Гаргантюа и Пантагрюэль

Ибо там мы были арестованы и посажены в заключение, по приказу Грипмино, эрцгерцога Пушистых Котов[305], – за то, что один из нашей братии захотел продать полицейскому шляпы с острова Кассады и, проходя мимо судилища, побил одного кляузника.

Пушистые Коты – животные очень страшные и ужасные: они питаются маленькими детьми и едят на мраморных камнях. У них шерсть на коже растет не наружу, но внутрь; всякий и каждый из них носит вместо символа и девиза раскрытый кошель, но не все на один лад: некоторые носят его привязанным к шее вместо шарфа; другие – на заду; иные – на брюхе; иные – на боку. И все это имеет свои тайные основания. У них когти такие крепкие, длинные и заостренные, что ничто не вырвется из них, раз будет ими захвачено. Некоторые надевают себе на голову колпаки с четырьмя желобками или гульфиками, или с отворотами; иные носят бархатные шапочки.

Когда мы входили в их тайник, нищий с паперти, которому мы дали полтестона, сказал нам следующее:

– Дай вам бог, милые люди, поскорее отсюда выйти и невредимыми: посмотрите хорошенько на выражение этих столпов, поддерживающих своды грипминодского правосудия. И те, что, если вы проживете еще шесть олимпиад и два собачьих века вы увидите этих Пушистых Котов властителями всех что ни на есть имений и богатств, – если только внезапно в их потомстве, вследствие божественной кары, не погибнут имущество и доходы, которые они неправо стяжали, – помяните слово добропорядочного нищего! Среди них царствует Сектэссенция, при помощи коей они все хватают, все пожирают и на все гадят; вешают, жгут, четвертуют, обезглавливают, умерщвляют, сажают в тюрьмы, разрушают и губят все без разбору – доброе и худое. Среди них порок называется добродетелью, злость прозывается добротою, измена носит имя верности, кража наименована щедростью. Грабеж – их девиз; произведенный ими грабеж признается благом всем родом человеческим, за исключением еретиков. И все это они делают с верховным и несокрушимым авторитетом. В знамение верности моего предвещания заметьте, что ясли у них стоят выше кормушек. Когда-нибудь вспомните об этом. И если когда-либо в мир придут чума, голод или война, вихри, землетрясения, пожары или другие напасти, – не приписывайте, не относите их на счет неблагоприятного расположения планет, или злоупотреблений римской курии, или тирании королей и князей земных, или обмана святош, еретиков и лжепророков, или коварства ростовщиков и фальшивомонетчиков, или невежества, бесстыдства и безрассудства врачей, хирургов, аптекарей, или развратности любодейных жен, жриц Венеры и детоубийц. Приписывайте все той огромной, несказанной, невероятной, неизмеримой злобе, которая беспрестанно куется и выделывается в горнах этих Пушистых Котов и которая известна миру не больше, чем еврейская каббала, – вот почему ее не ненавидят, не поправляют и не наказывают, как это было бы справедливо. Но если когда-нибудь она была обнаружена и обличена перед народом, то не было ни такого красноречивого оратора, который мог бы своим искусством поддержать их, ни такого сурового и драконовского закона, который страхом наказания охранил бы их; ни такого могущественного начальника, который силою помешал бы свирепо сжечь их всех живыми в их норе. Их собственные дети, Пушистые Котята, и прочие девственники почувствовали бы к ним ужас и отвращение, Вот почему, так же как Ганнибал от своего отца Гамилькара под торжественной и священной присягой получил приказание преследовать римлян, пока он будет жив, так и я получил от покойного моего отца приказание быть здесь до тех пор, пока не падет на них молния с неба и не обратит их в прах, как вторых Титанов, богохульников и богоборцев, потому что у всех людей до такой степени очерствели сердца, что когда среди них появилось или готово появиться зло, – они не замечают, не чувствуют, не предвидят его издали, или же, чувствуя, не дерзают и не хотят или не могут искоренить его.

– Так! – сказал Панург, – ого! Нет, нет, ей-богу, я туда не пойду. Вернемся, говорю, вернемся, ради бога!

Сему бродяге так я поразился,Как если б в зиму гром вдруг разразился…

Когда мы обернулись, то нашли дверь запертой, и нам было сказано, что туда войти легко, как в Аверн[306], но что выйти оттуда составляет затруднение, и что мы бы не могли выйти никоим образом без пропуска и разрешения «присутствия», на том одном основании, что с ярмарки не уходят как с базара, и что у нас запыленные ноги. Хуже всего было тогда, когда мы прошли через калитку, ибо мы были представлены (чтобы получить пропуск или разрешение) безобразнейшему из всех когда-либо описанных чудовищ. Его называли Грипмино. Я не сумею вам лучше сравнить его, чем с Химерой, или Сфинксом, или Цербером, или с изображением Озириса, как его изображали египтяне: с тремя головами, а именно – рычащего льва, лающей собаки и волка, разевающего пасть; эти головы обвиты змеем-драконом, кусающим свой хвост, и вокруг них сияет нимб из лучей. Руки его полны крови; когти – как у гарпии; морда – с вороньим клювом; зубы – четырехлетнего кабана; глаза – пылающие, как глаза адской пасти; и весь он покрыт ступками и пестиками, – были видны одни только когти. Седалищем для него и всех его подручных сторожевых Котов служили длинные, совсем новые ясли, сверху которых были расставлены весьма обширные и красивые кормушки, как нас и предупреждал нищий. Подле главного седалища находилось изображение старой женщины, державшей в правой руке лезвие серпа, в левой же весы, и с очками на носу. Чашами весов были две бархатных сумки, – одна была полна монет и свисала вниз, другая же – пустая – высоко поднималась. Я – того мнения, что это было изображение грипминодского правосудия, весьма несходное с установленным у древних фиванцев, которые своим вершителям правосудия, после их смерти, воздвигали статуи из золота и серебра, смотря по их заслугам, либо же из мрамора, но без рук.

Когда мы предстали пред ним, уж не знаю какие люди, совсем закрытые одеждой из сумок и мешков и больших кусков всяких письмен, велели нам сесть на скамью подсудимых. Панург сказал:

– Друзья мои, конопатчики, мне и на ногах слишком хорошо; а скамья ваша уж чересчур низка для человека в новых штанах и коротком камзоле.

– Садитесь сюда, – отвечали они, – и чтобы больше вам этого не повторять. Сейчас земля разверзнется и поглотит вас живьем, если вы собьетесь в ответах.

ГЛАВА XII. Как Грипмино предложил нам загадку

Когда мы уселись, Грипмино, посреди своих Пушистых Котов, сказал нам яростным и хриплым голосом:

– Так, так, так, именно так[307].

– Выпить бы, выпить, вот это будет так, – сказал Панург сквозь зубы.

Безмужняя блондинка безобидноКогда-то эфиопа зачала;Она его без боли родила,Хоть выползал он как змея-ехидна:Он матери (неслышно и невидно)От нетерпенья выгрыз целый бок;И но горам, и по долам в свой срокСтал двигаться, и в воздухе носиться…Мудрец не мог на то не подивиться,Как вырос «человеческий зверок».

– Именно так, отвечай мне, – сказал Грипмино, – реши эту загаадку и угадай нам сейчас, что это такое, именно так.

– Так, ей-богу же, – отвечал я, – если бы у меня в доме был сфинкс, как, ей-богу, был он у Верреса, одного из ваших предшественников, – так, ей-богу, я мог бы решить загадку; но, конечно, меня там нe было, и я, ей-богу, не повинен в этом деле.

– Так, так, – сказал Грипмино, – клянусь Стиксом, – потому что не хочу сказать другого, – именно так, я тебе докажу, именно так, что лучше бы тебе было попасть в лапы Люцифера, именно так, и всех чертей, именно так, чем в наши когти, именно так. Ты их хорошо видишь? Именно так, ты, болван, ссылаешься на свою невинность, именно так, как на вещь достойную, чтобы избежать наших пыток? Именно так, наши законы как паутины, именно так; простые мушки и маленькие бабочки попадаются в них, именно так; большие зловредные оводы их прорывают насквозь, именно так. Подобным образом и мы не ищем крупных разбойников и тиранов, именно так: их слишком трудно переваривать, именно так, и они нас одурачили бы, именно так.

Черт большой, именно так, пропоет вам литию, именно так.

Брат Жан, которому надоели рассуждения Грипмино, сказал:

– Эй, господин черт в юбке, как хочешь ты, чтобы он отвечал за этот случай, которого он не знает? Не удовольствуешься ли ты правдой?

– Именно так, – сказал Грипмино, – еще не бывало за время моего царствования, именно так, чтобы кто-нибудь здесь заговаривал прежде, чем его спросят. Кто спустил с цепи этого бешеного дурака?

– Ты солгал, пес, – сказал брат Жан, не разжимая губ.

– Именно так, когда твоя очередь будет отвечать, – именно так, тебе дела будет достаточно, именно так.

– Негодяй, ты солгал, – говорил брат Жан, не шевеля губами.

– Ты думаешь, что ты в своем академическом лесу, именно так, со своими бездельниками-охотниками и искателями истины? Именно так, у нас здесь есть другие дела, именно так: здесь отвечают, говорю я, именно так, категорически о том, чего не знают. Именно так, сознаются в том, что сделали то, именно так, чего никогда не делали. Именно так, именно так, утверждают, что знают то, чему никогда не учились. Именно так, именно так, здесь ощиплют гуся, не давая ему кричать. Именно так, ты говоришь, не имея полномочий. Именно так, я хорошо это вижу; именно так, лихорадка тебя забери; именно так, венчайся с ней!

– Вот-то дьяволы, – закричал брат Жан, – архидьяволы, протодьяволы, пантодьяволы, – ты, значит, хочешь женить монахов! О-го-го! Я считаю тебя еретиком!

ГЛАВА XIII. Как Панург объясняет загадку Грипмино

Грипмино, как будто не слыша этой речи, обратился к Панургу, сказав:

– Именно так, именно так, именно так, а ты, спесивец, ничего не хочешь сказать об этом?

Панург ответил:

– Вот именно, черт побери, я вижу ясно, что здесь чума на нас запала, именно, черт побери: в виду того, что невинность здесь в безопасности, и дьявол здесь служит обедню, именно, черт побери! Прошу вас, я расплачусь за всех, именно, черт побери, и вы нас отпустите. Не могу больше, именно, черт побери!

– Отпустить? – сказал Грипмино. – Именно так, уже лет триста гак не бывало, именно так, чтобы кто-нибудь ускользал отсюда, не оставив здесь шерсти, именно так, а чаще всего даже шкуры, именно так! В чем дело? Именно так, это значило бы, что ты тут несправедливо у нас задержан, именно так, и что с тобой поступили несправедливо, именно так! Несчастный ты человек, именно так; и еще несчастнее будешь, если не ответишь на заданную загадку, именно так, что она значит, именно так, именно так.

– А это, именно, черт побери, – отвечал Панург, – это – черный червяк, рожденный из белого боба, именно, черт побери, через дыру, которую он в нем прогрыз, именно, черт побери, который то летает, то ползает по земле, именно, черт побери; потом, по мнению Пифагора, первого любителя мудрости (по-гречески – «философа»), именно, черт побери, посредством метемпсихозы получил кроме того человеческую душу, именно, черт побери! Если бы вы были людьми, именно, черт побери, то после вашей злосчастной смерти, по его мнению, ваши души войдут в тела червей, потому что в той жизни вы грызете и жрете все, а в другой вы будете грызть утробы собственных матерей, именно, черт побери!

– Ей-богу, – сказал брат Жан, – от всего сердца желал бы я, чтобы задница моя стала бобом и дыру прогрызли эти черти.

После этих слов Панург бросил на середину паркета толстый кожаный кошелек, наполненный «экю с солнцем». При звоне кошелька все Пушистые Коты стали играть на когтях, как на скрипках без гримов. И закричали все за раз громким голосами:

– Это – лакомство; процесс был славный, лакомый и хорошо приправленный; это – порядочные люди.

– Это – Мидас, это – золото, – сказал Панург, – вот эти «экю с солнцем».

– Суд, – сказал Грипмино, – суд понимает это, именно так, именно так, именно ладно. Идите, ребята, именно ладно, и проходите, именно ладно, – не настолько мы дьяволы, насколько черны.

По выходе из застенка мы были отведены в гавань несколькими приказными. Перед тем как нам сесть на корабли, они предупредили нас, чтобы мы не пускались в дорогу, не одарив по-вельможному как даму Грипминоду, так и других Пушистых Кошек: иначе у них есть приказание вернуть нас в застенок.

– Здорово, – отвечал брат Жан, – мы тут в стороне осмотрим нашу казну и дадим всем довольно.

– Но, – сказали служители, – не забудьте дать на вино нам, беднягам.

– А бедняги никогда вина не забывают, – сказал брат Жан, – о нем помнят, во всех странах, во всякие времена года.

ГЛАВА XIV. Как Пушистые Коты живут взяткой

Не договорил брат Жан этих слов, как заметил, что к гавани подошли шестьдесят восемь галер и фрегатов. Он сейчас же побежал спросить новости, а также, каким товаром нагружены суда, и увидал, что все они нагружены дичью: зайцами, каплунами, голубями, кабанами, козулями, телятами, цыплятами, утками, чирками, гусями и прочей живностью. Там же он заметил куски бархата, атласа и камки. Тогда он спросил путешественников, куда и к кому везут они эти лакомые куски. Они отвечали, что к Грипмино, Пушистым Котам и Пушистым Кошкам.

– А как вы называете, – спросил брат Жан, – все эти снадобья?

– Взятками, – отвечали путешественники.

– Так, значит, – сказал брат Жан, – они живут взятками, – ну, так им погибнуть в потомстве! Клянусь силой божьей, это так: отцы их пожрали тех добрых дворян, которые в силу своего положения упражнялись в воровстве и в охоте – для того, чтобы быть к военному времени умелыми и уже окрепшими в работе. Охота ведь – подобие битвы, и Ксенофонт отнюдь не солгал, когда писал, что из охоты, как из троянского коня, вышли все хорошие и замечательные военачальники.

Я не ученый, но мне это говорили, и я верю этому. Души их, по мнению Грипмино, входят по смерти в кабанов, оленей, козуль, цапель, куропаток и других подобных животных, которых они в течение первой своей жизни всегда любили и искали. И вот эти Пушистые Коты, разрушив и пожрав их замки, земли, владения, имения, все их постоянные и случайные доходы, продолжают искать их кровь и душу и в другой жизни. О порядочный нищий, который предупреждал нас о значении кормушки, воздвигнутой у них выше яслей!

– Но ведь, – сказал путешественникам Панург, – великим королем провозглашено, чтобы никто, под страхом повешения, не брал ни оленей, ни ланей, ни кабанов, ни козуль.

– Верно, – отвечал один за всех, – но великий король так добр и милостив, а эти Пушистые Коты такие бешеные и так жаждут христианской крови, что, подкупая Пушистых Котов, мы менее боимся оскорбить великого короля, чем потерять надежду: тем более, что завтра Грипмино выдает одну из своих Пушистых Кошек за толстого Митуара, весьма Пушистого Кота. В прошлые времена их называли травоядными; но, увы, они больше не жуют травы. А мы теперь зовем их зайцеядными, куропаткоядными, кроликоядными и свиноядными; другой пищи они не едят.

– Брр… брр… – сказал брат Жан, – в ближайшем году их будут называть отбросоядными, навозоядными, г…ядными! Не правда ли!

– Ей-богу, так, – отвечала вся компания.

– Сделаем, – сказал он, – две вещи: во-первых, захватим всю эту дичь, что видите здесь; мне надоела солонина: она воспаляет мне брюшину. Конечно, хорошо заплатим за это! Во-вторых, вернемся в застенок и разорим всех этих дьяволов – Пушистых Котов.

– Ни в коем случае, – сказал Панург, – я не пойду туда. Я несколько труслив по своей натуре.

ГЛАВА XV. Брат Жан решает покончить с Пушистыми Котами

– Честью рясы клянусь, – сказал брат Жан, – какое путешествие мы совершаем? Это путешествие каких-то тунеядцев: мы только и делаем[308]… что ничего не делаем. Клянусь телом господним, это не в моей натуре; если я днем не совершу какого-нибудь геройского поступка, – ночью я не могу спать. Значит, вы меня взяли спутником, чтобы я в пути служил обедни и исповедывал?… Пасхой клянусь, первый, кто попадется мне, в наказание ввержен будет мною, как подлец и негодяй, в пучину моря, головой вперед, для уменьшения его мук в чистилище. Что дало Геркулесу вечную славу? Не то ли, что он, странствуя по свету, освобождал народы от тиранов, от заблуждений, от опасности и всяких напастей? Он предавал смерти разбойников, всех чудовищ, всех ядовитых змей и зловредных животных. Почему бы нам не следовать его примеру и не делать, как он, во всех странах, мимо которых мы проезжаем? Он поразил стимфалид, Лернейскую гидру, Какуса, Антея, кентавров. Я не учен, но ученые это говорят. В подражание ему сокрушим и ограбим до нитки всех этих злобных Пушистых Котов; это – черти-самцы; освободим эту страну от всякой тирании. Я отрицаю Магомета; но если бы я был так же, как он, силен и могуч, – я бы не спросил у вас ни помощи ни совета. Итак, идем? Уверяю вас, мы их легко перебьем. Они перенесут все с терпением, не сомневаюсь в этом, так как они «от нас вынесли терпеливо оскорблений больше, чем десять свиней могут выпить помоев. Идем!

– До оскорблений, – сказал я, – и бесчестья им нет дела, лишь бы у них были экю в кошельке, пусть даже все вымаранные в навозе; и, может быть, мы поразим их, как Геркулес, но нам недостает командования Эврисфея, – и сейчас я ничего бы не хотел, как только того, чтобы Юпитер прогулялся между ними часика два в таком виде, в каком он некогда посетил Семелу, свою подругу, первую мать доброго Бахуса.

– Бог, – сказал Панург, – оказал нам великую милость, избавив от их когтей. Что касается меня, я туда не возвращусь: до сих пор я возбужден и взволнован от досады, что там вытерпел. По трем причинам я там был весьма рассержен: во-первых, потому, что я был рассержен; во-вторых – потому, что я был рассержен; и в-третьих – потому, что я был рассержен. Послушай-ка правым ушком, братец Жан, левый мой дружок: сколько бы раз ты ни пожелал отправиться в судилище Миноса, Эака, Радаманта и Диса – я готов составить тебе неразлучную компанию, пройти с тобой Ахерон, Стикс и Коцит, выпить полный стакан из реки Леты, заплатить за нас обоих Харону за перевоз на его ладье. Но для возвращения в их застенок – если ты случайно хочешь туда возвратиться – бери себе другого спутника вместо меня. Я туда не возвращусь, – вот мое крепкое, как медная стена, слово. Если только меня не поведут туда принуждением и силой, – я не пойду к нему, пока буду жить в этой жизни. Разве Улисс возвращался за своим мечом в пещеру Циклопа? Клянусь, нет! А я в застенке ничего не забыл и туда не вернусь.

– О, – сказал брат Жан, – славное сердце, добрый товарищ с руками паралитика! Но будем говорить по очереди, хитроумный доктор: почему это и что вас заставило бросить им кошелек, полный экю? Что, у нас их слишком много? Не довольно ли было бы им бросить несколько истертых тестонов?

– Потому что, – ответил Панург, – Грипмино все время, пока говорил, открывал свой бархатный кошель, восклицая: «Золото сюда, золото сюда!»[309] Из этого я вывел заключение, что мы могли бы вырваться на свободу, бросив золото туда, золото туда, ей-богу – именно туда, клянусь всеми чертями! Ибо бархатный кошель вовсе не для хранения тестонов или мелкой монеты – это вместилище для «экю с солнцем».

Слышишь ты, брат Жан, мой маленький дружок? Когда ты пожаришь с мое да пожаришься с мое, ты заговоришь на другой латыни! Но по их приказу нам следует убираться.

Конопатчики все еще были в гавани, дожидаясь от нас нескольких денье. И, видя, что мы хотим поднять паруса, обратились к брату Жану с предупреждением, что прохода нет, если не будет уплачено за вино сторожам согласно таксе на подарки.

– A-а, святой Гюрлю-бюрлю! – сказал брат Жан. – Вы еще здесь, приказные черти? Не достаточно ли я уже разозлен, чтобы мне еще надоедать! Клянусь телом господним, будет вам сейчас на вино, обещаю это наверное.

И тогда, обнажив свой меч, он сошел с судна, решив свирепо перебить их; но они бросились во всю прыть наутек, и больше мы их не видели. И однако мы не избавились от неприятности, ибо некоторые из наших матросов, получив отпуск от Пантагрюэля на то время, пока мы были у Грипмино, удалились в гостиницу близ гавани с целью угоститься и немножко освежиться.

Уж не знаю, хорошо ли заплатили они за свое угощение или нет, но только одна старуха, увидев брата Жана на суше, обратилась к нему с великой жалобой – в присутствии некоего казначея, зятя одного из Пушистых Котов, и двух свидетелей-очевидцев. Брат Жан, придя в нетерпение от их разговоров и намеков, спросил:

– Конопатчики, друзья мои, не хотите ли вы вообще сказать этим, что наши матросы не порядочные люди? Я держусь обратного мнения и, по справедливости, докажу вам это: вот господин Брагмар, вот здесь.

Говоря это, он размахивал своим мечом. Крестьяне пустились рысью в бегство. Осталась одна старуха, которая стала заверять брата Жана, что его матросы порядочные люди, что она жалуется только на то, что они ничего не заплатили за постель, на которой они отдыхали после обеда, и просила за постель пять турских су.

– В самом деле, – отвечал брат Жан, – это дешево, они неблагодарные люди; не всегда они будут получать ее за такую плату. Я заплачу охотно, но прежде хочу поглядеть на нее.

Старуха отвела его на квартиру, показала ему постель и, расхвалив все ее достоинства, сказала, что она не дорожится, прося за нее пять су. Жан дал ей пять су, а потом разрубил своим мечом перину и подушки пополам и через окна пустил перья по ветру. Старуха спустилась вниз и стала звать на помощь и кричать: «убивают!», пытаясь собрать перья. Брат Жан, не обращая на это внимания, забрал одеяло матрац и две простыни на наш корабль, не будучи никем замечен, так как воздух был затемнен перьями как снегом, и отдал их матросам. Затем он сказал Пантагрюэлю, что постели тут дешевле, чем в Шинонской области, хотя там имеются знаменитые гуси Потилэ. Ибо за постель старуха у него спросила только пять дюжинок, а в Шиноне такая стоит не меньше дюжины франков.

Как только брат Жан и все прочие из компании прибыли на корабль, Пантагрюэль приказал отплывать. Но поднялся сирокко, и такой яростный, что они потеряли дорогу и, чуть не вернувшись опять к стране Пушистых Котов, попали в большую пучину, где море было глубоко и страшно. Юнга, бывший на верху мачты, закричал, что он еще видит зловещие жилища Грипмино; отчего Панург, обезумев от страха, закричал:

– Хозяин, друг мой, несмотря на ветры и волны, поворачивай поводья. О, мой друг, не будем возвращаться в эту злую страну, где я оставил свой кошелек!

Ветер отнес их к острову, у которого они однако не осмелились сразу пристать, а укрылись у больших скал на расстоянии мили оттуда.

ГЛАВА XVI. Как Пантагрюэль прибыл на Остров Апедефтов с длинными пальцами и крючковатыми руками, и о страшных приключениях и о чудовищах, которых он там видел

Под апедефтами (т.-е. невеждами) Раблэ подразумевает чиновников казначейства, набиравшихся из людей, не имевших никакого научного ценза. Жители этого острова, с крючковатыми длинными пальцами, жили в давильне (помещение для выжимки винограда), в которую проход был через галерею, увешанную картинами и изображениями казней и пыток. Винт в прессе назывался «приход» остов – «расход», гайки – «баланс», покрышка – «недоимки», бочки – «убытки», ведра – «доверенности» и т. д., – именования, заимствованные из бухгалтерии. В давильне было чем угоститься брату Жану с Панургом: миланские сосиски, индюшки, каплуны и т. п., а также вина. Большая давильня (а там много и малых) предназначена была для выжимки винограда, взятого с лоз, составлявших конфискованное имущество повешенных. Виноградные кисти клали в пресс и отжимали досуха. В дело шли и другие лозы: задесятинная (церковная), окладная, неокладная, лоза купчих крепостей, домов, путей сообщения, непредвиденных доходов, уделов и т. д. Лучшей во всем была лоза сбережений.

ГЛАВА XVII

В этой главе говорится обжорах, лопающихся (в буквальном смысле слова) от жиру. Глава осталась неоконченной.

ГЛАВА XVIII. Как наш корабль сел на мель, и как мы были спасены путниками, плывшими из Квинты

Подняв якоря и канаты, мы отдали парус нежному зефиру. Приблизительно на двадцать третьей миле поднялся яростный вихрь из разных ветров; под этим вихрем мы держались некоторое время лишь с помощью главной мачты да булиней – для того только, чтобы не сказали, что мы не слушаемся лоцмана, который нас уверял, что в виду слабости этих ветров, а также их забавной борьбы друг с другом, равно как ясности воздуха и спокойствия течения, нельзя ни надеяться на что-нибудь очень хорошее, ни опасаться чего-нибудь очень дурного; и что поэтому нам следовало бы держаться изречения одного философа, который советует воздерживаться и переносить, то есть медлить и выжидать.

Однако вихрь продолжался так долго, что на нашу настойчивую просьбу лоцман попытался пробиться через него и продолжать путь в прежнем направлении. И действительно, подняв бизань-мачту и направив руль прямо по стрелке компаса, он, благодаря жестокому внезапному порыву ветра, пробился через вышесказанный вихрь. Но это было так же мало благоприятно, как если бы мы, избегая Харибды, попали на Сциллу. Ибо в двух милях оттуда наши корабли сели на песчаную отмель, как в водовороте святого Мексана.