Иностранная литература №05/2011

– Папа

папа поправляя юбку обиженно

– Не называй меня папой

проводя рукой по воздуху будто гладит невидимого пуделя или персидского кота, у нас не было ни пуделей ни персидских кошек, у нас была дворняга у которой бант волочился между ног, та что в Фонте-да-Телья ночью когда Руй и фары джипов и полицейский

– Знаком ты с ним?

врач выпустил из рук его пальцы с побелевшими ногтями, волны непонятно с какой стороны, запах моря то ли впереди то ли рядом со мной

кажется рядом хотя блеск воды не рядом а подальше, я говорю блеск а имею в виду несколько проблесков россыпью, полицейский

– Знаком ты с ним?

я

– Не знаю

а в это время папа расправляя на лбу челку парика

– Вы что не можете поосторожнее?

и на руке у него у бедняги дрожал какой-то мускул, желание чтобы была хоть какая-то лазейка через которую можно сбежать и идти себе между деревьями к реке

к Шелаш потому что в Шелаш мы

или нет это не Руй в тот вечер в подвале, это был сеньор Коусейру на улице Анжуш и он как будто все еще тащил мой чемодан из больницы, мы в Кампу-де-Сантана где вопросительные знаки лебедей роняют на воду рассеянные вопросы, невесомые но ранящие, болезненные

– А ты Паулу?

– И что же завтра Паулу?

– Как ты распорядишься своей жизнью Паулу?

а я, понятное дело, смяв в руке листик с куста

– Отстаньте замолчите

я на улице Анжуш так что

– Паулу

так что робко

– Паулу

и дона Элена молча накрывает на стол, в кувшине Ноэмии ни одного цветочка, фотографию пора протереть, кровать давно не пылесосили

– Вы совсем забыли о своей дочери дона Элена она что надоела вам?

<…>

трость поискала что-то на ковре и столько трупов на рисовых полях Тимора, столько латинских названий, столько странных кустов когда сеньор Коусейру

– Говорят твой отец болен говорят он умрет Паулу

дона Элена раскладывает ужин по тарелкам

иногда мне нравилось смотреть как она раскладывает ужин по тарелкам, почти покой, уверенность что у меня есть свой дом, и они не правы что лезут со своими вопросами эти лебеди

– У меня есть дом понятно вам?

или это был не сеньор Коусейру, сеньор Коусейру не решился сказать мне, зачем еще один труп буйвола, эти ноздри, эти открытые глаза, это сам папа однажды в воскресенье, когда я застал его в постели без макияжа, лысого, он беседовал с потолком и продолжал беседовать с потолком даже когда понял что я тут, с самым наиобычнейшим потолком

мне бы и в голову не пришло разговаривать с потолком

пятна и лепнина как на любом старом потолке, помню простыни на веревке на балконе, кучи одежды на полу, сад и так далее, кедр и так далее, кафе и так далее, щенок с бантом которого я оттолкнул коленом, солнечный ромб тянущий свой слюнявый язык по покрывалу, и среди этого мой отец

– Говорят я болен говорят умру Паулу

не мне, ведь он все перебегал глазами с одного завитка лепнины к другому с тем же отсутствующим видом что и раньше, он на том берегу реки, откуда бежал не двигаясь с места а мама неизвестно чего боясь

– Карлуш

мама минуту назад

– Карлуш

или это я воображаю, что мама буквально минуту назад

– Карлуш

а в это время Карлуш, раз уж вас интересует Карлуш сеньора, в Лиссабоне, на этом берегу Тежу, безразличный ко всему, с чашкой супа который неизвестно кто ему разогрел и который он так и не съест, мне приходится наклониться к нему чтобы услышать как он говорит будто о другом человеке в другом доме, в другой спальне

– Говорят я болен Паулу

а если вдуматься, он и говорил о другом человеке в другом доме в другой спальне, сообщал новость, не имевшую к нему ни малейшего отношения, неинтересную новость, и правда что может быть важного в том что

– Говорят я умру Паулу

по сравнению с ванной сломанной сто лет назад и где он хранил барахло, по сравнению с умывальником опирающимся на черенок от метлы и выпускающим скупую струйку воды только из левого крана а при этом люстры, шелковые покрывала, и дырка в плинтусе ведущая в подвал где кишмя кишат мыши, приложить ухо и писк и топот, дворняга с бантом расцарапывала и расширяла эту дыру когтями, потолок в спальне и гостиной протекает, почему у вас нет денег на ремонт, почему вам платят так мало, почему повестка в суд за неуплату домовладельцу

почему вы больны, почему умрете папа

что, святая на комоде и стеарин в блюдце нисколько не помогают?

<…>

фламинго и гуси кружат над тополями, дону Элену швыряет штормовой волной ревматизма и она не в силах защитить меня, папа не болен, он спускается со мною на улицу Палмейра чтобы отрепетировать поклон или сложное движение польки, а если он и схватился за мое плечо, так это потому что не заметил бортика тротуара понимаешь, ему бы чашку супа или остаться хоть на один вечер дома чтобы спокойно побеседовать с потолком да посмотреть в окно на сад и так далее, кедр и так далее, кафе и так далее, сеньор Коусейру пришел на кладбище со злым лицом как обычно у астматиков когда их мучит воздух, иглы раздирают легкие

– Ах доктор стоит мне вдохнуть

– Идем малыш?

диабет, мочевина, не тело, ошметки разлагающиеся каждый сам по себе, жидкость которую папа впрыскивал в грудь взрывается под кожей, дона Амелия без сигарет, без шоколадок, без духов кладет камелию на могильную плиту и этого-то как раз Руй не хотел видеть, вот это он и отказался видеть, поэтому-то он наверное и пришел на пляж вечером со шприцем и ложкой, посвистывая щенку с бантом который то и дело отставал чтобы обнюхать очередную кучу мусора, на кладбище ни фламинго ни гусей, воробьи, бабочки, одна огромная, изумрудная, порхала над лаврами, мама играла в классики на деревенском кладбище

полочки покрытые салфетками, бумажные цветы, занавески

расчерчивала могильные плиты мелом, ставила номера, бросала камушек и прыгала как обезьянка с квадрата на квадрат, ветер приносил с гор аромат мимоз, а теперь мама не играет в классики на могилах, она играет с пустотой, далеко от того кладбища, ведь она уже выросла

<…>

полицейский

– Знаком ты с ним?

а я не знаком, с тем который здесь я не знаком

незнакомец с сигаретой украденной в гримерке и гаснущей у него в пальцах так что я говорю полицейскому

– С тем который здесь я не знаком

у него такие же как у Руя кроссовки, такая же одежда, но это не Руй, это не Руй, Руй приходит на Принсипе-Реал замотанный шарфами, а не раздетый, не как сейчас в одном носке, другой содрал с него щенок а потом унесет прилив, Руй

зарубите себе на носу

на Принсипе-Реал, кашляет под дверью, клоун уже вскочил с постели и настойчиво сует ему отвары, снадобья, рука с досадой, не с раздражением, с досадой

– Отстань гомик

а в это время все остальное что не рука сворачивается калачиком на диване в гостиной между никелированными косулями и слюдяными подсвечниками, все эти сокровища клоунов которых мне не было жаль <…>

* * *

– Руй

почти не произнесенное, мольба без надежды я восхищаюсь вами папа, готов бросить вам на сцену шоколадку, флакончик духов, пачку сигарет, аплодисменты за голову на подушке, скелетики пальцев, лысый парик так плотно прилегающий к черепу, за руку которая едва шевельнулась не в силах удержать Руя, браво и бис за то что вы вспомнили про Бику-да-Арейя и про нас с мамой

– Паулу

то есть прислушавшись можно догадаться что это

– Паулу

и лишь туника на которую дунул сквозняк из окна прошуршала вам прощай и то ли зеркало с увеличением перед которым вы наклеивали ресницы, то ли вам послышалась возня щенков и стук шишек о нашу крышу, то ли

в последний раз

цапли налетели с моста на брошенные отливом на берегу ваши румяна, вашу губную помаду, клочок афиши с которой вы посылаете нам воздушный поцелуй

актриса, актриса, точно тебе говорю актриса

цапли разодрали ваш поцелуй когтями, клювами, не знаю кто не знаю где, может быть гном с холодильника или те немногие неразбитые лампочки

– Ну почему Карлуш?

когда они горят растекаются огромные лужи мрака на крышах, стебли горечавки, вы на Принсипе-Реал

– Вы понимаете что умрете?

безразличный ко мне, к маме выходящей из шкафа прямо в Кова-ду-Вапор, к ее робкому кокетству и таким детским жестам

– Я тебе нравлюсь Карлуш?

скажите ей что она вам нравится даже если это неправда, вы же вечно говорили неправду, я люблю тебя – ложь, я скучал по тебе – ложь, я тоже хочу чтобы мы поженились – ложь, вы не любите ее, вы не скучали по ней, не хотите на ней жениться, скрестите пальцы как всегда сеньор и солгите, что вам стоит

– Нравишься

Жудит, попробуйте сказать Жудит, вы никогда не произносите ее имени, никогда не разговариваете с ней, вы же помните лебедей ведь правда сеньор, вопросы без ответа кружащие по озеру, сколько еще вы пролежите на подушке пока не зашумит кладбищенская листва и не укроет ваше лицо, что напишут на вашей могиле, как вас назовут

– Что напишут на вашей могиле папа как вас назовут?

<…>

* * *

Если вдуматься странная штука жизнь, всего несколько дней назад

то есть совсем недавно

я лежал в больнице, психолог если не нарисуешь мне дом и семью и дерево я скажу доктору чтобы никогда тебя не выписывал и вдруг

безо всякого перехода

я на крытом балконе на улице Анжуш надавливаю на поршень шприца и вгоняю жидкость под кожу и пока поршень приближается к игле успеваю превратиться во взлетевший под потолок воздушный шарик наполненный газом со свисающим вниз шнурком

точно таким же как тот который я намотал на руку чтобы найти вену

только часа через два газ из меня улетучивается и я спускаюсь вниз туда где дона Элена гладит белье, сеньор Коусейру сидит в кресле а психолог изучает дом, семью, дерево, я пытался рисовать Бику-да-Арейя а получились волны и девочка на трехколесном велосипеде, я пририсовал еще лебедей, психолог что это такое, а я лебеди они о чем-то спрашивают никто не знает о чем, психолог кладя передо мной другой лист у нас тут не школа изящных искусств парень, когда я говорю дом то имею в виду дом, и точка, а когда я говорю семья то это семья и все а когда я говорю дерево это дерево и никаких разговоров, тест не предусматривает ни ромашек ни лебедей так что бери карандаш и быстро изобрази мне домик, и тут я припомнил проспект Алмиранте Рейша и вернул ему листок с пятиэтажным домом без лифта, с пригоршнями воробьев которых часы на колокольне швыряли в нас с каждым ударом и с самим собой взлетевшим под потолок крытого балкона при помощи шприца, психолог а это еще что такое, объясняю это я плаваю под потолком балкона и шнурочек которым я перетягивал вены свисает у меня с рукава, психолог что еще за шнурочек, я если вы съездите со мной в Шелаш и одолжите мне денег мы оба взлетим выше платанов смешавшись со стаей голубей, психолог жалуется врачу нынче он заявил что умеет летать а врач если он такой летун я живо подрежу ему крылья

<…>

* * *

– Я возьму тебя на руки хочешь я возьму тебя на руки?

сеньор Коусейру так и не взял меня на руки, а стоило старушке протянуть руку чтобы обхватить меня поперек туловища как

– Свою дочь берите на руки я вам не девчонка идите в задницу дона Элена

если бы я мог промолчать тогда увидев как она плачет, если бы я смог

– Простите

взять у нее платок из рук

– Я пошутил не обращайте внимания

прижаться лбом к ее плечу, помочь ей, помочь себе самому

<…>

я хотел сказать

– Дона Элена

я был уверен что говорю ей

– Дона Элена

сказать ей

– Вы не должны были умирать понимаете?

но я говорил

– Пустите достали уже

хотите верьте хотите нет но иногда я чувствовал себя рядом с вами защищенным, мне становилось спокойнее когда я видел как вы включаете радио, вяжете кружева, готовите еду, однажды я поменял цветы в комнате Ноэмии, вырезал в школе из бумаги салфетку, убрал сухие лепестки, налил свежей воды в кувшин, обернувшись увидел в дверях дону Элену с дрожащим подбородком

– Паулу

я вовсе не собирался разбивать кувшин, зачем разбивать кувшин ведь я специально приготовил сюрприз для вас, это моя рука сама решила разбить его, возмущенный поведением своей руки я уставился на осколки, на воду растекающуюся по полу, на розы

я попросил хозяйку цветочного магазина продать их мне в долг, я сказал ей

– Мне вон те крупные белые розы

уверен что она услышала меня

– Это не я дона Элена

хотя рот мой не проронил ни звука точно так же как Руй после того как продал папины перстни

– Это не я Сорайя

хотя рот его ни проронил ни звука, было ясно слышно

– Это не я Сорайя

<…>

* * *

мне позвонили из больницы и сообщили что Сорайя, я уставился на телефон, как будто телефон

я повесил трубку, вырвал шнур из разетки, как будто телефон

я колотил им об угол кухонного стола пока пластмасса не треснула, я расплющил звонок, сломал резистор, размотал катушки, и швырнул все это лживое барахло

ведь неправда что Сорайя

на половик который сушился у черного хода на Принсипе-Реал где меня не могли видеть из окон фирмы что на другой стороне улицы откуда одна машинистка мне иногда улыбалась

или я выдумал что она мне иногда улыбалась, тощая блондинка неизвестно почему грустная а грустных блондинок всегда сильнее жалеешь чем грустных брюнеток если только они не плачут, а то от слез с них краска линяет

<…>

я швырнул все это лживое барахло

ведь это неправда что Сорайя

на половик который сушился у черного хода, плохо помню как я отковыривал кафельную плитку под которой у меня героин, не помню свистнул ли я щенку хотя не отрицаю что мог это сделать потому что Сорайя с присущей ей нежностью желая чтобы мы с ним подружились

– Ведь ты присмотришь за песиком обещай мне что ты за ним присмотришь

насколько я ее знаю, она действительно хотела чтобы пес жил со мной, автобус на Фонте-да-Телья остался у меня в памяти расплывчатым пятном, помню одна пожилая сеньора сидевшая рядом спросила

– Можно я его поглажу?

и утопила меня как в болоте в богатой лирическими отступлениями и подробностями истории о том как у нее пропал бассет в церкви Святого Доминика, предположительно украденный каким-нибудь мучеником и засунутый им с невинным видом в алтарь туда где свечи и искусственные цветы, она запускала пальцы в густую шерсть дворняги, дайте мне подержать его на руках чтобы развеять тоску по моей собачке, ну хоть пять минут, а я чувствовал себя едва ли не счастливым оттого, что есть на свете люди еще более одинокие чем я, и это ощущение счастья придало мне сил для того чтобы расстелить полотенце на песке, подогреть в ложке все дозы героина

собрать их по одной в шприц не обращая внимания на то что меня могут заметить не уверен что рыбаки или те люди что жили в домишках не заметили меня ведь они могли подумать что у меня есть деньги, возможно моя рубаха или мои кроссовки или кольцо которое может оказаться на пальце у наркомана и которое наверняка купят в Баррейру или в Алма-де, я чувствовал что они надеются и их надежда помогла мне почти не чувствовать ни резинового жгута на руке, ни укола иглы, ничего понимаете, не замечать почти ничего кроме моря

* * *

Папа подшивал то ли подол то ли рукав а я на диване вытянув ноги стучал ботинком об ботинок и глядел в потолок надеясь что хоть там произойдет что-нибудь интересное раз уж внизу ничего путного не происходит, и тут мне показалось что люстра наконец начинает отрываться и скоро нас ждет праздничный звон стекла, папины глаза искали встречи с моими глазами но я сделал вид что не заметил, я – люстре

– Ну что сегодня что ли?

в надежде что дрожь подвесок вот-вот обернется водопадом, я перестал стучать одной щиколоткой о другую и стал топать по полу чтобы ускорить падение а в это время мой папа собрал все лицо в кучку вокруг ноздрей, подтянул брови, губы и все это направил в мою сторону

– Паулу

но тут подвески перестали дрожать потому что оказалось все дело в автобусе проезжавшем по улице а автобус был уже далеко, если открыть окно люстра казалась таким же деревом как те что росли под окном но только посаженным вверх ногами, у этого дерева были свои плоды – перегоревшие лампочки и оно так же шелестело кроной, прозрачное дерево

только вот ствол у него был из латуни а на ветках крючочки латинское название которых наверняка знал сеньор Коусейру, он рисовал своей тростью вензеля в воздухе и все мне объяснял, ну объясните же мне сейчас, почему я не могу пожать вам руку и пожелать доброго утра, я бормочу что-то себе под нос и прячусь, запираюсь на крытом балконе и злюсь на себя за то что заперся, если бы я смог, если бы мне удалось, если бы не было стыдно

но не могу, не удается, мне стыдно выйти в гостиную и побыть с вами, я не хочу

что, и вправду не хочу?

я не хочу чтобы дона Элена оторвавшись от вязания подняла на меня счастливый и благодарный взгляд, не хочу чтобы вы старели, чтобы умирали, меня пугают ваши лекарства на столе и пальцы застывшие в размышлениях

капсулу или таблетку?

а потом думая взять капсулу берут таблетку, наливают воду чтобы запить, меня пугает ваша надежда на то что я спрошу

– Ну что посоветовал доктор?

потому что я ведь вижу что вы еще больше сгорбились, стали еще более медлительными чем когда привезли меня к себе и у доны Элены не было пятен на платье

она никогда не роняла еду на платье

и ей не надо было опираться о спинку стула, я нервничаю от такого театра

– Не прикидывайтесь что вам трудно ходить

я бы их с удовольствием побил или взял на руки

нет, никакого желания брать их на руки, мне хочется только избить их, этих комедиантов которые надеются разжалобить меня своими заплетающимися ногами, как будто нам не достаточно одного клоуна – папы, среди ночи они плетутся на кухню задевая каждый угол и будя весь дом под предлогом что мол им пить хочется, они будто не тапками елозят по полу а будто мелом по шершавой доске и вытягивают меня из глубины сна отдирая пластырь, который на самом деле я, от кожи, которая тоже я <…>

бездонный стакан который никогда не наполнится

оглушительная струйка, свинцовый водопад обрушивающийся им в горло о котором я и подумать не мог что оно такое широкое и так мощно булькает, тапки шаркают обратно в комнату хотя я накрыл голову подушкой, я пластырь, я же кожа, или ожидание в несколько бесконечных секунд, сбросить подушку с головы, навострить уши все больше волнуясь, безжизненное тело упавшее на вышитый мешок с хлебом, гримаса ужаса на лице, из рукава свисает гроздь пальцев с посиневшими ногтями

не умирайте

предположение, допущение, уверенность что упали в обморок, встать с постели, запутаться в простыне

вообще-то могли и умереть

выпутаться из простыни

не умирайте

подтянуть пижамные штаны которые не держатся на поясе и сползают до колен потому что хотя я твержу об этом уже три месяца дона Элена стукнув себя ладонью по лбу

– Ты прав сынок

не называйте меня сынком

не вставила новую резинку

они могли не один раз умереть

прохромать придерживая штаны к кухне задевая те же самые углы что и они только босиком, гвоздь и заражение, столбняк, бред, жар, Большое спасибо,

– Ничего не поделаешь сеньора вакцина не подействовала

я вошел в ванную вечно пахнущую приливом где даже в темноте светилось и звало меня зеркало такое же встревоженное как и я

– Скорее

спальня где дона Элена и сеньор Коусейру

не знаю кто из них кого пережил

кашель в такт тиканью будильника с загадочной мухой под стеклом циферблата которую минутная стрелка пытается загарпунить каждые полчаса а на кухне удлиненной уличными фонарями

не забывай как уличные фонари удлиняли квартиру когда ты приходил домой и поднимался по темной лестнице, когда ты рассчитывал еще на одну ступеньку а нога вдруг проваливалась в неожиданно возникшую лестничную площадку, не забывай что прежде чем вставить ключ в замочную скважину ты зажигал спичку, огонек спички падал на половик

и вы оба, здание и ты, исчезали в небытии но ключ тем временем поворачивался сам собой, фонари удлиняли гостиную, выстраивали за ней ряд других гостиных показывая тебе тени незнакомых диванов и ты задавал вопросы незнакомцам

не забывай

<…>

на кухне удлиненной уличными фонарями никто из них не поскользнулся у холодильника на слезе капнувшей из баночки маргарина ожидая когда я приду и всерьез опечалюсь, церковь Ангелов обожающая несчастья

– Слишком поздно Паулинью

и

ясно же

что это ложь, с чего это поздно, сеньор Коусейру на скамеечке на которой меня кормили когда я был маленький, то есть дона Элена меня кормила а сеньор Коусейру считал сколько еще ложек осталось, еще восемь, еще семь, еще шесть, еще пять, еще пять с половиной начиная с пяти с половиной, поскольку дно тарелки еще не просматривалось, дона Элена подавала знак и сеньор Коусейру пока дона Элена собирала кашу с краев еще пять с четвертью, еще пять, еще четыре и три четветри, еще четыре с половиной и так от четырех с половиной до нуля когда дона Элена

– Всё

или если вначале он слишком забегал вперед в счете приходилось делить единицу на все более мелкие доли, еще три четверти, еще половина, еще четверть, еще полчетверти, еще половина полчетверти, еще почти ничего, еще половина от почти ничего, дона Элена с ложкой а я с салфеткой завязанной под горлом, завороженный бесконечной растяжимостью этой арифметики, даже сейчас мне случается прикидывать количество вилок когда мне подают обед

– Осталось семнадцать Паулинью

и я подцепляю на вилку больше или меньше макарон чтобы они закончились точно тогда когда я досчитаю до нуля, а потом мысленно стукаю тростью по изразцам, гляжу куда-то вверх за пределы ресторана потому что уверен что дона Элена всегда рядом, я угадал, я не обсчитался дона Элена

потому что я уверен что сеньор Коусейру всегда рядом

– Видали я угадал я не обсчитался сеньор Коусейру

сеньор Коусейру стоит у плиты

не забывай и об этом

<…>

сеньор Коусейру отошел от плиты и пошел обратно в спальню, еле переставляя ноги, рот перекошен, опирается рукой о стол, а церкви только этого и надо

– А что если прямо сейчас?

но это случилось гораздо позже когда я уже не жил с ними, они так и не узнали что я

они так и не узнали что я относился к ним по-дружески

я относился к ним по-дружески, не скажу что очень

предпочитаю не говорить что очень, но я относился к ним по-дружески, четыре с половиной, четыре с четвертью, четыре, четыре без четверти, три с половиной

я относился к ним по-дружески

<…>

в первый раз когда он пришел ко мне на улицу Анжуш в клоунской одежде, я его не узнал, стоя рядом со стулом который ему придвинула дона Элена, не решаясь сесть, переминаясь с ноги на ногу словно от холода хотя не было холодно

– Я ненадолго мадам мне просто хотелось повидаться с сыном

достал из сумочки шоколадную конфету и попытался угостить меня, то есть он никак не мог набраться смелости чтобы отдать мне эту конфету а она таяла у него в руке, он положил ее на комод с извиняющейся улыбкой которая как будто сползала с губ и падала сморщившись на пол

– Если вы положите ее в холодильник она опять затвердеет

что-то на животе у сеньора Коусейру дернулось, дона Элена поправляла салфетку, папа наклонился чтобы поцеловать меня, на меня пахнуло одеколонным дыханием

дона Элена сжала в руке салфетку

и он так и не поцеловал меня

дона Элена выпустила из руки салфетку

одеколонный дух ослаб и живот сеньора Коусейру успокоился, папа в коридоре

– Не беспокойтесь я знаю дорогу

чуть не уронил вазу, подхватил ее и поставил не на то место

– Я такой неловкий правда?

и оттого что ваза не на месте, трость в ярости, дона Элена повернула вазу драконом вперед и трость успокоилась, уже выйдя на улицу папа остался в шоколадной конфете на комоде, взять ее большим и указательным пальцами, держать как можно дальше от себя, выбросить ее в мусорное ведро, то что за дверцей кухонного шкафчика и у которого крышка открывается когда открываешь дверцу, конфета среди пакетов из-под молока и костей и очистков, закрыть шкафчик и вот теперь уж точно, теперь в доме клоуна нет, мы спокойны, всё в порядке, сеньор Коусейру передвинул вазу на два миллиметра а дона Элена критикует, оценивает перспективу

– Нет еще не совсем

сеньор Коусейру прогнувшись и откинув голову назад полностью с ней соглашается, поворачивает вазу, протирает дракона рукавом, пробует подвинуть еще на миллиметр, дона Элена

– Теперь думаю да

и все равно с драконом не все в порядке, не знаю в языке ли дело, в чешуе или в крыльях, дона Элена уткнувшись в зверя носом