Никто не знает Сашу

– Алин, я не…

– Да она даже не узнает. Не она же у тебя будет брать интервью. Она вообще в «Гидре» в отделе видео работает. Сходи и дай это интервью. Продай нам билеты. Альбом выпусти, наконец. Хватит раскисать. Неделю почти раскисал. Соберись. Ещё Урал впереди. Питер. Москва.

– Ладно.

– Саш, не ладно, а…

– Ладно! Я сказал, ладно.

Щелчок зажигалки. Треск сигареты. Дым.

– Рита твоя всех достала.

– Что? Кто?

– Рита. Малая. С которой ты улетал. Написывает всем, в том числе мне. Что ты её заблочил везде, номер сменил, а ей надо типа сказать что-то важное. Я не хотела тебе говорить, но раз уж…

– Да не буду я ей отвечать. Глупости очередные.

– Бросил девочку, ага. Помучил и бросил.

– Сама виновата

– Про меня так же будешь?…

– Да она вообще отбитая! Украла у меня деньги последние, Алин.

– Ну это ваши дела. Мне она никогда не нравилась. Короче, ответь. А то она всех достала. Смешно уже просто.

8. «Никто не знает Сашу»

Саша монтировал видео под новую песню на ноутбуке. Собирал кадры, снятые в Непале.

Монтажу его научила Ксюша. Нескольким кнопкам в программе, он сразу врубился, почему это так легко и сложно одновременно. Надо было просто держать ритм, менять ритм, компоновать и делать правильные склейки. Это чем-то напоминало создание песни, где вместо строк и аккордов – склейки и планы. И смонтировав пару роликов сам, он уже знал, как в следующий раз снимать что-то на телефон, чтобы сделать эффектный переход. Все уже делали видеоблоги – он лишь был запоздалым прибывшим, последним человеком на Луне – в советском скафандре посреди Луна-парка.

Когда они начали снимать фильм про него, всё изменилось. Он заметил, что она достаёт свою маленькую камеру в самых неловких и напряжённых ситуациях. Когда он меньше всего хотел бы, чтобы его кто-либо видел. Когда они с группой отказывались выступать в шатре на фестивале, чувствовали себя униженными, а та женщина давила на них, и они долго спорили, а потом согласились, а в итоге их слушало два с половиной человека. Или как они думали, что выступят на открытии магазина с книгами и пластинками, а их засунули в витрину на Невский, и они растерянно смотрели друг на друга, пока их подключали. Или как они упорно репетировали и спорили, ссорились, какую песню поставить следующей в сэт-листе, чтобы максимально разжечь толпу к концу, а в итоге на их концерт в том же Питере пришло тридцать человек, и они расстроенные сидели в гримёрке и до, и после концерта. И всё время она была где-то на периферии, с чёрным блестящим оком, передвигаясь боком, спиной, оглядываясь, чтобы не налететь на стул, стену, человеку. Её почти не было заметно, но он всегда ощущал её в такие моменты. Камера появлялась именно в такие моменты, и у него в голове невольно складывался фильм, в котором он выглядел конченным неудачником. Человеком, с устаревшей музыкой, который надеется на что-то, носится с группой, бегает, подключает провода, ругается с организаторами, звукачами, гитаристами, поёт свои ненужные героические песни… В такие моменты ему хотелось убить себя, её, разбить гитару, камеру, никогда не выходить на сцену. Но у них был минитур по подмосковным городам и Питеру, и запись материала в студии, и планировался большой тур с презентацией альбома, и это было не только его, это двигалось само, хотел он или нет, а она снимала.

Он пытался её отговорить. Не снимать это или это. Что это, Саш? Ну ты понимаешь, что. Не понимаю. Ну когда такое идёт. Какое идёт? Ну когда всё идёт не так. А ты что предлагаешь снимать, когда всё хорошо, Саш? Это же будет неинтересно. Ксюш, но я выгляжу идиотом. Ты выглядишь собой. Забудь про камеру и делай своё дело. А я буду делать своё. Я сделаю тебе крутой фильм.

Она не хотела его героя. Спокойного, мудрого музыканта, почти молодого, что преодолевает все трудности с улыбкой. Такой ей был не нужен. Ей нужен был он с трясущейся коленкой, в мятой рубашке с пятнами подмышек, растерянный, злой, нелепый. От этого он злился, и как обычно, не мог сказать ей прямым текстом, и злился ещё сильнее и в итоге взрывался.

Ксюш. Что? Убери камеру. Да что? Убери камеру, блядь. Блядь, за чем я вообще подписалась? Поговорим дома.

Эта была первая большая ссора из-за фильма, где они срывали кольца (он впервые – первый), кричали, били кулаком в стену, швыряли вещи, довели соседей до стука по батареям. Он кричал, что она выставляет его нелепым, немодным уродом, что она высмеивает его. Она кричала, что он самовлюблённый идиот, который не может довериться своей жене. Что она снимет про него крутой фильм. Он кричал, что фильм может быть каким угодно крутым, но только главный герой фильма – полный неудачник. Зачем она вообще живёт с ним, если видит его таким неудачником?

Да с чего ты взял, что я тебя так вижу? Да что я не вижу, как ты меня выставляешь неудачником. Да в чём я выставляю? Да во всём, зачем врать-то? Да ты достал меня, я действительно не хочу с тобой жить, потому что ты ноешь всё время.

Я же говорил.

Какой же ты урод. Ты просто ищешь подтверждения, что ты неудачник. И вот поэтому – да, Саша, да, ты неудачник. И ничего не добьёшься. Потому что носишься со своим уязвлённым самолюбием.

Класс! Спасибо! Не надо никакого фильма, Ксюша. Никакого фильма и не будет, Саша! Это я не хочу жить с тобой, Ксюша.

И он, обдирая фалангу, сорвал кольцо и швырнул ей в ноги.

Идиот. Мудак. Какой же ты мудак.

И она легко сняла кольцо и кинула в него. Звонко и зло сверкнула по кухне дуга.

Потом они ещё кричали самые болезненные вещи, он – что её испортила Москва. Она – что он боится показать себя настоящим.

Да не хочу я этой торговли собой. Я хочу просто песни петь. Твои песни не нужны никому – без тебя. Так мир сейчас устроен. Нужен человек, герой, ты не спрячешься больше. Да не прячусь я! Это просто неприлично. Приличия поменялись, Саша! Я не хочу так, не хочу, он сидел, обхватив голову на полу, не хочу ничего, оставьте меня в покое, зачем всем видеть меня уродом каким-то? Да, Саша, ты не урод. Все такие. И все увидели бы, что ты такой же. Узнали бы себя. Нет! Я не хочу, как все. Меня возненавидят таким. Да почему? Потому что я урод. Ты не урод. Ты где-то нелепый, но искренний и добрый. Тебя полюбят таким. Я не хочу, Ксюш. Саш, такого тебя – полюбят. Себя узнают. А то, что ты хочешь – скучная жвачка. Ну и пусть, я не хочу так. Саш, я понимаю, но… Чёрт, я так не хочу так жить. Ты сам это выбрал. Чёрт, блядь, не хочу так. Я понимаю, Саш. Я просто хочу петь. «Просто» теперь нельзя. Ты можешь просто, но это будет не то, малыш. Все хотят этого.

Ох.

Я понимаю, Саш. Прости меня, Ксюш. Ладно. Прости, я всё испортил. Мне просто очень… мне не хочется. Я понимаю. Но если ты хочешь хорошее кино, надо так.

Ох.

Я понимаю, Саш.

– Прости меня, Ксюш.

– Ладно. И ты прости.

Они легко нашли его кольцо, а вот её искали долго, легли спать и нашли только под утро.

И теперь он позволял зрачку камеры плыть где-то с краю, но всё равно чувствовал его – плечом, щекой, лопаткой – с досадой, раздражением. Опять его снимают в самый сложный момент. Но он говорил себе – это для фильма, и становилось легче. Он уже не хотел никакого фильма. Он делал всё для неё. Он вспоминал ту скрипачку в переходе, она так расстроила Ксюшу, лишила её дипломной работы, он не хотел поступить так же. Но в глубине души всё равно вставал на сторону героини. А тот рэпер – он был такой свободный, и давал снимать себя в любых моментах. Чем Саша хуже его? Нет, Саша даст снять про себя этот грёбанный фильм, чего бы не стоило.

Потом был этот фестиваль. «Горизонт». Он долго стоял изумлённый, посреди комнаты, даже не понимал, почему она не понимает, что его так шокировало. Она отправила трейлер фильма на фестиваль – ей теперь позволялось сдать заявку даже в таком виде – не спросив его. Не показала ему, что получилось. Она говорила, что фильм не готов.

Но трейлер-то готов. Но это трейлер, Саш. Да Ксюш, может я вообще не хочу участвовать в этом фестивале. В смысле – ты, ты вообще не участвуешь, участвует фильм, который сняла я, я участвую. Ты? Это фильм про меня! Я имею право решать, Ксюш. То есть, если тебе не понравится фильм, ты запретишь мне его отправлять? Ну вообще-то, да. Так. Давай-ка проговорим всё. Я сняла про тебя фильм. Я три месяца ходила за тобой. Ты мне тут весь мозг вынес, лез с советами. И теперь ты мне запрещаешь публиковать фильм? Я ещё ничего не запрещал! Но я же должен увидеть, Ксюш? И что – увидишь – и если тебе не понравится – что дальше?

Он стоял посреди комнаты и не понимающе двигал ртом, глядя на неё – за компьютером, раскрыт таймлайн с его маленьким угрюмым лицом в гримёрке – он не понимал, как она может не понимать.

Блин, ну если мне совсем не понравится, мне что, нельзя ничего сделать? Если я не захочу, чтобы меня таким видели? Это же я? Это не ты, Саша, это фильм про тебя. И его сняла я. Подожди, малыш, но по закону-то я могу запретить снимать про меня, ну если я против. По закону? По закону?! По какому закону, Саш, мы же договаривались! Ксюш. Ты совсем охренел?! Ксюш. Ты хочешь, чтобы что – выкинула два месяца работы, месяц монтажа, просто потому что тебе не нравится? Я от стольких предложений отказалась ради этого фильма! Ксюша, блядь! Я просто теоретически спросил. «Теоретически»?! Ты допускаешь такое? Ты вообще что ли? Да я даже не видел же! Покажи мне. Да ещё ничего нет. Я не успеваю всё смонтировать. А зачем отправила тогда?! Да потому что им надо, блядь, отправить заявку вовремя, иначе меня вообще не возьмут. Ладно. Ладно. Но покажи хоть, что есть. Нет. Почему? Потому что не готово. Да я же пойму. Я же примерно понимаю, что было. Саш. Что? Тебе не понравится. Мне надо доделать. Но ты же уже отправила на фест заявку. Покажи хоть её? По ней ты точно не поймёшь. Ну покажи.

Ладно.

Она показала ему в итоге и трейлер, и черновой монтаж. Всё, что было готово.

Это было ужасно. Он увидел себя – нелепым, сломленным, пошлым человечком с гитарой, которому тридцать, который хотел какой-то славы. На что он рассчитывал, этот идиот с гитарой, с говнорокерской группой, такой несовременный, господи, неужели он такой, особенно запомнился кадр, где он в студии слушает записанную песню, самодовольно повторяя губами свои же строки, неужели он такой урод, неужели ты видишь меня таким, Ксюш, Ксюша, неужели, зачем ты меня таким делаешь, зачем, да ты с ума сошёл, я знала, что тебе не понравится, конечно, не понравится, я же здесь конченный, сам ты конченный, ты здесь офигенный, живой, настоящий, да пошла ты – в тот вечер они снова разругались в хлам.

Что он запомнил из той ночи сильнее всего? Кольца синяков на запястьях, хватал её, чтобы не ушла? Как прокусила себе губу до крови от злости на него? Или как прятала хард с исходниками, потому что боялась, что он уничтожит фильм? Как они плакали посреди кухни и осколков кружки с очередного фестиваля, а потом снова начали ругаться? Да, скорее всего ему запомнится это – что они всё не могли вырваться из этой петли. Они кричали как сумасшедшие, подначивали друг друга, били в слабое, и другой заводился от удара, как ужаленный, метался по квартире, а первый пытался его успокоить и даже доходил до извинений, и они почти примирялись, но обида ещё оставалась, они были на взводе, и вот, на волне примирения, кто-то открывался, и говорил, что думал, и вновь задевал другого, и опять всё переходило в крик. Усталость. Они устали ругаться в тот вечер. То она, то он хотели уйти. Вся квартира была перевёрнута. Бумажные светильники Икея, склеенные с прошлой ссоры – кем-то разорваны вновь. След его кулака на холодильнике. Идиот, разбил руку, не мог играть неделю.

В итоге она убедила его, что фильм мало, кто посмотрит. Он сказал, что не будет выкладывать фильм нигде у себя, в рамках промо к альбому, как он хотел до этого. Она согласилась на это. Они так устали, но они оба, через петлю одной и той же ссоры пришли к главному. Их брак важнее любого творчества. Тогда он признался, что просто боится этого фильма. Она призналась, что фильм много значил для неё. И ей обидно, что он не принимает себя таким, каким она видит его. Он дал обещание, что попробует, но ему обидно, что она видит его таким нелепым. Они оба не ушли только потому, что любят друг друга. И готовы пожертвовать своим делом ради этого брака. Распухшие от слёз и крика, обнимались, выметали осколки, расставляли разбросанные вещи, курили одну на двоих. Они сделают всё, чтобы сохранить их брак. Это самое главное.

Через два дня «Гидра» без спросу Ксюши выложила трейлер фильма. В рамках пиара будущего фестиваля доккино «Горизонт» – статья с трейлерами будущих участников. Абзац перед трейлером «Никто не знает Сашу» звучал примерно так:

«Какого это быть бардом в эпоху, чьими главными героями остаются рэперы и ютуберы? Трагикомичная история музыканта с откровенно архивным жанром, который в своих попытках добиться минимальной славы выглядит почти трогательно. Бонусом к мучениям героя – во всех смыслах тяжеловесная рок-группа «Зёрна». Усугубляет положение, что лента снята женой главного героя, мощно заявившей о себе на прошлом…»

Она говорила, что они выложили трейлер, не согласовав с ней. Она звонила в редакцию, но там не понимали, чего она хочет. Она извинялась перед ним, звонила организаторам фестиваля, пыталась всё уладить.

В своих самых сладких мечтах он ехал автостопом из Москвы в Восточную Европу, нелегально пересекал границу, покупал у румынских мафиози потёртый, но надёжный «Калашников», приезжал в Прибалтику, где в семикомнатной квартире находилась редакция «Гидры», и в костюме доставщика пиццы – новоявленный Геракл нашего времени – хладнокровным шуттингом прижигал комнату за комнатой, отрубая головы мерзкой рептилии.

В реальности же, в комментариях к трейлеру уже вскакивали как прыщики едкие редкие – каждый врезался Саше в память вместе с аккаунтами типа Alter Ego1 или yy fky или user1488:

«уж лучше это чем ваш сквиртонит (на самом деле нет)» (24 лайка)

«когда забыл, что на дворе 2к18» (20 лайков)

«почему в кадре нет костра» (16 лайков)

«жену дома ждёт серьёзный разговор» (52 лайка)

«когда гидра довела пару до развода» (71 лайк)

В реальности же, когда она дозвонилась до Горизонтовой, та начала нахваливать её трейлер и просила выслать хотя бы черновой монтаж – как можно скорее, а она улыбалась и кивала, он пытался сказать ей – попроси удалить трей… – т-с-с-с! – шипела она на него, корчила страшную гримасу, махала рукой, уходила в кухню, улыбалась голосу, говорила трубке «да-да, конечно, я понимаю», он психанул, стал одеваться, чтобы уйти.

– Куда ты собрался, что случилось.

– Ты сказала им удалить трейлер?

– Она за это не отвечает, я позвоню в редакцию, Саш, тут ещё…

– Когда.

– Сейчас попробую ещё раз. Тут ещё…

– Что.

– Она просит разместить тизер на сайте «Горизонта».

– Что?

– Ей очень понравился тизер, и герой, она хочет разместить его и несколько других на сайте.

– Ты отказала?

– Саш, это мой шанс, чтобы…

– Что?!

– Саш…

– Ты же мне обещала? Сколько тебе, блядь, ещё нужно шансов? Сколько? Зачем ты меня убиваешь. Мы же договорились…

– Саш.

– …что мы важнее! У тебя есть всё! Заказы, фестивали, всё есть. У меня нет ничего, надо мной все смеются из-за этого тизера…

– Да кто, блядь, надо тобой…

– В комментариях, кто!

– Три человека?

– А тебе мало?

– Они ещё фильма не видели…

– Да они и не увидят его!

– Что?

– Я запрещаю тебе публиковать фильм со мной. И тизер.

– Ебать.

– Да.

– Я опубликую, Саш

– То есть, тебе насрать на меня?

– Нет – это тебе насрать на меня и мой фильм! А мнение трёх сранных комментаторов тебе важнее мнения жены-профессионалки…

– Ахуеть! «Профессионалка»! Режиссёрка, блядь,....

– … потому что ты всегда ведёшься на чужое мнение и мнение других людей тебе важнее…

– …смешала мужа с говном, видимо, чтобы угодить трендам…Что?

– …а не родного человека… что?

– Да пошла ты нахуй!

– Да пошёл ты в пизду!

Если застенаграфировать все их ссоры, и проранжировать такой архив ругани по степени ужаса, этот двухстраничный протокол даже не казался бы самым тяжким – они говорили друг другу вещи и похлеще. Но они уже устали. Устали оба. Любой, кто оказался бы с ними незримым оком – а ему теперь вся жизнь мерещилась докфильмом про абьюзера-неудачника, и невидимый зрачок камеры жёг край глаза – любой бы услышал в этой ссоре – всё.

Это было в том, как подрагивали их голоса. Как её глаза стали колюче-зелёными от гнева. Как у него тряслась губа. Они просто устали кружить в этой петле и решили выйти. Устали оба и решили оба. Они оба сделали это. Так он себе это объяснял потом. Они оба, оба, повторял он, поспешно одеваясь, бросая первые попавшиеся вещи в сумку, хлопая дверью, сбегая по лестнице, они оба, повторял он это себе сейчас, после ухода Алины, докуривая траву на Щёлковской, они оба, повторял он и тогда в Непале, на Випассане.

Они оба, думал он тогда, обкуриваясь с Ритой на её хате, они оба, думал он про неё всё время, и даже тогда утром, проснувшись на полу, в грязной одежде, липком белье, он думал про неё. Ему стало стыдно, нестерпимо стыдно, как не было стыдно ещё никогда в жизни, это была ещё не вина, но стыд. И Рита опять что-то говорила про Индию, запалила первый косяк, давай уедем, перезимуем, я так каждый год делаю, что здесь ловить, что тебе здесь ловить, тем более, после этого фильма, ты говоришь, она тебя в нём высмеяла, да? Зачем она тебе нужна, и он лежал, уставившись в грязные цветастые шторы, в дым от благовоний, в статуи индийских божков, и стыд не умещался в нём, казалось, стыд сейчас опрокинет все эти полки и статуэтки, и «водный» на грязной кухне, и он поспешил к ней, побежал прочь от этого кошмара, Индии, травы.

Да, это были дни тумана, особенно потом – дни тумана, сумрака, всё смешалось в какой-то ком, но ту ссору он помнил отчётливо. Как отпечаток в цементе на ступенях их дома в Горловом, куда пришёл раньше её на полчаса. У подъезда, где воровато оглянулся. Словно в последний раз – на знакомый двор.

День был солнечный и морозный, самое начало ноября. Солнце лежало на стенах домов, балконах, торцах и всё было таким резким, объёмным. Мальчик и девочка играли на детской площадке. Девочка отчитывала мальчика – ты не по правилам играешь. Мальчик виновато улыбался.

Дома никого не было, он испугался, что она съехала, но вещи были на месте. Он написал ей, она сказала, что будет через полчаса.

Он сидел на кухне, перечёркнутый солнцем на пополам. Вслушивался в полость подъезда, словно в морскую раковину. Словно у него отрос ещё один орган слуха – спираль в четыре этажа. Два раза безошибочно узнавал её шаги, оба – ошибался. На третий понял – она. Вошла молча, раздевалась в прихожей бесконечно долго. Без слова прошла на кухню, поставила пакет на стол, села – как сейчас помню – в зелёном свитере за стол. Посмотрела в него своими круглыми зелёными глазами.

– Ну?

– Привет.

– Привет.

– Давай поговорим.

– Давай.

– Мы оба вчера наговорили. Я понимаю, что тебе важен этот фильм. Но я в нём…

– Где ты был?

– Что?

– Где ты был.

– У друзей.

– У друзей?

– Да

– Ясно.

Он уселся поудобнее на скрипучем стуле. Она смотрела в окно. На холодильнике стыл след от удара.

– В общем. Я против трейлера на сайте. Удалите его оттуда, пожалуйста. Если ты так хочешь фильм…

– Я ничего не буду удалять.

– Тогда я против этого фильма вообще

– Ясно. Всё?

Она хотела встать. Он положил руку на её, она отдёрнула.

– Ксюш. Давай пожалуйста, нормально поговорим. Честно. Без нападок. Давай как-то договоримся. Не будем кричать. Я обещаю не кричать.

Она вздохнула. Судорожно, в три приёма.

– Пожалуйста. Я прошу тебя.

– Давай.

– Пойми, я…

– Где ты был?

Он сглотнул.

– У Макса.

– У Макса?

– У Макса.

– Ясно. Ладно.

Она смотрела в окно.

– Пойми, я… я… Твой фильм, он, он, правда… Он обнажил меня, вскрыл. Я не готов к такому, понимаешь? Я в нём очень себе не нравлюсь… Может, я такой. Может, ты меня таким видишь. Может, я правда, так выгляжу со стороны. Но я не хочу, чтобы другие меня таким… У меня нет сил быть таким ещё в чьих-то глазах, понимаешь? Мне больно очень быть таким в этом фильме. Больно, понимаешь? –

Он уже плакал, смотрел не на неё, а куда-то в раковину за её спиной. Она глянула, встала, налила стакан воды из фильтра.

– А я тут причём?

– Не понял.

– Я. Тут. При чём.

– Ну. Вообще это ты сняла?

– И что?

– Не понимаю.

– Хорошо. Я объясню. – она повернулась к нему, зелёные круглые глаза, полны ярости, боли. – Тебе больно. Тебе плохо. Но я тут причём? Это твой выбор – ощущать себя неудачником. Хочешь – ощущай. Почему я должна из-за этого страдать?

– Вообще-то, ты ответственна. Ты – режиссёр. Ты знала, что ты делаешь…

– …нет.

– …и ты знала меня…

– …Нет!

В ссоре опять участвовали трое. Он физически почувствовал его в комнате. Блестящий чёрный объектив. А за ним уже высятся феминистки, ехидные комментаторы, журналистки-Гидры-Афиши-The-Village-а-ха-ха-ха-ха),

– Нет, Саша. Ты знал, как я снимаю. Ты знал, на что шёл. Ты. Не перевешивай на меня свои комплексы

– Да не знал я!!! – он сбил чашку рукой вбок со стола, стеклянный взрыв о гарнитуру, осколки, зазубрина на ящике. Она вздрогнула, отклонилась. Абьюзер, манипулятор, насильник, десять признаков того, что вы живёте с токсичным мужиком.

– Идиот

– …прости! Прости. Прости.. Я не знал, что так получится. Это была ошибка. Моя ошибка. Этот фильм – моя ошибка.

– Блядь, какой же ты дурак, Саша, какой ты дурак – она плакала, лицо в ладони, кольцо, слава богу, на пальце, надела со вчера – какой ты дурак, за что мне всё это. За что мне всё это мучение с тобой, я же столько сил!.. Столько-о-о с-и-и-л – она уже ревела в исступление, и он сначала обрадовался, что можно будет её успокоить, но она ревела так сильно, что он испугался – Зачем, я вообще с тобой живу-у-у…Ты вообще не понимаешь, как я долго к этому… У меня впервые что-то получается…Я… я… я сделала всё круто, я сделала фильм, который посмотрит, дай бог тысяча человек, я же занимаюсь ещё менее популярной хернёй…Ну, почему ты всё ломаешь… почему ты не ценишь меня и мой труд…

– Хватит прибедняться, Ксюша! – Он опять был героем статьи, почему вам надо уходить из токсичных отношений, история нашей авторки. – У тебя есть всё! Фестивали, признание мастеров, заказы на съёмку, это я тут жертва!

– Что? – она уже вскинула своё красное, как фонарь лицо

– Да! У тебя есть всё, жертва я! Я в этом фильме идиот, не ты! Я со своим творчеством, со своими песнями, которые ты так ненавидишь! Я, блядь, эти песни вынашивал с кровью и потом по ебучим поездам и впискам! Да! Да! Это то над, чем ты ржёшь, что любишь высмеять! Ты просто приходишь со своей камерой в настоящее искусство и как все эти мудаки, превращаешь всё в говно! В постиронию вашу ебучую! Такие, как вы меня убивают! В вас ни капли настоящего! Ни капли!

– Настоящее?

– Да! ни ка…

– Настоящее искусство? То есть, у меня не настоящее, да?

– Что?

– Ты сказал – у меня не настоящее искусство? У тебя только?

– А ты как думала? Ты просто снимаешь с камерой, что происходит! Просто фиксируешь чужую неудачу! Потом дополняешь монтажом – и вот, смотрите, у нас неудачник. Ты берёшь чужую жизнь и ломаешь её – самыми простыми средствами. Это даже не кино! Это сранный док. Ты нихуя не создаёшь.

– Ну ты и урод. Ублюдок. – она хотела снять кольцо, но её сломило пополам от боли, и она сползла на пол, вздрагивая, плача – я не хочу с тобой. Не хочу с тобой никогда. Ты чудовище. Ты чудовище.

Обесцениваение. Мэнсплейнинг. Газлайтинг. Абьюз.

– Прости. Прости – он уже упал к ней на пол, пытался обнять, но она оттолкнула его – Какой же ты урод. Какая же ты сволочь.

– Прости.

– Убери свои ёбанные руки от меня! – она уже визжала, вскакивала. Камера с десятком жадных редакторок и авторок незримо следовала за ней – «довёл! довёл!»

– Прости, я так не….

– Отвали! – она вырывалась, уходила в комнату, он падал на колени, она кричала – ты всегда считал меня хуже!

– Да ты лучше! Лучше! – вставал, но она кричала.

– Отстань.

– Ты лучше! поэтому я так сказал! Я блядь, завидую тебе! Ты талантливее меня.

– Отстань!

– Я не твоему успеху!.. А твоему таланту – теперь ревел он – я так не умею. Ты лучше. Ты сильнее! Ты можешь больше. А я говно устарелое играю! Я боюсь тебя! Ты гений, а я нет! Ты лучше меня! Прости. – он сполз по косяку, свернулся калачиком, спрятал лицо от торжествующей камеры, третьей волны феминизма, ликующих победивших женщин.