Золотой город

– Мадемуазель Мейстер, – произнёс он её имя так, словно то была обидная кличка. – Не могли бы вы выйти через заднюю дверь для персонала? И, если надумаете у нас работать, пользуйтесь только ею, пожалуйста. Не хочу, чтобы ваш жуткий коричневый костюм отпугнул моих клиентов. Полагаю, у вас нет другого варианта на замену этому?

Ей полегчало не сразу. Даже свежий воздух и прекрасный солнечный день не могли унять пожар внутри и это чудовищное чувство, сковавшее лёгкие и мышцы спины. Амелия брела вдоль прекрасной улицы, наполненной мелодичными звуками живого города и красивыми людьми, но никак не могла прийти в себя. Ей и раньше приходилось общаться с высокомерными персонажами, угождать их капризам и подстраиваться под скачки настроения, но после отъезда из родного города девушка надеялась оказаться в этом положении не так скоро. Вспышки воспоминаний озаряли её разум снова и снова, рисуя перед глазами точёное лицо тётушки Вензы, её тонкие запястья и длинные пальцы, громкий и звонкий голос, её смех и яркие цвета её нарядов. А ещё её этот фирменный, ни с чем не сравнимый, тёмный взгляд, преисполненный высокомерного презрения.

Интересно, всегда ли она была такой? Или это Вильдорей изменил её?

Амелия выросла с бабушкой и дедушкой, но все детские воспоминания казались такими пресными и тусклыми, что иногда проще было воображать, будто никакого детства у Амелии не было вовсе. Она уважала своих опекунов, но они слишком сильно замкнулись друг на друге и своей невероятно важной академической деятельности. Оба преподавали в университете Альтаберга, были весьма зажиточны и авторитетны. В их доме гостили видные учёные и чиновники, за их обеденным столом поднимались сложные философские темы и произносились долгие, многозначительные тосты. Но, как только официальные приёмы заканчивались, дом охладевал и погружался в пугающую, гнетущую тишину.

Мсье и мадам Мейстер уходили по своим кабинетам и окунались в чтение книг или работу над мемуарами. Это по выходным, а в будние дни дома их было и вовсе не застать. Куда больше времени Амелия проводила в обществе нянь, сменявших друг друга гувернанток и, как ни странно, мадам Фишер. Хозяйка ателье жила в доме через улицу и навещала одинокую малышку Амелию всякий раз, когда оказывалась поблизости. У дамы не было своих детей, и она с огромным удовольствием проводила время с молчаливой соседской девочкой. Бабушка не возражала – сама она давно поняла, что воспитание детей ей совершенно не даётся. Две их с дедом дочери, которых, как многие утверждали, родители воспитывали в атмосфере вседозволенности и попустительства, выросли и сбежали из отчего дома при первой же возможности.

Сначала старшая заявила, что уезжает в Золотой город, чтобы стать актрисой, вызвав у всех Мейстеров шоковое оцепенение. А несколько лет спустя их младшая дочь, едва достигнув шестнадцати лет, внезапно… родила ребёнка. Да, никто не заметил округлившегося живота, а когда заметили – ничего поделать с этим уже было нельзя. Амелия появилась на свет, став настоящим сюрпризом не только для бабушки с дедушкой, но и всего академического сообщества Альтаберга. Кто бы мог подумать, что в приличной профессорской семье может произойти нечто подобное? Но, как будто этого было мало, младшая из дочерей Мейстер внезапно осознала, что она слишком молода и красива, чтобы быть матерью. Так исчезла и она. Говорят, сбежала с бродячим цирком, без ума влюбившись в какого-то эквилибриста.

Что делать со всем этим бабуля с дедулей не знали. Кое-как пережив позор, они окунулись в работу и больше никогда не поднимали в разговорах тему судьбы своих беспутных дочерей, будто ни одной из них на свете никогда и не существовало. Порой, это отрицание доходило до абсурда. Когда Амелии исполнилось десять лет она вдруг поймала себя на мысли, что не может вспомнить имени матери, но побоялась заговорить об этом с бабушкой, примерно представляя, к чему это приведёт. Она потом аккуратно уточнила этот вопрос у мадам Фишер.

Сесилия – вот как её звали. Что ж…

Хотелось бы думать, что эта информация хоть на что-то повлияла в жизни Амелии, но нет. Сесилия так и не вернулась за ней, не забрала её с собой в яркий мир цирка, выдернув из холода старого, серого дома Мейстеров, в котором не осталось места для смеха, игр и веселья. Решив, что дочерей своих они избаловали, бабушка и дедушка не стали совершать ту же ошибку в отношении внучки. Училась она на дому, день её был подчинён строгому расписанию, а общение с внешним миром ограничивалось лишь посещением ателье мадам Фишер, ибо некрасиво было бы лишать девочку общения с единственным взрослым, неравнодушным к ней. Вероятнее всего. Амелия не знала точно, почему её отпускали туда. Никто ей не объяснял, а с каждым годом общение с опекунами становилось всё более сухим и формальным. Оба они куда больше радовались встречам со своими студентами и коллегами, чем с родной внучкой.

Всё изменилось одним пасмурным осенним днём, когда в их жизнь ворвалась Венза, невероятно яркая и громогласная женщина. Заявившись в родной дом, она назвалась старшей дочерью Мейстеров, той самой, что отправилась покорять Вильдорей когда-то. Вот только встречать её с распростёртыми объятиями никто не собирался. Обозвав её самозванкой, бабушка вытолкала незнакомку за дверь и ещё долго сыпала проклятьями ей вслед, постоянно повторяя, что дочерей у неё нет и никогда не было. После этого пожилая дама слегла с простудой, явно возникшей на нервной почве, и все постарались о случившемся забыть.

Только Амелия не смогла. Ей было пятнадцать, и она никогда в своей жизни не встречала никого, похожего на Вензу. Она искала встречи с ней, под разными предлогами ускользая из дома. Наконец, судьба свела их вновь.

Венза была высокой и стройной женщиной лет сорока на момент их знакомства. Кожа её сияла золотистым загаром, а тёмные волосы переливались и струились, словно шёлк. Она действительно не была похожа ни на кого из Мейстеров – светлоглазых и русых – и это, впоследствии, не раз наталкивало Амелию на мысль, что Венза и впрямь самозванка, лишь назвавшаяся её тёткой, но девушке быловсё равно. Она была совершенно очарована этой особой, её экспрессивным поведением, размашистыми жестами и харизмой. Где бы не появлялась Венза, все взгляды тут же устремлялись на неё. Она одевалась в яркую одежду из дорогих тканей, любила меха и необычные аксессуары – шляпы с перьями, пёстрые палантины, разноцветные перчатки и крупные перстни.

Поклонники, очарованные завораживающей индивидуальностью этой женщины, осыпали её подарками, цветами и клялись в вечной любви. У Вензы было много любовников, и она, не стесняясь, делилась с племянницей подробностями своей будуарной жизни. К слову, она же поделилась с Амелией информацией о том, как не повторить судьбу матери и не забеременеть раньше времени. Не то чтобы Амелии это было нужно – обожателей у девочки-подростка, выросшей в изоляции от сверстников, не водилось, но слушала она внимательно и с живым интересом.

Впитывать и пробовать на вкус жизнь красавицы Вензы было опьяняюще приятно. Сама себя она называла актрисой и всячески стремилась вернуться в профессию, но теперь уже в родном городе. Так она «подружилась»с директором местного театра и вскоре стала главной знаменитостью Альтаберга. Венза играла все главные роли и наслаждалась успехом. Естественно, её заработки выросли, как и расходы.

Деньги она тратила бездумно, смело и практически мгновенно влезала в долги. Она всегда оставляла чрезмерно щедрые чаевые, дарила неуместно дорогие подарки и не могла отказать себе в удовольствии сесть за игровой стол. Эта женщина жила мгновением и наслаждалась каждой секундой, не думая о завтрашнем дне. Амелия наблюдала за ней и просто поверить не могла, что такое вообще возможно. Как бы тётушка не рисковала, она всегда и во всём выходила победительницей, даже скандалы и сплетни она ловко обращала себе на пользу, из-за чего очень скоро снискала репутацию особы противоречивой, вульгарной и чертовски привлекательной. Альтаберг буквально помешался на тайне личности той, что называла себя старшей дочерью уважаемой четы Мейстеров.

Но, как бы романтично всё это не звучало, тётушка отнюдь не отличалась мягкостью характера. Как раз наоборот, Венза никогда ничего не просила, а только требовала. И от своих поклонников, и от всех остальных людей, встречавшихся на её пути. В этой схеме не могло быть исключений, а иначе бы она не сработала. По крайней мере, Венза так полгала и не допускала послабления ни для кого, даже для своей новообретённой племянницы.

Все служанки и секретари сбегали от неё и её капризного характера. Только Амелия оставалась рядом, не желая менять капризы тётки на ту пресную, одинокую жизнь, что была у неё раньше. Она жила теперь в апартаментах тётушки, где на стенах висели необычные картины, а полы украшали ковры с экзотическими орнаментами. Её окружали запахи благовоний, дорогих духов и цветочных букетов. Вокруг теперь всегда играла музыка, звенела посуда, грохотал чей-то смех, сменяясь скандалами и истериками. Мир стал красочным, сложным и неоднородным. Его было очень страшно терять. В каком-то смысле для юной и одинокой девочки это было бы всё равно, что снова расстаться матерью, безумной и нестабильной, но всё же.

Стараясь стать для Вензы незаменимой помощницей, девушка совершенствовала свои навыки кройки и шитья (чтобы чинить одежду и костюмы тёти), она освоила дело гримёра, фармацевта, кухарки и уборщицы. Она штопала, отпаривала, подшивала, пудрила, готовила, отмывала и красила. И терпела. Вот каков был самый главный её навык – терпение. Агрессия Вензы могла смениться безудержным весельем, чтобы потом утонуть в апатии. В один день она могла хохотать и плакать, рычать и мурлыкать, говорить комплименты и сыпать проклятьями. Иногда это становилось невыносимо, но временами даже будоражило и веселило.

Амелия читала пьесы и общалась с артистами театра, драматургами и режиссёрами. Она знала всё и обо всех и очень быстро смекнула, как и с кем нужно общаться. Надо отдать должное тётушке Вензе – именно она рассказала племяннице, как «менять маски», то есть перестраивать своё поведение, речь и язык тела в общении с людьми разных профессий и социального круга. И, что немало важно, где и когда можно применять «исключения», то есть точечно внедрять вульгарность и неуместность в беседе приличных консерваторов, вызывая у них шок, смех и, как следствие, потерю бдительности. Или, к примеру, внезапно переходить на строгий учительский тон в разговоре с торговками и картёжниками, пробуждая в подсознании оных неконтролируемый приступ подчинения и робости всего на несколько коротких, но очень ценных секунд.

Как можно понять из всего этого, Венза не относилась к числу законопослушных и кристально-честных дам. Это стало настолько очевидно со временем, что Амелия даже подивилась тому, как не заметила этого в самом начале их странной дружбы. Осознание пришло лишь тогда, когда расти и развиваться в этих отношениях было уже просто некуда. Амелия Мейстер застряла в роли служанки стремительно стареющей аферистки, не желавшей признавать своего упадка. Венза чрезмерно увлеклась тонизирующими лекарствами, стала опаздывать на репетиции и срывать спектакли, а поклонники её понемногу переключались на более молодых и дерзких девиц.

«Знаешь, что, крошка? Думаю, я готова снова выйти замуж!»– внезапно заключила тётка, как будто она не была готова до этого момента. Ей прежде уже делали предложения руки и сердца, а она соглашалась и даже охотно принимала кольца и подарки, но на памяти Амелии ни одного бракосочетания так и не состоялось. Тем не менее, Венза уверяла, что была замужем дважды, когда ещё жила в Вильдорее. Девушка верила ей на слово поначалу, но с годами научилась делить все слова этой женщины надвое. Примерно половина всех фраз, вылетавших из широкого, белозубого рта этой дамочки, оказывалась ложью, и частенько она сама забывала, когда, кому и о чём лгала прежде.

Наконец, тетя ухватилась своими когтями за последнего, ещё пока не ускользнувшего от неё обожателя, состоятельного и уже немолодого вдовца-галериста, и одним днём женила его на себе. После этого она решила оставить театр и посвятить себя новому делу – стать уважаемой, замужней дамой. Это был тот самый момент, когда пути их с племянницей разошлись окончательно. Не столько из-за замужества Вензы, сколько из-за необратимой деформации характеров обеих женщин. Амелия давно уже перестала пресмыкаться перед тётей и не только перед ней. Мир эксцентричных художников и обаятельных обманщиков, в котором мадемуазель Мейстер серым призраком существовала пятнадцать долгих лет, стал понятным и простым. Точно так же, как мир солидных элитариев и их жён. А сама она так и не нашла себе места ни в одном из них, застряв где-то посредине и не обретя ничего, кроме, пожалуй, профессии.

Внезапное странное чувство заставило Амелию Мейстер остановиться. Она вдруг осознала, что не глядит, куда идёт. По идее, она должна была отправиться к автобусной остановке в начале улицы, но побрела в противоположную сторону, слишком глубоко погрузившись в воспоминания. Но, стоило ей поднять голову и оглядеться по сторонам, как взгляд уткнулся в огромную, украшенную замысловатым орнаментом вывеску.

«Пурпур»

Амелия не могла поверить своим глазам. Из всех мест в этом огромном городе судьба привела её именно сюда. Разве могло это быть просто совпадением?

Она слышала про это место великое множество раз. Венза называла его театром, хотя «Пурпур» им, очевидно, не являлся. Это был кабаре-клуб, трёхэтажное здание из красного кирпича, с высокими стеклянными дверями, стены возле которых были обклеены афишами предстоящих мероприятий. На пёстрых картинках улыбались длинноногие красавицы в экстравагантных костюмах, перьях и масках, а заголовки привлекали внимание кричащими словечками вроде «Скандально!», «Вечер безумств», «Неистовая пятница» и «Девочки! Девочки! Девочки!». Сомнений быть не могло – это тот самый «театр», где тётушка начинала свою звёздную карьеру. Где ещё, как не в таком месте она могла обрести все те свои… необычные таланты?

Амелия с минуту пялилась на вывеску и вульгарные афиши клуба, пока вдруг не рассмеялась. Она, конечно, знала, что россказни Вензы нужно воспринимать с щедрой долей скептицизма, но это открытие оказалось просто уморительным. «Пурпур» уж никак не тянул на статус приличного заведения. Даже для кабаре он выглядел простовато, хотя и располагался в двух шагах от весьма недешёвых магазинов, ателье и кафе. Удивительно, как он вообще тут оказался? И что, никто в этом районе не был против подобного соседства?

Несколько мужчин в рабочей одежде ходили туда-сюда, затаскивая в здание какие-то ящики, судя по всему, с игристыми винами. Для этого они подпёрли высокую дверь кирпичом, и с противоположной стороны улицы девушка могла видеть кусочек внутреннего убранства холла заведения. Там, похоже, висели те же афиши, но уже под стеклом, да и интерьер казался вполне себе опрятным и даже то тут, то там поблескивал позолоченными деталями. Возможно, внутри клуб выглядел более презентабельно, чем снаружи. Не сумев побороть своё любопытство, Амелия смело направилась в сторону входа. Она и сама не знала, что хочет разглядеть, но опыт работы в театре подсказывал ей – заходить нужно уверенно, не оглядываясь по сторонам и с таким видом, словно ты всё и всех тут знаешь. Тогда есть шанс, что рабочие не обратят на тебя внимание и не выгонят сразу же.

Сработало.

Внутри «Пурпур» и впрямь выглядел чуть солиднее. Пол в холле был уложен шахматной мраморной плиткой, на стенах, помимо афиш, висели высокие зеркала в позолоченных рамах, а над головой слегка покачивалась хрустальная люстра. Высокие двустворчатые двери, ведущий в концертный зал, были чуть приоткрыты и из-за них доносились голоса, даже крики, которые время от времени сменялись рваными музыкальными мелодиями.

– Заново! – громкий рык эхом прокатился от зала до холла, и пианист вновь принялся избивать клавиши, в такт его музыке застучали каблуки. Похоже, в зале во всю шла репетиция, и Амелия поспешила нырнуть в его тёмное нутро прежде, чем её заметили бы другие сотрудники.

Невообразимое чувство ностальгии ударило в голову, словно пьянящий глоток крепкого алкоголя – настолько всё это показалось знакомым. Утопающие во тьме ряды мягких сидений с круглыми столиками и истоптанные красные ковровые дорожки под ногами. Ароматы дерева, затхлости, перегара и тошнотворно-сладких духов. А ещё скрип половиц, ругань и топот десяти пар женских ног.

Девушки на сцене синхронно чеканил шаг, обливаясь потом и изнемогая, но продолжая давить широкие улыбки на окрашенных багровым румянцем лицах. Прогон явно был не первым и не десятым за этот день, и все танцовщицы готовы были попадать от усталости, но держались из последних сил, пока не стихла задорная мелодия.

– Отвратительно! – грозным тоном заключила женщина, наблюдавшая за всем этим действом из первого ряда. – Просто позор!

– Да ладно тебе, Тони! Давай прервёмся, а то у меня вот-вот ляжки отвалятся! – умоляюще завыла девица из кордебалета, третья справа.

– И что в этом плохого? Одной жирной проблемой меньше! – парировала строгая дама безжалостно, и третья девица тут же ударилась в слёзы, отмахиваясь от попыток стоящих рядом подружек приободрить её.

– Какая же ты мразь, Тони! Иди ты к чёрту! – преодолев первую волну истерики, выплюнула эти слова танцовщица и, показав невидимой даме неприличный жест, умчалась со сцены. Некоторые девочки последовали за ней, другие так и не решились уйти и топтались теперь на месте, не зная, куда себя деть.

– Каждый раз одно и то же, – проворчала Тони недовольно и поднялась со своего места. Свет ламп, направленный на сцену, выхватил её облик из тени. Крупная и широкоплечая дама с грубым серым лицом сжимала зубами мундштук с сигаретой и взирала на окружающий мир тяжелым, безрадостным взором. Возраст её определить было сложно, а одета эта особа была в серую водолазку и тёмные мужские брюки на подтяжках – весьма оригинально. Оглядев оставшихся на сцене девиц, Тони тяжело вздохнула и жестом всех разогнала, словно надоедливых мушек. – Перерыв, чёрт бы вас побрал! Никто работать не хочет! Вам, потаскушкам, лишь бы только развлекаться да ноги раздвигать…

– А «Одинокую скрипочку» отыгрывать сегодня будем? – гнусавое эхо пианиста донеслось из-за стоявшего у сцены инструмента. Крохотный седой мужичок в растянутом полосатом свитере так и застыл, словно ожидая команды к действию. Кривые, короткие пальцы его порхали в воздухе всего в паре дюймов над клавишами, чуть не касаясь их. Маленькие влажные глазки боязливо бегали по сторонам.

– Без Рамоны нет смысла! Иди – проветрись, Обри, – Тони дала отмашку, и старичок тут же спрыгнул со своего места, неделикатно громко захлопывая крышку пианино. Мелкими шажками он засеменил за кулисы, и вскоре одна лишь мадам с мундштуком осталась в зале. Тихо, но недовольно она дымила сигаретой и прогуливалась вдоль рядов, пока взгляд её не уткнулся в незнакомый силуэт. Как ни странно, присутствие Амелии нисколько не смутило Тони. Осмотрев девушку с головы до ног, она спокойно прошла мимо незваной гостьи, небрежно бросив в её сторону короткое:

– Зря пришла. Мы не набираем персонал.

– Я не танцовщица, – успела ответить Амелия прежде, чем Тони отошла бы достаточно далеко. Женщина остановилась и, не выпуская мундштука из зубов, злобно усмехнулась, демонстрируя гостье несколько золотых зубов.

– О, поверь мне, милая, это очень даже очевидно, – выдала мадам презрительно. – С такими ступнями? Могла бы и не пояснять. Но и официанты с кассирами нам не нужны тоже.

– Это мне не интересно, – Амелия лишь пожала плечами, будучи и впрямь не заинтересованной в том, чтобы подавать напитки в подобном заведении.

– Тогда чего ты тут вынюхиваешь? – напряглась Тони, и эта нотка в грубом и сиплом голосе такой дамы могла всерьёз напугать. Уперев мощные руки в бока, женщина устремила грозный взгляд из-под тяжелых серых бровей на девушку. Амелия явственно ощутила, как пересыхает у неё во рту от волнения. Ей никогда прежде не доводилось встречать столь жутких тёток, но важно теперь было ни в коем случае не дать слабину. А иначе куда бежать?

– Предлагаю услуги, мадам, – чуть не поперхнувшись собственным дыханием, выпалила мадемуазель Мейстер решительно.

– Услуги?

– Починка и подгонка костюмов, – быстро собралась Амелия. – Могу ушить то, что стало велико, и расставить то, что стало мало. А ещё спасти то, что было изрезано ножницами.

– Изрезано ножницами? Полагаю, у тебя имеется опыт работы с девицами, вроде наших? – догадалась Тони и даже вынула мундштук из зубов, проявляя заинтересованность. Другим, более свежим взором, она оценила облик гостьи и слегка прищурилась. – Пятна крови и других сомнительных жидкостей удалять умеешь?

– Умею.

– И даже не спросишь, почему это важно?

– Мадам, я уже работала в сфере развлечений прежде. Я знаю достаточно, чтобы не задавать лишних вопросов, – Амелия почувствовала, как беседа с этой жуткой, пропахшей табаком и потом, тёткой протекает комфортнее и проще, чем с утончённым мсье Клермоном. О ком это говорило больше – о хозяине ателье или о самой Амелии?

– И где ты работала?

– В театре, в другом городе.

– О, да. Театры – те ещё гадюшники, хоть и притворяются оплотами культуры, – охотно вовлеклась в разговор Тони и, наконец, сделала несколько шагов навстречу гостье, нависая над нею всем своим мощным телом. – И как часто ты сможешь приходить?

– Три дня в неделю я работаю в ателье. По вечерам после смены и в другие дни смогу заходить к вам.

– Работаешь в ателье, да? И чего ж ты тогда к нам просишься? – с сомнением протянула дама.

– Очевидно, хочу заработать больше денег, – честно отвечала девушка. Тони медленно затянулась сигаретой, почти полностью истлевшей и понимающе кивнула.

– Этого все хотят. Ладно, иди за мной, – развернувшись, мадам побрела обратно в сторону сцены. Не сложно было догадаться, что ведёт она гостью за кулисы, к гримёркам и подсобкам за сценой. Там, за тяжёлыми алыми портьерами вся магия лицедейства испарялась, превращая окружающую реальность в тёмно-серые коридоры с тесными закоулками, где складировались части декораций и ящики с музыкальными инструментами. Стоило пройти чуть вглубь и свет исчезал почти полностью, превращая на миг всё в одну сплошную непроглядную тьму. Каким-то образом в этой мгле Тони легко нащупала ручку двери и, распахнув её, пропустила Амелию вперёд себя в гримёрную комнату кордебалета.

– …и всё время хочется вафель со сливками! Просто невыносимо! Я так совсем распухну и… – заплаканная смуглая танцовщица резко смолкла, увидев вошедших гостей. Её подруги тут же бросились врассыпную, принимаясь имитировать бурную деятельность – причёсываться, умываться, обтираться полотенцами.

– Успокоилась, Мади? – грубо спросила Тони, поочерёдно отметив своим пытливым взором всех присутствующих девчонок. – Что ты там наговорила мне, а?

– Ты нас изводишь! – решительно парировала смуглая девица, нервно зачёсывая влажные от пота волосы за ухо. – Если мы все поломаем ноги, то лучше плясать не станем!

– С тяжёлым пузом ты точно хорошо не спляшешь! – усмехнулась Тони. Лицо танцовщицы всё побагровело от смущения, и она поспешила спрятать его в ладони. Из-под сомкнутых пальцев её раздались короткие всхлипы. Начальница это проигнорировала и прошагала мимо столиков и ширм девочек к самому концу комнаты, сокрытому тонкой мятой шторой. Резко одёрнув её, дама продемонстрировала содержимое уголка Амелии. – Вот такой объём работы! Как тебе, а?

– Это… приемлемо, – оценив масштабы проблемы, мадемуазель Мейстер попыталась сохранить лицо. Платья, пачки, куски материи, перчатки и конструкции из перьев плотной волной готовы были вывалиться на пол, закрыв собою всё вокруг. Небольшая часть костюмов, конечно, висела на вешалках, но всё остальное валялось, как попало, сплетаясь и путаясь между собой огромным жутким комом. Поймав смятение во взгляде гостьи, Тони сипло рассмеялась.

– Да, наша мадам Рю, костюмер, уже давно перестала справляться. По правде говоря, она ни сегодня-завтра богу душу отдаст – настолько уж плоха. Если сможешь привести всё это, или хотя бы часть, в порядок до субботы – заплачу тебе девять крон.

– Девять крон? – не сдержав порыв, переспросила Амелия изумлённо.

– За разбор этого завала – да, а там посмотрим по обстоятельствам. Что скажешь?

– По рукам, – согласилась девушка охотно, и ладонь её тут же оказалась в тисках крепкого и немного влажного рукопожатия огромной мадам.

– Славно! Как звать-то тебя, крошка?

– Амелия Мейстер.

– А я Антония, но все зовут меня Тони. И ты зови тоже. У нас тут всё без формальностей, понятно? Мы на «ты».

– Как скажешь, Тони. Когда мне начинать?

– Когда захочешь. Лишь бы к субботе всё выглядело прилично. У нас будет большой концерт, придёт много тёпленьких посетителей, готовых потратить денежки. Девчонки должны выглядеть хорошо, как и их наряды.