Вперёд на мамонтов

Саня со всей серьёзностью отнёсся к наличию у нас огнестрельного оружия, проворно отбежал метров на пятьдесят от костра к поросшему мхом пню, упал за него. Денис тоже время терять не стал, поспешно удалился с линии огня, запрыгнул в загон.

Загону дал бы лет пятьдесят, Денис, как сельский житель, считал – больше. Построен был из жердей, они обмазывались смесью из конского навоза, глины, соломы. Крыша плоская, боковые стены из вертикально (чуть под углом) стоящих брёвен. В сечении получается трапеция. Для теплоизоляции на полу делалась подушка из навоза. Умеют якуты строить: сколько лет крыше – ни одной капли в дождь не просачивалось. И стены нисколько не подгнили. Было три стены – две по бокам, одна с торца. Саня садил из ружья по торцевой.

Утоптанный пол был пониже уровня земли, мы как в окопчике лежали. Рядом с палаткой прижались к земле. Санин пенёк-укрытие как раз напротив торцевой стены, ей больше всего досталось.

Саня потом скажет:

– А-а-а! Это я вас пугал маленько.

Хорошее пугание! Торцевую стену загона всю продырявил и палатку в решето превратил. Сначала Саня дробью бил. Мы лежим, головы не поднять, но Денис, как матёрый охотник, присутствия духа не терял, вёл комментарий обстрела:

– «Троечкой» долбанул! О, крупней пошла – «пятёрочка»!

Дробь-то ладно, застревала в жердях. Вдруг бабах и щепки нам на головы полетели.

– Пуля майер! – определил Денис.

Пуля не дробь – вырвала кусок из жердины, сделала дыру сантиметров в пятнадцать диаметром. Лежим в опилках, в трухе от замазки, которой когда-то заделывались щели между жердями. Дышать нечем – пылища. А Саня шмаляет…

Вдруг пальба прекратилась. Ну, думаю, наконец-то, кончились патроны. Поднимаюсь, смотрю в образовавшуюся пробоину, а Саня, как в ковбойских фильмах лошадь подозвал, она послушно подбежала. Саня, по-прежнему лёжа за пеньком, руку поднял, за верёвочку дёрнул – патронташ, прикреплённый к седлу, упал. Я тут же молниеносно упал на землю. И вовремя, пуля пробила очередную дыру в стене.

Наконец Саня расстрелял все патроны. Пьяный-пьяный, а бдительность не потерял, помнил, что у нас ружьё. Прячась за кустами, отполз в мелкий лес и ушёл. А слышимость… Известный приём, к рельсу ухо приложишь, приближающийся поезд слышно. Так и по вечной мерзлоте звук далеко идет, за три километра слышно. Там сучок треснул, там шаги. Человек идёт или лошадь… И заяц, если большой. Про медведя и говорить нечего. Одну ночь топтался поблизости, в обнимку с ружьём спали… Ночью вообще тишина в тайге. Зверьё тихо сидит, рыси, совы на охоту выходят. Это утром птицы начинают заливаться…

Саня отполз в сторону горы, вдруг оттуда раздалось горловое пение. Саня, настрелявшись, перешёл к народному творчеству. Идёт, поёт на всю тайгу. В район голубичника ушёл. Это километра два от нас. Кстати, за клубничником стояла охотничья избушка. Не Санина. Давно заброшенная. Я думал, он туда пошёл ночевать, как потом выяснилось – нет. Орал-орал песни и затих. Начало сентября, днём плюс двадцать градусов – хорошо, а ночью температура до минус пятнадцати опускалась – плохо. К утру Яна по берегам ледком покрывалась. Мы примусом палатку грели. Тепло было спать, пока Саня палатку не продырявил, с пробоинами кочегарь, не кочегарь – то же самое, что Якутию примусом греть.

Саня спел весь свой репертуар, затих, я с час полежал, потом забылся сном. Среди ночи слышу – шаги. Я ружьё схватил, из загона выполз, за пенёк улёгся. Приготовился к встрече. Денис с его железными нервами не проснулся. Как только Саня ушёл, он завалился спать. У меня сна ни в одном глазу, а ему хоть бы что – уснул, как у родной мамы на перине. Я лежу, себя накручиваю: Саня при его неадекватности возьмёт и пристрелит нас сонных или прирежет. Наконец провалился в сон. Спал чутко, потому и услыхал сквозь сон – кто-то приближается.

Ночи стояли ещё короткие, светало. Картина появления знаменитого охотника Сани была наполнена скорбными красками. Вчерашней Саниной победности как ни бывало. Шагал понуро, выглядел облезло. В кильватере за ним следовала лошадь, в самом конце шествия плёлся Чолбон. Саня был без ружья, это придало мне уверенности, я встал из-за пенька и скомандовал:

– Руки вверх!

На Саню страшно было смотреть. Спал не в избушке, на голой земле… Где сморил сон после «Рояля», стрельбы и художественной самодеятельности, там и упал. И примёрз к земному шару. Удивляться тут нечему – мороз был нешуточный, градусов десять-пятнадцать. Хоть и пламенно играла в Саниной крови музыка «Рояля», всё равно от сапог до головы примёрз к земле-матушке, траве-муравушке. Как лежал на боку, так и прихватило по всей длине – ни встать, ни сесть, будто гвоздями прибитый. Собрал Саня в кулак всю волю, оставшиеся после бурного вечера со стрельбой и ударами по клавишам «Рояля» силы… Оторвал себя от планеты, поднялся на ноги. И явил собой живописную картину. Как Чолбон нюх свой драгоценный не потерял от жуткого вида хозяина. Весь Санин левый бок (от голенища сапога до кудлатой головы) был в намертво примёрзшей к нему траве… Она свисала куделями с Саниного тулова. Даже небритую щеку украшал клок травы. Волосы всклокочены… Леший и леший.

И весь-то Саня будто усох за ночь, скукожился. Стоит передо мной, плечи в голову втянул – замёрз до последней степени. Глаза лихорадочно горят – похмелье бьёт. Картинка не для слабонервных.

На моё требование руки безропотно поднял, стуча зубами и с трудом вспоминая русскую речь, доложился:

– Моя тайга далеко-о-о-о ходил, замё-ё-ё-ёрз!

Жалостно-жалостно протянул «замё-ё-ё-ёрз». И дальше продолжил сетовать на жизнь горемычную:

– Друзей нет! Никого-никого нет! – плакался Саня. – Про вас вспомнил…

Вспомнил не покаянно, не для принесения извинений, что держал полвечера на мушке, аж ружьё перегрелось от пальбы по новым друзьям, вспомнил о «музыкальных запасах».

– Дайте опохмелиться! – закончил свой монолог страдальца.

И смешно на него глядеть и жалко.

– Ружьё где? – спрашиваю.

– Тайга ходил, потерял.

Так я и поверил этой басне. Не может охотник ружьё потерять. Сообразил Саня, что за опохмелкой с ружьём ходить не с руки.

– Нож, – говорю, – давай.

Чолбон зарычал на меня, начал яриться, не понравился мой командный тон. Подозреваю, пьяного хозяина не любил. Но рычал не на него – на меня.

– Успокой собаку, – сказал Сане.

Саня короткое бросил Чолбону, достал нож, под ноги мне кинул.

От нашего диалога проснулся Денис.

Время спать бы да спать, да делать нечего – надо Саню лечить, раз наша вина в причине его болезни. Налили спирта, покормили, чаем напоили. Решили ещё поспать. Саня лошадь привязал к коновязи… У загона сохранилась коновязь с тех времён, когда улус был обитаем. Я с детства не видел коновязи, а тут вот она. Ветхая, надо сказать, вздумай Санина лошадь уйти, стоило дёрнуть посильнее.

На ночлег расположились в палатке. С учётом Саниного боевого характера – положили его между собой. Так сказать, двойной пограничный контроль.

Я показал Сане на дыры в крыше палатки:

– Видишь, что настрелял! Ладно, дождь здесь не страшен, а уйдём отсюда – палатку ставь не ставь, толку никакого.

Сане сказать в своё оправданье было нечего, похлопал глазами, мол, виноват.

Остаток ночи провели как три неразлучных друга. Поначалу сон ко мне не шёл, потом Саня начал похрапывать, я успокоился и забылся. Утром поднялись, позавтракали. Саня просил налить, только мы поступились принципами радушных хозяев – твёрдо отказали: погуляли, полечились и баста. Мне показалось, Чолбон порадовался данному обстоятельству.

В планах того дня перед нами стояла грандиозная задача – постройка плота. Кости мы собрали, значит пора сплавляться вниз по Яне к ещё одному кладбищу мамонтов, на которое указал нам Коля-якут. Саня, сев на лошадь, уехал, мы приступили к сооружению плота.

Собирали его исключительно из сухих валежин, что рекой нанесло. Сантиметров в пятнадцать диаметром брёвна подобрали, связали поперечинами и получился настил, сверху второй сделали, между ними по-хорошему пенопласт бы проложить, да где его взять. В результате двуслойный плот получился. Для вещей сделали площадку, поднять поклажу выше уровня «палубы». Сиденья смастерили, два весла. Руля не было. Вполне плот получился. Правда, километров через пятнадцать брёвна намокли, осадка плавсредства увеличилась. Тут-то настил для вещей и пригодился.

Я чуток, по своему обыкновению, вперёд забежал. Сооружение плота началась с того, что не успели первые валежины подтащить, Саня объявился. Пришёл без лошади, с одним Чолбоном и вполне конкретным желанием.

– Опохмелиться дайте, – попросил. Причём требовательно.

Короче: праздник тот же, день десятый.

Мы категорически не поддержали «день десятый», как Саня не хотел продолжения банкета.

Убрёл не солоно нахлебавшись, что-то ворча себе под нос.

Я думал, смертельно обиделся. Ничего подобного, на какой-то час обиды хватило. И снова за опохмелкой приплёлся. И так раза четыре, сокращая паузы между визитами. Наконец, Денис сдался:

– Саня, ты меня замумумкал!

Денис пошёл к стану, достал бутылку, плеснул в кружку. Саня повеселел, приняв лекарство.

– Хорош едрёна вошь! – оценил то ли спирт, то ли состояние организма после его принятия.

Однако через час организм потребовал ещё «хорош».

Не зря говорят, незваный гость хуже татарина. Саня-якут не лучше был, он отвлекал от постройки плота. Удовлетворяя его просьбы, приходилась подниматься с берега к табору, доставать бутылку, наливать… Саня был не из тех клиентов, кому можно доверять:

– Наливай сам!

Раз семь или восемь приходил. Три раза налили граммов по пятьдесят. Мы планировали утром отчалить, торопились с плотом, а тут Саня над душой стоит. Выпьет, уйдёт, полежит где-то и снова к нам.

В конечном итоге дали ему полбутылки чистого спирта с условием:

– Саня, ты сейчас садишься на лошадь, едешь домой, там с закуской опохмелись хорошо! В тайге не пей! Договорились?

– Да-да-да, – с честными глазами пообещал Саня, крепко сжимая в руке заветную бутылку, – дома закуска, тайга не буду, не-е-е-е…

– Случись что с тобой, нас обещают линчевать твои земляки.

– Ага, – сказал Саня.

Вскоре из тайги раздалась громкое горловое пение счастливого человека. Вот тебе и «ага».

В гостях у Сани

Принимая дорогой подарок объёмом в пол-литра спирта, Саня ответным жестом пригласил к себе в гости. Не из вежливости, будете проходить мимо – проходите, твёрдо заверил – на берегу на видном месте оставит путеводный знак: шест с красной тряпкой на конце.

Жил Саня километрах в пятнадцати от нашей стоянки. Дом с воды не увидишь, стоял на высоком берегу за полосой густого леса. По тропинке поднимаешься от воды, метров триста через лес и открывается озерко, на берегу Санин дом. Вернее – домик.

Не очень мы поверили в Санино приглашение, считая, мало ли что пьяным языком не пообещаешь, однако длинный шест с куском красного полотна призывно торчал у воды. Не захочешь да увидишь.

Встретил гостей Саня не с распростёртыми объятиями, встретил ворчанием. Спирт он выхлестал по дороге домой, вторую ночь подряд спал на земле. То есть, мы виноваты в его дискомфортном ночлеге.

– Да ты нас измором взял! – возмутился Денис. – Мы плот мастерим, торопимся, он через каждые полчаса «дайте опохмелиться». Надоел хуже горькой редьки! И мы ещё крайние!

– Зачем мне совсем пьяный пить давал? – ругался Саня. – Замёрз крепко! Бока болят теперь.

Позже меня осенило: Сане по большому счёту в данный момент наплевать было на бока, он прозрачно намекал на компенсацию за урон его здоровью. Компенсацию, выраженную в том же спиртовом эквиваленте. Мы прозрачных намёков не поняли, да и не собирались угощать, свежи были в памяти огнестрельные события. Саня хоть и ворчал, обедом накормил отменным. Главное и единственное блюдо – зайчатина! Но какое! Бесподобное мясо. В чём-чём, в зайчатине я разбираюсь. Сам бессчётное количество раз готовил, но такого мяса, как у Сани, не ел.

Сразу не понял, в чём поварской секрет. А потом заглянул в казан и понял секрет блюда… Он зайчика сварит, мясо достанет, жир не выбрасывает. Следующего зайчика туда же, воды добавит… Каким бы зайчишка худым ни был, он жир предыдущего собрата впитывает и получается всё рано мясо не сухое. Плюс Саня травок бросит… И не опорожняет казан, пока жиром не наполнится до краёв, когда уже зайчика не впихнуть. Только тогда заячий жир вываливает в озеро, и процесс запускается по новой… Закладка может раз десять продолжаться…

Якуты спецы по мясу. Берут, к примеру, оленью ляжку засыпают солью… Не варится, не коптится, просто в соли лежит месяц и другой, и третий, всю зиму засаливается. Лишней соли мясо не возьмёт, а получается очень вкусно. Такая оленина несколько лет может храниться, ничего с ней не делается. И вкус отличный. И рыбу умеют готовить. Лучше якутских карасей нигде не ел. Ни в Сибири, ни в Забайкалье. Причём, не потрошат. Жирные да обалденно вкусные.

Что ещё привело в восторг – наличие хлеба. Не Саниного замеса – привозили ему. Настоящий деревенский хлеб. Я, грешным делом, падок на хлеб, десять дней до этого сухарями давился и вдруг…

При виде любимого продукта у меня вылетело:

– Саня, а я ещё колебался – заезжать в гости или ну тебя на фиг! Ещё пристрелишь… Да за хлеб я полжизни отдам!

Мне булку замолоть ничего не стоит. К чаю на дух не надо булочек, пряников, печенья – хлеба дай и все дела. Имеется дома первое-второе или нет, тоже не проблема – был бы хлеб. И побольше! В армии сослуживцы потешались надо мной, из столовой иду, обязательно пару-тройку кусков хлеба в карманы суну. Котлеты на хлеб менял, когда в части пекарня сломалась. Жена ворчит, сколько ни купи – хлебница через пару часов пустая. Санин хлеб сразу прибавил мне оптимизма.

Избушка у Сани рубленая и крохотная, три на три метра внутри, или около этого. В три окошка. Два по одной стене, третье – на другой. Тоже крохотные – сантиметров сорок на пятьдесят. Потолок низкий, Сане в самый раз, гоголем ходит, я в три погибели, скорчившись, перемещался. Без сеней. Дверь открываешь и вот она Якутия. Задвижка деревянная на двери. Крыша двухскатная, тёсом крытая и мох сверху, для тепла. Небольшая печурка из кирпича сложена, труба от неё тоже кирпичная, плита чугунная с двумя конфорками, площадь такая – только-только казан поставить да чайник. Термоядерная печурка, два полешка Саня бросит и Ташкент. Лежанки вдоль стен, стол – весь мебельный набор.

Из дворовых построек сарайка для дров. Это при том, что у Сани лошадь в хозяйстве. Для неё плохонького навеса не устроил, конюшни тем более… Коник жил в спартанских условиях. Хорошо, северные лошадки неприхотливые, на снегу спят, под снегом корм находят. Но навесик-то можно было скотинке смастерить. Заказать в конце концов. Саня дом не сам ставил, нанимал. Мужики из улуса собрали. Даже забор дощатый начали вокруг дома городить, да так и не закончили, столбики вкопали, поперечины по всему периметру прибили… То ли пиломатериала не хватило, или обиделись плотники на Саню – около половины забора обшили досками, на том дело закончилось… Подозреваю, Сани их тоже под ружьё ставил. По состоянию досок читалось – лет пять забор ждёт завершения строительства.

Шагах в двадцати от дома отсвечивало неживой водой озерцо.

– Сколько, – спрашиваю Саню, – живёшь здесь?

– Долго, – ответил глубокомысленно.

– Долго, – говорю, – понятие растяжимое. Сколько лет в твоё «долго» вместилось?

– Долго, – упрямо повторил Саня.

Он оказался якутским мечтателем. О прошлом не распространялся. Ни о родителях, ни о братьях и сёстрах. В школе, было дело, учился, но сколькиклассное образование получил не сказал. Односложно ответил – «учился». Служил в армии, нет ли – забыли спросить. Много лет на постоянной основе жил один одинёшенек в лесном доме – зимой и летом, весной и осенью. В улус не хотел перебираться. Дом в тайге – основная его недвижимость. Не считая оружейного арсенала, главного Саниного богатства. Об этом чуть ниже поговорим. Саня весь в мечтах. Первый пункт желанных перемен – женитьба. Было Сане за сорок, пора бы мечту превратить в реальность, щебечущую женским голосом рядом. Да что-то не торопился заводить подругу жизни. Всего лишь сладко мечтал – «жена хороший надо». Второй пункт Саниных грёз – поставить новый дом. Опять же не в улусе, а тут же поблизости. Место приглядел уже.

– Там озеро чистый, – мечтал, – рыба, утки. Хорошо. А это плохой озеро. Дохлый!

– Ты его сам отравил, – говорю, – помойку устроил. Вот и «дохлый»!

– Из-за этого что ли? – искренне удивился Саня.

– А ты думал, вода от гадости чище станет?

В оправдании Сани надо сказать, что по загаживанию озера были у него хорошие помощники. Санина заимка пользовалась большой популярностью у высоких районных чиновников: секретарей райкомов, прокуроров, глав администраций, военкомов. Охоту всем Саня обеспечивал по высшему разряду. А кроме этого, само собой, начальство оттягивалось на природе вдали от шума городского. На вертолёте прилетят и гужуют: пьют огненную воду, едят немерено, а мусор, кости, бутылки – в озеро. Оно небольшое – метров тридцать в диаметре. Ну и зацвело. Саня рассказывал, когда приехал, ничего подобного не наблюдалось – вода была хрустальная.

– Есть хороший озеро, – мечтал, – там дом построю.

Одно плохо, то озеро находилось дальше от реки, чем это. Саня водил к нему. Почти круглое, метров в сто в диаметре.

– Ты и это загадишь!

– Не, – уверил Саня, – моя всё понимай! Яма специальный для мусор сделаю.

– Саня, – говорю, – ты уже не молодой, женился бы да в город или в улус переезжал, жена молодая, как хорошо.

– Не-е-е, здесь хорошо, зайчика сварил, с Чолбоном в тайга ходил, соболь ловил.

– А телевизор? Кино?

– Не-е-е! – отрицательно мотал головой Саня. – Не-е-е!

– Какая дура, – Денис опять нарывался на скандал, – захочет с тобой в лесу маяться?

– Найду какая! – верил в семейное счастья Саня.

На «дуру» не стал обижаться. Если бы Чолбона дураком обозвал – другое дело. «Другое дело» не заставило себя ждать.

После вкусного обеда Саня, как радушный хозяин, предложил перейти к развлекательной части программы приёма гостей. Что мог Саня предложить в качестве развлечений? Правильно – охоту.

Наше арендованное в улусе ружьё Саня сходу забраковал, выдал ружья из своего арсенала. Мне – горизонталку-двустволку, Денису – одностволку, сам взял двустволку-вертикалку, из которой поливал нас в памятный день нашего знакомства и которую, якобы, потерял в тайге. Охотничьи обязанности Саня распределил следующим образом. Отстрел зайцев поручил мне, тогда как они с Денисом будут гнать косых на выстрел. Мне останется лишь на курок нажимать. Вышли мы к склону пологой горки, поросшей у подножия редким леском. Денис с Саней понялись выше, и началось кино – на меня посыпались зайцы. Я опешил – со всех сторон выскакивают. Справа, слева… Разнокалиберные – упитанные особи и дробненькие, ещё не набравшие жира…

Настоящие охотники лишнего не стреляют. Саня, давая установку на охоту, говорил о трёх зайцах, я ровно столько и подстрелил. Два хороших, один средненький. Его первым уложил. Мне бы не торопиться, выбрать пожирнее, но в азарте не утерпел. Как же – летит на тебя. Получилось – три выстрела, три зайчика.

Идём обратно, у Дениса, охотник как-никак, руки пострелять чешутся. Вышли поразвлекаться и ни разу на курок не нажать. Шагаем к домику, на нашу и свою беду зайчик выскочил. Мелконький и глупенький. Сидел бы в норе, так нет, вынесло его прямо на ружьё Дениса. Летит косой, ничего перед собой не видит. Денис ружьё вскинул.

– Не надо! – Саня ему.

Пускай, дескать, скачет по своим делам, зачем он нам сдался.

Денис – стрельнул. Упрямый у меня друг, ничего не попишешь.

Зайчик кубарем покатился, потом вскочил и побежал, но не так резко – Денис всё же зацепил его. Подранков оставлять нельзя, Саня по-якутски отдал Чолбону команду. Тот, надо сказать, нашу охоту расценил, как баловство, посчитал ниже своего достоинства участвовать в ней, никакого внимания на зайчишек не обращал, а тут приказ. Находился Чолбон в отдалении и позади нас, мы оказались на его пути к зайцу. Пока он нас оббегал, заяц нырнул в норку. Опростоволосился Чолбон. Норка заячья одно названье – в вечной мерзлоте сильно не углубишься – буквально под корнями дерева. Метра два в длину.

Чолбон растерянно смотрит на хозяина. Денис возьми и брякни:

– Вот глупая собака! Дурака зайца не взяла.

Саня моментом насупился. Денис тем временем схватил сухую лесину и начал шуровать в норе. Зайчик от такого обращения с жилищем переполошился, пролетел всю длину норы и выскочил с другого входа. Как раз на меня. Я палку схватил, жалко заряд тратить, стукнул раз да другой зайчика. Он закричит, как ребёнок. Ребёнок и ребёнок. Жутко, если честно. Добил. Денис победно взял зайца за уши…

Поворачиваемся мы к Сане, а тут картина Репина «Приплыли», мы у Сани на мушке. Стоит, ружьё на нас наставил. По лицу видно – намерения у него самые серьёзные.

Денису шепчу:

– Молчи! И не двигайся!

Расстояние между Саней и нами метра четыре. Саня ни слова не говорит, мы тоже замерли. Ждём, что дальше будет.

Минут десять стояли, может, пять, но показалось – целую вечность.

Вдруг будто кнопку кто-то нажал, Саня опустил ружьё:

– Ну ладно, пошли, – сказал недовольно.

Обиделся он на тот факт, Чолбона принародно обвинили в глупости. Денис вдобавок бросил: «Как ты с таким дураком на зверя ходишь?» Для Сани это было нестерпимое оскорбление. Мать Чолбона знаменитая на всю Якутию сука. Чолбона Саня взял щенком, воспитал, пёс стал первейшим другом. И вдруг любимец совершенно несправедливо унижен.

Вернулись в избушку, Саня сурово бросил:

– Выпьем давай!

Не просил, как раньше, потребовал тоном, не терпящим возражений.

Выпили, поели. Саня отмяк и предложил следующий пункт развлекательной программы:

– Давайте постреляем.

И полез в свой арсенал… Три ружья, с которыми мы ходили на охоту, на виду висели. Были они двенадцатого калибра, другой местные охотники не признавали. А вообще якуты уважали ружья шестидесятых годов выпуска. Тогда хорошие стволы делали. Ружьё, которым Боря за бутылку спирта снарядил нас, из новых, дробь, выходя из ствола, веером разлеталась. У меня дома имелась старая курковка – одностволка. Вот у неё бой кучный… Не променял бы ни на какое новое. Давай мне хоть автоматическое или полуавтоматическое – не надо. Лучше вручную перезаряжу, но выстрелю и точно попаду.

Три ружья у Сани находилось в избушке, а когда открыл подполье… Вот это арсенал… Штук двадцать пять винтовок и ружей. Снайперские, трёхлинейка, карабин. Несколько разных тозовок. Одно было комбинированное. Ружьё 32 калибра, а сверху ствол – тозовка. Саня сказал, что тозовками он не пользуется. Если идёт на что-то крупное, берёт снайперку.

Самым раритетным экземпляром коллекции была трёхлинейка. Саня повздыхал, что патронов не осталось. Попросил – «достаньте». Где ж мы ему достанем?

Стрелять выбрал снайперку и пару тозовок-мелкашек. Снайперка – просто класс! Это была модернизированная винтовка Мосина, ручка затвора удлинена и загнута вниз, чтобы при перезарядке она не упиралась в прицел. Для начала нам с Денисом дал по мелкашке, показал на бутылки, что плавали в озере. Санины гости ничего умнее не придумывали, как пустые бутылки в озеро швырять. Выпьют содержимое, а стеклотару зафинтилят на середину водоёма. Бутылки плавали горлышками вверх.

Вначале у нас не получалось пулями колотить бутылки. Пуля дзинькнет, попадание есть, но бутылке хоть бы что – целёхонькая. Саня посмеялся над горе-стрелками, пояснил: не в горлышко надо метить, а ниже, пуля должна входить в воду и попадать в середину бутылки. Скорректировал стрельбу, стало получаться. Метров сорок до бутылок расстояние.

Денис метче меня стрелял.

– Ну ты и чайник, – хихикал он над очередным моим промахом.

Постреляли по бутылкам, Саня перешёл на более серьёзные мишени, и оружие сменил – снайперку взял. Прицел не стал одевать. Я попросил с прицелом, Саня хихикнул, дескать, ты хоть с прицелом, хоть без оного, всё одно как пальцем в небо. Мне обидно стало, как тому Чолбону.

Стреляли по деревьям, по сосновым сучкам. Саня показывал пальцем, в какой он будет стрелять, и обязательно попадал. Сучок тоньше мизинца, он не целясь, срезал пулей. Ни я, ни Денис не попали из снайперки. Сноровка нужна – ствол уходит при выстреле.

Потом Саня продемонстрировал запредельное мастерство. От Саниной усадьбы по руслу реки метрах в четырёхстах гора. На её склоне кусты шиповника, на одном ярко-красный полиэтиленовый пакет в качестве мишени. Саня задолго до нас на куст шиповника закрепил мишень…

– Стрелять шибко люблю, – говорил, – постоянно тренировка!