Научный «туризм»

И не то, чтобы явная сука, но так,… суковат по характеру.

(из характеристики В. И.Ленина неизвестным биографом)

Вначале Саша учился на вечернем отделении биофака. “Вечерников” трудно назвать студентами в полном смысле этого слова – курица не птица… Перед занятиями ребята обычно сбрасывались по рублю, пропускали по стаканцу вермута и приступали к учебе уже в сильно приподнятом настроении. Саша в этом случае сдавал только 40 копеек, утверждая, что отопьет вина именно на означенную сумму. Поэтому, и по другим причинам – приглашать его вскоре перестали.

К деньгам Саша вообще относился трепетно. Все просчитывал чуть ли не до десятых долей, и плохо было тому, кто рисковал покуситься на кровную Сашину копейку. Вересов помнил о долге в течение многих месяцев, и даже лет. В нотариальной конторе он довел до исступления бедного служащего, требуя объяснить, почему на бланке, за который с него требуют целых две копейки, не указана его стоимость. При этом Саша не тратил ни одного грана своего нервного здоровья – все делалось с исключительным спокойствием. Спустя короткое время, у него на курсе утвердилась прочная репутация откровенного жлоба. Особенно интенсивно презирал его Леша Раевский – человек широкой натуры, любивший с размахом тратить деньги, как свои, так и, особенно, чужие.

Перенедопил – выпил больше чем мог, но меньше, чем хотел.

(Толковый словарь алкоголика)

Водку закусывайте манкой и винегретом: манка выходит легко, а винегрет – красиво.

Осенью нас вывезли на месяц в Сокиряны для сбора любимого злака Никиты Сергеевича. Руководил нами преподаватель дарвинизма Ярослав Гаврилович – человек мышиной наружности, до телесной дрожи боявшийся факультетского и прочего начальства. Свои лекции читал плохо, сбивчиво, вопросов не любил и боялся. Особенно донимал его вопросами (не из вредности, а в силу патологической любознательности) Коля Величко. Однажды на лекции, доведенный до крайности, багровый Ярослав Гаврилович затопал ногами и закричал: "Величко, я вам забороняю задавати питання”!!! – случай для университета, в общем-то, беспрецедентный.

В Сокирянах мы познакомились с Сашей поближе. Спустя несколько дней после заезда, устроили "открытие" лагеря. Сбросились, купили крепленого вина, шампанского, конфет, печенья… Я, как человек склонный к коммерции и к тому же категорически непьющий, предложил Саше сделку – обменять его конфеты и торт на мою пайку вина. Саша, проделав в уме несложную калькуляцию, тут же согласился – вино стоило дороже! В результате – я отвел душу на сладком, а он пил почти без закуски.

Шампанское с портвейном ("777") образует взрывную смесь, к тому же Саша имел слабый к алкоголю организм и к началу танцев уже был, как говорили древние славяне, "еле можаху". Танцы устроили в большой гостиной (нас поселили в детском садике), открыли настежь дверь в спальню, где сидел я и управлял магнитофоном "Брянск". В углу под окном на своей кровати что-то читал преподаватель. Саша, тяжело опираясь на партнершу, немного потанцевал, затем ему стало совсем нехорошо, и он по стенке вышел на улицу. Что-то, очевидно, в Сашиной головке перевернулось, потому что он распахнул с улицы окно в спальню, строго посмотрел на меня, приложил палец к губам (мол, тихо тут!), перегнулся через подоконник и неожиданно рыгнул на ничего не подозревающего, потерявшего дар речи от происходящего, Ярослава Гавриловича! Затем Саша влез в спальню, тщательно закрыл окно, лукаво усмехаясь, погрозил облеванному преподавателю пальцем и, пошатываясь, пошел танцевать. Минут через двадцать окно в спальню открылось еще раз, и ситуация повторилась c единственным исключением – Ярослав Гаврилович был начеку и на этот раз успел отскочить. Пострадала только его постель. Возмущенный доцент попытался, было, Сашу отчитывать, получил в ответ несколько, с трудом произнесенных, непечатных выражений, и этим был вынужден удовлетвориться. Выражения эти, с одной стороны, крайне негативно характеризовали личность преподавателя, с другой – задавали в сослагательном наклонении желательное, с точки зрения Саши, направление его (преподавателя) движения (а не пошел бы ты…). Перед отходом ко сну Вересов предусмотрительно установил тазик возле кровати, и вскоре мы услышали ласкающие ухо звуки. Вначале Сашу хотели выгнать спать на улицу, но затем исконно славянское сострадание к пьяному победило, и его оставили в помещении.

Тогда же произошел и другой конфликт между преподавателем и Сашей. Однажды Вересов, проходя по спальне, увидел презерватив, лежащий примерно посредине между кроватями преподавателя и Вани Покотыло и принадлежавший, как выяснилось позже, последнему. Саша (человек простой и кристально честный) немедленно его поднял и обратился с вежливым вопросом к преподавателю: "Ярослав Гаврилович – это Ваш?" Преподаватель, наливаясь бурой кровью, сделал вид, что не услышал вопроса. Но Саша не мог себе представить, что кто-то, будучи в здравом уме, может отказаться от такой несомненной ценности, как не бывшее в употреблении «изделие №2». Он повторил свой вопрос уже громче. Все затаили дыхание. К огромному удивлению Саши, красный, как рак, преподаватель вскочил с кровати и заголосил своим блеющим тенорком: "Что вы себе, Вересов позволяете!!! Я буду жаловаться в деканат!!!"

На летней практике в Карпатах Саша познакомился с денежным геологом. Тренированный в таких делах геолог, напоил ребят и Сашу до безобразного состояния (история с тазиком возле кровати повторилась) и, кроме того, мне (как непьющему) и девушкам подарил шоколадки, ножики, мелкие безделушки… Саша, проспавшись, методично обошел всех одаренных (память у него была хорошая, цепкая) и подарки собрал, мотивируя это тем, что гостя нашел он, следовательно, и подарки принадлежат ему. Я, изучив к тому времени Сашу, как следует, свой подарок отдал спокойно, а вот то, что ему пришлось выслушать при этом от девушек, смутило бы любого человека. Но у Саши нервная система была крепкая.

По этому вопросу может быть два мнения – мое и неправильное

Фраза из к/ф-ма.

Спорить с Сашей было невозможно. Он всегда был прав. Так, однажды он доказывал, что если шарик надуть, он становится легче, путая понятия веса и удельного веса. Я относился к нему, как к подопытному животному. Предъявлял стимул и затем наблюдал ответ, причем, любая реакция Саши была для меня интересной. Иногда я, в виде эксперимента, выписывал фразу из учебника, выдавая ее за свою. Вересов тут же бросался ее оспаривать. Я тыкал его носом в учебник, но даже в этом случае Саша оказывался прав, так как выяснялось, что я своим жалким умишком просто был не в состоянии проникнуть в истинную суть его суждений.

На четвертом курсе Саша отложил в сторону изучение биологии и обратил серьезнейшее внимание на марксистско-ленинскую философию. Впоследствии, уже в аспирантуре Саша создал свою собственную и неповторимую философскую систему, альтернативную как материализму, так и идеализму. Другими словами – ото так Гегель, тут Фейербах, а вот так Саша Вересов.

Третьей Сашиной страстью после денег и науки были женщины. Он, благодаря своей внешности, городской прописке и наличию папы-профессора, пользовался большим успехом у провинциальных девушек, быстро знакомился, легко и непринужденно общался (я, например, перед свиданием тщательно готовился, разрабатывал сценарий, речь в диалогах, маршрут движения по городу…) и так же быстро с ними расставался. У него была масса теоретических разработок, практических рекомендаций, ценных советов по вопросам контактов с противоположным полом, основанных на собственных этологических наблюдениях, опыте друзей и знакомых. Цветы Саша не покупал никогда. За ситро, мороженое и кофе тоже платили девушки – Саша полагал, что за счастье общения с ним необходимо хоть как-то рассчитываться. Разговоры и даже легкие намеки о замужестве со стороны девушек он пресекал решительно и навсегда.

Гиляровский в свое время писал, что «каждая купчиха имеет мужа по закону, офицера для «чувств» и кучера для удовольствия». Саша подсознательно использовал этот принцип в своей любовной практике. У него в каждый данный момент времени, как правило, было несколько любовниц: утонченная студентка из хорошей семьи для возвышенных научных бесед, молоденькая продавщица для плотских утех, секретарша в деканате для деловых целей. Кроме того, Саша постоянно «работал» над новыми кандидатурами, так сказать, обновлял «парк». Иногда доходило до курьезов. Так Саша познакомился, не подозревая об этом, с двумя сестрами и одновременно за ними ухаживал. Сестры в определенный момент устроили ему публичную очную ставку с базарными криками и битьем по физиономии, опозорив перед всем факультетом. Другой бы на его месте ушел из университета, но Саша, как уже упоминалось, обладал устойчивой психикой.

После университета Саша поступил в аспирантуру в престижный московский НИИ (мы об этом могли только мечтать), через год был изгнан и, как истинный философ, ушел в народ – стал люмпен-интеллигентом. Вначале он работал сторожем в детском садике, грузчиком на железнодорожной станции, затем судьба возвысила его до должности смотрителя путей. Досматривая пути, Саша продолжал размышлять о судьбах различных направлений в философии, писал "философские" байки для детских журнальчиков. Свободное время проводил в библиотеке им. Ленина.

В Москве он женился "на квартире", хозяйкой которой была приятная, спокойная, хотя и некрасивая женщина. Затем развелся, разменял однокомнатную квартиру на две комммуналки (все это было спланировано заранее), женился повторно, опять развелся, улучшив свои жилищные условия и, по последним данным, женился в третий раз на генеральской дочери. Недавно у него кто-то родился.

Мне кажется, что Саша, одалживая деньги своим отпрыскам, в отличие от своего непрактичного папаши, будет взимать с них и проценты.

Примечание: Никита Сергеевич – Н. С.Хрущев – руководитель партии и государства 50–60-х годов, чрезвычайно любивший кукурузу и испытывавший большую личную неприязнь к «педерасам» и “абстракционизьму”.

1977–1991

"Лейпциг"

Посвящяется 1500-летию г. Киева

(из серии "рестораны СССР")

Ах ресторан мой, ресторан

В нем каждый весел, сыт и пьян…

В.Березинский

В Москве есть где гулять. Множество различных ресторанов. Шикарные дореволюционные с колоннами, мрамором, бронзовыми дверными ручками и фонтанами посреди зала. Неуютные гектары современных. «Арагви», «Бакы» или там "Узбекистон" с национальной кухней. Малодоступные ресторанчики с хорошей кухней в “Домах Актера, Литератора и пр.” для нашей творческой интеллигенции и торговой элиты. Модные молодежные и артистические кафе, пивбары с омарами, лангустами и отечественными раками. Наконец, рюмочные для одиноких полуинтеллигентных мужчин. Короче, на любой вкус. Но вот вы не в Москве, а в Киеве, и стоите себе субботним вечерочком на углу Крещатика и Энгельса, бывшей Лютеранской, соображая, куда же ж вам пойти. Где (помимо заветной скамеечки в парке им. Примакова) можно, так сказать, культурно отдохнуть и расслабиться. В вашем воображении возникают натюрморты со всякого рода закусками, желудок с готовностью откликается на вызванные из подсознания образы, а в среднем отделении бумажника имеется слой синих купюр, толщиной с полпальца. И вы себе думаете так: в "Киеве", конечно же, свадьба. "Русь" – слишком шикарно – там не то, что полпальца, и полруки не хватит. В "Лыбедь" с такой мордой не пустят. В "Интуристе" спецобслуживание. В "Динамо" нет мест. В «Метро» пусть сами едят то, что готовят. "Витряк" – далеко. Остается "Лейпциг". И вы идете в "Лейпциг".

На углу Владимирской и Свердлова (бывшей Прорезной), буквально напротив Золотоворотского скверика, посетителя встречает массивная дубовая дверь с вытертыми от старости бронзовыми рукоятками, приделанная к симпатичному старинному зданию (в дореволюционном прошлом – кафе "Маркиз" и меблированные комнаты "Палермо"), исполненному немцем Карлом Шиманом (1900) в стиле какого-нибудь ренессанса или украинского барокко. Дом имеет драматическую историю, на которой мы останавливаться не будем – у нас цели более прозаические.

Сверху над дверью вывеска полуготическими буквами – "Лейпциг". В одном окне стоит ваза с лимонами и пачка сигарет с верблюдом на этикетке, на другом – висит современное световое табло, на котором отражено наличие свободных мест в ресторане. В семь вечера их – 30, в восемь – 3. Оркестр работает с начала восьмого. Вы со второй попытки, при помощи прохожего открываете тяжеленную дверь и попадаете в маленький предбанничек, в конце которого, как кукушка в часах, в окошке гардероба торчит гардеробщик дядя Гриша. Здесь же, торопливо затягиваясь, перекуривают два официанта (в ресторане курить нельзя). Вы сдаете вещи в гардероб, выслушиваете сообщение, что у вас вешалка на пальто скоро оторвется, делаете 2–3 движения расческой и заходите в зал.

В ресторане три зала: первый этаж, куда вы и попадаете в первую очередь, второй этаж и полуподвал с буфетом и тетей Шурой. На границе первого этажа и полуподвала сидит мэтр Николай Павлович. Высокий, очень достойный, он смахивает на холмогорского гусака. Когда я думаю о метрдотелях, то сразу же вспоминаю мэтра из "Лейпцига" – это квинтэссенция метрдотелей, метрдотель, как таковой.

Если вы глуховаты, ленивы и не боитесь сквозняков – садитесь прямо в этом зале. Если вы хотите побеседовать, у вас уйма времени, и вы не собираетесь напиваться до судорог – можете подняться на 2-й этаж (в противном случае, вам будет трудно спуститься – лестницы там довольно крутые). Если же вы хотите поужинать в меру быстро, посмотреть на публику, потанцевать и послушать оркестр, так идите вниз и садитесь за крайний столик, что возле серванта – это самое удобное место. Слева окно и видны ноги прохожих, прекрасный обзор на резвящуюся публику и оркестр; вид на буфет, уставленный разноцветными бутылочками местного и иноземного производства. За прилавком суетится тетя Шура, на кухне переругиваются официанты – в общем, уютная, почти домашняя атмосфера.

Но вот вы садитесь. Вы уже сели. Из кухни выбегает Витя. Это его территория. Витя – такая же достопримечательность "Лейпцига", как швейцар с салфеточкой в туалете "Славянского базара". Вечно недовольный, бурчащий, но обслуживает с фантастической скоростью. Ему лет под 50. Маленький, лысый, высушенный, с постоянным язвительным выражением на лице, он не ходит, а порхает между столами, и сразу же вокруг него закипают страсти. Витя швыряет вам меню и убегает. А вам надо выбирать.

Закуски. Традиционных закусок здесь мало. Икра бывает редко – сказывается разряд ресторана, но даже если она и есть – не заказывайте. За четверть чайной ложки лежалой икры, размазанной по траурно-синему вареному яйцу и скрытой от вашего взора пучком желтой петрушки, с вас возьмут 2.11. И вы долго будете сидеть, мысленно задавая себе скорбный вопрос – "за что?!" Закажите себе "немецкий" салат, а если есть, то и "итальянский". Оба эти салата недорогие, очень вкусные, качественно готовятся и не идут в сравнение со всякими "столичными", "украинами" и "аппетитными", обычными для наших ресторанов средней руки. Обязательно закажите дунайскую селедочку с ее неповторимым «болотным» привкусом. Кости из нее, конечно, вынимать не будут – это вам не "Метрополь", но под пивко и водочку лучшей закуски нет и быть не может. На первое – немецкий борщ, очень плотное, сытное блюдо. Съев его, вы поймете, почему немцы едят мало хлеба. На второе попросите «ринц-роляде». Это мясо, свернутое в рулончик и зашитое, а внутри рулончика – масло и грибы. Можно "шаргач-корнубьонц" – тоже рулончик, но внутри уже сало с сыром. Витя будет навязывать простой и надежный стейк, угрожая двухчасовым ожиданием ринца – не берите. Это кусок мороженого мяса, покрытый толстым слоем яйца, с кучкой плохо перебранного риса на гарнир. Плохую отбивную вы можете съесть и дома. Если вы хотите пустить пыль в глаза дамочке, сидящей напротив, закажите осетрину фри.

Напитки. Под закуску 100 «пшеничной» и бутылку пива к селедочке (упаси вас бог брать различные немецкие шнапсы и настойки). Пиво "Радебергер" – очень неплохая вещь. Если есть – берите побольше. Витя пива вам давать не будет – скажет, что закончилось. Посоветуйте ему посмотреть в крайнюю нижнюю тумбу серванта. У Вити при этом появится на лице выражение, будто он хочет вас ударить – не бойтесь, он человек смирный, а пиво после этого все же принесет. Хорошие вина здесь редкость, поэтому ко второму закажите еще 150 «пшеничной». К кофе (а кофе здесь неплохо готовят) и мороженому – рюмочку чешского ликера или шерри-бренди.

Такой обед без напитков стоит 5 рублей с чаевыми.

Заиграл он на рояле, водочки отпив,

Дамы тут же заплясали под родной мотив.

Черный клавиш, белый клавиш, сигаретный дым…

И.Герман

В качестве культурной программы, помимо танцев под оркестр, можно еще (если вам повезет) насладиться видом драки, а при желании и поучаствовать в ней. Дерутся в основном на первом и втором этажах – еще один аргумент в пользу подвальчика. Драка в ресторане – это особый вид сражения. Причины ее – всегда самые наиуважительнейшие: выстрел пробкой от шампанского в ухо соседу, заинтересованный взгляд на девушку за соседним столиком, танец с ней же (за такое уже можно и убивать!). Вспыхивает драка мгновенно, как порох, как угольная пыль. Вот только-только сидели, закусывали заливной осетринкой, и вот уже с вилками, ножами и стульями наперевес носятся друг за другом по всему залу. Драка может развиваться по разным сценариям, но есть и обязательные элементы. Первое, наиболее естественное движение – срывание со стола скатерти со всеми приборами, напитками и закусками, второе – опрокидывание стола (столов), а завершиться драка непременно должна ударом стула в стеклянную дверь или окно. Если хоть один из этих моментов отсутствует – значит, полноценная драка не состоялась. В ресторанной драке человек раскрывается полностью, без остатка. Как широк, как динамичен жест мужчины, срывающего скатерть! Сколько энергии во взоре его соседа, схватившего вилку (основной вид холодного оружия в ресторане) с остатками бифштекса на ней! Как темпераментен визг женщины, ударяющей врага пустой бутылкой из-под шампанского! В общем, приятно посмотреть на человека, которого уже не отягощают никакие условности так называемого цивилизованного общества.

Что характерно – никто не взывает к властям. Дерущиеся заняты своим нелегким делом, рядом по спортивному болеют официанты, в углу мэтр, уклоняясь от пролетающих мимо приборов, тщательно высчитывает размер убытков. И никакой милиции! Позже Николай Павлович, успокоив отдыхающих при помощи еще трезвых официантов, предъявит счетик, трехкратно превышающий размеры потерь, и остывшие драчуны безропотно заплатят, даже будут жать ему руку, благодарить и приглашать к себе домой в гости, обещая познакомить с тещей.

А после драки официанты, допивая в своей комнатке наверху, оставленную клиентами водочку, и мэтр, похожий на раззадоренного мальчишку, будут обсуждать детали боя, смаковать отдельные подробности, вспоминать, кто где стоял и кого, чем, как и по чему били.

Несколько слов об официантах. Говорят, женщина облагораживает атмосферу. Не знаю. Может быть. В ресторане "Украина", где официанты в основном женщины, они уже до такой степени облагородили там атмосферу, что в ресторан никто не ходит. В "Лейпциге" официанты исключительно мужчины, и это мне нравится. С ними приятно иметь дело. В ресторане чистота и порядок. Самая свежая горчица во всем Киеве, всегда свежий цветок в вазочках на столах. Кроме Вити, есть еще Леня и Вова, и еще несколько ребят, у которых пока не пропало желание работать. Чаевые – 1.20–1.40, не больше. 20 копеек гардеробщику, но лишь только в том случае, когда он помогает надеть пальто.

Надо сказать, что такой обед, как я вам предложил, нормальный человек съесть не может. Обычно мой заказ значительно скромнее. К тому же, "пшеничную" я не пью – у меня от нее изжога, а заказать ликер на десерт обычно забываю. Если бы я кушал такой заказ хотя бы два раза в неделю, то я не смог бы пройти в дверь нашей ванной комнаты. Вы меня спросите: "А сколько же раз ты кушаешь такой заказ?" И я вам отвечу, что на этот вопрос мне тяжело отвечать.

1981

P. S. Кстати, при необходимости устроить праздник дома я, тогда еще молодой и, главное, свободный гражданин, заходил в ресторанную кухню и набирал у знакомого повара по имени Семен Юфа (того самого!) всех салатиков в литровые банки, палочку финской салями, а в буфете пол-ящика пива “Радебергер”. В общежитии салатики надо было просто разложить в тарелки и порезать колбаску – торжественный ужин на двоих был готов.

Прим.: СССР – государственное образование, существовавшее до августа 1991 г.

Общежитие

(Из серии «Моя коллекция»)

Конотопское землячество

Приехав на экзамены в аспирантуру, я поселился в общежитии по ул. Доброхотова в Академгородке. Слово «поселился», правда, здесь не совсем уместно. Комендант Юра – здоровый бугай с красной физиономией размером с большую сковородку, свидетельствующей о его пристрастии к главному украинскому национальному продукту и не менее популярному народному напитку, дал мне направление в комнату №62. Она оказалась закрытой. Я терпеливо прождал до 11 вечера, а затем уехал на квартиру к знакомой. На следующий день история повторилась. Позже выяснилось, что комендант предупредил жильцов комнаты о моем вселении, и они решили «спустить дело на тормозах». Тогда я достал из сумки молоток для чеканки, который носил с собой для самообороны (один раз в ночной Москве даже применил), аккуратно вынул дверное стекло и проник на свое койко-место. Постелив постель, я немедленно улегся и проспал 17 часов – сказались два дня недосыпа, да и нервная система у меня тогда была хорошая. Сквозь сон я слышал, как мои новые соседи удивленно сообщали кому-то постороннему, указывая на меня – «вломился к нам и все время спит».

Чем отличается диамат4 от мата?

Мат знают все, но делают вид, что не знают.

Диамат никто не знает, но делают вид, что знают.

Затем я познакомился с соседями. Это были философы, весьма преклонных, по моим понятиям, лет. Самому молодому из них было 32. Мне – 22. Кроме принадлежности к «любомудрию», обитатели этого угла общежития составляли «конотопское землячество», главную скрипку в котором играл Коля Киселев («Кисель»). Старшим в комнате был философ Юра – дядя 38 лет, в очках с сильными линзами, существенно облысевший в процессе изучения и усовершенствования истмата. Время от времени землячество в полном составе собиралось в нашей комнате. Я в «заседаниях» участия не принимал, так как мои слабые организмы не принимали 70-градусный напиток, от которого глаза вылезали на лоб. К тому же, я в то время осваивал мир полусухих румынских вин, заметно отличавшихся по крепости от конотопского самогона. После потребления нескольких литров бимбера, землячество переходило к мероприятиям культурного характера, то есть начинало петь. Это был хороший, мощный, слаженный хор, с партиями на несколько голосов, от которого дрожала посуда на столе и оконные стекла. Мои новые товарищи прониклись ко мне большим уважением, когда увидели, что во время их песнопений я мирно сплю на своей койке.

Вскоре я подружился с соседом Юрой. Мне нравилось смотреть, как он ест. Делал он это с большим аппетитом. На ужин Юра брал полбатона докторской колбасы (это больше килограмма), буханку хлеба и большую луковицу. Все это съедалось в один присест и запивалось литровой кружкой чая. Как будущий ученый, я ставил над Юрой различные эксперименты. Например, покупал Юре килограмм тюльки. Эту тюльку он на спор должен был съесть за час. Пить в указанный час запрещалось, но можно было есть лук с хлебом. В случае проигрыша за тюльку должен был платить Юра. Юра выиграл. Сломался он на халве. Килограмм халвы Юра одолеть не смог, а от уже съеденной ему ночью было нехорошо. Помнится, я еще кормил его агаром, гидролизатом казеина, другими экзотическими штучками, но Юрин желудок почти всегда с честью выходил из трудных ситуаций.

В выходные мы с ним гуляли по уютным киевским дворикам в центральной части города и на Подоле (а там есть что посмотреть!). Осенью часто выезжали за город в сады за яблоками. Однажды мы с ним попали в засаду. Я сидел на верхушке яблони, а Юра с задумчивым видом ходил внизу, собирая упавшие яблоки. Так я успел слезть с дерева и убежать со всеми яблоками, а Юру поймали. Впрочем, обошлось без санкций – те несколько падалиц, которые он успел собрать, никак не тянули на серьезное наказание.

Мой сосед Витя

После возвращения из Алма-Аты я вынужден был поселиться в другой комнате аспирантского общежития, на первом этаже. Именно в этой комнате жил Витя.