Иностранная литература №05/2011

– Будешь моей девушкой?

что бы ты ответила, в ее комнату мы не заходили, только дона Элена меняла цветы в кувшине, покрывало белесое от пыли, металлическая сова со стеклянными глазами на изогнутой полочке, в окне унылые здания проспекта Алмиранте Рейша, время от времени как всегда невпопад высказывались церковные колокола, тучные, ученые, рассеянные, выплевывая пригоршню воробьев на площадь, колокола затихали – и ни одного воробья, только челюсти черепичных крыш пережевывают кроны деревьев, сеньор Коусейру глядя на фотографию

– Тебе не кажется что сегодня у нее цвет лица получше?

не знаю где дожидались птицы очередного неурочного боя часов

– А ты знаешь о воробьях Ноэмия что стало с воробьями Ноэмия?

тени и тени укутывают вещи саваном, укутывают саваном тебя, раскрасить все в голубой и розовый и зеленый

в цвета неистраченной гуаши

стащить у папы перстни и подарить их тебе, не обменять на наркотик, а просто подарить тебе, в тот день когда ты умерла во что тебя одели, кто одевал тебя, расскажи мне о гробе, о венках, где ты теперь, дона Элена шинкуя капусту с другого конца квартиры

– Что?

сеньор Коусейру натягивает на ладонь манжету чтобы стереть соринку с рамки

– Я спросил не кажется ли тебе что сегодня вечером у нее цвет лица получше?

синие и розовые и зеленые тюбики в деревянной коробочке вместе с потускневшими монетками и засохшим майским жуком, в другом ящике портреты артисток, браслет из проволоки с художественными завитушками, школьная тетрадь, Диктант: Заповеди блаженства, блаженны нищие духом ибо их есть Царствие Небесное, блаженны изгнанные взаправду ибо их есть Царствие Небесное, не возмущаться когда Руй

– С покойницей гуляешь Паулу

блажен унижающий себя ибо возвысица, проволочный браслет, сердечки, колечки, мы умираем а наши вещи становятся возвышенно-загадочными, браслет решив было исповедаться мне

– Всю жи

раздумывает и падает на тетрадку, Задание на списывание: Моя Родина, моя родина расположена в самой западной точке европы ее берега омываются атлантическим океаном площадь ее составляет восемьдесят девять тысяч квадратных километров и называется она, не обращать внимания на недоуменный вопрос врача

– У тебя оказывается есть подружка Ноэмия почему же ты никогда с ней нигде не бываешь?

дона Элена вытирая руки полотенцем, с обрезками капусты застрявшими в волосах, осыпавшими плечи, подходит к портрету, два осторожных рукава стирают соринку с рамки, устраивают фотографию на овальной салфетке, фотография качается

– Смотри чтоб не упала

палец опять скребет стекло счищая что-то невидимое, дона Элена глядя поверх очков

– Да по-моему цвета и в самом деле поярче

от прокисших роз вода в кувшине становится грязной, один чулок натянут, другой сполз, время стирает нос, брови, левая опущенная рука постепенно сливается с юбкой, скоро и лицо расплывется, сползет и второй чулок а потом

через сколько недель через сколько месяцев?

не останется и чулок, только смутное пятно там где одинокая сандалия из последних сил сопротивлялась неумолимой поступи веков, ее площадь составляет восемьдесят девять тысяч квадратных километров и называется она Португалия, одинокая сандалия, одинокая туфля, ботинок со специальной ортопедической стелькой для улучшения походки а может всего лишь блик от лампы и если смотреть под другим углом он исчезнет и нет ничего, ты не существуешь, тебя не было и нет, врач – сеньору Коусейру

– Он говорит что у него есть невеста по имени Ноэмия вы знаете такую?

пальцы сеньора Коусейру нащупывают платок, как будто платок еще лучшая трость чем трость, платок выползает из кармана, возвращается обратно в карман, та же рука достает второй платок, тоже полотняный, теряется где-то на макушке, сеньор Коусейру – не капрал с Тимора, а шея лишенная туловища, изогнувшаяся чтобы лучше видеть портрет

– Я спросил не кажется ли тебе что сегодня вечером у нее цвет лица получше?

и счастливо улыбаясь устраивается поудобнее в кресле, Сочинение: Моя дочь, вопреки ожиданиям, моя дочь выздоровела, Руй: погоди-погоди что-то я совсем запутался ты что с покойницей что ли встречаешься, той которая умерла еще до твоего рождения Паулу, я меняя иглу в шприце да ты обалдел как это я с ней встречаюсь, если бы я сумел пожалеть сеньора Коусейру но не могу, вот и страдать у меня никак не получается, я только и умею что бить посуду и повторять таблицу умножения на семь, а страдать не умею, трость, диабет, Руй, забыв затянуть шпагат выше локтя, метр двадцать пять говоришь, одиннадцать лет говоришь, а сойка все время сидела тут, а мы ее и не заметили, то ли хвост то ли брюшко мелькнуло в ветвях фигового дерева, Руй запусти в нее камнем Паулу

мы думали она улетела, как вдруг опять насмешка на две ноты, Руй ослабил шпагат и ни одной вены, созвездие ранок, запусти в нее камнем Паулу, куском кирпича, комом земли, любым дерьмом, а то эта тварь мне все нервы истрепала, моя комната на Анжуш рядом с комнатой покойной, почти каждую ночь я просыпался мне казалось что она там шевелится, я садился на кровати и прислушивался и только тогда до меня доходило что это дона Элена, а на следующий день свежие розы в кувшине, купленные на рынке заодно с мясом, помидорами, майораном, не алые, почти розовые, поискать гуашь и раскрасить их в синий цвет, нарисовать солнце на стене и облака и волны Бику-да-Арейя, настоящие волны, большие, сколько раз возвращаясь из Шелаш я видел как сеньор Коусейру держит за руку дону Элену без сил опустившуюся на софу, и не мог выдумать ничего лучшего чем издеваться над ними потому что тревожусь за них, злиться на себя за то что я их терзаю и наказывать себя мучая их еще больше

– У вас никого нет кроме меня ваша дочь умерла

или

– У вас никого нет кроме меня а мне вы противны

или

– Вам бы наверняка хотелось чтобы я умер как та другая парочка дряхлых идиотов ненавижу вас

нет, не могу вас ненавидеть

ненавижу

притулившись друг к другу в уголке гостиной, они пили чай, они не ужинали, они утешались портретом дочери, пара идиотов, озабоченно разглядывая челку выгорающую под стеклом, тебе не кажется что сегодня вечером у нее цвет лица получше, не утешайтесь, не обольщайтесь, не выдумывайте нет там ни цвета ни лица, молчите уж, завтра вы заберете меня из больницы и прощайте платаны, врач

<…>

моя мать Жудит мой отец Карлуш

как будто я им принадлежу а я им не принадлежу, я не принадлежу никому и ничему кроме парней из Кабо-Верде которые живут в Шелаш, как будто я их сын а я не сын им, как будто я всего лишь табличка с надписью на кладбище а я еще не умер, и не умру, я завтра вернусь на улицу Анжуш сеньор Коусейру, помогите мне донести чемодан из больницы сеньор Коусейру, не давайте им монетку на кофе приятель, не давайте им сигаретку приятель, платаны неподвижны, <…> мама что-то ищет в гостиной, заглядывает под ковер, в наволочку

– Ты деньги видел Паулу?

слышать волны, не слышать ее, чайки на перекладинах моста, идиотская сойка – с трубы на трубу

– Это не я не я

мама шарит в чайнике где в счастливую пору пуговицы, ключи, мелочь, где папа хранил травы в пакетике и готовил отвары, мама уставившись на мое отражение в зеркале

– Ты украл у меня деньги Паулу?

– Это не я не я

– Где мои деньги Паулу

папа никогда не сердился на Руя, а просто сидел разглядывая пустой бумажник, ни о чем не спрашивая, не ругаясь, не угрожая, говорил ты не понимаешь Паулу, я и не прошу чтобы ты понял, говорил оставь его в покое, подрабатывал еще в одном заведении чтобы платить мулатам, не в дискотеке с иностранным названием а в частном доме в Кашиаше, за тюрьмой налево на проселочную дорогу, проехать арку и недостроенные дома, навес у старого вяза, папа в халате, с еще более глубоким вырезом и сильнее накрашенный чем на дискотеках

– Я клоун Паулу

двое или трое мужчин пьют с ним в гостиной, диван обтянутый черной кожей с серебряными ножками с которых облупилось серебро, еще одна артистка из папиной дискотеки с хлыстиком в руке помогает одному из господ развязать галстук а тот закатывая глаза

– Ты меня накажешь Андрейя?

папа мне по секрету слава Богу не прикасаясь ко мне, если бы он меня тронул я бы его убил

<…>

– Я клоун Паулу

будто он любит меня, будто я его люблю, но не люблю же и вот доказательство: это не я предложил

– Давай уйдем отсюда папа

это мой рот а я за это растерзать был готов собственный рот, сеньор с которого сняли галстук стоя на четвереньках на диване расстегивал рубаху, такое белое брюхо, такие круглые плечи

– Ты меня накажешь Андрейя?

я хотел поправить его: это не Андрейя а Абёл, днем он работает в ресторане в Алмаде, знаете, если сдернуть с него парик обнаружится что это мужчина, он не накачивал себе ничего из флакончиков в грудь, как делал мой отец, и грудь у него распирало и он стонал от боли, мне почудился поезд но какой там поезд, это просто ветер в зарослях дрока, может танкер ищет устье реки, может сердце у меня в ушах стучит как вагоны на стыках, бывало что я нервничал и плакал

я не плачу

или мне хочется плакать

не скажу

сеньор указал на меня отцу, в то время как его шофер под навесом разворачивал газету

– Зови своего любовника сюда, Сорайя

и снова поезд, тот на котором когда я был маленьким мы приезжали из Бейры, дюжина соек и все прячутся от нас, не одна сойка, дюжина, двадцать соек, пятьдесят хохочут в кронах деревьев как я в церкви, одолжите мне велосипед дона Элена чтобы я вернулся к вам, можно я побуду на кухне пока вы трете хрен на терке

– Зови своего любовника сюда Сорайя

– Я клоун Паулу

только не папа, только не мой папа дона Элена, поклянитесь мне что мой папа никогда, он живет с мамой и со мной в Бику-да-Арейя, по праздникам мы веселимся в Аррабиде, в Трое, я подражаю ему в походке, хотя мама

– Твой отец извращенец

молчите мама

он просто такой, он любит цирк, аплодисменты, любит веселить людей, когда я был маленьким он заворачивался в тюль

– Ну разве я не смешной Паулу?

а еще шляпка, еще хвостик как у сойки с ее издевательскими двумя нотами

– Достали эти сойки!

а я их так и не видел, лакированные туфельки, булавочнотоненький голосок как у женщин

но он не женщина, понятно же что не женщина, он клоун, у него клоунские жесты, клоунские ужимки от которых я колочу ладонями по дверце шкафа, ломаю машину с деревянными колесами, но не оттого что расстроен, а оттого что рад

я рад

дона Элена

нет вру, дона Элена была годом или двумя позднее, мама, такая нарядная такая стройная со мной в саду где ромашки и горечавка и дверные петли поворачиваются без единого стона

Бику-да-Арейя тогда еще крошечный поселок, домов десять-одиннадцать от силы, девочка-ровесница не дававшая покататься на своем трехколесном велосипеде, потом училась на секретаршу и кажется я ее встретил

да нет, не может быть, та была блондинка, звали ее Далия и голову ей мыли отваром ромашки с лимонным соком

– Далия

невидящий взгляд, здоровая нога задрана, волосы под беретом не поймешь светлые или темные, ей не нужен шпагат чтобы найти вену, спускалась с камня на камень срываясь в грязь, тетя подвивала ей локоны щипцами, медленно, основательно, раздуваясь от гордости

– С такими-то волосами да с таким фарфоровым личиком выйдешь замуж не иначе как за доктора

Далия сосредоточенно крутит педали трехколесного велосипеда если я вдруг

– Нашла себе доктора Далия?

сопение, резкий разворот, все три колеса вертятся изо всех сил а я в немом восторге, я в восторге от нее до сих пор, стать бы мне доктором, бухгалтером, военным интендантом, был бы у меня мопед и не было бы отца-клоуна

– Скажи где ты живешь Далия

берет, отекшая нога, теплый плащ в августе и все равно такой холод, правда Далия, если у нее не было с собой денег она скорчившись садилась на камень и ждала а в просвет между пуговицами выглядывали драные брюки и военная гимнастерка, тетя отгоняла меня боясь заразы

– Сгинь шалопай

когда никто не видел я нарвал папиных ромашек, выдрал прямо с землей и корнями и разбросал их у нее на крыльце, встав на цыпочки я мог разглядеть как она после ужина очень серьезно листает книжку с картинками, готовясь к секретарским курсам и к тому чтобы выйти замуж за доктора, а тетя подвивает ей локоны

– Не шевелись красавица

зачем спрашивать

– Где ты живешь Далия?

если не в особняке с увитым зеленью навесом и с доктором, значит одна в фургонах-фруктовозах с тарелочкой для милостыни у ног, личико все потрескалось, гипсовые морщины неловко замазаны лаком, ни кола ни двора, тетя сто лет как покойница, щипцами для завивки волос гремят цыгане чтобы отогнать лошадей

<…>

* * *

как только приехали в Фонте-да-Телья мне велели спуститься по крутому пандусу я спотыкался в темноте о кирпичи

– Осторожно парнишка

при каждом шаге под ногами хрустело что-то живое, извивающееся, двое полицейских с фонарем но свет фонарей не попадал на дорогу, он падал на стены бараков, на женщину в окошке, убегал в переулки в которых мы в прошлом году с Руем, выхватывал из темноты деревянную руку на столбе указывающую в сторону пляжа, за домом без печной трубы – дюна, дворняга с бантом облаивающая труп, джипы, свет всех фар на пляжном полотенце, на нем Руй, сигарета в руке, такой же веселый как когда заходил за мной на улицу Анжуш

– Что ты сегодня стащил у моего отца Руй"?

он не видит меня но такой же веселый, лимон, шприц побольше наших обычных, но не с героином, пустой, брюки и ботинки как ни странно не украденные, пахнет водой, смертью совсем не пахнет, и шепот

– Паулу

как тогда когда дона Элена на кухне а он – взгляд исподтишка на картины, взгляд на подносы, на Ноэмию Коусейру Маркеш угасающую в рамке

уже угасшую в рамке

– У старушенции ничего ценного нет?

у старушенции в жизни не было ничего ценного, они бедняки, мы уже унесли часы, позолоченную пепельницу, шкатулку которая оказалась подделкой под слоновую кость, они изучали пустоту на месте пропавших вещей не говоря мне ни слова, не из-за того что меня боялись, они боялись что я уйду, на прошлой неделе я случайно застукал старушенцию когда она целовала мое пальто прежде чем повесить его на вешалку, поначалу они хотели затащить меня в комнату дочери и напялить ее панамы и фартучки с запахом залежалости но я

– Нет

старье поношенное, если бы тут была хотя бы машина с деревянными колесами и шкаф который можно колотить руками, сеньор Коусейру – мне, нет, фотографии в рамке, железному ящику с пучком хризантем

– Ноэмия

даже сейчас когда я вхожу в дом, но еще не дошел до гостиной

– Ноэмия

Ноэмия Коусейру Маркеш без глаз, без губ, без лица, сократившаяся до велосипеда со спущенными шинами, до лепестков в кувшине которые рассыпаются стоит до них дотронуться, до дребезжалки на руле способной переполошить весь дом, Руй на пляжном полотенце в фокусе фар

– Ноэмия

гад

а тем временем щенок с бантом отброшенный ботинком полицейского скуля возвращается, папа умолял чтобы ему прикрыли раны на груди, сняли капельницу, посадили его на кровати, это его муж мама

– Руй?

вы видите никто из нас ему не нужен, только Руй

<…>

* * *

Теперь после смерти отца кажется я начал искать пути к нему, но как их найти – не знаю. Не знаю. Я ломаю и ломаю голову но ответ всегда один – не знаю. Все кажется мне таким непростым, таким запутанным, таким странным: клоун ухитрявшийся быть одновременно и мужчиной и женщиной или то мужчиной то женщиной или иногда чем-то вроде мужчины а иногда чем-то вроде женщины так что я не мог понять как к нему обращаться

– Как мне к вам обращаться?

В то время когда папа был женщиной или чем-то вроде женщины но не знаю

не знаю

выворачиваю мозги наизнанку и все равно не знаю, те с кем он жил тоже не знали, они то обращались к нему как к не-домужчине то как к недоженщине хотя папа покупал им одежду, содержал их, готовил им обеды с таким униженным видом как будто просил прощения

прощения за что?

он злился на меня потому что мне за него вроде как было стыдно

– Катись отсюда и чтоб я тебя больше не видел

одолжите мне что угодно, билет на поезд, руку доны Элены, коня из Бику-да-Арейя чтобы укатиться отсюда

пальцы как будто тянулись ко мне хотели меня коснуться и не касались, и – неожиданно прорезавшимся мужским голосом

– Разве ты не слышал что я велел тебе убираться?

и тут же раскаивался, сморщившись как от слез но без слез, аромат духов возникал еще до его прихода и долго стоял в комнате после того как он уйдет, терпкий, густой, как саморазоблачение

конь из Бику-да-Арейя был бы мне очень кстати, а билет на поезд не годится потому что кони из Бику-да-Арейя никогда не уходят из леса если только цыгане не продадут их или не пристрелят а поезда исчезают во тьме, я сам слышал как стук их колес обрывается где-то за домами

я не решался спросить

– В чем вы вините себя папа?

он тем временем наряжался для вечернего представления, накрашенные глаза казались огромными, вдруг кран или стакан на кухне – и глаза сразу становятся меньше и в них вопрос, шея антеннообразно поворачивается на звук

– Ты проснулся Руй?

под металлической люстрой в которой не хватало двух лампочек

если бы дона Элена помогла мне уехать отсюда, вот Ноэмия же ушла, да и сеньор Коусейру того и гляди помашет тростью из вокзального вестибюля

– Прощайте

а сегодня на Принсипе-Реал не оказалось и вовсе ни одной лампочки, у подъезда фургон, какие-то типы вытаскивают шкаф, стулья, одноногую вешалку с инкрустированными незабудками, все свалили в кучу на улице, дешевое, жалкое барахло, с оборочками и бантиками и от этого еще более жалкое а там в интерьере с гардинами почти новое и роскошное

будьте терпеливы дона Элена убаюкайте меня, заставьте уснуть, а вот и кровать, зеркало с тумбочкой покачиваясь плывет вниз по лестнице, уверен что оно заметило меня но не подало виду, я только на мгновение мелькнул за стеклом и опять никого, сеньор Коусейру, трость вниз

– Диабет дружок

морщины и кости изо всех сил притворяются довольными жизнью, это потому что дона Элена в дверях

– Жайме

трость вверх

– Я себя хорошо чувствую Элена

сдернуть бы одним рывком с больных их напускную бодрость, чувство собственного инвалидного достоинства, ведь подо всем этим голая смерть, на Принсипе-Реал грузчики возятся со стиральной машиной которая много лет как не работает, нажимаешь на кнопку а в ответ печальный всхлип и капля воды пополам с пылью, хозяин дома

– А ты парень тут зачем?

<…>

* * *

Иногда мне кажется что это я умер, что это меня а не отца не стало а папа живет себе на Принсипе-Реал и там сад и так далее, кедр и так далее, кафе напротив и так далее, старушка в меховой шубе в августе кормит кукурузными зернами голубей а голуби от нее шарахаются и так далее, однажды я своими глазами видел что за нами подглядывала мама, я пошел на кухню и шепнул ему

– Мама

папа чуть не упал в обморок, трясущимися руками скорее опустил штору подвязанную ленточкой, присел и осторожно выглянул наружу, гостиную сверху донизу залило темнотой, стены исчезли, трещина на штукатурке похожая на гримасу нагло подсмеивалась над нами, замажьте эту трещину папа, папа прижал ладонь к сердцу проверяя на месте ли оно, снова выглянул, жалюзи поднялись, день вернулся взбираясь рывками все выше к потолку а гримаса на стене спрятав один угол рта за раму картины – ха-ха

– Это не мама это старушка

старушка с пакетиком кукурузы, вокруг зернышки, может быть когда папе будет столько же лет сколько ей и он станет ждать того же чего похоже ждет она, и ждать-то ей нечего однако ждет и ждет зная что не дождется и чтобы скрасить ожидание подкармливает голубей а долгожданное неведомо и все никак не явится за ней, через два-три часа она подберет со скамейки недоклеванную кукурузу и удалится походкой герцогини

<…>

Руй уже не ночевал с ним, приходил по утрам заслоняясь шарфом и извинениями, папа ругал меня за Шелаш а я в ответ что раньше и слыхом не слыхивал про Шелаш, это Руй познакомил меня с мулатами, таинственный вид, обещания, идем я тебе покажу кое-что, примерно в то время когда гримаса на стене начала над нами подсмеиваться, отнесите кулек кукурузы голубям папа, ту кукурузу что останется соберите и ссыпьте в карман, и удалитесь походкой герцогини

Руй не ночует дома папа, не выдумывайте ему оправданий, не лгите, вы каждый раз вскакиваете заслышав шаги во дворе

сколько месяцев уже Руй не ночует дома, машет рукой, с досадой

– Отстань Сорайя

если бы вы видели какое у вас при этом лицо, если бы показать вам его в зеркале

<…>

* * *

Это наверняка Руй сидел в тот вечер в гримерке, когда папа укреплял перья на голове для финального выхода и даже под гримом было видно каким стариком он выглядит

или это я там сижу и думаю как он постарел

и похудел судя по тому как широк ему костюм в талии и как свободен на спине, одевается он медленнее обычного, время от времени морщится, чему я тогда не придал значения, останавливается чтобы передохнуть а сам делает вид что отвлекся и задумался но на самом деле вовсе он не задумался, ведь правда папа, руки его потерянно блуждают между тюбиков, кисточек, роняют кружева и никак не могут

и как же я тогда не понял в чем дело?

поймать их, не хочет чтобы мы включали радио или разговаривали с ним, останавливает нас жестом который вовсе не жест и не приказ и вообще возможно не то и не это а всего лишь

– Устал до смерти

(но вы ведь столько раз уставали до смерти папа)

и зевок от которого зубы становятся такими огромными что я пугаюсь, потом встает как будто вовсе нас не видит и я уверен что он и в самом деле нас не видит, глаза щурятся не на свет снаружи, а на что-то изнутри, папа наконец понимает что музыка затихла, что все артистки уже на сцене, что племянник администратора

– Тебя одну дожидаемся Сорайя

перо отваливается у самой двери, плечи злобно передергиваются

нет плечи не передергиваются злобно, неправда, все было не так, он расстраивается, возвращается, пришпиливает перо, изучает себя в зеркале, спрашивает

– Ну как?

стук каблучков стихает и тогда Руй подойдя к банкетке и потихоньку вытаскивая сигарету из сумочки как будто папа тут и может заметить, говорят твой старик болен, говорят он умрет Паулу, этими или другими словами

не все ли равно

трудно вспомнить, но по-моему вот так

– Говорят твой старик болен говорят он умрет Паулу

и сразу все – другое, папина расческа, папины часы, брелок для ключей, ничего не стоящие безделушки вдруг становятся ужасны, Руй прячет сигарету в кулаке хотя папы с нами нет, он танцует там внизу

– У тебя же бронхит Руй

так что разогнать дым рукавом, говорят твой старик болен и песня покореженная динамиками, говорят он умрет Паулу и пепел на полу, мое собственное лицо подглядывает за мной испуган я или нет, расстроен или нет, Руй расшвыривает пепел ботинком, откручивает крышечку от баночки с кремом и гасит в ней сигарету, прощальный марш, вся труппа танцует прямо в зрительном зале, картонные шляпы, смех будто бьющееся стекло, папа вот-вот вернется, он не болен, не болен, конечно не болен, он разувается, вздыхает, освобождается от крючков царапающих позвонки

– Снимите с меня скорее эти перья

мы с Руем стягиваем с него корону, парик слетает следом за перьями, папа в гневе при виде треклятой лысины

– Вы что не можете поосторожнее?

и я не пойму то ли мне полегчало, то ли жаль его, дряхлое лицо проступает из-под наштукатуренного лица пока он вытирает скулы, щеки, губы, под скулами, щеками, губами другие скулы, другие щеки, другие губы, а под другими может быть и третьи и кто же из них вы, отец которого я знал или незнакомый мне мужчина проглядывающий из-под скрывающей его женщины

я не сумею этого объяснить

женщина

женщина в конце концов, объясните кто-нибудь за меня

вместо лиловой помады теперь красная, жемчужный жилет сменило черное платье, вместо латунных браслетов один золотой

нет, золотой браслет Руй заложил или они вдвоем его заложили

вместо латунных браслетов один серебряный, серебро не настоящее а то на котором бродячие ювелиры выцарапывают пробу ножичком, хочется спросить его

– Вы не рады что умрете и со всем этим будет покончено вы не рады освободиться ото всего этого?

на самом-то деле это я был рад освободиться ото всего этого, люди на улицах оборачивались