Научный «туризм»

Мне, кстати, очень понравился процесс написания статей в лаборатории М. А. Айтхожина. Надо сказать, что получить добро на статью было очень непросто. Шеф внимательно изучал представленные данные, советовался со старшими сотрудниками и, в случае малейших сомнений, предлагал повторить эксперимент или поставить новый. Зато, когда решение было принято – процесс написания происходил в особой, я бы сказал – торжественной обстановке! Хизат готовил шикарные рисунки – он был признанный мастер по рисованию тушью. Отдельные фрагменты, абзацы, и даже предложения статьи обсуждались в курилке. Черновик читали все заинтересованные лица, признанные эксперты вроде Филимонова, Аханова или Беклемишева, а затем подавали на суд М. А. Айтхожина. Короче, статью почти в буквальном смысле этого слова «вылизывали». Как я убедился впоследствии, так пишутся статьи и в ведущих лабораториях за рубежом, где за год выходит 1–2 публикации, но это солидные работы, которые живут и цитируются в течение многих лет после их публикации. В отличие от наших (в массе своей) однодневок. Я помню, у нас в Институте один сотрудник умудрился оформить 14 публикаций за год!

Отдельно хочется отметить само «бытие» лаборатории. Это было что-то вроде научного клуба. В 5 часов вечера (официальное время окончание работы) жизнь в лаборатории только начиналась. Женщины обычно уходили, студентов гоняли в гастроном за закуской и (нередко) выпивкой. Заваривали чай по-казахски (меня учили этой процедуре около недели). Собственно, это был чифирь, но с молоком это было и очень вкусно, и питательно и, естественно, хорошо взбадривало. Целебный эффект этого чая я в полной мере ощутил во время ночных бдений в лаборатории, от которых в первую очередь страдал желудок. Чай с молоком, который я в последствии пил в Англии – бледная тень казахского.

Включался допотопный телевизор (чуть ли не «КВН») или не менее древний магнитофон, накрывался стол, нарезалась дыня или арбуз, разливалось вино, раскладывались несколько шахматных досок… Но при этом – работа продолжалась, крутились центрифуги, мигал лампочками счетчик, у Булата шел электрофорез, кто-то из студентов «миллипорил» пробы (так называлось перенесение меченной РНК на нитроцеллюлозные фильтры фирмы «Миллипор»), оформлялись рабочие журналы, сотрудники делились последними данными, успехами и неудачами, обсуждались планы новых экспериментов. Ну, а по пятницам мы частенько праздновали «День биохимика»!

Я решил поднять физические кондиции сотрудников, и мы с Маликом Шмановым построили во дворе турник. В результате я вышел на пик формы, к которому уже затем никогда не смог приблизиться – подтягивался 30 раз на двух руках, 5 раз на правой и 2 раза на левой. Хотел даже научиться подтягиваться на одном пальце, как известный альпинист Михаил Хергиани, но не получилось. Остальные тоже существенно улучшили свои силовые показатели, что для Алма-Аты было немаловажным делом – город, как и многие южные населенные пункты, был богат криминальным контингентом. Однажды нас с Маликом и Туяком в районе алма-атинской промзоны местная шпана пугала настоящей гранатой!

Сам город, вернее центр, мне очень понравился – такой себе невысокий, четко расчерченный «Манхэттен» с горами на горизонте, речками, арыками, парками и красивыми, оригинальными зданиями. Вокруг центра – частный сектор – этакая «полтавская глубинка» с вишневыми и яблочными садами, заборами и собаками. Еще дальше – новые микрорайоны из скучных 4-этажных коробок. Аскар Аханов дал мне свой велосипед, и я планомерно начал изучение города, но когда Аскар узнал, что я заезжаю на нем в казацкие и чеченские пригороды – велосипед отобрал.

Мне также очень нравилась местная еда. Я посетил все основные рестораны Алма-Аты. Тогда еще можно было уложиться в 5 рублей даже со спиртным, а комплексный обед стоил всего рубль. Помню в ресторанчике по дороге на Медео, на берегу ледяного ручья (вынутая из воды ветка винограда сразу же запотевала) – чудесные, душистые шашлыки из молодой баранины стоили 23 коп!

Главным блюдом был конечно биш (бес)-бармак, но я любил заказывать и лапшу по-дунгански, и манты. Впервые попробовал настоящий суджук, конину («жая») и, попадая в ресторан, обязательно ее заказывал. Большое впечатление на меня произвел рынок («Орталык базары»), где я покупал курагу, изюм, виноград (роскошный «мускат»), дыни, арбузы и знаменитые яблоки «апорт». Арбузы стоили 5 коп. за кило и мы с соседом по общежитию покупали за раз около центнера. Дыни стоили дороже, а изумительные ташкентские деликатесные дыни стоили уже целый рубль за килограмм. Еще там я впервые попробовал морковку и капусту по-корейски – очень вкусные и по-настоящему острые.

Надо сказать, что с продуктами в городе тогда было плохо. Д. Кунаев «зарабатывал» себе вторую звезду Героя и вся провизия вывозилась в Центр. Во всяком случае, масло я впервые увидел на третьем месяце проживания в Алма-Ате. Лучше была ситуация с рыбой – в магазине «Мухит» иногда бывала даже черная икра. Из мяса в магазинах относительно легко можно было купить свинину, а вот о баранине можно было даже не мечтать!

Кроме науки, были, естественно, и развлечения. Так, мы под руководством Малика Шманова. два раза сплавлялись на плотах по местной реке Или. Оба похода произвели на меня неизгладимое впечатление. Река из Китая протекает по каменистой пустыне и впадает в озеро Балхаш. Левый, низкий берег реки покрыт густым кустарником с узкими серебристыми листьями, совершенно не дающим тени, так называемые тугаи. Практически полное отсутствие людей. Изредка мы натыкались на одичавших егерей (места там заповедные) и совсем редко можно было видеть человека со стороны пустыни, присевшего над какой-нибудь удочкой. Сами тугаи были буквально нафаршированы дичью. Стаи откормленных уток, фазанов равнодушно наблюдали за движением нашего плота и только метров за 10 нехотя поднимались в воздух, чтобы опуститься ниже по течению. Академик Спирин, говорят, очень любил охотиться в этих местах и М. А. Айтхожин по осени частенько приглашал его в гости. Река очень богата рыбой. Во втором заплыве мы взяли в команду нашего слесаря и, по совместительству, рыбака – Славу, и каждый день были с рыбой (как-то ночью Слава поймал даже средней величины сома). Попутно мы по ночам потрошили сети, расставленные егерями, а днем грабили их бахчи, загружая плот бледно-розовыми на срезе арбузами до его полузатопления. Были и минусы. Как бы ни прятался от солнца, в первые же часы путешествия обгораешь, как свинья под паяльной лампой, на руках к концу первого же дня кровавые мозоли от весел (грести приходится всем и постоянно), а наутро такая «крепотура», что встать с «постели» без посторонней помощи не представляется возможным. Днем на плоту все плавится от жары (легкий тентик может укрыть лишь полтора человека), полный чайник с зеленым чаем без сахара потребляется в первый же час путешествия (вот когда я оценил чудодейственный эффект зеленого чая!), а свободное от гребли население просто плывет в реке рядом с плотом.

Ввиду близости гор, многие сотрудники лаборатории и, в первую очередь, сам М. А. Айтхожин увлекались альпинизмом или просто любили походить по горам. Не знаю – правда ли это, но рассказывали, что как-то шеф повел в горы гостивших у него ученых немцев. Неожиданно в ущелье они попали под сходящий с гор сель. Немцы с криками «майн гот», спасая свои жизни, из последних сил полезли на почти отвесную гору и еле-еле успели взобраться на безопасную высоту.

В конце лета мы все с тем же Маликом в составе небольшой компании совершили переход из Алма-Аты на Иссык-куль через Заилийский Алатау. В маршрутном автобусе, который вывез нас на стартовую позицию в предгорный поселок, мы ехали лежа между сидениями на полу – КСС тогда отлавливала все «дикие» группы и спускала вниз. Поход был очень интересным. До сих пор у меня перед глазами склон на высоте около 2500 м, поросший мохнатыми эдельвейсами, марсианский пейзаж за первым перевалом (мертвое озеро в окружении совершенно голых скал, залитых зловещим лунным светом), водопады, ледники, зарождающиеся сели, заросли эфедры, редкие юрты с гостеприимными киргизами, бурная речка Чон-ке-мин, (через которую мы не смогли переправиться вброд – пришлось искать полуразрушенный мост), сам Иссык-Куль… Все это было великолепно и оставило яркие впечатления. Надо сказать, что я, при всей своей физической суперформе, в горах сильно уступал местным жителям, да тому же Малику. Сказывалась разница в количестве эритроцитов. Помню, на высоте около 3000 м я отсчитывал 9 шагов и на десятом падал отдыхать.

На Иссык-Куле мы прожили неделю, посетили Пржевальск, а затем мы с моей новой подружкой Светой (дочкой известного казахского художника Абдулганиева) еще и объехали озеро вокруг. Помню, мне очень понравился дикий южный берег Иссык-Куля.

Так что развлекательная (и познавательная) программа, реализованная благодаря главным образом Малику Шманову, не уступала научной.

После возвращения в Киев, я закончил эксперименты и приступил к оформлению диссертации. К сожалению отношения между К. М.Сытником и М. А. Айтхожиным не складывались. Подготовка следующих публикаций, уже в Киеве, привела к конфликту между моими руководителями. Айтхожин был против участия всяких мусатенок в наших статьях. (Кстати, относительно публикаций – могу с гордостью заявить, что я один из очень немногих украинских аспирантов, и вообще, ученых, имеющих статью в «Вестнике АН КазССР»). Я как мог, пытался смягчить возникшую напряженность, но получалось у меня это плохо. Затем оказалось, что у руководителей разные научные специальности и защищать такую работу в нашем Институте биохимии нельзя. Недолго думая, я совершил честный, но глупый поступок – выбросил академика Сытника из руководителей, которым он реально и не был. Последствия сказались сразу же. Оба оппонента, еще вчера положительно оценивавшие мою работу, на следующий день сообщили мне, что дадут отрицательные отзывы. В результате пришлось мне возвращать Сытника «взад» и сдавать еще помимо биохимии экзамен по физиологии растений. В общем, работа защищалась с задержкой почти в три года. Должен сказать, что я, как мне объяснили опытные люди, был на грани вылета из Института – академик таких «фортелей» с его фамилией никому не прощал. Но я ему чем-то нравился, вероятно, своей прямотой и способностью резать «правду-матку» в глаза (все это не от большого ума). Ну и работать в отделе кому-то надо было – так что оставил меня в Институте.

Навыки и знания, полученные в Алма-Ате, я в полной мере использовал в Киеве в своей дальнейшей работе (уже на зародышах фасоли – в нашем отделе любили именно этот «овощ»), результаты которой были опубликованы в солидных советских журналах: «Докл. АН СССР», «Биохимии», «Вестнике МГУ», «Физиологии растений» и стали основой докторской диссертации Мусатенко Л. И. И даже перейдя в Институт эндокринологии, я широко применял в своих исследованиях и центрифугирование РНП в градиентах плотности, и электрофорез (уже, правда, с авторадиографией), чем очень удивлял местных эндокринологов, привыкших работать традиционными биохимическими методами еще из эпохи Варбурга.

В целом время, проведенное мною в Алма-Ате, в лаборатории М. А. Айтхожина нельзя оценить однозначно. Были там и плохие страницы (часто по моей вине), было там и много, значительно больше хорошего. Но со временем все плохое забывается, и сейчас я с удовольствием вспоминаю далекие 1978–1979 годы, проведенные в этом необычном южном городе. Тем более что я прошел там не только научную школу, но и школу жизни, которая сделала меня (я надеюсь) лучше.

Надо сказать, что Мурат Абенович не выпускал меня из поля зрения и в Киеве. Во время своих визитов в Украину Аскар Аханов, Хизат Дощанов, Малик Шманов передавали мне указания и пожелания Айтхожина относительно направления моих исследований. Последний раз я видел Мурата Абеновича, кажется, в 1985 году во время его приезда на научную конференцию в Киевском университете.

Мне сложно оценивать человеческие качества М. А. Айтхожина. Слишком коротким был период моей работы в его лаборатории и слишком большая дистанция в социальном статусе (в 1978 г. он стал директором Института). С одной стороны, он был достаточно мягким, интеллигентным человеком – всегда выслушивал предложения сотрудников, никогда не навязывал своего мнения. Но когда решение было принято, жестко настаивал на его выполнении. Он никогда не подчеркивал в себе начальника, даже при общении с аспирантами. А к старшим сотрудникам, вроде Аханова, Мурат Абенович вообще относился дружески, как к равным. Он был также достаточно веселым, общительным человеком. Я до сих пор помню анекдот, рассказанный им. – Как делалась наука в Ленинградской Военно-медицинской академии. Генерал ставит перед отделом задачу клонировать ген. Полковник вызывает майора: Товарищ майор! Приказываю вам выделить мРНК в количестве 50 мкг со следующими качественными показателями… Майор вызывает лейтенанта: тов. лейтенант, приказываю приготовить буферный раствор следующего состава… Лейтенант вызывает прапорщика: товарищ прапорщик, приказываю взвесить 74,5 г хлорида калия…

Не могу не отметить и сдержанность М. А. Айтхожина (кажется это вообще свойство восточного человека). Я никогда не слышал, чтобы он на кого-то повысил голос. Нам с Хизатом он просто укоризненно говорил: «Ну, вот все у нас есть – походы, плаванье на плотах, только результатов нет» – и этого было более чем достаточно, чтобы, выйдя из его кабинета, с удвоенной энергией забуриться в работу. Еще один момент. В лаборатории работали люди знатного происхождения (из каких-то главных кахзахских жузов), из семей с влиятельными родителями, но это никаким образом не сказывалось на отношении М. А. Айтхожина к сотрудникам. Только научные успехи, качество экспериментов и полученных данных определяли, если так можно выразиться, теплоту отношений шефа к каждому из работников лаборатории.

Если говорить о вкладе М. А. Айтхожина в науку, то, безусловно, это выдающийся ученый. Всего за 20 лет он прошел путь от простого аспиранта до президента АН Каз.ССР! Это был стремительный взлет, возможно исключительный в своем роде в советской биологии. Можно, конечно, говорить о везении, о том, что оказался в нужном месте в нужное время, но человек ленивый, без способностей никогда и ничего не извлечет даже из самых благоприятных обстоятельств.

Жизнь М. А. Айтхожина можно сравнить с бикфордовым шнуром, бенгальским огнем, кометой, ярко, но, к сожалению, очень коротко промелькнувшей на научном «небосклоне». Но, в отличие от кометы, он оставил за собой большой, значимый след в виде своих идей, научных работ, научной школы, созданных им Института молекулярной биологии и биотехнологического центра. Как говорится, не важно, сколько дней в твоей жизни – важно, сколько жизни в твоих днях. Скоро 30 лет, как его не стало, но все мы хорошо помним и ценим его и как выдающегося организатора науки, и как большого ученого. Лично я горжусь тем, что являюсь одним из его учеников.

Общение с природой

Мой сосед завел себе попугайчиков. Я не знаю, зачем он это сделал. Может, захотел пообщаться с природой, унять лишний стресс, восстановить порушенную в житейских баталиях нервную систему. Может, позавидовал кому-то. Сейчас многие с целью общения различную живность себе в квартирах заводят – крокодильчика в ванной комнате, удавчика в прихожей, львов, там, тигров всяких… А может, и с корыстными целями. Не знаю, в общем. Надо сказать, что была у него сибирская кошка. Но кошка – это так, скучный зверь, это, можно сказать, уже не природа. Вот попугаи – дело другое. Тропики, пальмы, бананы – одним словом, экзотика. Ну, пошла у него другая жизнь: попугайчики щебечут, вякают там что-то такое по-человечески; кошка ходит вокруг заинтересованная и, как результат, – стресс понижается. Вдохновленный таким успехом, сосед через неделю купил себе еще и аквариум. Напускал туда рыбок, раков, моллюсков всяких, травку подводную высадил, воды налил – все, как положено. Теща его, тем временем, тоже приобщилась к природе – курицу приобрела на базаре и поселила ее временно, до праздников, на балконе, привязав, для верности, за лапу веревкой. Тут и развернулись главные события. Теща, поспешая в овощной, забыла закрыть балконную дверь. Этим сразу же воспользовался один из попугайчиков и освободился наружу. Второй, потеряв подругу и порхая в отчаянии по комнате, залетел в аквариум, где и утонул. К вечеру все рыбки в аквариуме издохли. Но это позже, а пока события развивались так. Кошка, лишившись развлечения в виде попугаев, вышла на балкон и обнаружила там куру. Птица, до смерти напуганная опасным животным (кошка была упитанная, дородная из себя), в страхе забилась и, вывалившись сквозь прутья балкона, зависла между вторым и третьим этажами вниз головой, оглушительно кудахтая. Дети младшего и среднего школьного возраста, отдыхавшие здесь же во дворе, с увлечением принялись швырять в курицу мелкие предметы, пока обломком кирпича не выбили окно на втором этаже. Выскочившие на балкон жильцы второго этажа разразились такими ругательствами, что умолкла даже курка, висевшая у них над головами. Дети быстро удалились, но прибежал дворник, пенсионеры с домино и другие праздные лица, привлеченные агрессивными криками. Жилец второго этажа, несколько успокоившись и оценив обстановку, вооружился ножницами и полез на перила, желая срезать себе курицу в виде компенсации за разбитое окно. Супруга его страховала, держа за резинку пижамных брюк. Довольно долго ему не удавалось поймать птицу, которая истерически кудахтая, маятником летала перед его физиономией. Толпа, затаив дыхание, наблюдала за действиями смельчака. Наконец, совершив резкий выпад, он ухватил курицу двумя руками в апогее ее траектории, но при этом потерял равновесие и завис вместе с птицей на ее веревке. Веревка не была рассчитана на 90 килограмм. Последовал легкий треск, толпа в ужасе ахнула, и жилец с жутким воплем рухнул вниз. Супруга сделала все, что было в ее силах, пытаясь спасти родного мужа, но в результате героических усилий ей удалось удержать лишь его брюки. Супруг, выпавший из брюк в очень неприглядном виде, не выпуская из рук курицу, врезался в клумбу с розами, заботливо взращиваемыми жильцом с первого этажа, стоящим здесь же в толпе. Предсмертный крик курицы, придавленной жильцом со второго этажа, полные отчаянья крики жены, потерявшей супруга, стоны раненного розами мужа, угрозы жильца с первого этажа и бурное ликование толпы привлекли внимание уже всего квартала. Народ быстро прибывал. Подъехал наряд милиции. И вот, когда они бережно вынимали из клумбы контуженого любителя курочек, демонстрирующего всем свой исколотый розами зад, во двор, беспечно помахивая авоськой с головкой капусты, вошла теща… Ну, ее впечатления, а впоследствии и потрясение моего соседа, которое он испытал, придя с работы, я описать не берусь. Вечером, выливая содержимое аквариума в унитаз, он решил общение с природой прекратить.

Сейчас он собирает спичечные этикетки.

Не рой другому…

Однажды житель Борщаговки, таксист Миша Ткачук, получил зарплату новенькими рублевыми купюрами. Две пачки по 100 рублей. Будучи по натуре человеком веселым и с фантазией, он решил развлечь свою очередную подругу и разложил всю зарплату ровными рядами на полу квартиры. Тут зашел сосед за сигаретой. Пораженный увиденным, он поинтересовался – откуда, мол, столько. – Да вот, ночью отпечатал, теперь просушиваю – скромно пояснил Миша. Сосед оказался "сообразительным" и, к тому же, воспитанным на социалистических "принципах", поэтому сразу же после разговора позвонил «куда следует». "Где следует" долго ждать себя не заставили и вскоре прибыли проверять странный "сигнал". Миша, поняв в чем дело, отпираться не стал, но сказал, что у него в квартире деньги только сушатся, а сам аппарат находится у соседа. Зашли к соседу и действительно обнаружили аппарат, остроумно смонтированный на большой кастрюле с закваской, который как раз начал выдавать первые капли ароматного продукта…

Кстати. На той же Борщаговке произошел забавный случай. Был изобличен и арестован крупный самогонщик-оптовик, снабжавший напитком весь микрорайон. Милиция догадывалась о его существовании, но не могла установить точные координаты – "клиенты", даже при использовании крайних методов «дознания», отказывались "сдать" "благодетеля". Выявить злоумышленника удалось следующим образом. Одна из бутылей с закваской (26 литров), выставленных на балкон, взорвалась на солнце. Освободившаяся из бутыли вонючая жижа обрушилась на голову человека, проходившего в тот момент под балконом.

Им оказался местный участковый инспектор.

Как у нас лечат по блату

Лечиться даром – даром лечиться!

Тяжело в лечении – легко в гробу!

Иных уж нет, других – долечим.

(фольклор медработников)

Однажды несколько старых школьных друзей, в числе которых, был и хирург, отдыхали в узком кругу за рюмкой водки. Речь зашла о болезнях – старость не радость – и кто-то, кстати, пожаловался, что у него на ноге ноготь врос в палец – очень беспокоит, а что делать – не знает.

– Только и всего!? – удивился врач – приходи завтра ко мне в клинику, все будет в пять минут и по высшему разряду.

Хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается.

На следующий день пациент в условленное время был в клинике. Хирург познакомил его с коллегами, как водится, тут же вынулась бутылочка, принесенная гостем, выпили за знакомство, посмеялись над проблемой с ногтем. Затем появился коньячок, подаренный благодарными пациентами (чтобы у хирурга рука была «легкая» – надо в нее что-то положить), затем продолжили уже с разведенным "шилом", в изобилии имевшимся у хирургов. Наконец, перешли к делу. Приятеля уложили на операционный стол и сделали эфирный наркоз. Но то ли эфира дали слишком много, то ли сердце у "больного" было не в порядке, но вскоре оно начало давать перебои, а затем и вовсе остановилось. Дошло до массажа сердца, сначала закрытого, а затем и открытого. Ничего не помогало. Оперируемого быстро перегрузили на тележку и помчали в реанимационную. На повороте тележку занесло (ребята плохо ориентировались в пространстве и больше сами держались за тележку, чтобы не упасть), клиент выпал на цементный пол и при падении получил еще винтовой перелом бедра.

В общем, на следующий день наш пациент очнулся в палате, совершенно не понимая, что с ним произошло, с перебинтованной грудной клеткой, загипсованной и задранной к потолку ногой, из которой торчал голый палец с вросшим в него ногтем.

1994

Как я стал автолюбителем

Тише едешь – дальше будешь!

(от того места, куда едешь)

Быстро едешь – тихо понесут…

Не верь жене и тормозам

(Фольклор водителей)

Когда мне было 9 лет, родители купили автомобиль "Москвич-403". На весь Долинский район тогда было два личных автомобиля – у нас и у главврача районной больницы. К 11 годам я уже сам мог разбортовать колесо, прошприцевать солидолом важнейшие узлы и даже знал, как завести "Москвич" зимой! В школе на занятиях по автоделу мне не было равных в теоретической подготовке. Матчасть и правила движения я знал назубок. Сложнее было с практическими занятиями. Вследствие некоторых особенностей моего мозжечка (не мозга, я подчеркиваю, а мозжечка!), в школе я никак не мог усвоить комплекс утренней гимнастики, в военных лагерях на строевой подготовке шаг левой ноги у меня сопровождался взмахом левой же руки, тройной шаг вальса (в период освоения мною элементов брачного поведения) оказался непреодолимым препятствием, а на тренировках по каратэ под чутким руководством Олега Николаевича на овладение каким-нибудь элементарным движением мне требовалось не 10, как всем, а 100 упражнений.

Тем не менее, через месяц усиленных занятий я уверенно стартовал, разгонял школьный ГАЗ-51 до бешеной скорости 70 км/час и даже освоил перегазовку. До экзаменов, однако, дело не дошло – не хватило ездовой практики.

В университете нас обучал азам шоферского мастерства майор Будник – гордость военной кафедры. Майор, состояние которого колебалось в рамках от “слегка пьян” до “пьян в сиську”, в минуты своих откровений предлагал всем желающим свою престарелую дочь вместе с автомобилем "Волга", в качестве приданого. В похмельном состоянии он иногда устраивал нам опрос, причем, качество оценки прямо зависело от молодцеватости ответа: – Курсант Дячок! – Я-а-а. – Садись -3! – Курсант Ключник! – Я!!! – Садись – 5! – Но и здесь экзамен не состоялся. Так автомобильная тема ушла из моей жизни вплоть до 1994 года, когда тесть подарил нам автомобиль "Москвич", но уже 2140. "Аппарату" исполнилось 20 лет, хотя пробег был всего 90000 км.

Два года я к машине не подходил. Созревал морально. Затем начал готовиться к получению прав. Первый урок мне преподал Вася Вергелес, купивший себе подержанный "жигуль" шестой модели и ездивший на нем к тому времени уже целых две недели. Мы выехали на задворки Троещины, нашли пустырь, и я принялся отрабатывать старт и переключение передач. Вася, вцепившись в приборную панель, подавал мне советы. При особенно рискованных маневрах он, бледнея лицом, отбирал у меня руль и завершал движение более-менее безопасным для машины образом.