Иностранная литература №05/2011

– Больше его не трогай

за ужином кто-то из них учуял запах одеколона, взгляд искоса в сторону вазы, в панике, дона Элена кормит меня супом а сеньор Коусейру не считает ложек

пятнадцать, четырнадцать, тринадцать

они боятся что папа заберет меня хотя папа тщательно причесывался, нервно трогал сережки, застегивался на все пуговицы, старался не выглядеть просителем но и выглядел и просил <…>

* * *

больница, платаны, папа навещает меня в атласном розовом платье и в огромной шляпе поверх парика

– Твоя тетя Паулу

входит за больничную ограду, хватает меня за пальцы, разрез выше бедра и я

– Папа

то есть

– Не позорьте меня папа

то есть

– Над нами смеются папа уходите

а он со всеми раскланивается, убегает от голубей ах они обкакают мне платье даже подумать страшно, поворачивает меня за подбородок звеня браслетами

– Ты похудел Паулу

его лицо под личиной клоуна прикусывает губу как тогда когда мама

– У тебя женщина кто она Карлуш?

показывала ему губную помаду, флакончик, тюбик крема, крашеный волос

по-моему

потому что цвет желтоватый, если мама

– Кто эта женщина

он тут же начинал шарить в шкафу, краснел поднимая наполовину черную наполовину светлую прядь

– Ты же понимаешь они на солнце выгорели

<…>

* * *

Не то чтобы мне хотелось писать, на работе писанины не оберешься так не хватало еще убивать вечера на то чтобы сушить мозги зажав в руке ручку и согнувшись над тетрадкой, но у меня нет другого способа встретиться с вами и потому я отношу тарелку и стакан на кухню чтобы вымыть их в воскресенье

это я по привычке говорю что вымою их в воскресенье а на самом деле надеюсь что их кто-нибудь вымоет за меня

ну скажем женщина которую я встретил в кафе где обычно из-за своей застенчивости вообще ни с кем не общаюсь, моя коллега из бухгалтерии которая улыбнувшись мне жалеет о том что улыбнулась и тут же замыкается в колючей неприступности некрасивых женщин, телефонистка которая смотрит сквозь меня с тех пор как адвокат стал дарить ей побрякушки, я отношу стакан и тарелку на кухню, заворачиваю угол скатерти

той самой которой я начал пользоваться полгода назад и которая прослужит без единой стирки еще столько же

так чтобы освободить угол стола и спустить словесных собак надеясь что хоть одна из них виляя веселой согласной отросшей у нее вместо хвоста обнаружит вас живыми и невредимыми

как будто вы можете оказаться живыми

под завалами лет и слоями обвинений, ссор, горечавок, надеясь что хоть одна из них начнет рыться в известке прошлого казалось бы давно уснувшего вечным сном а там подбегут и другие слова, взволнованные, радостные, срываясь с пера как с цепи, я уткнусь носом в тетрадь пытаясь разглядеть вас между строк, слабый голос

– Паулу

я его кажется узнаю несмотря на капризы памяти которая вечно все искажает и обесцвечивает, несмотря на то что вот уже несколько месяцев как я постепенно глохну ваша аудио-грамма ухудшилась дружище, привыкайте к мысли о слуховом аппарате если не желаете чтобы мир превратился в аквариум без рыб где вы одиноки как пластмассовые водоросли на камушках рассыпанных по дну, голосок настойчив

– Паулу

и слова уже учуяли его и яростно тянут поводок и я вынужден бежать за ними и ложатся торопливые следы-фразы поперек тетрадного листа, я теряю равновесие, несусь рысцой помимо воли лишь бы они не сбежали от меня, дюжины мокрых носов-гласных и дифтонгов, глаза устремленные на то к чему я казалось так стремился и что теперь пугает, голосок все ближе

– Паулу

и вместе с голоском лицо которое я рассмотрю получше на следующей странице, если конечно поймаю ручку убегающую от меня и облаивающую оглушительными прилагательными какую-то тень, какой-то силуэт, мужчину входящего в дом

что за дом?

на улице которая от абзаца к абзацу прорисовывается все отчетливее, вот угол с изразцами, вот киоск где папа

я так же заинтригован как и слова соскальзывающие с пера, строящие догадки, фантазирующие, разгребающие ил месяцев и в конце концов оказывается что это вовсе и не киоск а телефонная будка

угол дома весь в изразцах, телефонная кабина старой конструкции, <…> мужчина входит в дом, объявила минуту назад ручка и я смотрю на нее с испугом и удивлением, это нижний этаж, возможно подвальный потому что там очень темно и дубы на склоне оказались уж очень высоко над нашими головами, как оливы в Шелаш когда я летал на уровне земли купаясь в облаках

не то чтобы мне хотелось писать, я устаю подзывать слоги свистом, звать их по имени хлопая себя по ляжке, они меня не слушаются, они то вытаскивают на поверхность какие-то эпизоды, каких-то людей то снова погружают их в небытие, они путаются подсовывая мне не мои воспоминания, чужие дни, родственников которых у меня никогда не было

<…>

пианино все никак не умолкнет хотя поверх него уже легли новые абзацы, ноты становятся все нежнее, мелодия замедляется, человек с больным горлом покашливает где-то в далеком санатории на севере страны принимая по ложечке вина с хинином каждые полчаса, убить его перечеркнув пером

– Готов

или растворить его в кляксе прощай, кавалер в брюках гольф пытается отвлечь меня корзинкой для пикника

– Угощайтесь

строка за строкой торопливым почерком, не похожим на мой, если расшифровать почерк можно увидеть куриное крылышко под клетчатой салфеткой, вареные яйца, лимонад, накрыть тетрадку скатертью, кавалер возможно обижен но разумеется ни слова, он присел на корточки неподалеку от шоссе с мальчиками в матросках, а в это время перепелки стонут в зарослях начала века и виден загородный дом, такой каких давно уже не бывает, по крайней мере в Лиссабоне

<…>

я направляю слова в сторону улицы Анжуш или Бику-да-Арейя, шагаю вверх по проспекту Алмиранте Рейша где столько продовольственных и мебельных магазинов или переплываю Тежу на военном корабле приколоченном к воде гвоздями пушек, выхожу на площадь Принсипе-Реал где на месте нашего дома другой, слышу как Руй

– Паулу

в надежде что я помогу ему среди множества балконов разглядеть тот которого нет, возвращаюсь к началу тетрадки, показываю ему

– Вот он

поднимаюсь вместе с ним по ступеням, приглашаю его войти, восстанавливаю люстру, диван, окно с видом на кедр, успокаиваю его

– Видишь видишь?

надо еще отыскать щенка с бантом, я пишу его, создаю пока Руй задумчиво

– Разве меня не нашли много лет назад в Фонте-да-Телья?

притворяюсь будто не слышу, дописываю щенку ногу чтобы не хромал, Руй заметив пыль на комоде, неглаженое белье, не увидев ни одного платья в шкафах, одну мужскую одежду, выдвижной ящик на полу

– А где Сорайя?

<…>

слова искали и не находили Сорайю перескакивая со строчки на строчку, заменяя одни местоимения другими, наползая друг на друга

зачем?

на верху страницы мелким почерком, замечаю дону Элену, отца не вижу, прошу перо чтобы принесло и его на страницу а перо отклоняется в сторону, вот оно вернулось с Ноэмией, челочка на лбу, крутит педали трехколесного велосипеда

– Это Далия ездила на трехколесном велосипеде а не Ноэмия

а Далия в комнате на Анжуш с цветами в вазе, что за дурацкие фразы, что за идиотизм, злюсь на них, вычеркиваю, помещаю Ноэмию и Далию туда где им быть положено, зарубите себе на носу, должно быть так, трехколесный велосипед – этой, цветы – той, прошу прощения

– Извините

особенно у Ноэмии которой обидно расставаться с велосипедом, трачу чуть ли не целый абзац на утешения, накачиваю шины ржавого велосипеда с балкона, поднимаю ей седло ведь она успела вырасти, чиню фару

– У тебя есть собственный велосипед а у Далии нет так что нечего ревновать Ноэмия

Руй подозревая что я прячу от него своего папу

– С кем это ты там разговариваешь?

у него все никак не выходит из головы Фонте-да-Телья, шприц, скалы

– Почти наверняка там были скалы

он упорно твердит что лежал на пляже, я оставил его метрах в пяти от линии прибоя

– Нет не здесь подальше добавь в тетрадку еще одну дюну добавляю дюну чтобы угодить ему а он и не взглянул на нее продолжая упорствовать

– По-моему я умер с меня станется

домишки, короткий состав волочивший вагоны с людьми каждые четверть часа между поросших камышами дюн где папа с Руем столько раз

в тяжком супружеском молчании?

слова требуют кого-то другого но я успеваю их вовремя приструнить

папа

я всматриваюсь, да это папа, он все еще

в той квартире на нижнем этаже которой давным-давно нет, садится на диван, снимает парик чтобы убедиться что какой-нибудь голубь ведь раньше голуби, не то что сейчас когда на Принсипе-Реал почти нет птиц потому что и стариков с печеньем в карманах почти не осталось <…>

Руй смотрит на папу а папа и не замечает, Руй держится за живот, ему больно, ему нехорошо

– Клянусь матерью я не принимаю наркотиков Сорайя

дрожащие руки никак не могут удержать деньги которые папа давал ему в первую неделю каждого месяца и которые он крал у папы во все остальные недели, сказки о приятеле заложившем радиоприемник, о лекарствах для одноклассника с которым сидели за одной партой и поверь что завтра непременно, если бы буквы помогли папе мять и разглаживать покрывало, если бы я здесь в тетрадке мог рассмотреть его так же дотошно как рассматриваю его стеклянные драгоценности, если бы объяснили мне почему, если бы подсказали как его спасти, я не знаю как спасти его и оттого эти угрызения совести которые я маскирую под безразличие, под отстраненность в те дни когда сам себе задаю вопрос о том как отношусь к нему а ручка, занятая поисками в развалинах следов доны Элены или мулатов из Шелаш, заливает мне страницу описанием мулата в темных очках открывающего и складывающего детский перочинный ножик на тропинке ведущей по склону к реке, я силюсь рассмотреть хоть что-то кроме него, не район где торгуют героином, не рухнувшую стену, не сойку, а Тежу и где-то за Тежу то что я ищу столько лет, створку калитки, гипсового гнома на холодильнике, покой, покой который так трудно обрести сейчас когда Руй

– Сорайя

и когда папа заметив его наконец, спрятав купюру на искусственной груди, встав и

– Не мог бы ты ненадолго выйти Паулу?

и я

сейчас мне никто

– Не мог бы ты ненадолго выйти Паулу?

снова к кедру, к куску ночной темени на мартовском закате, пытаясь угадать без сеньора Коусейру

без сеньора Коусейру всё гораздо сложнее

как будет кедр по латыни, складывая номера всех проезжающих белых машин загадав что прежде чем доскладываю до двадцати

ну самое большее до двадцати пяти

складка на занавеске и папа позовет меня, не одетый, в халате и в парике набекрень, благодарный Рую, раздраженно мне

– Ты что меня никогда не видел?

а на лице его написано что перед ним не я, перед ним мама и во взгляде ее молчаливый упрек или она мизинцем подгоняет каплю разочарования обратно к нижнему веку

– Карлуш

слова носятся между нами с восторгом первооткрывателей

мы свели их вместе, мы свели их

подталкивая меня, подталкивая, чтобы мы подошли ближе друг к другу, то есть чтобы я подошел к нему поближе

а мне этого совсем не хочется

но они тянут меня за рукав резцами восклицательных знаков, многоточиями клыков, тильдами губ, папа боится за макияж, за чулки которые неловкий сын

ну где вы еще видали такого увальня?

непременно порвет

– Терпеть не могу когда ты пытаешься меня облапить

вам ведь никогда не нравилось если я вас обнимал папа, когда я садился к вам на колени вы застывали как истукан, отворачивались от меня, жаловались что складка брюк врезалась в ногу, мама всегда была на вашей стороне не лезь к папе Паулу, разве что иногда погладит по головке, извинения, ложь

– Я простужен могу заразить тебя

родинка на ухе завораживала меня, я все пытался ее потрогать, я тянулся к ней пальцем а он не надо у тебя сейчас руки грязные, ты мне всю рубаху измажешь дурачок, бежал скорее к зеркалу в дверце шкафа, вот ведь приставучий малыш, оценивал ущерб, ругал меня за то что я посадил пятно потом оказывалось что пятно на стекле, он убеждался в этом поковыряв его ногтем, стоило чуть шевельнуться и нос становился то широким то узким, огромный промежуток между ртом и подбородком и в следующее мгновение вообще никакого промежутка, папа расстроен что дом в ужасном состоянии, что ромашки вянут

– Даже зеркало и то гибнет

<…>

слова смеются надо мной, разбегаются, возвращаются с сеньором Коусейру

– Сынок

прежде чем я

– Не называйте меня сынком

я ваш сын, я ваш сын

слова равнодушно бросают его на крытом балконе будто скидывают пальто, меняют его на мою бабушку повесившуюся на мимозе или на Бога управляющего миром с крыши пансиона, оранжевый луч

или серый?

задерживается на нем и уходит, перемещается на девочку которая играет в классики в зале

– Мама

девочка замирает а слова кладут перед нею надгробный камень и машут ветвями лавров

– Не обращай внимания это ветер

клянусь это был ветер потому что тучи ползущие с гор удлинились, занавески на Принсипе-Реал обмотали папу и утащили прочь девочку

не видно ни кедра ни меня на скамейке, папа встал с дивана чтобы закрыть окно на задвижку

– Вот и все Паулинью

в конце концов даже Паулинью, не Паулу

– Вот и все Паулинью

прижаться лицом к его груди, ничего что она накладная, ничего что весь в блестках, вы же мой папа ведь правда, ну скажите что вы мой папа, посадите меня на закорки

помните как вы сажали меня на закорки?

и к мосту, покажите мне гнезда чаек, Алтуду-Галу, вспомните ту карусель на ярмарке, когда разные звери звенели и дрожали вокруг нас, скачите быстрее, не бойтесь что я упаду, незачем переодеваться клоуном, притворяться будто поете, соглашаться идти за девятый стол

– Вы хотели поговорить со мной?

прислонитесь к перилам, отдохните, я ведь закрыл тетрадку видите, больше не будет никаких клиентов, мы вернемся домой поддавая ногами камушки, цыгане

– Сеньор Карлуш

восхищаются вами, уважают вас, люди уважают вас папа, не унижают, хватит напяливать на себя эти смешные тряпки, мы закажем ведь должен найтись свободный столик для нас на следующее воскресенье

– Ну конечно же друзья можете сесть здесь на террасе

в ресторане в Кова-ду-Вапор, мама заправит вам салат, я буду бегать по мостику, в сентябре мы поедем на поезде в деревню, проснемся утром от яростного жужжания ос, помните как мама спит закинув руку за голову будто танцует и лицо у нее такое детское, если мы ее пощекочем

– Что что это?

не узнавая нас, узнавая нас, садясь в кровати, не узнавая комнаты, узнавая ее, спрашивая который час

– Уже девять серьезно?

слова замерли в тетрадке

никогда больше их не выпущу обещаю

откроем окно, каштаны, виноград

ни одна фраза не скажет что я вру, не вырвется на волю сад прямо здесь

ни одна фраза не скажет что я вру, разве что заикнется, только заикнется, не пугайтесь, это Руй

– Ты где пропадала Сорайя?

но мама не заметила, я притворился что не слышу, не бойся папа, Руй навсегда заперт в тетрадке, все, смотрите, мама

– Уже девять серьезно?

ищет майку

– Отвернись Паулу

поправляет волосы, повязывает их лентой как во времена классиков на могильных плитах, всего то и надо что начертить квадраты, кинуть камушек и скакать на одной ножке до самой дальней линии, схватить камушек, вернуться к нам, попасть точно в следующую клетку и снова прыгать а тем временем этот запах с гор который она

– Мимозы

а тем временем мы оба на пути к плотине потому что иногда рыбка или лягушка или птичка, кто поймает рыбку или лягушку или птичку тот выиграл а тот кто прибежит последним

кто ж не знает

тот гомик.

* * *

папа

вы репетируете трудное па, еще одно па, обмахиваетесь веером, рождаетесь из веера изображая будто поете песню но магнитофон не включен обратите внимание, афиши кот-рые кричат по всем углам

Сорайя

которые Сорайя кричат, Микаэла нервничает

– Не обижай ее Паулу

и обернувшись к Микаэле ощущаю один лишь одеколоно-вый шлейф и даже не шлейф, пустоту, пустоту на месте того кто

– Не обижай ее Паулу

гомик жалеющий другого гомика забавно правда папа, клоун жалеющий другого клоуна вот смешно папа, если бы мы пошли в цирк клоуны рисовали себе вашей помадой огромный бесконечно завывающий рот и я им верил как верил вам, как верила вам мама, верила что вы по ночам на службе, верила в ваши извинения, в ваше молчание

– Карлуш

спрашивая себя перед зеркалом на дверце шкафа ну что со мной не так, что я такого сделала, покупала новые ночные рубахи, новые босоножки, ожерелье которое оплачивала в рассрочку тайком от папы а ювелир

– Можно и иначе заплатить девушка

я сижу на полу а мама мне при ювелире

если бы мы могли поговорить, если бы мы могли хотя бы поговорить, если бы я поговорил с допой Эленой она бы выслушала меня

– Помеха

ювелир за дымом сигаретки которая и была всем его лицом если не считать предложения из-под сигаретки

– Можно и иначе заплатить девушка

задержав на весу руку которой гладил меня по головке чтобы угодить ей

на кухне был коврик из пальмовых волокон помните?

– У меня у самого такая же помеха подумаешь

рука сворачивает в ее сторону под предлогом поправить ожерелье и мамино горло не живое, неподвижное как когда я тянулся к ее телу и тут же отшатывался полный отвращения к себе самому

– Какой же он липкий

думая что папа презирал ее за то что я у нее родился от какого-то мужчины и возможно она даже не знала точно от которого, мужчины с которыми она спала чтобы спать с вами папа, стоило ей закрыть глаза как она начинала верить что она с вами, она называла их вашим именем, представляла себе что вы с нею, прислушивалась к вашим шагам во дворе, ваши пальцы пахнущие ромашками, ваша ладонь мнущая и разглаживающая ее бедра, ветви горечавки, которые все гнулись и гнулись у нее в костях, сгибали ее в три погибели, усыпляли ее, потом будили ее и стоило им ее разбудить как мама

– Карлуш

и

– Карлуш

и

– Карлуш

потому что другие имена не имели смысла, это были вы поймите, вы те вздохи, те поцелуи, те слова без цели так что вы мой отец, вы а не хозяин кафе, вы а не электрик, вы а не цыган у которого иногда кобыла подолгу бродила вокруг нашего сада но ему было бы страшно быть моим отцом ведь он не имел права быть моим отцом

<…>

и потому если бы мы смогли поговорить не важно где

в доме на побережье, на улице Анжуш, на Принсипе-Реал, в клубе

вы бы со мной согласились

и потому

– Не сейчас Жудит

и потому

– В субботу когда на работу не надо Жудит

и наконец решаетесь, соглашаетесь, тихонько, детским голоском удивляясь самому себе

– Потрогай меня

поражаясь тому что

– Потрогай меня

думая это неправда, не верю что правда это правда, сминая и разглаживая покрывало

или полотенце

покрывало

– Ничего у меня не получается Жудит

<…>

вы доставая чемодан со шкафа

– Ничего у меня не получается Жудит

и пока вы открываете его поставив на кровать, <…> мама встает между вами и чемоданом а вы берете плащ, идете к двери, отодвигаете меня ногой как будто я тоже, отводите в сторону горечавку как будто горечавка тоже, вы – горечавке или мне

горечавке которая пыталась заслонить выход, вы ломаете ветку и одна гроздь так и кружится, кружится у вас в памяти

– Ничего у меня не получается Жудит

<…>

* * *

Пусть мой сын Паулу наврет вам с три короба

а вы верьте ему и записывайте или делайте вид что верите и записывайте или вовсе не верьте но записывайте

о запахе горечавки в Бику-да-Арейя ничего не могу сказать, не чувствовала ни разу, вот запах отлива – это да, запах дна, когда пляж становился шире и казалось

или даже верилось

что можно перейти реку и дойти до Лиссабона вброд, запах отлива втекал в гостиную как ветер со стороны леса когда я ждала мужа и причесывалась

потому что в то время я делала ради мужа прическу

или когда просыпалась среди ночи одна на своей половине кровати, протягивала руку и никого, открывала глаза и никого, звала

– Карлуш

и никого, огромная спальня или не такая уж огромная, а казавшаяся огромной от неуюта как всегда когда мы зовем и нам не отвечают, а муж у окна и тоже один, ноги в спальне а тело в темноте и честное слово никакого запаха горечавки

Паулу пусть себе врет, а вы записывайте за ним его выдумки, мне-то что

разве только лес, сосновый бор если хотите но после того как муж от меня ушел ни бора ни леса, винные пятна киснут на простынях, кто-то незнакомый

или тот кто со сна кажется незнакомым или тот кто всегда был незнакомым

с вопросом

– Тебе что кошмар снился Жудит?

убегает затемно потому что семья или служба или страх что соседи увидят как он выходит из этого дома, мопед тарахтит вниз по тропинке торопливо будто вора уносит, Паулу сочиняет

– Горечавка

но какая черт возьми горечавка, он ведь вырос в Лиссабоне по крайней мере мне обещали что он будет расти в Лиссабоне, это место куда можно дойти пешком каждые шесть часов когда Тежу крадет у меня рыбачьи суденышки и даже мою усталость и ту перестает отражать, зеркало на дверце шкафа относится ко мне плохо, оно сует мне презрительно

– На

эти седые волосы вызывающие у меня недоумение, досаду, что знает о горечавке и о Бику-да-Арейя мой сын который так и не пожелал вернуться, ведь его воспитали обеспеченные люди

так мне говорили

они заставили его забыть обо мне, если сегодня случайно мы столкнемся на улице и я

– Паулу

как бы время ни меняло нас кое-что все равно сохраняется в человеке, кусочки, фрагменты, жест который начинается с плеча и замирает не дойдя до пальцев в тот самый момент в который замирал когда-то, если случайно

к примеру

мы столкнемся на улице и я

– Паулу

такие вещи замечаешь, бывает одного движения брови довольно, взгляд уцепится за бровь и все остальное

вдруг, сразу, я хотела сказать что если само все так выстроится не по моей вине, я

– Паулу

и врун который подсовывает вам горечавки, хорошо одетый, понятное дело

обеспеченные люди

осмотревшись, заметив меня, предположит

– Бывшая прислуга?

ткнет себя пальцем в галстук и палец станет огромным, чуть ли не с него ростом

– Это вы мне?

а на лице

конечно же

кто она, кто, какая-то попрошайка сейчас запоет про болезни, будет совать побрякушки, клянчить деньги, наша бывшая портниха, уборщица

<…>

видите, он не способен объяснить кто я такая, а вы говорите горечавка, был тут

не спорю

какой-то вьюнок или сорняк разросся и пустил усики но горечавка с какой стати, просто кустик каких много растет в сырости, чуть ли не пол пробивают и стены крошат, было здесь и несколько подсолнухов

а не ромашек

муж их поливал но они и полгода не прожили, чахлые венчики на клумбах

вот это правда хотя трудно поверить что из уст моего сына можно услышать правду

обложенных кирпичами которые Карлуш воткнул в землю а бродячие кошки разбили а может разбила я сама

бродячие коты ничего не разбивали, у моря бродячие кошки не водятся, я сама расколотила молотком в тот день когда мой муж собрал пожитки в мешок, то есть платья своей любовницы

нет не его, что за странный вопрос, с какой стати они должны быть его?

– Я ухожу Жудит

я бы и до сих пор колотила молотком по этим кирпичам расколачивая заодно и Карлуша, стоя на коленях в саду с хнычущим Паулу на руках, уж хныкать-то он всегда умел, хорошо что мой друг у которого здесь было летнее кафе давал мне кое-какую подработку так что можно было жить, четверть часа торопливо без лишних слов с задернутыми шторами, а на улице лай и стук шишек по крыше, сын мой про эти эпизоды не знал потому что я отправляла его поиграть у калитки повосхищаться девчонкой на велосипеде что жила домов через шесть от нас а потом вышла замуж за врача и все такое

видите до чего мы докатились

<…>

Паулу пусть себе врет если ему охота а вы верьте и записывайте или делайте вид что верите и записывайте или вовсе не верьте но записывайте

если вы верите мне пишите что муж подарил мне медную рыбку

– Жудит

в Бику-да-Арейя или здесь

– Я пришел за тобой Жудит

пишите о запахе горечавки которого я лично никогда не замечала, вот запах отлива это да, когда пляж становился шире и казалось

или даже верилось

что можно перейти реку и дойти до Лиссабона вброд, запах отлива втекал в гостиную перемешавшись с запахом реки когда я ждала мужа и причесывалась