Научный «туризм»

Мне сразу же бросилось в глаза малое количество (по сравнению с советским периодом – когда по улице Горького, например, днем и ночью непрерывно двигалась плотная толпа) населения на улицах города. Причиной тому, очевидно, "полицейский режим", введенный Лужковым – по приезду в Москву каждый обязан зарегистрироваться. Регистрация стоит приличных денег и происходит при поселении в гостиницу. Да и жить в Москве сейчас очень недешево – при устройстве в гостиницу пятеркой в паспорте уже не отделаешься. На улице вас могут проверить в любой момент и при отсутствии отметки – оштрафуют на значительную сумму. А то и хуже – заберут в участок, ограбят, да вдобавок еще и отметелят, говорят, для московской «милиции» это дело привычное. Иди потом – жалуйся Лужкову. Транзитный пассажир может гулять по Москве в течение, кажется, полусуток при наличии билета в кармане и паспорта. Особенно туго приходится «брунетам» и прочим лицам неславянской наружности. Вишневский однажды жаловался, что как-то по дороге на концерт его (коренного москвича!) проверили 3 раза. Осталось еще вставлять иногородним в нос колокольчик и заставлять их делать приседания перед милицейским патрулем с приветствием «ку». Мне кажется, что немцы на оккупированных территориях вели себя деликатнее по отношению к аборигенам, чем московские власти к своим же гражданам. Это они так защищаются от терроризма, который сами же спровоцировали и активно поддерживают. Самое интересное, что все эти меры стоят три копейки. Любого московского мента можно купить за 5 долларов. Ну, может там «офицер» (честно говоря, это слово плохо сочетается с образом российского милиционера) стоит немного дороже, так долларов 7–10. И провози все, что хочешь, хоть вагон взрывчатки. Ведь если не ФСБ (как утверждает Березовский) взорвало московские дома, то как-то эти грузовики с гексогеном проехали по стране и городу.

В Москве много начальства. Значительно больше, чем в Киеве. За время прогулки по центру города я видел не менее двух десятков "кортежей" с мигалками и сиренами. Мы в Киеве в этом плане еще сильно отстаем. Что у них хорошо – движение при проезде очередного пурица перекрывается всего на несколько минут, вместо нашей 6-часовой блокады города в радиусе 15 километров от маршрута движения "уважаемого" лица. Там же я понял и откуда у нашей милиции синие номера. Оказывается, в России это уже несколько лет. Ну, а наши дурковатые "папуги" из силовых ведомств – своих мозгов ведь нет – переняли идею у того же "старшего брата". Мне кажется – это ощущение подчиненности, вторичности, провинциальности по отношению к Москве у наших "правителей" будет жить еще долго.

Обратил я внимание и на количество, и качество машин на московских улицах. Как все-таки Россия (Москва, в особенности) "подняла" автомобильную Европу, да и другие автомобильные страны мира! Все обочины улиц, тротуары, подворотни забиты плотно стоящими иномарками. На знаки, запрещающие стоянку и даже остановку, никто не обращает внимания.

Лирическое отступление

1/6 часть суши, со всех сторон окруженная цивилизацией.

(Л.Шебаршин)

Вы знаете, я полностью, "на все сто" согласен с Вовой Жириновским – мы действительно тупая, ленивая и недоразвитая нация. Это относится ко всем странам бывшего СССР, кроме, может быть, Прибалтики. Посмотрите, куда Россия, являясь сырьевым придатком Запада, тратит деньги. В шикарные здания, которые через пару лет превращаются в заурядные, серые, запущенные постройки (я, кстати, уверен, что и Президент-отель вскоре будет выглядеть так же, как большинство совковых гостиниц). В месячные (а то и на весь сезон) поездки на модные курорты, где даже очень богатые люди Запада могут позволить себе провести не больше недели. В покупку шикарных вилл в Европе или США, тратя на уход за ними и налоги огромные суммы. В роскошные автомобили, которые через 2–3 года в наших условиях превращаются в развалины. Вообще, по моему мнению, покупка машины – это самое плохое вложение денег. Западные люди покупают машину (для них это действительно средство передвижения) в строгом соответствии со своим уровнем доходов. Наш человек, для которого машина, прежде всего предмет гордости, из последних сил, отказывая себе во всем, занимая деньги у родственников, соседей и знакомых, покупает автомобиль, на два порядка дороже того, который он мог бы себе реально позволить. Это, наверное, наша национальная черта. Любым путем, не считаясь ни с чем, но обязательно вставить себе в задницу пучок перьев попышнее.

В общем, дикий, позавчера слезший с верблюда бедуин, в плане применения "нефтяных" денег оказался значительно дальновиднее и умнее "цивилизованного" славянина. Я, кстати, не понимаю Задорнова, испытывающего чувство гордости от манеры поведения "новых русских" за рубежом. Это все равно, что гордится тем, что, например, ваш сын не просто дебил, а именно законченный идиот.

Пешеходы бывают двух видов – шустрые и мертвые.

(Московская поговорка)

Наших водителей уже немного приучили к культуре езды по улицам города. В Москве на это нет даже намека. Если "гаишник" стоит в пяти метрах, ну может быть кто-то еще пешеходов и пропустит. В виде исключения. А так – увернулся – твое счастье. Мне казалось, что многие водители, увидев пешехода на переходе, даже увеличивали скорость. Шендерович писал, что в первый же день, возвратясь в Москву после месячной командировки в Австрии, он едва не распрощался с жизнью. Ступив на мостовую, он почему-то решил, что несущиеся на него автомобили должны остановиться и пропустить его персону.

Под усиливающийся дождь вернулся на Дорогомиловскую, поближе к Киевскому вокзалу. Зашел перекусить в их Макдональдс. Вы знаете, даже Макдональдсы выглядят у них как-то неряшливо, неуютно, по сравнению с киевскими. Погулял вокруг, купил 3 бутылки "Балтики" по 12 рублей (на вокзале – 16!) к ужину и пошел к вокзалу. Дождь постепенно переходил в снег.

На вокзале нашел свободное место возле освещенной витрины и начал читать детектив, приобретенный в книжном магазине. Кстати, книга стоит 8 рублей, а сходить в туалет – 7! Пока читал, ко мне попытались пристроиться два привокзальных жулика, предложения которых я игнорировал.

С большим облегчением зашел, наконец, в "родной" вагон. Начал соображать, куда спрятать незадекларированные доллары. Опыта контрабандных перевозок валюты у меня не было. Тем не менее, спрятал очень надежно – на следующий день сам нашел их с большим трудом. Затем перешел в купе к женщинам, где и поужинал с пивом за приятной беседой.

Из этой поездки я вынес твердое убеждение, что Москва (сколько бы денег в нее не вкладывали) никогда не станет цивилизованным, европейским городом. Слишком глубоко проросли там половецко-татаро-монгольские корни. Слишком сильны там вековые, генетические инстинкты разрушения. Хамский, неприятный, нечистый город. Золотая орда.

2002

Николай Дмитриевич, как таковой

Штрихи к портрету ученого

Николай Дмитриевич Халангот – человек особливый, штучный. В чем-то даже – уникальный. Одним словом – грек. Сам из себя Николай Дмитриевич мужчина видный, крупный, причем "брунет". Чтобы содержать свою физиономию в свежести, ему надо бриться минимум три раза в день. Немного смахивает на медведя. Если бы в нашей стране следовали букве принципов Ломброзо – недолго бы ему гулять на свободе. Я слышал, что не всякая женщина соглашалась ехать с ним в лифте – заходили только те, которым терять уже было нечего. А будучи за границей Николай Дмитриевич очень удивлялся тому факту, что некоторые встречные полицейские останавливались и провожали его долгим внимательным взглядом.

Хороший врач. Очень хороший. Про таких говорят – врач от бога. Недавно, рассказывали, всю свою клинику в Донецке "на попа" поднял, но сумел поставить пациенту редчайший диагноз – "митохондриальный синдром". Любимец больных. Больного ведь хлебом не корми – дай ему только поговорить о своих болезнях, облегчить душу. Тогда его уже и лечить не обязательно. А Николай Дмитриевич готов слушать, попутно задавая наводящие вопросы, такие исповеди часами.

Врач перебирает содержимое пакета, принесенного пациентом:

– посмотрим, посмотрим, что вы тут купили на мои деньги…

Не "берет". Сами знаете – что. Совсем. То есть один из тех редких человеческих экземпляров, которые смотрят не на руки вошедшего в кабинет пациента, а на всю его фигуру в целом. Вообще – человек очень порядочный. В этом смысле Николай Дмитриевич на теренах нашей славной батькивщины существо почти реликтовое. В общем, с точки зрения рядового гражданина Украины, если он еще и не на 100% клиент "желтого дома", то серьезные отклонения от нормальной психики налицо.

Когда Николай Дмитриевич ставит опыты (а он ведет большой объем научно-исследовательских работ) – в этом участвует пол-института. Работая в нашем отделе, он находился во всех его комнатах одновременно, за исключением, кажется, музея в честь основоположника Института. В одной комнате он колет лед, в другой хранит образцы, в третьей баллоны с углекислотой, в четвертой собственно проводит эксперименты, в пятой обсуждает их результаты. Мне в этом плане повезло больше, чем другим. В моей комнате Николай Дмитриевич любил забивать животных. Наверное, атмосфера комнаты к этому как-то особо располагала. Все это происходило обычно во время обеда, и мне было очень интересно закусывать под хруст крысиных черепов, которых опытный в таких делах Николай Дмитриевич, убивал молотком с одного удара.

И в жизни Николай Дмитриевич – человек необыкновенный. Работая в Киеве, какое-то время жил на чердаке брошенного дома вместе с бомжами, оказывая им посильную медицинскую помощь и скрываясь вместе с ними от облав родной милиции. Был у них в большом авторитете. Проходил под кличкой "доктор".

Сейчас Николай Дмитриевич располагает собственной недвижимостью в селе Горенка под Киевом. Это бывшие дачи киевского инженерного общества, построенные в 1924 году. Доктор Халангот владеет половиной такой дачи. Некогда очень солидное здание, с пятиметровыми потолками, сейчас представляет собой ветхую развалину, окруженную зарослями крапивы и запущенным садом. Все это вместе взятое выглядит очень живописно и уютно, но, находясь в помещении, я старался из дверных проемов не выходить. Николай Дмитриевич же спокойно проживал в этом доме в течение нескольких лет. Здесь его врачебная практика ограничивалась, в основном, лечением поврежденного в семейных разборках с женой соседа-алкоголика.

Используя обширные связи с греческой диаспорой во всем мире, часто ездит за рубеж на всевозможные научные конференции, съезды и конгрессы. При этом еще не было случая, чтобы Николай Дмитриевич куда-нибудь не опоздал, что-то не забыл или не потерял. Так, будучи в Англии, он утратил обратный билет. Денег на второй, естественно, не было, но Николай Дмитриевич каким-то непостижимым образом был допущен в самолет без проездного документа. Возможно, англичане просто решили поскорее отделаться от подозрительного и опасного на вид субъекта. В другой раз в Праге билет вместе с кошельком был оставлен Николаем Дмитриевичем в туалете аэропорта возле писсуара. Зачем нормальному человеку вынимать в туалете билет – совершенно непонятно. Очевидно, Николай Дмитриевич просто все время носил его в руке, а в туалете отвлекся. Как ни странно, билет нашли и вернули незадачливому пассажиру. В Румынии, празднуя успешное окончание научной конференции он увлекся танцами с местной ученой цыганской наружности и отстал от автобуса, который впоследствии догонял на перекладных с большим трудом и затратами. Причем НД неоднократно приглашали в отъезжающий автобус, но интернациональное чувство, возникшее к румынской гражданке было настолько сильным, что он эти приглашения проигнорировал, продолжая отплясывать очередную "дойну".

Короче, путешествие за рубеж, в котором Николай Дмитриевич не теряется сам, ничего не теряет или не забывает в туалете – воспринимается им и окружающими, как какая-то курская аномалия.

Если Николай Дмитриевич заходит в Институт, то в одной комнате он по рассеянности оставляет важные документы, в другой – одежду с деньгами, в третьей – портфель и сумку с вещами. Причем, выйдя из Института, он обычно вспоминает о своих потерях, уже находясь в другом конце города, за его пределами, или даже за пределами государства.

Визы Николай Дмитриевич всегда получает в последний момент, в нескольких секундах до закрытия посольств и консульств. Примерно так же он совершает и посадку во все виды транспорта – когда поезд, паром, автобус, пароход или самолет уже начинают свое движение.

Последние события с Николаем Дмитриевичем произошли на фоне подготовки его поездки на научный конгресс в Швецию. Надо сказать, что у Николая Дмитриевича вид ученого из позапрошлого столетия – такой весь из себя рассеянный, расхристанный, с колтуном на голове и с мыслями вдали от сущего. То есть, по нынешним понятиям – полноценный, законченный "лох". Такого, как говорится, грех не "кинуть". Как говорил один из героев Джерома Клапки Джерома – хоть и не хочется, а надо!

Так вот, проходя по вокзалу, он вдруг услышал странное объявление о розыгрыше лотереи. Несмотря на большую занятость и обычный для него жесточайший цейтнот, он подошел. Тут же ему вручили лотерейный билет, который, конечно же, впоследствии оказался выигрышным. И вот, когда Николай Дмитриевич уже примерялся к пачке долларов в руке ведущего, пытаясь оценить на глаз свой выигрыш, на горизонте возник какой-то "кузен из Житомира". Естественно – тоже с выигрышным номером. Вообще – это поразительно. Не перестаешь удивляться особенностям человеческой натуры. Сколько раз – по телевизору, в газетах (специальные рубрики завели) и по радио рассказаны и описаны способы мошеннического отъема денег – всегда находятся доверчивые граждане, готовые поделиться последней гривной или долларом с "хорошим человеком". Так что, думается мне, современные О. Бендеры с голоду начнут пухнуть еще не скоро.

В общем, "развод" был совершен по классическому сценарию, и Николай Дмитриевич отдал всё – последние 100 гривен. Отдал бы и больше, но не было (дважды обыскивал все карманы)!

Позже он рассказывал, что мимо них несколько раз проходили вокзальные милиционеры, не обращавшие никакого внимания на "лотерейную" возню "лохотронщиков". Ну, зрение у нашей милиции так устроено. Особенно, если часть той сотни Николая Дмитриевича и сотен других "клиентов" впоследствии оказывается у них в переднем пистоне.

На следующий день, перед получением визы в шведском посольстве, он с одолженными у Алексея Степановича деньгами зашел в винный магазин возле оперы для приобретения сувенирной дозы алкоголя. Вдруг в помещение ввалился взвод "беркута" с автоматами наизготовку и уложил всех посетителей на пол. Самым подозрительным, естественно, оказался Николай Дмитриевич вместе с бутылкой. Его и повязали. Оказалось – в магазине ошибочно сработала сигнализация. До закрытия посольства оставалось полчаса. После выяснения всех обстоятельств Николая Дмитриевича с видимой неохотой отпустили, но визу он получил, как обычно – в последнюю минуту.

С билетом тоже получилось интересно. Стоимость его составила 350 долларов, но на документе было указано только 280 (особенности коммерции в нашей удивительной стране). Николай Дмитриевич попросил в кассе справку о реальной стоимости билета для представления организаторам конгресса. И ему таки дали справку, в которой было цифрами указана сумма 3500, а прописью – 350. Этот факт поставил перед Николаем Дмитриевичем непростую нравственную дилемму – какой из этих цифр воспользоваться. Для огромного большинства наших соотечественников такой вопрос просто бы не встал. Проблема была разрешена традиционным для него способом – он эту справку просто-напросто потерял. Как это ни странно, но шведы ему поверили на слово и без всяких справок вернули все затраченные на вояж доллары.

В Стокгольмском аэропорту Николай Дмитриевич никак не мог обнаружить свой терминал. За помощью он обратился к какой-то китаянке. Взаимопонимание у них было полным, так как вместо своего терминала, следуя ее указаниям, он попал в ресторан. Наконец, по радио на весь аэропорт был объявлен розыск Халангота – единственного незарегистрированного пассажира на киевский рейс. Только после этого он с помощью служащей какой-то компании добрался до своей стойки.

В этом году, находясь на конференции в почти ему родной Греции, Николай Дмитриевич чуть не оказался в эпицентре политического противостояния. Возвращаясь с пляжа в гостиницу, он случайно оказался в составе толпы протестующей против действий правительства. Пытаясь оторваться от них, он возглавил шествие и попал под камеры фоторепортеров, прославившись на всю страну, как борец за права греческого народа.

И совсем недавно произошел случай, который грех было не отметить в этих правдивых заметках. Николай Дмитриевич прислал отчет о проделанной им работе. На русском языке – в Донецке ситуация с «державною мовою» обстоит еще не столь благополучно, как, например, во Львове. Ему было указано на недопустимость составления официальных документов на иностранном языке. И Николай Дмитриевич, несмотря на всю свою занятость, таки пошел навстречу блюстителям национальных устоев. Отчет был решительно переделан. Название темы и даже слово «Вступ» было исполнено державною мовою. Остальной текст остался без изменений.

P. S. Казалось бы, описанные здесь подлинные факты и события свидетельствуют о неудачливости, невезучести Николая Дмитриевича. Но на самом деле это далеко не так. Невзирая на все препятствия, возникающие на его пути, финал всех его предприятий всегда благополучный.

Наверное, бог любит таких людей.

Академик М. А. Айтхожин

Свою кандидатскую диссертацию в киевском Институте ботаники им. Н. Г. Холодного АН УССР я решил посвятить изучению растительных информосом – новых клеточных субчастиц, только открытых тогда акад. А. С. Спириным в Пущино. В момент открытия у него работал М. А. Айтхожин, который, вероятно, и нашел эти информосомы, за что они со Спириным получили Ленинскую премию (иначе в списки выдвиженцев на премию рядовой «гастарбайтер» из Казахстана просто бы не попал). В 1969 году Айтхожин уже имел свою лабораторию в Алма-Ате в местном Институте ботаники, который возглавлял его тесть. Возможно, что и в Москву и в Пущино Айтхожин попал по-родственному, что, однако, вовсе не исключало необходимости работать в Спиринской лаборатории как черный раб.

После нескольких тяжелых и неудачных попыток защитить тему работы на заседаниях нашего отдела физиологии растений (термины из молекулярной биологии воспринимались сотрудниками с трудом), мне ее все же утвердили. Современные аспиранты, наверное, и не слышали о такой процедуре, как защита темы, которая по замыслу нашего руководства, давала аспирантам отдела возможность выработать бойцовские качества – совсем не лишние в тогдашней науке.

Условий для выполнения работы в Институте не было, и меня решили направить куда-нибудь подальше, на стажировку. Вначале я съездил в Пущино к А. С. Спирину, и именно он посоветовал мне обратиться к М. А. Айтхожину, так как сам информосомами растений не занимался. Примерно в то же время наша зам. зав. отделом Мусатенко Л. И. встретилась с Муратом Абеновичем в Москве на какой-то конференции, где они коротко поговорили. В результате всех этих встреч, Мусатенко с академиком Сытником К. М. (мой научный руководитель) решили направить меня в Алма-Ату. Написали письмо, в котором умудрились в имени Айтхожина сделать три ошибки (Мусатенко плохо расслышала имя-отчество при знакомстве), что граничило с хамством. Впоследствии, уже в Алма-Ате, Наташа Мартакова рассказала мне, что такие ошибки это обычное дело – слишком уж сложное для уха славян имя у Мурата Абеновича. Тем не менее, после большой паузы и повторного письма, меня все же пригласили, и я в течение около 1,5 лет учился у казахов настоящей науке.

Добирался я в Алма-Ату, кстати, четверо суток поездом и получил большое удовольствие от вида бескрайних степей с редкими глиняными мазанками, верблюдами и жидкой растительностью. Еще запомнились местные жители, предлагавшие нам на станциях еду, шикарные носки из верблюжьей шерсти, а ближе к Гурьеву – осетрину и черную икру.

Сразу хочу отметить большой организационный талант М. А. Айтхожина – такой лаборатории по качеству и количеству современного на то время оборудования мне видеть не приходилось! Скажу только, что парк ультрацентрифуг и счетчиков радиоактивности лаборатории был таким же, как в киевском Институте молекулярной биологии и генетики. Причем все это на восемь (со мной включительно) работающих сотрудников, а не на 500, как в ИМБиГе, где в очередь на центрифугу надо было записываться за месяц.

М. А. Айтхожин умел выискивать и привлекать способных и трудолюбивых людей. Так, у него работал талантливый инженер, наверное, из ссыльных немцев – В. Гросс, который вместе со слесарем Славой обеспечивали лабораторию оригинальным оборудованием, аналогов которого в то время не было даже на Западе. Я помню, в частности, проточное устройство для фракционирования и одновременного измерения оптической плотности и радиоактивности в градиентах плотности сахарозы и СsCl после центрифугирования. Тогда только-только у нас в Союзе начали появляться автоматические пипетки-дозаторы (Finnpipette) с переменным объемом, а Гросс сконструировал и сделал партию таких пипеток, две из которых мне даже подарили на прощанье. И хотя моя лаборатория сейчас оснащена самым современным оборудованием – я их храню до сих пор, как реликвию.

Кроме того, в лаборатории имелась прекрасная, просторная холодная комната – лучшая из всех мною виденных (даже в западных лабораториях), а в центрифужной стоял спецхолодильник с висячим замочком, ключ от которого находился у М. А. Айтхожина, в котором хранились супердефицитные реактивы, преимущественно западноевропейских и американских фирм. Короче, условия для работы были просто идеальные. Потом, в начале 80-х, когда всемогущий вице-президент большой академии Ю. Овчинников решил догнать и перегнать западную молекулярную биологию, я, отвечая за составление академической заявки, создал такие же (если не лучше) условия в киевском Институте ботаники. На украинскую академию выделяли 300 000 золотых рублей (полмиллиона долларов) в год, из которых я покупал себе один-два крупных прибора и 10 000 брал на реактивы. И образцом, ориентиром в этом собирательстве и накоплении научной матчасти для меня была именно лаборатория М. А. Айтхожина.

Желание работать у меня было огромное. К тому же, до окончания аспирантуры оставался один год. После предварительного разговора с Муратом Абеновичем меня определили в группу под руководством м.н.с. Хизата Дощанова и мы со студентом Сабыром Бельгибаевым активно включились в работу. Работали с 8, 8–30 и до 11–12 вечера, по выходным, иногда даже ночевали. Позже, через четверть века, когда я попал в Японию, у меня даже случилось что-то вроде дежа-вю: та же жара, те же горы, речечки сбегающие с гор, тот же режим работы (жизнь в лаборатории) и даже люди сходной расы вокруг.

Вначале, к разочарованию Айтхожина, нас преследовали неудачи, но постепенно, к исходу второго месяца у нас пошли первые обнадеживающие результаты, шеф повеселел, и стажировка начала перерастать в аспирантуру. Мурат Абенович предложил мне остаться у него и обозначил тему исследований, в названии которой было заложено зерно конфликта – она перекликалась с работой Нели Полимбетовой. Помню, у нас состоялся даже разговор с М. А. Айтхожиным, Булатом Искаковым, Хизатом, Нелей и мной, где Булат пытался указать шефу на сходство тематик, но Айтхожин настоял на своем. Так я получил сразу двух руководителей – М. А. Айтхожина и К. М. Сытника, а заодно – несколько недоброжелателей в лаборатории.

Тема была интересная – транспорт информосом из ядра в цитоплазму. Начал эти исследования японец Ишикава, на работы которого мы и ориентировались. Изолированные ядра зародышей пшеницы инкубировали с АТФ и изучали освободившиеся из них рибонуклеопротеиды. Правда оказалось, что таким же свойством обладает обыкновенная ЭДТА – то есть выход РНП объяснялся связыванием ионов магния. Позже, уже в Киеве, мне все же удалось показать энергетическую природу транспорта – эффект негидролизуемых аналогов АТФ был существенно ниже, чем у АТФ.

Результаты нашей работы были опубликованы в московской «Молекулярной биологии» – журнале, где к работам из национальных периферий (в том числе и Украины) относились достаточно придирчиво, чтобы не сказать – брезгливо. Но фамилия Айтхожин в советской молекулярной биологии тогда уже стала чем-то вроде фирменного знака, наряду со Спириным и Георгиевым. Уже тот факт, что работы М. А. Айтхожина охотно печатали за рубежом, говорит о многом. Кстати, сначала нашу работу даже планировали послать в зарубежный журнал «ВВА» и уже начали переводить ее на английский, но шеф решил, что для приезжего «хохла» (буквальное выражение) это будет слишком «жирно» и статью послали в Москву.