будто притихли, уступая место словам.

Рэй не удивился. Его мозг уже был рядом с этой мыслью. Но услышать её вслух, из уст человека, который ненавидит необоснованные концепции, было… как удар по льду, под которым и так слышишь течь.

– Ты думаешь, это связано с Биосетью, – сказал он.

– Я думаю, – осторожно сказала Лея, – что если Биосеть существует не только как метафора, то именно так она могла бы выглядеть на уровне одного тела. Как узел. Как интерфейс. Как точка подключения чего-то большего к человеческой физиологии.

Она развела руками, словно сдаваясь своему же выводу.

– Я ненавижу, что говорю это. Но я вижу достаточно, чтобы перестать отмахиваться.

Рэй кивнул. Его внутренний конфликт, казалось, даже обрадовался: вот оно. Подтверждение. Риск стал очевиднее – и, как ни странно, от этого стало легче. Хуже всего – неизвестность без формы. Когда зло имеет хотя бы контуры – с ним проще разговаривать.

– Ты можешь узнать больше? – спросил он.

– Могу попытаться, – сказала она. – Но мне нужно больше времени и… – она посмотрела на фрагмент кожи, – …честно? Больше материала. Не в смысле “больше трупов”, – она бросила на него жёсткий взгляд, – а в смысле большего понимания, как эта структура ведёт себя в живом организме. Сейчас у меня только мёртвый фрагмент, который всё ещё живёт своей чужой логикой.

– С живыми я пока не готов, – сказал Рэй. – И очень надеюсь, что не придётся.

Он в это не верил. Но произносить противоположное вслух было бы почти кощунством.

Лея внезапно смягчилась. Она подошла ближе. Не к нему – к экрану. Но голос стал тише.

– И ещё… – сказала она. – Если это действительно исполняемый код, то у него должна быть цель. Код без цели – мусор. А это слишком тщательно, чтобы быть мусором.

– У любой цели есть автор, – сказал Рэй.

– Да, – кивнула она. – И кто бы это ни был – он либо гений без этики, либо безумец с дисциплиной. И оба мне не нравятся.

Она выключила часть панелей, оставив один, медленно пульсирующий график. Рэй глянул на него – и его пробрало. Ритм. Почти сердечный. Только не человеческий.

– Я подключу закрытый сервер, – сказала Лея. – У меня есть библиотека чёрных кейсов и экспериментальных протоколов, которые официально не существуют. Может, найду отголоски. Если эта штука – кто-то уже с ней играл. В нашем мире редко бывает настоящее “впервые”. Чаще – “впервые попались”.

– Ты уверена, что хочешь копаться в этом? – спросил он. – Без красивых слов: это может быть… слишком большим.

Она усмехнулась.

– Ты пришёл ко мне в лабораторию, где я выращиваю печень на чипе, переписываю бактерии, чтобы они ели углекислоту, и периодически спорю с корпорациями о цене человеческого тела. И спрашиваешь – уверена ли я? – она качнула головой. – Я не религиозная, Рэй. Но у меня есть слабость: я ненавижу, когда кто-то лезет в человеческое тело без понимания последствий. Если там что-то растёт – я хочу знать, что именно. Хотя бы чтобы понимать, от чего мы все умрём.

– Успокоила, – сказал он.

– Я стараюсь, – ответила она.

Они на секунду просто молчали. Каждое – со своими мыслями. Он – с делом, которое уже перестало быть просто делом. Она – с объектом, который был слишком интересным, чтобы его отпустить, и слишком опасным, чтобы к нему привыкнуть.

Рэй поймал себя на странной мысли: ему легче дышится здесь, чем в отделе. Может быть потому, что здесь страх не маскируют под бюрократию. Здесь с ним работают честно.

– Лея, – сказал он тихо. – Есть ещё один момент.

– Конечно, – она чуть повернула голову.

– Когда я был в отстойнике… – он замолчал, подбирая слова. Он ненавидел говорить о себе в таких вещах. – …мне показалось, что кожа… откликнулась. Моя.

Она не удивилась. Только внимательно посмотрела.

– Физически? Психосоматически? Или… – она осторожно оставила предложение открытым.

– Я не знаю, – честно сказал он. – Это было как… зуд. Но не просто раздражение. Ощущение… связи. Не мистической. Не “я слышу голос”. Просто… как будто кто-то провёл по нервам, не дотронувшись.

Лея долго молчала.

– Это может быть совпадением, – сказала она наконец. – Психофизиологическая реакция на вид. На ситуацию. На то, что ты уже внутренне понял, даже если ещё не признался себе.

Пауза.

– А может – нет.

– Прекрасно, – сказал он. – Два варианта, оба – неутешительные.

– Я пока не сделаю из этого вывод, – сказала она. – Но если это повторится – скажи мне. Сразу. Не геройствуй.

Он кивнул. Не факт, что он послушает, но она имела право сказать.

– Хорошо, – сказала Лея, как будто поставив точку на текущем этапе. – На сегодня достаточно открытий. Я сохраню данные, запущу ещё пару последовательностей в автономном режиме. И… – она посмотрела на него серьёзно, – Рэй, будь аккуратен. Если это действительно часть чего-то большего, то тот, кто это сделал, не захочет, чтобы мы понимали слишком много.

– Слишком поздно, – тихо сказал он. – Я уже начал.

Она улыбнулась – коротко, чуть грустно.

– Вот поэтому ты и работаешь там, где работаешь.

Он посмотрел на фрагмент кожи под куполом. На орган, который не должен был существовать. На код, который живёт.

И поймал себя на том, что впервые за долгое время ему по-настоящему холодно. Хотя в лаборатории было идеально тепло.

Когда Лея сказала «подключу закрытый сервер», она имела в виду не «сейчас открою пару папок», а «сейчас я открою дверь в тот кусок мира, который предпочитают держать за бетонной стеной». И это было не преувеличением.

Она прошла к дальнему столу, который до этого казался просто частью интерьера, с аккуратно сложенными бумагами и выключенными экранами. Теперь он ожил. Стекло на поверхности вспыхнуло мягким холодным светом, как если бы под ним проснулась вода, и по ней прошла рябь. На стене над столом медленно прорисовался прямоугольник интерфейса – но без привычных логотипов, значков, приветственных изображений. Только чёрный фон и тонкая строка входа, похожая на зрачок.

– Ты видел это когда-нибудь? – спросила она, не оглядываясь.

– Если скажу “да”, – ответил Рэй, – мне придётся объяснить, откуда. А объяснять я не люблю.

– Значит “нет”, – спокойно заключила Лея.

Её руки двигались быстро, но без суеты. Несколько кодов. Несколько уровней авторизации. Несколько подтверждений, каждое – с тайным оттенком угрозы: «Вы несёте ответственность». Система не скрывала характера – она не была дружелюбной. Это был инструмент, созданный из недоверия к миру и любви к контролю.

– Лея… – осторожно сказал Рэй. – Он… легальный?

Она усмехнулась.

– Если ты думаешь, что вопрос “легально ли это” способен меня остановить на этом этапе моей карьеры, мы давно не виделись.

– Я просто уточняю границы ада, в который мы заходим.

– Границы ада всегда условны, – сказала она. – Но, если тебе нужно слово: официально – это архив исследовательских материалов, полученных в рамках международных программ безопасности биотехнологий. Неофициально – свалка того, что никто не рискнул публиковать.

Интерфейс ожил. На чёрном фоне стали появляться разделы, как медленно всплывающие с глубины таблички. Без картинок, без красок. Только сухие названия:

“Адаптивные тканевые системы / закрыто”.

“Нейроинтерфейсы обратной биологической связи / ограничено”.

“Неавторизованные последовательности / под наблюдением”.

“Не классифицировано / осторожно”.

Справа медленно прокручивался список кейсов. Даты. Геолокации. Иногда – просто регион. Иногда – только шифр.

Рэй почувствовал, как сжимается в груди что-то знакомое. То чувство, когда вдруг понимаешь: мир больше, чем те кошмары, которые ты видел. И в нем есть архив для кошмаров.

– Ты часто сюда заходишь? – спросил он.

– Не настолько часто, как хотелось бы, и чаще, чем нужно, – сказала Лея. – Большинство людей предпочитают жить в мире, где “подобного не существует”. Эта система создана для тех, кто не может себе позволить такую роскошь.

Она задала поисковый запрос. Не словами, не привычными строками. Она запустила сложный фильтр: многослойный, похожий на сетку, сквозь которую должны были пройти только очень специфические совпадения.

– Что именно ищешь? – тихо спросил Рэй.

– Не “что”, – сказала Лея. – “Кого”.

Он поднял бровь.

– Ты думаешь…?

– Думаю, что такие вещи не появляются из пустоты, – сказала она. – Кто-то должен был думать об этом. Кто-то должен был пробовать. И даже если они не признавались официально, следы остаются. В анонимных отчётах. В утекших документах. В странных случаях, где “ничего не доказано, но мы закрыли проект”. Наука – не чистая линия. Это – поле с воронками.

Система начала подбирать совпадения. Медленно. Как будто лениво перебирая чужие грехи.

Время в лаборатории стало вязким. Где-то капнула жидкость. За стеклом проползла лента света от пролетающего дрона. Фрагмент кожи под куполом лежал тихо, но у Рэя было чувство, что он… слушает. Это было глупо. Но глупо – не значит неправда для нервной системы.

– Пока ищет, – сказала Лея, – давай честно. Ты хочешь услышать, что это единичный случай? Что это безумец, который сделал что-то невозможное и умер вместе со своим секретом?

– Это было бы удобно, – сказал Рэй. – Я люблю удобные версии. Они редко реальны.

Она кивнула.

– Я тоже. Но даже если это единичная работа – она основана на вещах, которые делают не один человек. Никто не создаёт такую структуру с нуля. Для этого нужна база. Десятки исследований. Ошибки. Провалы. Куча грязной, незаметной работы.

– Ты хочешь сказать, – Рэй сложил пальцы, – что если это дерево, его корни уже глубоко в городе.

– Или дальше, – сказала Лея. – Но корни есть.

На экране всплыла первая строка совпадений.

Проект “Немо-3/Скин”. Статус: закрыт. Причина: неопределённая активация модифицированной ткани вне запланированных условий. Уровень последствий: умеренный / потенциально высокий. Доступ: частичный.

Лея открыла файл. На экране появились сухие отчёты: графики, схемы, несколько изображений кожи – похожей, но не такой. Там узор был грубее, примитивнее. Линии – ломаными, как если бы ребёнок попытался повторить каллиграфию.

– Пять лет назад, – сказала она, быстро просматривая. – Европейский консорциум. Цель – создать кожный интерфейс для медицинских нужд. Реакция на гормональные изменения, передача сигналов, улучшение мониторинга пациентов.

– Чем закончилось?

– Тем, что структура начала реагировать на неизвестные внешние паттерны, – сказала Лея. – Их не нашли. Закрыли. Отдали в архив.

Она перелистнула ещё.

– Но это не оно. Это – примитивная предыстория. Это как каменный нож рядом с хирургическим скальпелем.

Система предложила следующие совпадения.

“Серия 7-А / восточно-азиатский кластер”.

“Нелегальные модификации ‘данные-на-коже’ (подпольные циркуляционные рынки)”.

“Наблюдение: нелегальные узлы неустановленной сети (биологическая активность)”.

Лея зависла на последнем.

– Вот это интересно.

Она открыла.

Отчёт был обрывочен. Полевая сводка. Наблюдения в разных городах, разных странах. Везде – одинаковые фразы:

“Пациент / объект демонстрирует на коже структуры, не соответствующие заболеваниям или привычным модификациям”.

“Структуры схожи по логике”.

“Некоторые участки реагируют на внешние сигналы”.

“Связь с нервной системой – предположительная”.

Дальше шла фраза, которую Лея прочла вслух, словно пробуя её вкус:

– “Может являться локальным проявлением распределённой системы неизвестного происхождения”.

Она хмыкнула.

– Даже здесь они боятся писать “сеть”.

Рэй молчал. Смотрел на экран, на эти скучные, опасные слова.

– Это…” – начал он.

– Слишком мало, чтобы утверждать, и слишком много, чтобы игнорировать, – закончила Лея. – Никто не любит такие формулировки. Они не дают покоя.

Она пролистнула дальше.

Даты – последние три-четыре года. География – широкая. Несколько случаев в портах. Несколько – в мегаполисах. Два – ближе, чем хотелось бы.

– Наш город здесь, – сказала она спокойно. – Но… – кивок, – данные скрыты. Только отметка: “наблюдение велось”. Без деталей.

– Удобно, – пробурчал Рэй. – Когда реальность портит отчёт, реальность убирают.

– Иногда – да, – согласилась Лея. – Иногда – потому что не знают, что с ней делать.

Она закрыла отчёт. Смотрела на список, где строчка “Не классифицировано / осторожно” казалась честнее всего.

– Хорошо, – тихо сказала она сама себе. – Теперь про другое.

Она вернулась к своему рабочему столу. На экране – выстроенные графики активности того самого куска кожи. Линии, сегменты, пульсации. И вдруг… небольшая вспышка на одном участке. Не яркая. Но отчётливая. Как будто кто-то невидимый нажал клавишу.

– Это что? – мгновенно спросил Рэй.

– Я… – Лея приблизила. – Это не наш стимул.

Она включила запись последних минут.

– Смотри.

На графике – ровный ритм. Потом – крошечный, лишний импульс. Он не повторился. Не развернулся. Просто был.

– Артефакт? – спросил Рэй.

– Возможно, – сказала она. – Но… – она поджала губы, – слишком аккуратный для артефакта.

Она увеличила ещё.

– Он похож на…

Она замолчала.

– …на ответ. Микроскопический. Как будто система, которая давно не разговаривала ни с кем, вдруг проверила: “а здесь кто-нибудь есть?”.

Рэй почувствовал, как по спине прошёл холод, который никак не вязался с теплом лаборатории.

– Лея…

– Спокойно, – сказала она, сама оставаясь странно спокойной. – Это ничего не доказывает. Но… – она говорила медленно, с отвращением учёного к собственным догадкам, которые он не хотел иметь, – если это часть сети… она могла… реагировать на другие узлы.

– На какие? – спросил он.

– Я пока не знаю, – сказала Лея. – Возможно – на похожие структуры. Возможно – на фоновые сигналы, которые мы не улавливаем. Возможно – на… город.

Она усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья.

– И да, я слышу, как я сейчас звучу. Не радуйся.

– Я не радуюсь, – сказал он честно.

Она выключила запись, чтобы та перестала смотреть на них своим графическим глазом.

– Слухи, Рэй… – сказала она тихо. – Ты знаешь, почему они живут так долго? Потому что иногда они – единственный язык, которым мир пытается заговорить с теми, кто не хочет читать отчёты.

– Слухи о живой сети? – уточнил он.

– Да, – кивнула Лея. – Я видела их тысячи. Статьи. Конспирологические посты. Научные фантазии. Но были ещё вещи… – она посмотрела на свою систему, – …не публичные. Наблюдения врачей, которые не могли объяснить странные вспышки активности в тканях пациентов. Учёных, которые ловили повторяющиеся паттерны в совершенно разных биологических объектах. Людей, которые клялись, что “что-то” синхронизируется. Всегда – недостаточно, чтобы назвать это доказательством. Всегда – достаточно, чтобы это не оставляло в покое.

Она повернулась к нему.

– Если сеть существует – она не как интернет. Не как цифровая структура, которую кто-то построил и потом потерял контроль. Она – как биология. Она растёт там, где есть субстрат. Где есть условия. Где есть выгода.

– И люди – хороший субстрат, – мрачно сказал Рэй.

– Лучший, – согласилась Лея. – Мы тёплые. Пластичные. Мы соединены друг с другом миллионами каналов – медицинских, технологических, социальных. И у нас есть самое главное – мы бесконечно любопытны и бесконечно глупы. Идеальная среда.

Она на секунду замолчала и добавила:

– Если это Биосеть – это не что-то, что кто-то один включил в центрe города. Это – то, что могло начаться как эксперимент. Или как авария. Или как гениальная идея. А потом… начать жить собственной логикой.

Рэй слушал. И понимал, что это не просто теория. Это – рамка, в которой всё, что он видел последнюю неделю, вдруг встало на места. Не окончательно. Но угрожающе ровно.

– Вольф, – сказал он. – Он мог знать?

– Если он был биоинженером, – сказала Лея, – он мог быть частью этого процесса. Добровольно или нет. Он мог разрабатывать фрагменты, не понимая целого. Он мог быть узлом. Он мог быть ключом. Он мог быть… жертвой.

Она устало провела пальцами по виску.

– И мы не знаем, что хуже.

Он хотел что-то ответить, но в этот момент из глубины лаборатории пришёл мягкий, почти вежливый звуковой сигнал. Лея обернулась и подошла к одному из боковых экранов. Там мелькнуло уведомление: система архива нашла ещё одну запись.

Она открыла её.

На экране появилось лишь одно предложение. Без подробностей. Без графиков.

“Отдельные специалисты предполагают существование самособирающейся живой сети, использующей человеческие тела как носители и каналы.”

Под этим – жёсткая приписка:

“Официальная позиция: нет доказательств. Рекомендуется не использовать термин “живая сеть” в публичных коммуникациях. Может вызывать массовую психореакцию.”

Лея хмыкнула.

– Конечно, – сказала она. – Если слова пугают – уберите слова. Прекрасная мировая стратегия.

– Но они всё равно их написали, – тихо сказал Рэй. – Значит, сами боятся.

Она не спорила.

Лаборатория снова наполнилась звуками машин. Привычными. Домашними, если дом – стерильная белая комната, где люди спорят с Новым.

Рэй медленно провёл рукой по краю стола. Кожа отозвалась. Уже не вспышкой. Просто присутствием. Как будто она сказала: “да, я слышу”.

Он сделал вдох.

– Лея, – сказал он. – Нам нужно будет идти дальше.

– Знаю, – сказала она. – Но давай сначала сделаем то, что можем здесь. Без паники. Без пафоса. Мы будем… – она чуть улыбнулась, – …делать науку. А ты – свою работу.

– Моя работа – наконец перестать делать вид, что это несчастный случай, – сказал он тихо.

– Твоя работа – дожить до завтрашнего дня, – поправила она. – И принести мне ещё фактов.

Он кивнул.

Снаружи город был тем же. Тёплым. Влажным. Нервным. Но теперь для Рэя он стал ещё чем-то – организмом, в котором, возможно, течёт что-то, что ещё не назвали. И внутри этого – он, с зудящей кожей и растущим пониманием того, что он уже не просто наблюдатель.

Он посмотрел на фрагмент кожи под куполом.

Фрагмент посмотрел в ответ – не глазами, конечно. Ритмом. Тишиной. Возможностью.

Когда разговоры заканчиваются, остаётся то, ради чего вообще приходят в такие места, как лаборатория Леи: смотреть на правду, какой бы она ни была. И правда, как всегда, проявлялась не громко. Не вспышкой. Не криком. Она вытекала из цифр, из медленных графиков, из тихих сигналов приборов – как вода из маленькой трещины в дамбе, которая однажды превратится в разлом.

Лея запустила ещё одну серию тестов. На прозрачной панели вспыхнула сетка параметров: температурная устойчивость, биохимическая активность, способность к микроадаптации. Фрагмент кожи под куполом оставался неподвижным, как будто ему было всё равно. Но цифры говорили, что ему не всё равно. Он отвечал. Он жил своей внутренней логикой.

– Я попробую кое-что мягкое, – сказала Лея. – Ничего агрессивного. Просто новый тип стимула. Хочу понять, реагирует ли он избирательно.

– Определение “мягкое” у тебя всегда было относительным, – заметил Рэй.

– Не волнуйся, – она позволила себе слабую усмешку. – Я ещё не нажимаю кнопку “А вдруг?”.

Он наблюдал, как она вводит очередной протокол. Набор импульсов, слабых, едва заметных, рассчитанных на то, чтобы “постучаться” в структуру, не ломая дверь. Она всегда делала так: сначала – вежливо.

Графики ожили. Линии стали дрожать, но не хаотично. Напротив – слишком правильно. Как будто что-то внутри фрагмента действительно “слушало”. И начало отвечать. Не громко. Не отчётливо. Но с интонацией.

– Видишь? – тихо сказала Лея. – Он не просто получает. Он различает.

– Что это значит? – спросил Рэй.

– Это значит, – сказала она, глядя на плавно меняющиеся линии, – что структура не реагирует одинаково на разные стимулы. Она… приоритизирует. Выделяет важное. Игнорирует лишнее. Это черта любой сложной системы. И… – она щёлкнула пальцем, фиксируя кадр, – …это не случай.

Она вывела данные в виде карты. Цветовая диаграмма показала зоны активности. Некоторые участки кожи оставались почти “тихими”. Другие – вспыхивали, как лампочки на старом пульте управления.

– Вот это… – она постучала ногтем по экрану, – потенциальный центр. Здесь – больше всего активности. Если бы я проектировала такой интерфейс, здесь я бы разместила что-то вроде узла принятия решения.

– То есть… маленький мозг, – сказал Рэй.

– Не мозг, – мягко возразила Лея. – Не обижай мозг. Но… центр. Да.

Он снова почувствовал, как руки реагируют. Ему хотелось сунуть их в карманы, но это здесь выглядело бы неуместно. Он просто переплёл пальцы – так, чтобы кожа касалась кожи. Это почему-то немного помогало.

Тишина лаборатории становилась густой. Даже воздух словно уплотнился. Иногда именно так чувствуется момент, когда реальность тихо делает шаг вперёд, а ты понимаешь это не головой – телом.

– Лея, – сказал он. – Если это узел. Если это часть сети. Значит ли это, что где-то… есть другие такие же?

– Логично предположить, – кивнула она. – Сеть из одного узла – это не сеть. Это… ошибка. Или подготовка.

– Или маяк, – сказал Рэй.

Она посмотрела на него.

– Да, – согласилась она. – Или маяк.

Они оба замолчали. Даже не потому, что не знали, что сказать. Просто любое слово сейчас казалось бы лишним.

– лабораторная запись / L.H., непосредственное наблюдение

Фрагмент демонстрирует признаки избирательной чувствительности к сложным стимулам. Поведение напоминает простейшие формы фильтрации сигналов. Возможно, выполняет функцию локального узла обработки. Подтверждение гипотезы “исполняемого кода” усиливается. Рекомендация: дальнейшие тесты – с осторожностью.

– Есть ещё кое-что, что меня беспокоит, – сказала Лея, не отрывая взгляда от данных.

– Только одно? – попытался пошутить Рэй, но получилось сухо.

– Пока – это, – сказала она. – Смотри на динамику.

Она отмотала несколько минут назад. Графики накладывались друг на друга, как полупрозрачные слои. Разница была почти не заметна, но если смотреть долго – она становилась очевидной: некоторые параметры изменялись. Незначительно. Но целенаправленно.

– Он… учится? – спросил Рэй.

– Или… – Лея задумалась, – …восстанавливает базовую конфигурацию. Представь: ты вырвал кусок программы из системы и положил на стол. Логично, что он попытается… собрать себя в максимально устойчивую форму. Это элементарная биологическая логика.

– Даже если программа – не биологическая, – мрачно сказал Рэй.