В тени больших вишневых деревьев

Сделав еще пару шагов, сарбос зачем-то выстрелил еще раз в упор в затылок уже мертвого сержанта, потом достал ракетницу… В воздух взлетели две красные ракеты, обозна-чающие отбой операции, и взвод АГС и минометчики, заметив их, с облегчением выдохнули… Они прекратили движение… На многих изможденных от нечеловеческой нагрузки лицах появились улыбки. И не из-за того, что операция закончена , а из-за того, что им не придётся переть еще четыре километра по горам теперь уже ставшие неподъемными АГСы, минометы и боеприпасы к ним. Командиры взводов, не менее солдат раду-ясь этому, чуть ли не синхронно на противоположных склонах ущелья, разделенные многими километрами, скомандовали:

– Привал… Отбой операции… Через полчаса возвращаемся обратно на огневую…

***

Одновременно с этим происходил захват в плен нашего связиста, также назначенного Степаненко для связи взвода царандоя с основной группой… Боец лежал на земле, при-давленный своей тяжелой Р-159, судорожно соображая: «Бл…

Вот жарят обезьяны… И голову хрен поднимешь… Что делать?.. Откуда они взялись?.. Надо, не вставая, как-то включить радио-станцию, выйти на связь с капитаном…. сообщить, что взвод

царандоевцев попал под обстрел… Хотя, наверное, сами все видят. Да и, по ходу, они тоже попали под молотки…»

235

Не надеясь на афганских солдат, еще более прижавшись к земле, он продолжал размышлять: «Нужно отходить назад, к 3-му взводу, к Кадышеву… к своим»…

В этот момент кто-то сильно потянул за радиостанцию, оторвав его туловище от земли вместе с ней. Солдат обернулся

и увидел сарбоса, здоровяка, который ему не понравился еще с самого начала. Что-то в глубине души бойца вызвало анти-патию к этому «мутанту», как тогда мысленно окрестил его связист. Теперь, когда их взгляды встретились, внутренняя антипатия моментально переросла в ненависть, перемешанную с животным страхом… В черных глазах сарбоса он увидел нет, не злобу, не отвращение и не вражду – они горели восторгом, предвкушением скорой кровавой расправы… И этот зловещий восторг вызвал у солдата животный страх.

Связист понял: счет пошел на сотые доли секунды, мгно-венно осознав, что у него есть единственный шанс воспользо-ваться моментом, когда его туловище оторвано от земли… И он крутанулся изо всех сил, рассчитывая, вырвавшись из лап «мутанта», оказаться на спине, чтобы выпустить весь рожок в рожу этой обезьяны… Как птицу на взлете сбивает дробь охотника, так и связиста в момент рывка тяжелый ботинок подбежавшего сарбоса, угодивший прямо в лицо, сбил с рас-считанной им траектории, и вместо спины он упал на бок… В глазах поплыли яркие круги… Кто-то железной лапой наступил на автомат, прищемив ему руку… И тут же посыпался град ударов ногами, сопровождаемых афганскими ругательствами, в область лица, груди, спины, живота, паха… Боец вначале чувствовал сильную боль от ударов. Потом у него забилось дыхание. Далее боль стала как-то стихать, став какой-то одно-родной. После в голове промелькнула мысль: «Сука, не успел…» Потом, стало все темно…

Связист пришел в себя лежащим возле какого-то глино-битного домика уже в кишлаке. Отовсюду доносились звуки стрельбы – бой был в разгаре. Боец почувствовал, что его руки за спиной крепко связаны. Лицо ему показалось не своим, оно было разбито вдрызг и поэтому совершенно онемело. Если бы он увидел свое отражение в зеркале, то не узнал себя. Во рту был солоноватый привкус, а губы слиплись от засохшей

236

крови. Тело все ныло от недавно нанесенных побоев, и ужасно хотелось пить… Он открыл один глаз, потому как другой со-вершенно заплыл.

Всюду бегали духи, вооруженные кто чем: от допотопных ППШ и «Буров» до американских винтовок М-16 – и оживленно, как цыгане, громко разговаривали на языке, на котором много веков назад говорил Чингисхан. Вдруг один из пробегающих мимо него моджахедов заметил, что связист открыл один глаз. Дух остановился и начал громко кого-то звать:

– Жаргал! Жаргал!

Пока моджахед кричал, несколько боевиков тоже останови-лись возле связиста. Среди них он увидел и бывших сарбосов. Не докричавшись, дух побежал куда-то, а толпа вокруг со-ветского солдата все увеличивалась и увеличивалась. Даже стрельба начала стихать… Когда появился полевой командир Жаргал, бой прекратился. Только откуда-то с правой стороны ущелья изредка была слышна тяжелая дробь ДШК да иногда стрекотали автоматы…

Под мертвую тишину окруживших бойца духов Жаргал сел возле него на корточки и начал молча всматриваться в лицо связиста. Советский солдат, а по сути – мальчишка из глубин-ки, которому едва исполнилось девятнадцать лет, который еще год назад гонял на крыше голубей, смотрел одним заплывшим глазом на жестокого матерого воина, не знающего пощады вра-гу, как и его древние предки. Так они молча смотрели друг на друга, наверное, пару минут. Смотря в обветренное, каменное лицо полевого командира, паренек понял, что участь его пред-решена… Приближение неминуемой смерти сковало страхом его молодое, полное жизни сердце… Воля в нем, побившись о стальные оковы этого страха, притихла и замерла… Мозг, потря-сенный увиденным, выбросил с избытком адреналин в кровь. И чувство, что это происходит не с ним, наполнило его разум.

Жаргал резко встал, что-то громко выкрикнул, и тут же двое духов подняли бойца и поставили перед ним. Он достал из-за пояса кривой нож, приблизился вплотную к парнишке, схватил его за волосы и потянул назад голову. Так же молча, не спеша, он начал перерезать шею мальчику… Тот не сопротивлялся, он не издал ни единого звука, только какое-то хлюпанье и кло-

237

котание вместе с кровью вырывалось из разрезанного горла, да и его тело временами конвульсивно дергалось… Дойдя до позвоночника, Жаргал, как матерый забойщик скота, резким движением руки, держащей паренька за волосы, сломал его и спокойно продолжил отрезать голову дальше. На его лице не дрогнул ни один мускул. Отрезав еще совсем недавно симпа-тичную, озорную, с юношеским пушком на верхней губе голову мальчика и подняв ее вверх перед собой, полевой командир выкрикнул боевой клич всех моджахедов:

– Аллах акбар!

– Аллах акбар! – вторила ему озверевшая от молодой, горя-чей крови толпа.

Двое духов, что держали парнишку, отпустили тело, и оно безжизненно рухнуло под ноги полевого командира… Молодое сердце все еще работало, и сонная артерия начала обильно, пульсируя, окрашивать в багряный цвет серые плоские кам-ни… Тут же моджахед швырнул голову по узкой каменистой улочке… Она покатилась, забрызгивая кровью все те же серые камни… Когда голова остановилась, то на Жаргала смотрел один затекший глаз, но в нем уже не было юношеского огонька – он был пуст… Впервые за это время каменное лицо полевого командира преобразилась – его черты изобразили брезгливость… Он снова присел на корточки теперь уже перед обезглавленным парнишкой и стал вытирать залитую кровью руку и свой кривой нож о хэбэ совсем еще юного пацана из глубинки, нелепо лежа-щего без головы на улице горного кишлака за многие тысячи километров от своих голубей… Вытерев руку и нож, моджахед поднялся. Его лицо приняло опять каменный вид, и он молча, не оглядываясь, быстро зашагал куда-то…

А голуби, чем-то встревоженные, начали биться в голубятне

о решетки, выбивая пух из своих тел. И отец, чинивший свой старенький мотоцикл «Урал», видя это и недоумевая, подошел к ним. Посмотрев немного на это необычное поведение любимцев сына, решил их выпустить немного полетать… Высоко-высоко взметнулись птицы ввысь, так что не было их видно. И пожилой крепкий мужчина еще долго стоял, запрокинув голову, смотря в небо… А голуби растаяли в синей мгле. И, потеряв всякую надежду на их возвращение, внутренне кляня себя на все лады,

238

совсем седой уже отец солдата с досады будет сидеть на кухне

и пить горькую… Как вдруг сквозь маленькое низкое окошко, словно лепестки цветков, срываемые теплым весенним ветром с вишен, белые птицы, кружась, опустятся на отчий дом…

Невозможно придумать реальную причину, почему молодая, чистая душа, не причинившая, по большому счету, никому зла, которой жить да жить, так мученически покинула этот мир… Но одно хоть совсем чуть-чуть утешает. Это то, что имя Жаргал с древнемонгольского переводится как «счастье, блаженство»… Может быть, там, высоко-высоко, где растаяли в синей мгле голуби, его юная душа сейчас испытывает это самое счастье и блаженство, потому как тут оно ему явно не досталось…

***

Кадышев, когда первый раз поднял голову под шквальным перекрестным огнем, как и Бердалиев, увидел впереди себя какую-то суету у сарбосов, но несколько автоматных очередей, которые легли совсем рядом, заставили его опять прижать ее

к камням. В ней в одну секунду пролетели вопросы: «Твою мать… Что там происходит? Какого хрена барбосы (так старлей называл сарбосов) не падают на землю? Что там у них за непо-нятка?… Сука… Нас ждали… Это явно засада… Кто предупре-дил?» И тут страшная догадка, словно молния с небес, ударила в мозг Кадышеву: «Барбосы! Бл… буду, это барбосы!» И он, несмотря на жесткий огонь, поднял голову и всмотрелся в про-исходящее впереди: в этот момент царандоевцы уже тащили волоком связиста в сторону кишлака…

– А-а-а-а… Суки… Обезьяны! Ну погодите у меня! – про-кричал старлей и, передернув затвор, стал поливать со своего АКСа сарбосов.

Один из них упал и сразу же начал ползти в сторону киш-лака. Другие, заметив, что по ним окрыли огонь, пригнулись и, отстреливаясь, попятилась к кишлаку Суфла… Бойцы, ле-жащие рядом с Кадышевым, увидев, что он вовсю поливает по афганским солдатам, тоже открыли огонь по ним… Но было слишком поздно. Через минуту царандоевцы исчезли вместе со связистом за глиняными домиками кишлака… Но раненый афганский солдат продолжал еще ползти…

239

– Ну… сука… держи, – вслух сказал старлей, как будто ца-рандоевец был рядом и слышал его.

Он задержал дыхание и прицелился… Короткая автоматная очередь патрона в четыре точно легла там, где полз сарбос… Афганец затих…

– Пацаны!… Бл… Пропали пацаны! – в сердцах выкрикнул Кадышев и, опустив опять голову, от отчаяния, что ничем по-мочь им не может, стал бить правым кулаком по серым плоским камням, приговаривая одну и ту же фразу:

– Пропали пацаны! Эх, пропали пацаны!..

В это время перекрёстный огонь все более и более раз-горался, и очередная тяжелая дробь ДШК вывела старшего лейтенанта из минутной слабости.

«Так, мы отрезаны сзади и спереди. Справа – скалистый склон, – начал он четко, по-военному оценивать ситуацию. – Обрыв над речкой – единственное укрытие… Других вариантов нет… Лежать дальше – духи при такой интенсивности огня за двадцать минут всех нас тут уработают…»

И Кадышев, срывая горло, что есть силы выкрикнул:

– Взвод! Слушай мою команду! Передать по флангам! Спра-ва налево на первый, второй рассчитайсь! – эхом различных голосов разлетелся приказ старлея в разные стороны…

Через несколько секунд он продолжил:

– По моей команде! Отходим к речке! Под обрыв! Во время отхода первые номера ведут огонь по кишлаку. Вторые – по правому склону ущелья! Минутная готовность! Передать по флангам!..

Опять эхом разнеслась команда старлея, а он в это время, будучи закоренелым атеистом, прижавшись лицом к цевью автомата и понимая, что у них всех мало шансов выйти из-под перекрестного огня, внутри себя взмолился: «Господи, если Ты существуешь, помоги мне вывести пацанов! Аминь!»

И сразу же после этой короткой, но очень искренней молитвы

с криком:

– Взвод! За мной! К реке! Бегом! Марш! – старлей вскочил

и побежал к реке…

Он понимал, что только личным примером сможет поднять взвод, который непрерывно накрывал шквал свинца… На бегу,

240

стреляя по ненавистному кишлаку, где теперь укрылись мрази «барбосы», он периодически оглядывался по сторонам, про-веряя, кто за ним бежит… Из девятнадцати бойцов поднялось четырнадцать…

Конечно же, духи прекрасно понимали, что шурави предпри-мут прорыв, и поэтому за эти несколько минут, пока бойцы бе-жали к реке, выложились на полную, выплёвывая автоматами – магазин за магазином, а пулеметами – коробку патронов за коробкой… Когда Кадышев в очередной раз обернулся назад, чтоб проверить, кто бежит за ним, то ему на секунду показа-лось, что от плотности огня в воздухе образовался туман… Он боялся, очень боялся, что если он заляжет, чтобы прикрыть огнем отступающих, то заляжет и весь взвод, а промедление было смерти подобно. И поэтому он бежал до самого обры-ва… Добежав, он тотчас рухнул на землю, до него с обрыва уже прыгнуло несколько бойцов… Старлей снова продолжил огонь, но уже в обе стороны, пытаясь хоть как-то, прикрыть отступающих…

Периодически отрываясь от ведения огня и бросая взгляды на бегущих солдат, он видел, что вопреки всему под невероятно плотным огнем, когда вокруг бойцов всплошную от пуль раз-летались вдребезги разбитые камни, они, не задетые смерто-носным свинцом, продолжали бежать к реке, к спасительному обрыву…

И все же когда в очередной раз он поднял глаза, то увидел, как одновременно двое бойцов попали под тяжелую дробь ДШК: одного из солдат крутануло в воздухе, и было видно, как молодое тело буквально разорвало на части, а у другого оторвало руку вместе с лопаткой… Потом упал еще один… Потом еще..

Когда спрыгнул последний добежавший боец, Кадышев окинул взглядом лежащих то тут, то там среди камней мальчи-шек, не подает ли кто из них признаков жизни. Он напряженно всматривался в лежащие тела, не обращая внимание на огонь,

в душе боясь увидеть, что кто-нибудь из них начнет шеве-литься… Нет, он не боялся духовских пуль, он боялся за себя, что не выдержит, когда обнаружит какое-то движение, и сразу бросится вытаскивать раненого из-под огня… Старлей знал, что

241

при этом он с вероятностью на сто процентов погибнет сам и подвергнет дополнительному огню раненого…

Кто знает, что там с 1-м взводом? Если он погибнет, то маль-чишки обречены… И тем не менее он, находясь под жестким обстрелом, продолжал напряженно всматриваться, ожидая движения как сигнала к действию… В глубине души он пони-мал, что не может быть так , чтоб все были мертвы, хоть один по-любому живой… Но без сигнала он не мог… не мог сломать здравость своего мышления… И Кадышев, разрываемый вну-тренними противоречиями, среди жужжания и свиста, среди разлетающихся в разные стороны серых плоских камней про-должал лежать, пока его не окликнули бойцы:

– Командир! Прыгай, командир!

– Ну, суки, погодите! Дайте срок! – и, выпустив из своего АКСа короткую очередь по тому месту, откуда бил ДШК, Кадышев добавил: – Простите, мужики, – и тут же бросился вниз с обрыва…

Он еле успел сгруппироваться, т.к. не ожидал, что высота кручи окажется довольно приличной, метров шесть, но при-землился все равно довольно жестко, сильно вывихнув ногу, и когда упал, то, скрипя зубами от боли, процедил:

– Твою мать…

Тут у него картинка стала расплываться, лица бойцов вокруг него стали смазываться. И он на несколько секунд вылетел из реальности… Когда Кадышев вернулся в этот материаль-ный мир, то первое, что осознал его разум по беспрерывной пальбе: бой продолжается. В эту же секунду старлей, открыв глаза, увидел: к ним, отстреливаясь, приближается 1-й взвод Степаненко…

Со старшим лейтенантом Кадышевым с кручи прыгнуло восемь бойцов…

242

Глава XIX

Связист, который так нелепо и жутко погиб, был прав, пред-положив, что группа Степаненко тоже попала под молотки, но по сравнению с 3-м взводом она все же оказалась под менее интенсивным огнем. Дело в том, что взвод Кадышева находился ближе всех к правому склону ущелья, откуда и ударили духи, очутившись в тылу всей разведывательной группы и отрезав ей путь к отступлению. К тому же высокий обрыв речки силь-но мешал моджахедам, находящимся на правом склоне, вести прямой огонь по 1-му взводу. Да и, наверное, свою роль сыграл чистый азарт: смысл стрелять по труднодоступным целям, когда под носом как на ладони лежит целый 3-й взвод. И все же отряд Степаненко нарвался на кинжальный огонь1 из кишлака и отчасти с правого склона ущелья…

Но в отличие от группы Кадышева, которая действовала слаженно и четко, строго выполняя команды командира, взвод Степаненко охватил хаос… Трудно сказать, чем это было вы-звано: вроде капитан не был трусом и имел боевой опыт не меньше, чем у старлея. Да и бойцы были в основном деды да дембеля. Со стороны казалось, словно какой-то неведомый дух страха и растерянности вместе с первыми выстрелами закрался

в души бойцов 1-го взвода. Некоторые из них, даже не падая на землю, после начала стрельбы резко развернулись на сто восемьдесят градусов и, не отвечая ответным огнем, побежали обратно, откуда пришли… Этот дух, подхватив тела бойцов, понес их так быстро, что ноги перестали поспевать за бешеной скоростью и стали заплетаться… Солдаты начали периодиче-ски спотыкаться о камни и падать на них… Снова вскакивать и, подав сильно корпус вперед, вновь бежать… И опять сила притяжения земли опережала работу ног, и они, пробежав в сильном наклоне несколько шагов, вновь шлепались на серые плоские камни…

Другие же, залегши в землю, открыли беспорядочный от-ветный огонь, который был не столько ответом на неожиданное

1

Кинжальный огонь

–

огонь из различных видов оружия

(автоматов,

пулеметов и т.д.) с близкого расстояния, заранее подготовленный и от-крываемый внезапно.

243

нападение, сколько попыткой изгнать из своих душ дух страха

и растерянности… Степаненко тоже вначале поддался панике, рванув со всеми, но через несколько метров бегства, получив на ходу ранение в левую кисть руки, упал землю…

– А-а-а-а!.. Твою мать!.. Зацепило! – прокричал он и, лежа на животе, поднес к своему лицу простреленную руку.

С нее ручьем бежала кровь, но не она и не сильная боль изгнали страх из сердца бывалого вояки, так неожиданно под-давшегося ему, а отсутствие на кисти безымянного пальца. Он понимал: перевязывать ее некогда – и поэтому просто засунул руку под эксперименталку1.

«Что со мной? Что я делаю? Побежал, как последняя сука!» – мысленно он вступил сам с собою в диалог, но вместо ответа себе капитан, продолжая лежать, развернулся лицом к кишлаку

и что есть силы закричал:

– Ложись!.. Ложись!.. По моей команде отходим к обрыву!.. Отход прикрывают пулеметы и огнеметчик!.. На счет «три» все к обрыву!…

Выждав паузу в секунд десять, он начал отсчет:

– Раз!.. Два!.. Три!..

Но его команды никто не дублировал, и они не пронеслись эхом над бойцами… Бегущие и периодически падающие от гравитации бойцы, скорее всего, не слышали Степаненко, и они продолжали как-то глупо барахтаться: то, кувыркнувшись, бухнуться оземь, то снова, вскочив, бежать, иногда оглядываясь назад, на кишлак, как будто желая удостовериться, не догоняет ли их неведомый зверь, чье холодное дыхание, наполненное смертью, они физически чувствовали на своих затылках. Те, что лежа пытались ответить огнем, так и продолжали време-нами делать короткие очереди в сторону кишлака, лихорадоч-но представляя алгоритм дальнейших действий, но мысли, перемешанные со страхом, неожиданностью и бесперебойной пальбой, путались, оставляя их лежать в нерешительности на серых камнях…

1

Эксперименталка

–

военная полевая форма нового образца,

которую

носил до 1988 г. только офицерский состав.

244

***

Засада – это слово заполнило все сознание Пожидаева. И некоторое время в нем не было ничего, кроме него: ни грохота боя, ни страха, ни растерянности – ничего… Только оно пуль-сировало в его висках: засада… засада… засада… Вся гамма зашкаливающих эмоций, которая возникла в результате стрес-совой ситуации, спряталась за этим словом и ждала своего вы-хода на сцену… Странно то, что из всех чувств, которые были сейчас на пределе, первым из-за кулис вышел не страх и даже не чувство самосохранения, а негодование:

«Сука Кислицын! – это первое, о чем осмысленно поду-мал Сергей. – Ну, падла, удружил. До дембеля считаные дни осталось, а ты, сука, сунул меня в эту задницу. Куча чижей во взводе, но ты, гнида, почему-то нас с Азимом посыла-ешь. Рожу кирпичом сделал, мол: «А кто еще может пойти?»

У тебя что, повылазило? Какого хрена из чижей НЗ сделал? А где ты сам был там, в Кандагаре, когда пацаны погибли? Если что, я тоже с Бердалиевым вместе с ними под пулями… Сука, чувствуешь свою вину, что умотал оттуда, и пытаешься ее на нас с Бердалиевым свалить. Чистеньким хочешь быть перед своей совестью…»

Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта милая беседа с виртуальным Кислицыным, если бы Пожидаев отчетливо не услышал:

– Раз!.. Два!.. Три!..

Все остальное он прослушал, пока высказывал летехе все, что о нем думает. И, положа руку на сердце, как водится в таких эмоциональных монологах, Сергей слегка сгустил краски, гово-ря, что до дембеля считаные дни остались. До демобилизации ему было еще почти два месяца. И, может быть, этот факт или все же факт того, что он все прослушал, вызвал неоднозначную реакцию у Пожидаева на цифры, прозвучавшие среди грохота боя и его пламенной речи. Мгновенно он понял, что надо как-то реагировать на цифру «три». Но как? В его голове, кроме претензий Кислицыну ничего не было, и Сергей сделал то, что первое пришло ему в голову, одновременно продолжив уже вслух милую беседу:

245

– Ну, сука, если выберусь из этой жопы, я тебе всю морду разобью. И плевать на дизель1!

Конечно, с разбитой мордой Пожидаев тоже погорячился. Лейтенант Кислицын был в более тяжелой весовой категории,

к тому же обладал невероятной физической силой. При этом, как почти все сильные люди, имел мягкий характер, что созда-вало впечатление у личного состава взвода слабого человека, хотя все знали о его способности гнуть пятикопеечные монеты пальцами.

Дав очередь из своего АСКУ2 в сторону кишлака, Сергей вскочил и рванул прямо на кишлак Суфла, заорав во все горло:

– Ура-а-а-а!..

Но через несколько шагов своим периферическим зрением он увидел, что никто из бойцов не бежит вперед, а, наоборот, часть из них побежала в обратном направлении. Тогда Сергей, не меняя скорости и высоты взятой им ноты, лихо развернулся, слегка сделав пробуксовку на камнях, и тоже дернул в обратном направлении. Но и это решение было мимо цели. Пробежав все-го шагов тридцать и приблизившись к лежащему, непрерывно стреляющему бойцу, Пожидаев узнал в нем капитана, который,